Текст книги "Нас называли ночными ведьмами"

Кто-то сказал – война это подвиг самоотречения, когда воин совершает то, что кажется немыслимым и невозможным… Но как бы ни было тяжело, девушки всегда рвались в бой, дрались за право вылетать первыми, чтобы успеть сделать больше вылетов.

В туманные непогожие ночи на старте, когда в ожидании погоды и полетов экипажи сидели под плоскостями своих По-2, Женя Руднева любила рассказывать нам сказки. Тихим высоким голоском читала она баллады Жуковского, красивые истории о подвигах рыцарей, об их прекрасных дамах, рассказывала легенды о созвездиях – Волосы Вероники, Андромеда. Знала она их удивительно много… Надя Попова запевала нашу любимую:

 
          Летят утки, летят утки и два гуся.
Ох, кого люблю, кого люблю, не дождуся.
 

И тогда забывались и дождь, и туман, и холод. И жизнь становилась такой красивой… Отыскивая на небе свою любимую Капеллу, Женя говорила мне: «Когда я гляжу на звезды, я думаю о том, как вернусь в Московский университет…»

* * *

Письмо Е. Рудневой профессору С. Н. Блажко:

19 октября 1942 г. Действующая армия

Уважаемый Сергей Николаевич!

Пишет Вам Ваша бывшая студентка Женя Руднева – из той астрономической группы, в которой учились Пикельнер, Зигель, Мамзон. Эти имена, возможно, Вам более знакомы, а вообще группа у нас была маленькая, всего десять человек, и были мы на один год моложе Затейщикова, Бронштейна, Верменко.

Простите, пожалуйста, что я к Вам обращаюсь, но сегодняшнее утро меня очень взволновало. Я держала в руках сверток, и мне бросилось в глаза название газетной статьи – «На Пулковских высотах». Я, конечно, и раньше знала, что немцы разрушили Пулково, но я никогда не могла подумать, что варварство может дойти до такой степени, чтобы не оставить камня на камне от этого храма науки, от нашего Пулкова! В январе 41-го года мы ездили туда на экскурсию. На войне люди черствеют, и я уже давно не плакала, Сергей Николаевич, но у меня невольно выступили слезы, когда прочла о разрушенных павильонах и установках, о погибшей Пулковской библиотеке, о башне 30-дюймового рефрактора. А новая солнечная установка? Я не знаю, что оттуда удалось вывезти, но вряд ли многое, кроме объективов.

Я вспомнила о нашем ГАИШе. Ведь я ничего не знаю, цело ли хотя бы здание. После того как Вы оттуда уехали, мы еще месяц занимались (я была на четвертом курсе). По вечерам мы охраняли свой институт, я была старшиной пожарной команды из студентов. В ночь на 12 октября я также была на дежурстве. Утром я, еще ничего не зная, приехала в университет, оттуда меня направили в ЦК ВЛКСМ – там по рекомендациям комитетов комсомола отбирали девушек-добровольцев. И вот 13 октября был год, как я в рядах Красной армии. Зиму я училась, а теперь уже пять месяцев, как я на фронте. Летаю штурманом на самолете, сбрасываю на немцев бомбы разного калибра – и чем крупнее, тем больше удовлетворения получаю, особенно если хороший взрыв или пожар получится в результате. Свою первую бомбу я обещала им за университет, за мой милый University, ведь бомба попала в здание мехмата прошлой зимой. Как они смели!!! Но мой первый боевой вылет ничем особенным не отличался, – может быть, бомбы и удачно попали, но в темноте не было видно. Зато после я им не один пожар зажгла, взрывала склады боеприпасов и горючего, уничтожала машины на дорогах, полностью разрушила одну и повредила несколько переправ через реки…

Мой счет еще не окончен. На сегодня у меня 225 боевых вылетов. И я не хвалиться хочу, а просто сообщаю, что честь университета я поддерживаю, – меня наградили орденом Красной Звезды. В ответ на такую награду я стараюсь бомбить еще точнее, мы не даем врагу на нашем участке фронта ни минуты покоя – спать фрицам, во всяком случае, не приходится. А с сегодняшнего дня я буду бомбить и за Пулково – за поруганную науку.

