Текст книги "Тень розы"

Иван Андрощук
Тень розы

Это был какой-то восточный город – кривые улочки, высокие глухие стены, вонзившаяся в солнце стрела минарета. Город был таким же, как в первые века Ислама, быть может, это и было тысячу лет назад. Я спешил по лабиринту его улиц, как будто был здесь уже не в первый раз и меня ждали в одном из этих домов. Скорее всего, так оно и было. Мимо проходили люди, словно сошедшие со страниц «1001 ночи» – цветастые халаты, широкие пояса, высокие шапки, обёрнутые огромными чалмами, был слышен резкий гортанный говор. Изредка попадались женщины: они были закутаны до такой степени, что нельзя было даже судить о их возрасте, не говоря уже о чертах более индивидуальных. И тем не менее вскоре я обнаружил, что вот уже несколько кварталов, как привязанный, следую за стройной фигурой, чью грациозность не могло скрыть нарядное белое покрывало с тонкой сетью из волоса, прикрывающей лицо. Не успел я изумиться странному наваждению, как незнакомка нырнула в калитку высокого белого забора. Над забором, оставив далеко внизу крыши окрестных домов, поднимался величественный дворец, напоминающий широкую четырёхстенную башню с зарешеченными окнами и висячим садом на крыше.

– Скажите, почтенный, – спросил я у пожилого человека, который проходил мимо. – Кому принадлежит этот дворец?

– Здесь живёт Хаммад Абу-Захир, великий колдун, – отвечал старец. – Однако не задерживайтесь у его ворот: если Хаммад заметит вас, он может подумать, что вы пленены красотой несравненной Заиры, его дочери. И тогда вам несдобровать.

Я поблагодарил прохожего и пошёл дальше, но мысли мои остались у ворот, за которыми исчезла прекрасная незнакомка.

Не знаю, как долго плутал я по кривым улочкам, пропитанным солнцем и пылью – время остановилось для меня, но везде – и на бурлящем базарном майдане, и в пустынных предместьях, и в потоке людей, спешивших в мечеть к вечернему намазу – перед моим взором стояла она. Солнце уже клонилось к закату, когда я увидел её снова: и опять она шла далеко впереди, а я, точно сомнамбула на зов луны, двигался следом. В какой-то момент она остановилась и посмотрела в мою сторону. Я не мог видеть её глаз, но по тому, что со мной происходило, понял: наши взоры встретились. Девушка отвернулась и пошла быстрее, однако теперь её походка не была надменно-грациозной, как прежде: теперь она стала какой-то задумчиво-осторожной.

И снова я где-то блуждал, куда-то заходил, с кем-то разговаривал, уже не давая себе отчета в происходящем: не знаю, сколько прошло времени – час, день или год, прежде чем я снова начал соображать. Когда я пришёл в себя, было уже темно, я сидел, прислонившись спиной к забору напротив дворца Хаммада Абу-Захира, высоко в небе плыла луна, и где-то рядом с ней или ещё выше светилось окно дворца. Из окна доносилась девичья песня. Голос, невыносимо чистый и звонкий, плыл над спящим городом и терялся в пространствах пустыни. Девушка пела на языке, который я слышал впервые в жизни, и в то же время я понимал каждое слово её песни. Она пела о чужеземце, похитившем ее покой, о чародее, заколдовавшем красавицу-дочь, и о любви, которая белой птицей бьётся в сырые стены тёмного зиндана. Я слушал её и слёзы катились по моим щекам. Свет в окне погас, но девушка продолжала петь – и казалось, что это поёт сама бледная царица ночи – луна. Сердце моё разрывалось, я готов был карабкаться вверх по стенам, на голос, кажется, я так и делал, потому что тело моё запомнило удары о камни, когда я срывался и падал. Потом я стоял, ни на что уже не надеясь, и в отчаянии смотрел на тёмный оконный проём, зиявший рядом с луной. В этот момент мелькнула узкая кисть, что-то зашуршало и перед моим лицом закачался конец верёвочной лестницы. Едва не вскрикнув от неожиданно нахлынувшей радости, я забрался на лестницу и полез. Сперва я мчался вверх по тонкой шёлковой паутине, как паук, потом устал, силы начали оставлять меня. Я посмотрел вниз –и голова моя пошла кругом: я был уже на невероятной высоте, так высоко, что город внизу казался отсюда двадцатикопеечной монетой, которую кто-то обронил в песок. Вокруг меня, словно диковинные рыбы больших глубин, плавали звёзды, совсем рядом, на расстоянии протянутой руки; висела полная луна. Я протянул руку и притронулся к ней – она была гладкой и холодной. И только тогда я наконец понял, что сплю и вижу сон, и меня охватило чувство огромного разочарования – я знал, что проснусь раньше, чем доберусь до окна моей возлюбленной.

