Текст книги "Когтеточка. #4, 2024"

Текст добавлен: 26 декабря 2024, 07:20

Автор книги: Иван Домарацкий

Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия

Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Авторские права соблюдены

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Скачать книгу

Шрифт:

- 100% +

Когтеточка
#4, 2024

Авторы: Пинженин Ваня, Нехайчик Софья Эдуардовна, Штиглиц Иван, Кужелев Евгений Павлович, Самарина Любовь Андреевна, Нерсесян Стелла Игоревна, Бореалис, Джафарова Эмилия Габиловна, Каганович Дмитрий Евгеньевич, Гришин Александр Сергеевич, Домарацкий Иван Константинович, Лён Ян, Сергеев Поляк, Чернышов Ваня

Дизайнер обложки Иван Сергеевич Чернышов

Составитель Иван Сергеевич Чернышов

Корректор Иван Сергеевич Чернышов

ISBN 978-5-0065-1393-8 (т. 4)

ISBN 978-5-0051-5143-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ваня Пинженин

«Не спрашивай о том, как я живу…»

Не спрашивай о том, как я живу.
Встречаю поезда и провожаю.
Мои друзья куда-то уезжают,
А мне бы вспомнить, как меня зовут.
Не помню, чем закончилось вчера,
Как наступает новое сегодня.
Я просто-напросто для счастья не пригоден.
Да, я вам врал, смотрел в глаза и врал.
Ищу предлог, чтоб написать тебе письмо.
Хотя кому нужны все эти письма.
Мы как черемуха по осени закиснем
На ветках петербургского метро.

«Если б я был цветком, то был бы гвоздикой…»

Если б я был цветком, то был бы гвоздикой,
Чтоб меня вспоминали только по праздникам:
Дарили героям и клали к убитым,
На линейку несли первоклассники.
Если б я был одним из семи дней недели,
то я был бы вторником – это понятно.
Не таким ненавистным, как понедельник,
Но и желанным вряд ли.
Мне хотелось бы быть совершенно обычным
И делать своё незаметное дело. Но не получается.
Категорически. Кто-то должен быть смелым.

«Я в этих поездах когда-нибудь умру…»

Я в этих поездах когда-нибудь умру.
Под стук колес и чавканье соседей,
На верхней, боковой, в купе последнем,
Поближе к тамбуру.
Ну, а пока, уставившись в февраль,
Глазею на себя в немытых стеклах,
И где-то там в березках, соснах, елках
Моя печаль. Бредет впотьмах и не боится,
Что не дойдёт и что не хватит сил.
Ей, как и мне, слегка за тридцать,
Об остальном ты сам ее спроси.

«В последнее время у меня настолько мало побед…»

В последнее время у меня настолько мало побед,
Что я радуюсь неоплаченному проезду в метро,
Недоеденной кем-то пицце в KFC на фудкорте.
Вот такие вот радости в тридцать с лишним лет.
По-настоящему лишними были последние лет шесть или семь,
Когда я перестал вывозить совсем,
Когда моя жена вышла из дома за хлебом и не вернулась,
Потому что уехала с кем-то в Египет,
Старые друзья перестали быть хиппи,
А новых – как не было, так и нет.
По утрам я все так же считаю овец,
чтобы хоть как-то уснуть,
Чтобы хоть как-то остаться собой
В этой сплошной беготне
В поисках смысла и чарки вина,
И когда мне твердят:
«Взбодрись, старина!»,
я им отвечаю: «Нет».