Простите, Сергей Николаевич, послание вышло слишком длинным, но я должна была обратиться именно к Вам. Вы поймете мое чувство ненависти к этим варварам, мое желание скорее покончить с ними, чтобы вернуться к науке. Пользоваться астроориентировкой мне не приходится: на большие расстояния мы не летаем. Изредка, когда выдается свободная минутка (это бывает в хорошую погоду при возвращении от цели), я показываю летчику Бетельгейзе или Сириус и рассказываю о них или еще о чем-нибудь, таком родном мне и таком далеком теперь. Из трудов ГАИШа мы пользуемся таблицами восхода и захода Луны.

Сергей Николаевич, передайте мой фронтовой привет Н. Ф. Рейн и проф. Моисееву. Ему скажите, что он ошибался: девушек тоже в штурманы берут.

Как Ваше здоровье, Сергей Николаевич? Если Вам будет не трудно (мне очень стыдно затруднять Вас и вместе с тем очень хочется знать!), напишите мне о работе ГАИШа, о том, что осталось в Москве, что удалось вывезти из Пулкова.

Я очень скучаю по астрономии, но не жалею, что пошла в армию: вот разобьем немцев, тогда возьмемся за восстановление астрономии. Без свободной Родины не может быть свободной науки!

Глубоко уважающая Вас

Руднева Е.

Профессор Блажко ответил Жене, и еще много раз они писали друг другу.

* * *

Из дневника Жени Рудневой:

«2 декабря

 
          Вчерашний день нам кажется случайным,
А счастье принесет совсем другой…
 

Недавно я об этом подумала. И глупая мысль, совсем парадокс, пришла мне в голову: ведь сейчас война, кругом столько ужаса и крови, а у меня, наверное, сейчас самое счастливое время. Во всяком случае, жизнь в полку будет для меня самым светлым воспоминанием, так мне кажется. И вот у меня двойная жизнь: в мыслях о будущем мне все рисуется туманно, но очень светло. Ведь главное – кончится война. А между тем я чувствую, кроме мрачной, замечательную сторону настоящей жизни…[6]6
  Многие вспоминают наши военные годы как счастливые, вернее, наиболее значимые в нашей жизни. Я думаю, это потому, что мы тогда нашли единственно правильное свое место в строю, самое главное… (И. Р.)


[Закрыть]

17-го было вручение орденов. Этот день я надолго запомню… Вместе с нами вручали ордена и братцам… Перед обедом подали водку. Никак нельзя было не выпить. И вот я отлила половину стакана сидящему рядом со мной штурману-братику, и мы с ним выпили – за процветание штурманского дела. Вчера мне летчик, который сидел у меня слева на том обеде, сказал, что этот штурман погиб. Так что процветание штурманского дела не состоялось…»

* * *

А водку нам выдавали каждое утро после полетов. Когда усталые летчики, промерзшие за долгие, особенно зимние ночи, после обстрела и прожекторов, едва волоча ноги, приходили в столовую на завтрак, полагались им «наркомовские 100 грамм». Надо было снять напряжение, помочь расслабиться. Первые дни войны на фронте женскому полку давали вино, потом его не стало, пошли в ход водка, различные самогонки из винограда: чача, рака, карамурзянка (по фамилии начальника тыла фронта).

Некоторые девушки не могли заснуть после тяжелых полетов, тогда сливали для них водку из нескольких стаканов…

Я водку не пила. Во-первых, мою даже самую тяжелую работу никак нельзя было сравнить с тем, что испытывали экипажи: «каждый полет, как на расстрел». У меня такого стресса не было. А во-вторых, дала себе зарок после одного случая.

В самые первые дни войны на фронте я заболела малярией с высокой температурой. Полк улетел на новое место, а я осталась в медсанчасти. Штаб Воздушной армии прислал за мной связной самолет со штурманом армии Суворовым. Сели с ним вдвоем во вторую кабину, по дороге где-то была посадка, дали нам обед и «по 100 грамм». Суворов уговаривает меня: «Выпей, это самое лучшее лекарство от малярии, сразу будет хорошо». А я ее сроду не пила, в нашей семье мужчин не было, водки – тоже, а если оставалась от гостей, то я ею лицо протирала, очень полезно…

Ну, я взяла стакан и хлебнула из него, как воду… Что со мной было: я поперхнулась, из глаз потекли слезы, начался кашель… Как же хохотали мои мужчины, уж так были довольны… А я сказала себе: никогда во всю войну не выпью больше водки, никогда. И не выпила.