Однако сон не кончался: вскоре я нырнул в зовущую темноту окна. Передо мной стояла девушка в белом покрывале. Я услышал её взволнованный шёпот:

– О чужеземец, я полюбила тебя с первого взгляда. Однако я не властна над собой: мы сможем быть вместе только до тех пор, пока ты не увидишь моего лица. Как только это произойдёт, начнут действовать злые чары, ты покинешь меня, и мы не встретимся больше никогда. Обещай, что не снимешь с меня чачван.

Я пообещал, у она сняла покрывало. На ней не осталось ничего, кроме тонкой волосяной сетки, которая окутывала голову и крепилась на шее при помощи узорной тесёмки. Какое-то время, боясь шелохнуться, я созерцал её обнажённое тело: я не стану даже пытаться описать его, ибо оно было так прекрасно и так совершенно, что все ухищрения величайших поэтов Востока блекнут перед ним, как блекнет звезда перед ликом луны. Теперь я понял, почему мне не позволено видеть её лица: ведь если даже скрытая покрывалом она заставила себя полюбить, если красота её обнажённого тела повергла меня в священный трепет, то узревший красоту лица её наверняка был обречён на вечные муки в аду безумия.

Мы слились в объятиях: так началась наша единственная ночь, ночь, за которую не жаль отдать ни посмертья в раю, ни самой жизни, сколько бы её ещё ни оставалось впереди. Я ношу эту ночь в себе и не забуду ни слова, ни вздоха, ни прикосновения: так помнят встречу с Богом.

Однако это был сон, я убеждал себя, что скоро проснусь и всё равно больше никогда не увижу её, и покинуть возлюбленную, так и не увидев её лица, было для меня невыносимой пыткой. И вот, лаская её плечи, я незаметно развязал тесёмку и сдёрнул с девушки покрывало. Она вскрикнула и вскочила, пытаясь закрыть лицо – но я уже всё увидел. У нее не было лица – её прелестная шейка переходила в огромную кошачью голову. Задрожав от ужаса, я бросился и окно: последнее, что я услышал, был её отчаянный, умоляющий крик:

– Погоди, я не виновата, это отец! Он заколдовал меня, чтобы…

Как и следовало ожидать, вместо жёстких камней средневековой улицы подо мной оказались мягкие диванные подушки. Некоторое время во мне ещё оставалось ощущение стремительного падения, но вскоре оно прошло, а глубокое чувство, которое я испытал к дочери колдуна, перешло в радость, вызванную избавлением от кошмара. Я снова уснул, на этот раз спокойно и глубоко.

Утром я напрочь забыл диковинный сон и никогда бы не вспомнил о нём, – но ближе к обеду ощутил лёгкое покалывание под левой лопаткой. Сперва я не обратил на это внимания, но покалывание всё усиливалось и к вечеру превратилось в ноющую, почти саднящую боль. Осмотрел себя в зеркале, однако на этом месте не было решительно ничего, даже слабого покраснения. И тогда я вспомнил: вспомнил девушку, которая меня обнимала во сне, вспомнил, как мы слились в последней схватке, слились так, что дальше некуда и всё равно этого казалось мало, и в этот миг её ногти вонзились мне в спину – как раз на этом месте. И чувство, проснувшееся во сне, вернулось: это было тем более странно, что я ни на миг не забывал о жуткой кошачьей голове, украшавшей плечи Заиры, и об ужасе, испытанном от увиденного. Должно быть, то, что привлекло меня в ней, было большим, чем просто влечение к женщине. Ночью, уснув, я помимо своей воли искал её, искал до самого пробуждения, искал во всех мирах, которые открылись передо мной во сне – но единственное, что осталось в этих снах от Востока, были ливанские террористы, с которыми мы пытались угнать самолет куда-то туда. А когда снова проснулся, я уже не мог думать ни о чём другом, кроме Заиры.