Софья Нехайчик

«Машины дальнобойщиков как выброшенные на берег селедки…»

Машины дальнобойщиков как выброшенные на берег селедки,
Мне нравится приходить в общество и быть не в своей лодке.
Часто ошибаюсь, часто бываю ненужным,
Я могу сказать, что думаю – мне не страшно выглядеть чуждым.
Мне не страшно вылететь сегодня головой в окно
Или быть тем, кто выбрасывает с гневом печальное тело.
Сегодня новый день и значит будет новая ночь,
Наступит судный день и мне не будет уже нужна помощь:
Чтобы вставать с кровати, чтоб напомнить выпить таблетку,
Чтоб улыбнуться мне сидящему в яме за семейным столом вместо табуретки,
Чтобы выбрать продукты в приложении, когда живот и так полный,
Когда вроде стал актуален, но уже холодный.
Мне не интересно играть на баяне и слушать его звучание.
Я терплю популярные песни в попутках, но не стерплю молчание.
Я не могу продать свою шкуру и поменять на новую,
Сколько бы книг ни перечитать – не поменять голову бестолковую.
Я смотрю на вечно зыбкий песок и улыбаюсь вечности,
Я бьюсь головой об стену, чтобы достичь беспечности.
Мне не хватит смелости, чтобы признать свое прошлое,
И я с миром отвергну истину и воспою ложное.

«Немного осталось и я уже достигаю дна…»

Немного осталось и я уже достигаю дна.
Скоро рассвет и мне чуть не хватает сна.
Все смазано и каждый из них теперь она.
Мне бы закрыть глаза поэтому нужна еще одна.
Ни свет, ни заря не способны меня оживить.
Я рву вещи, пытаясь нащупать ту самую нить,
Вижу серое солнце и начинаю истошно выть,
Слушаю Бетховена, стараюсь понять слово «Жить».
Мелкий дождь бьет в окно, я помню этот мотив —
Так били болельщики на матче локомотив.
Стать успешным репером – отстой после выхода фильма «Beef»,
стараюсь не падать духом, но дух это просто миф.
Когда мне плохо я вспоминаю давку в метро,
Меня крепко обнимает мужик выдавливая все нутро.
Каждое утро надеваю очки – снимаю кино
Про мою жизнь через желтые стекла в стиле ретро.
Когда хорошо – это значит я увидел ее лицо
На упаковке молока или разбив яйцо,
В любом отражении или пятном на асфальте.
Я не знаю дышу ли и уже узнаю вряд ли.

«Горизонта не видно…»

Горизонта не видно,
Невинно небо сплелось косами с морем,
Горем раздался крик чайки покойницы. Стонем.
Тонем вместе, я – камнем, а ты – пером дятла.
Так досадно.
Так досадно: когда о тебе вспоминают лишь как о мертвом,
когда дверь прижимает пальцы в косяк.
Я вчера ехал в электричке с богом,
Он рассказывал мне что да как.
Неприятно когда ободрал колени об гальку,
А хотел искупаться в соленой воде,
Как неладно вышли его творения все же
И как сладко на другой стороне.
После вышел на станции той что засыпал осенний лист,
и вдохнул свежий воздух ночи осознав как же мир чист.

«Строчечкой вышила на локтях моих…»

Строчечкой вышила на локтях моих
Сады огненных облепих
И лицо воссияло луковицей
Нрав был нежен кроток и тих

Но на улице как на пожарище
распахнув ветви рябин
Разрастаюсь толпой подавляюще
На бульварах газетных витрин

И на блузе парадной пуговицей
Перламутром свет отразя
Я раскинусь у ног твоих улицей
Где с тобою станцует заря

Иван Штиглиц

«Мертвенный свет холодных комет…»

Мертвенный свет холодных комет
Это чувство внутри – гипербола
Ничего моего здесь нет
Ничего моего здесь не было
Ничего моего здесь и быть не могло
Кладу свои руки в огонь
Добиваясь ожога
Но ночь недотрога
Так холодна что морозом меня обожгло
Глубоко и надолго
И пламя усердное пальцы лижет
И губы дышат теплом
Но в небе безлунном я море вижу
И вижу тела за бортом
И взгляды тяжелые мертвых глаз
Звезд ледяным уколом
Долго и строго глядят на нас
Смотрят на нас с укором
Пальцы глодает огонь до кости
Злее и ярче буйствуя
Было хотелось сказать «прости
Я ничего не чувствую»
И развернуться на этом вон
В тихую ночь уйти
Но ощутил – отдало теплом
Где то внутри груди
Тут же заместо холодных глаз
В моря сырой могиле
Может впервые глядя анфас
Увидел глаза другие
Мир под ногами качнулся вслед
Мысли. Боюсь гипербола…
Что моего ничего здесь нет
Ничего моего здесь не было