Об этом знала Бершанская и всегда помогала мне уйти от уговоров каких-либо гостей. Одно было нарушение: в декабре 1944 года, в мой день рождения, Дуся Бершанская, поздравляя меня, сказала, что у нее нет ничего другого и уж глоточек выпить можно, скоро победа, возьмет она грех на себя…

* * *

Из письма Жени родителям:

«Если бы вы знали, как нас принимают местные жители и на нашей территории, и на освобожденной теперь Красной армией. Придешь, согреют воды умыться, кровать постелют – отдохнуть, все сделают, что хочешь. И каждая говорит: „Может, и мой сынок где-нибудь по чужим людям ходит“… Характерно: хозяйка специально отвела кровать для ночующих военных. На полу у нее спал сегодня один из КПП в Ищерской».

Из дневника Жени:

«СМЕЛОСТЬ – это отличное знание своего дела плюс разумная голова на плечах и все это умноженное на жгучую ненависть к врагу».

* * *

В одном из полетов Никулиной и Рудневой у них зависла бомба, заел бомбодержатель. Она могла сорваться в любое время. Посадка в таких случаях очень опасна, бомба может упасть при посадке и взорваться на аэродроме. Когда самолет возвращался с бомбами, штурман давал красную ракету, предупреждающую руководителя полетов… Однако сели они благополучно, отрулили с посадочной полосы и увидели, что бомбы нет… Ее искали по всему старту всю ночь. Полеты были остановлены. И нашли утром… в колодце на окраине станицы. С тех пор о точности бомбометания Рудневой ходили легенды…

В дни затишья на фронте, чаще всего при подготовке новой операции, у нас случались перерывы в боевой работе. Тогда мы проводили конференции по философии или по тактике бомбометания, разрабатывали методику полетов парами, чтобы выручать друг друга, устраивали вечера самодеятельности, выпускали литературный журнал со статьями, стихами, заметками о нашей жизни. Всю войну выпускалась также стенная юмористическая газета «Крокодил», которую в основном оформляли Руфина Гашева, Таня Сумарокова и Надя Тропаревская. Некоторые из журналов и газет сохранились до наших дней.

В 1942–1943 годах постепенно наш полк из комсомольского превращался в партийный. Уходя на боевое задание, летчики писали заявления «хочу идти в бой коммунистом». Нужно помнить, что те, кто вступал в партию в годы войны, на фронте, приобретали только две привилегии: быть первыми в бою и обрести страшную смерть, если доведется попасть в плен. Поэтому такой выбор заслуживает уважения, как бы ни оценивать деятельность партии с позиций сегодняшних представлений.

Летом 1943 года выбыла из строя штурман полка Соня Бурзаева. Я помню, что назначали мы на эту должность Женю Рудневу с опаской. Безусловно, в это время она была лучшим штурманом в полку. Отлично зная теорию самолетовождения, умело применяла ее в боевой работе. В воздухе вела себя удивительно спокойно и уверенно. Но нас смущал ее мягкий характер, была она какая-то вся «не строевая», боялись, что не сможет быть настоящим требовательным командиром. Да и сама она очень не хотела уходить от своего любимого летчика – Дины Никулиной.

Однако Женя стала замечательным штурманом полка. Штурманы признавали ее авторитет, уважали, любили и выполняли все указания безоговорочно. Как штурману полка, ей не полагалось много летать, она должна была на старте контролировать работу летно-штурманского состава. Ссылаясь на то, что она должна знать каждого летчика в полку, его индивидуальные качества, она часто высаживала из кабины штурмана и летела сама. Это было единственное, за что на нее обижались, так как отстранение от вылетов являлось самой большой обидой.