Так продолжалось изо дня в день, из ночи в ночь. Я почти перестал есть, а затем и выходить из дома – в каждой восточной девушке мне чудилась Заира, и только то, что современные магометанки не носят покрывал, спасло меня от сумасшедшего дома. Наконец, когда тоска по любимой иссушила меня настолько, что мои знакомые перестали меня узнавать, я собрался в дорогу.

Долгие месяцы, а может, и годы – время отступилось от меня – я блуждал по пустыням Средней Азии, Леванта и Магриба. Наконец я оказался и небольшом йеменском городке, который лежал на краю пустыни. Здесь, в лавке старьёвщика, я обнаружил безделушку, которая заставила мое сердце учащённо забиться: это был небольшой, размером в двадцатикопеечную монету, амулет. На нем была изображена обнажённая девушка с кошачьей головой. Это была Заира – я узнал её по тайным приметам.

– Скажите, почтенный, – спросил я у хозяина лавки – пожилого араба. – Та вещичка… Она, вероятно, попала к вам из Египта?

– Нет, их делают где-то ближе, – пожал плечами торговец. – Но это, конечно, копия: оригинал существует в единственном экземпляре. Он был найден неподалёку отсюда, в развалинах старого города.

– Странно, – пробормотал я. – До сих пор мне казалось, что богини с кошачьими головами существовали только в Египте.

– Эта девушка – не богиня, – возразил торговец. – Это – Заира, дочь Хаммада Абу-Захира, героиня известной здешней легенды.

– И вы… вы знаете эту легенду?

– Лучше, чем кто-либо другой, – старик усмехнулся, я прочёл в его взоре расположение. – Хаммад Абу-Захир был великим колдуном: о нём говорили, что он хранил тайные знания жрецов племени Ад, обитавшего здесь прежде и уничтоженного Аллахом за гордыню. У Хаммада была дочь Заира. Заира была так прекрасна, что всякий, кто видел её лицо, тотчас лишался разума. Рассказывают, что отец заколдовал Заиру, и с тех пор тот, кому доводилось случайно узреть её без чачвана, вместо прекрасного лица молодой девушки видел огромную кошачью морду.

Однажды в городе появился чужеземец. Заира увидела его и влюбилась. Ночью она впустила возлюбленного к себе и, заставив его поклясться, что он не попытается сорвать с нее чачван, оставила до рассвета. Но чужеземец не выдержал и сорвал с лица Заиры чачван: кошачья голова на девичьих плечах повергла юношу в такой ужас, что он выбросился из окна и разбился о камни. Легенда гласит, что в ту же ночь город был похоронен под песками пустыни. Люди, которым удалось спастись, основали новый город – здесь, где он стоит и теперь.

– Странно… А когда это было? – спросил я, пытаясь унять дрожь в голосе. – Ах, да, ведь это – легенда…

– Нет, почему: у каждой легенды есть корни в реальности. Что же касается истории о Заире и чужеземце, то я более чем уверен, что в её основе лежат реальные события. Они происходили и шестом веке Хиджры.

– Это… тысяча… двести…

– Да, по вашему календарю – тринадцатый век. Дело в том, что в старом городе пятнадцать лет назад работали русские археологи. Я тогда помогал им. Все подтвердилось: мы раскопали дворец Абу-Захира. А рядом, на мостовой, нашли переломанные кости чужеземца.

– А вы… вы уверены, что это был… чужеземец?

– Вот, – усмехнулся старик, показывая золотой крестик на тонкой цепочке. – это я снял с его шеи.

Крестик показался мне очень знакомым. Я узнал бы его сразу, если бы не позеленевшая от времени цепочка. Я машинально дотронулся до груди и земля подо мной покачнулась. На мне не было нательного креста. Должно быть, он исчез ещё в ту ночь, когда мне приснилась Заира – просто я был слишком занят мыслями о ней, чтобы обнаружить пропажу. Тем более пропажу такой привычной вещи, как нательный крест.

– Покажите, пожалуйста, – попросил я, пряча глаза. Торговец протянул мне крестик, но почему-то медлил. Я нетерпеливо взглянул на протянутую руку и почувствовал озноб. Торговец и не думал медлить. Крест, который он держал за цепочку, беспрепятственно прошёл сквозь мою ладонь и висел, подрагивая, внизу, с тыльной её стороны. Лицо торговца вытянулось и побелело, глаза лезли из орбит, как будто он увидел перед собой привидение. В сущности, так оно и было.