Почти все молодые летчики свой первый боевой вылет совершили с Женей Рудневой: и Герой Советского Союза Магуба Сыртланова, и прекрасный летчик Рая Юшина, и переучившаяся из штурманов Герой Советского Союза Наташа Меклин, и многие другие.

* * *

Из дневников Жени Рудневой:

«10 февраля я сделала с Мартой[7]7
  Сыртлановой.


[Закрыть] четыре вылета. Это были ее первые боевые вылеты. Замерзли до костей и даже глубже…

19 мая. Вчера сделала с Натой[8]8
  Меклин.


[Закрыть] ее первые три боевых вылета. Летает хорошо. В первый же полет были в прожекторах, выводит плавно, спокойно…»

Еще в 1942 году в полку была создана для обучения новая штурманская группа. В тылу пополнение для женского полка никто не готовил, и мы вынуждены были делать это сами. В гвардейском полку полагалось иметь три эскадрильи, а у нас было две. Кроме того, люди погибали и надо было их замещать. Чтобы формально иметь в полку «школу», была создана еще одна, четвертая, эскадрилья, так называемая «учебная», которая довольно быстро стала такой же боевой. Командиром была назначена Марина Чечнева. Итак, летный состав удваивался. Соответственно должен был удвоиться и технический состав.

Иногда приезжали опытные летчики, которые раньше не знали о нашем полку, или молодые, только что окончившие аэроклубы, школы молодых специалистов… Кроме того, мы переучивали на летчиков своих штурманов. Тренировкой летчиков в основном занималась Серафима Амосова, назначенная к этому времени заместителем командира полка по летной части. Сима Амосова – кадровый летчик с сильным волевым характером и блестящим летным мастерством. Она учила, тренировала молодых пилотов, проверяла летные качества вновь прибывающих в полк, помогали ей командиры эскадрилий. Несмотря на большую работу днем, много летала на задания. Сделала более 500 боевых вылетов. Я с ней летала на боевые задания. На обратном пути отдает управление в твои руки, а сама поет в переговорную трубку какие-нибудь песенки… Пела она довольно хорошо. Задушевной ее подругой была Дина Никулина.

Стали летчиками штурманы Женя Жигуленко, Рая Аронова, Наташа Меклин, Нина Ульяненко и механик Никитина Маша.

Штурманов же готовили из вооруженцев и механиков. Руководила штурманской группой, создавала для нее программу, вела основные курсы Женя Руднева, помогали ей штурманы эскадрилий. Не один десяток новых штурманов ввели они в строй…

Среди них Ира Каширина, которая потом привела самолет с погибшей Дусей Носаль, Саша Акимова, ставшая штурманом эскадрильи, Героем России, Олечка Яковлева – нежная маленькая девочка с твердым характером, Ольга Голубева – наша «артистка». Оля пришла в полк с актерского факультета Института кинематографии, сначала была мастером по спецоборудованию, потом окончила штурманскую группу и летала непрерывно и успешно. На ее счету 600 боевых вылетов. Выступала на всех концертах самодеятельности. Я больше всего запомнила ее монолог Липочки из пьесы Островского. Была она всегда весела, остроумна, чуть кокетлива и насмешлива. Хорошие книги написала после войны о своих полетах. Вот вам и артистка…

А вот вооруженцев набирали из девушек, приезжающих в Воздушную армию по мобилизации, женщин в это время уже в армию брали. Их распределяли по всем полкам на подсобные работы. Командование помогало нам набрать хорошее пополнение. Штаб армии однажды запросил списки отличниц боевой службы для благодарности, а потом большинство из них перевели в наш полк. У нас все они чувствовали себя лучше: они были равными среди всех. Всего во время войны, уже на фронте, мы приняли и подготовили 150 новых девушек. Это больше, чем один ночной авиаполк…

Обычно авиаполки после боев с большими потерями отводили в тыл, там доформировывали, давали новую матчасть, тренировали. Наш полк ни разу в тыл не уходил…

* * *

Когда в 1943 году полк вернулся на землю Ставрополья, мы вновь остановились в станице Солдато-Александровской, где нам пришлось базироваться в период отступления. Мы вернулись с победой! Встречали нас всем селом. Особенно рады были те, у кого раньше жили наши девушки, они принимали их со слезами…

Наступила весна, а с ней и бездорожье. Мы пели на известный мотив «Давай закурим»:

 
          Теплый ветер веет, развезло дороги,
И на нашем фронте все трудней летать…
 

Станица Новоджерелиевская, куда мы перелетели, утопала в грязи. Машины БАО с бензином, боеприпасами, продовольствием застряли в пути. Рядом был хороший аэродром, но вырулить на него по грязи было очень трудно. И тогда командиры наших полков Бершанская и Бочаров решили посылать по очереди самолеты в Кропоткин за бензином и продуктами. Немцы оставили на аэродроме много бомб, и мы их освоили. Из продуктов у населения можно было достать только кукурузные початки. Мы ели кукурузу, спали на кукурузных стеблях, сами назывались кукурузники. Дуся Пасько острила: «Кукуруза из вещи в себе стала вещью для нас». И все-таки мы летали…

В апреле 1943 года мы стояли в станице Пашковской, на окраине Краснодара, откуда летали в течение двух месяцев. Там в ночь на 1 апреля произошла трагедия…

Как всегда, аэродром был не освещен, самолеты, возвращаясь с боевого задания, подходили в полной темноте и с погашенными огнями АНО (аэронавигационные огни – три лампочки: на правой, левой плоскости и на хвосте – красный, белый и зеленый). На четвертом развороте самолет Юли Пашковой и Кати Доспановой столкнулся с самолетом командира эскадрильи Полины Макогон и Лиды Свистуновой. На старте услышали только треск и грохот от падения машин. Они были полностью разбиты. Макогон и Свистунова погибли сразу. Юлю пытались спасти, но 4 апреля она тоже умерла.

Н. Меклин

ЮЛЕ

 
          Ты стоишь, обласканная ветром,
С раскрасневшимся смеющимся лицом.
Как живая, смотришь на портрете
С черным трауром обведенным кольцом.
 
 
Слышно было каждую минутку
Голос чистый, звонкий, молодой,
«Ты успокой меня, скажи, что это шутка»…
Но ты ушла, и смолкнул голос твой.
 
 
Не споешь, не улыбнешься славно,
Не станцуешь весело в кругу, —
С нами ты была совсем недавно,
Я забыть тебя живую не могу.
 
 
Как березка свежая и стройная,
Вся – веселье, юность, солнца свет.
Ты навек уснула сном спокойным,
На земле прожив лишь двадцать лет.
 

* * *

У Кати Доспановой были сломаны обе ноги. Она буквально воскресала из мертвых. Всю закованную в гипс, ее привезли в Ессентуки. Через некоторое время рентген показал, что сращение костей идет неправильно. Ломали гипс, правили кости… На долю маленькой Катюши выпало столько страданий.

Однако воля к жизни победила. Месяца через три Катя Доспанова вернулась в полк и вскоре стала опять летать на боевые задания, превозмогая сильные боли. Поэтому нам все же пришлось потом перевести ее на штабную работу.

Катюша Доспанова (Хиваз – по-казахски) – студентка медицинского института, единственная казашка в нашем полку, и скорее всего – единственная девушка из Казахстана, летавшая в качестве штурмана на боевые задания… Так хорошо, высоким чистым голоском пела она национальные песни.

Кто-то был виноват в этой катастрофе, отвлекся, не разглядел силуэт идущей впереди машины. И мы заплатили за это тремя жизнями…

А вскоре произошла еще одна трагедия.

* * *

Женя Руднева писала в своем дневнике:

«24 апреля

Вчера утром прихожу к штурманам, собирающимся бомбить, поругала их за отсутствие ветрочетов и спрашиваю Нину Ульяненко: „Да, Нина, ты была на полетах, как там, все в порядке?“ Нина странно взглянула на меня и каким-то чересчур спокойным голосом спрашивает: „Что – все в порядке?“

– Ну, все благополучно?

– Дусю Носаль убили. „Мессершмитт“. У Новороссийска…

Я только спросила, кто штурман. „Каширина. Привела самолет и посадила“. Да, у нас всякий раз что-то новенькое. И обычно всякие происшествия на старте бывают без меня. Дуся, Дуся… Рана в висок и затылок, лежит как живая… А ее Грицко в Чкалове…

А Иринка молодец – ведь Дуся навалилась на ручку в первой кабине, Ира привставала, оттягивала ее за воротник и с большим трудом вела самолет. Все еще надеялась, что она в обмороке…

Что бы я вчера ни делала, все время думала о Дусе. Но не так, как это было год назад. Теперь мне стало гораздо тяжелее, Дусю я знала близко, но сама я, как и все, стала другой: суше, черствее. Ни слезинки. Война. Только позавчера летала я на эту цель с Люсей Клопковой… Утром мы с ней со смехом выпили за то, что нас не подбили: мы слышали под плоскостями разрывы зениток, но они нас не достали…»

* * *

Дусю Носаль война застала в родильном доме. При бомбежке был убит ее маленький сын… Она приехала к нам, летала блестяще, а на приборной доске ее самолета всегда был прикреплен портрет ее мужа, тоже летчика – Грицко, так с ним и летала. Дусю первой мы представили к званию Героя Советского Союза…

А Иру Каширину наградили орденом Красного Знамени. Погибла она позже, в ночь на 1 августа, когда мы летали на «Голубую линию».

* * *

После Пашковской полк перелетел в большую кубанскую станицу Ивановскую и довольно долго – с мая до сентября 1943 года – летал из нее. Жили в центре села – в школе, спали на нарах. Часть состава – в ближайших домиках у хозяек. Самолеты стояли вдоль широкой улицы, ведущей к взлетной площадке, хвосты машин прятались под густыми деревьями палисадников. В этой же станице стоял и полк Бочарова, «братский» полк на самолетах По-2. Обслуживал нас один БАО. Мы принимали участие в наступательных операциях по прорыву оборонительной линии противника – «Голубой линии» – на Таманском полуострове и в боевых действиях по освобождению Новороссийска.

В Ивановской у нас был большой праздник – 10 июня нам вручали гвардейское знамя. Приехали Вершинин и член Военного Совета фронта Фоминых. Бершанская прочла гвардейскую клятву, потом поцеловала знамя. Строй полка повторял за ней «Клянусь!»: «пока видят наши глаза, пока бьются наши сердца и действуют наши руки, беспощадно истреблять фашистских захватчиков». Кричали «Ура!».

Знаменосцем полка мы назначили Наташу Меклин, помощниками – штурмана Иру Каширину и механика Катю Титову. Был торжественный обед. Мы чувствовали, что это наш праздник, только наш день!

Наташа написала гимн полка, и мы пели:

 
          На фронте встать в ряды передовые
Была для нас задача не легка.
Боритесь, девушки, подруги боевые,
За славу женского гвардейского полка.
              Вперед лети
              С огнем в груди.
              Пусть знамя гвардии алеет впереди.
              Врага найди,
              В цель попади,
              Фашистам от расплаты не уйти…
 

С тех пор, когда намечалась ночь «максимум», когда цели были определяющими, мы выносили знамя полка на старт, около него стоял часовой… К этому знамени потом были прикреплены два ордена: Красного Знамени и Суворова III степени. Сейчас оно хранится в Музее Советской армии.

Наташа Меклин – красивая невысокая девушка с обаятельной улыбкой. Знаменосцем полка она оставалась до последних дней войны. Хорошо писала стихи: про бравого штурмана, молитву летчика, Юле, Гвардейский гимн полка. Мы выписывали их в свои тетрадочки из литературных журналов эскадрилий.

Наташа, мягкая и выдержанная, в 1942 году пришла ко мне с просьбой назначить ее штурманом к Ире Себровой, «когда увидела ее одну, печальную и одинокую». Неуверенность в себе появилась у Иры после двух тяжелых аварий. Наташа сумела вернуть Ире веру в себя, их экипаж стал одним из лучших в полку. Около года летали они вместе, а дружили потом всю жизнь…

Оставив штурманскую должность, Наташа села в первую кабину летчика. Штурманы любили с ней летать, в ней не чувствовалось страха, она была спокойна и внимательна, умело выходила из прожекторов и обстрела. И если у Себровой к концу войны было 1004 боевых вылета, то Наташа имела 980. Это тоже было больше, чем у других…

В Ивановской же произошло с нами чрезвычайное происшествие. Во время боев на Таманском полуострове Отдельной Приморской армией командовал легендарный генерал Иван Ефимович Петров, герой обороны Одессы и Севастополя. Он не смог приехать к нам, когда полку вручали Гвардейское знамя, был занят. Встреча наша произошла несколько позже…

В тот июньский день после ночных полетов летный состав отдыхал, механики сидели на моторах: чистили, смазывали, чинили, были все в бензине и масле. В землянке командного пункта находились только двое дежурных: от полка Бочарова и от нас.

Случайно (потом говорили, что водитель заблудился) машина с командующим выскочила на наш аэродром, подъехала к КП (опять-таки злые языки рассказывали, что какая-то девушка из БАО не поприветствовала генерала и на его замечание ответила, что она первая с незнакомыми мужчинами не здоровается)…

Генерал Петров вышел и объявил боевую тревогу… Принял ее дежурный от Бочарова, передал в свой штаб, и братцы начали собираться.

А наши кукурузники, на хвостах которых уже был изображен гвардейский значок, и не шевелились. Петров выразил удивление, и только после этого наша дежурная срочно передала сигнал тревоги к нам в штаб. Никогда, ни после этого события, ни до него, днем нам не объявляли тревогу – поднять в воздух полки По-2 в то время, когда ходили немецкие самолеты, казалось невозможным. Поэтому мы к боевой тревоге были не готовы. БАО не смог быстро подать машины к общежитию, чтобы привезти летный состав на аэродром. Кто-то прибежал сам, кого-то привезли. Бершанская распределяла зоны, куда взлетать…

Полк вылетел, потом по сигналу ракеты сел. Петров стоял на старте, велел привезти мишени, и вылезавшие из самолетов экипажи стреляли по ним. Я видела, как у девушек дрожали руки… Генерал выстрелил сам, все пули в центре: «Вот как надо стрелять». Потом было построение частей. Отдельно – БАО, полк Бочарова, наш полк.

Перед строем БАО Петров снял его командира, объявил выговор Бочарову перед строем его полка! Потом подошел к нам.

Конечно, я понимаю, что строевое впечатление мы производили так себе, ниже среднего: механики в серых грязных комбинезонах, летчики – кто в строевой форме, кто в комбинезоне… У кого-то Петров проверил, как затянут ремень, – ему не понравилось, и он показал, как надо: «Вот такой должна быть заправка», а потом произнес гневную речь…

Он говорил о том, что на нас навешали ордена за красивые глаза, что никогда не получить бы нам гвардейского звания, если б он видел нас раньше. Он был контужен, голова его дрожала…

Петров велел нам вырыть себе землянки и жить на аэродроме, приказал заниматься строевой подготовкой и стрельбой, объявил Бершанской выговор и уехал… Кажется, поехал прямо к Вершинину.

Летчики стали заруливать самолеты «по хатам», а командование село на травку в саду и стало обсуждать, что же нам делать дальше.

У меня вдруг до боли стали чесаться коленки, не было сил терпеть, майор дала свою машину, и повезли меня в санчасть. Оказался резкий приступ крапивницы на нервной почве, красные пятна слились в единую багровую нашлепку. Сделали внутривенное вливание и уложили…

По рассказу Петрова был издан приказ Вершинина. В нем было написано, как долго полки собирались по тревоге, какая плохая у нас строевая подготовка, объявлено по выговору командирам полков… И была там одна фраза: «Грязные уши и шеи»… Приказ по всему фронту, где ни появись: «Так вы из того полка, где грязные уши и шеи?..»

Землянок на аэродроме для нас не построили, но прислали капитана, который занимался с нами строевой подготовкой…

Вот тогда и написала Наташа Меклин «Молитву летчика»:

 
          Господи, избавь нас от строевой,
Дай нам цель на передовой,
Пошли нам боевую задачу
И лунную ночь в придачу…
 

Галя Докутович записала в дневнике: «Какой стыд для нашего полка! А в основном хорошо. Хватит гладить нас по головке и называть самыми красивыми. Разбаловали!»

Женя Руднева была еще решительнее: «Наконец нам сказали правду в глаза». Женя! Она была такая… не от мира сего.

Забегая вперед, надо сказать, что мы потом неоднократно встречались с Петровым и стали его лучшими друзьями. Он улыбался нашим девушкам, когда встречал их на рекогносцировке на передовой… Запомнил фамилии: «Ну как, Смирнова, все козлишь?»

Дважды приезжал Петров к нам в Пересыпь. Первый раз неожиданно: мы с Бершанской примеряли новые брюки на вещевом складе в соседней станице, когда нам сообщили об этом. Не помню, как мы вылезли из брюк, сели в машину и примчались в Пересыпь. Командующий ходил по аэродрому – один! Сказал Бершанской: «Тревоги не объявлял, а они все вылетели!» Полк по ракете посадили… Построили… Петров проверил заправку, постреляли… Командующий предложил объявить конкурс по стрельбе среди летных полков: «Вы все мужские полки победите».

Незадолго перед этим мы судили судом чести[9]9
  Всю войну работал в полку суд чести, я уже писала, что мы были очень требовательны к себе.


[Закрыть] одного нашего штурмана: она отказывалась стоять часовой у знамени. Приговорили ее к лишению офицерского звания. На вопрос Петрова о происшествиях в полку Бершанская рассказала про это. Он вызвал виновницу из строя и снял с ее плеч погоны. Как она не умерла… Кстати, это разжалование не было оформлено приказом по фронту, и пришлось нам самим через месяц «возвращать» ей звание за «успешную боевую работу». Кажется, она так и не узнала, что на самом деле, формально, никогда звания не лишалась. Но из полка потом ушла…

В тот раз Петров остался полком доволен и долго стыдил нашего повара из БАО за то, что девчонки летают, а он, мужик, мясо держит не там, где положено…

И еще раз приехал Петров в наш полк 7 ноября 1943 года. Собрал в помещении нашего штаба генералитет фронта и ВВС, наш полк и устроил нам праздник. Я не была на нем, так как получила на две недели отпуск и улетела в Москву, к маме…

Когда назначили генерала Петрова командующим Западным фронтом, то он просил, чтобы наш полк после освобождения Крыма тоже перевели к нему. Нас перевели на запад, когда закончились бои в Севастополе, но командование Западным фронтом принял генерал Захаров, потом фронт стал 2-м Белорусским. Командовал им К. К. Рокоссовский.

Больше мы Петрова не видели, но запомнили навсегда…

* * *

Бесстрашный, смелый летчик, командир эскадрильи Маша Смирнова, впоследствии Герой Советского Союза, 22 сентября 1943 года первая сделала свой 500-й вылет. Мы и попраздновали по этому поводу… Внешне Маша походила на мальчика-подростка. Небольшого роста, затянутая в талии так, что, казалось, вот-вот переломится, краснощекая, круглолицая, с голубыми открытыми глазами, всегда аккуратная до мелочей. Маша летала в нашем полку со дня его формирования и до конца войны. В эскадрилье ее уважали и побаивались. Она была требовательна и справедлива.

Я всегда удивлялась, почему не бледнеют ее щеки от долгих бессонных ночей. Ведь каждую ночь – полеты, каждое утро – тренировка молодых летчиков. Звание Героя она получила в первой пятерке: Носаль, Никулина, Руднева, Смирнова, Пасько.

На ее груди красовался орден Александра Невского. Редкий в нашем полку.

Когда Машу увидели иностранные корреспонденты, они, глядя на ее юное лицо, не поверили, что она боевой летчик. Один из них, полагая, что его не поймут, сказал своим коллегам; «Навешали на девочку орденов и думают, что мы поверим!» Это было на 4-м антифашистском митинге в Москве в августе 1944 года. На нем выступала Бершанская…

Да и сегодня не верят в Англии и Америке, что был такой полк, что были такие девушки, что все это не агитка, а чистая правда, мне приходилось с этим сталкиваться, как и с вдруг возникшим огромным интересом к нам…