«Порвется наволочка дня…»

Порвется наволочка дня
Чуть слышно
И я почувствую себя
Здесь лишним
И не лишится
Остатков достоинства чтобы
Я зашиваю лица
В покрывале полночной утробы
Дышу на руки
Вонючими спирта парами
В месиво двумя руками
Все что случилось не с нами
Крошу
Как только
Войдете на выход прошу
Я польку
Затылком о кафель пляшу

«Скрип половицы больше чем скрип половицы…»

Скрип половицы больше чем скрип половицы
Это сквозь время доносится сдавленный стон
С губ твоих бледных и платьем из белого ситца
Тюль на разбитом окне навивает сон

Хрип граммофона. Будто бы вальс-бостон
Солнце ложится на крашенный ужас пола
Что то родное в уродстве его простом…. Ты улыбаешься.
Трепетный взмах подола —

Вот мы вдохнули и сделали первый шаг
Рвусь закружить тебя, вырваться в день вчерашний
Ты же в руках моих движешься чуть дыша
Чтобы не вызвать удушливый приступ кашля

Но как же безумно смотрят твои глаза
Жалко, убийственно больно, необъяснимо…
Будто бы радостно бесится в них слеза
Говорю тебе шепотом как ты сейчас красива

Ты же все смотришь молча и тихий вальс
Нас обнимает ласково, нежно кружит
Нет ничего красивее этих безумных глаз
Робко целую их, ты отвечаешь тут же

Скрип половицы больше чем скрип половицы
Это сквозь время в сердце прямой укол
Долго молчим вдвоем посреди больницы
Я и кошмарной краской покрытый пол

«Москва гремела царственным Содомом…»

Москва гремела царственным Содомом
И плакала Москва с жестяных крыш
И ты теперь, повенчанная с громом
В моем латунном черепе гремишь
Летела переполненная Ласточка
(Опустим рифмы, афоризмы прочие)
Гремел вагон для грома недостаточно
Рассасывая мрачно многоточие
Почувствовал – намерение зреет
Змея холодная готовится к броску
Быть может пара дней или неделя
Мне только повод – и опять рвану в Москву

Евгений Кужелев

«Читал на Кубке Рыжего стихи…»

Читал на Кубке Рыжего стихи
О Петербурге, о любви.
Прошел в финал.
Опять читал:
О том, как стану старым и счастливым.
Сказали, что подарок будет рыжим.
Пакет затрепетал, и я подумал:
«Там котенок».
Но там была хурма.
Ее я съел и раздарил друзьям,
Но сны мне снятся:
Город на воде,
И в нем котята
Сливаются с закатом.

Я так долго шел к тебе из Китая…

I.
Я так долго шел к тебе из Китая,
Что ты забыла о своем заказе
Сделанном в припадке отчаяния
С яростной мыслью «ну когда же, когда»
В три часа ночи
На кухне.

II.
Потом ты легла спать, и уснула,
И даже не проспала на работу.
Но дни побежали, и ты побежала за ними,
И ты забыла, забыла надолго,
что я существую, оплачен
И уже перешел границу где-то в бурятской степи.

III.
Меня отправляли по почте,
но дело шло долго и муторно, дорогая,
Ведь я не влезал в бандероль.
Всё мне было мало, всё расходилось на мне.
Китайцы отчаялись и поседели, и щипали свои жидкие бородки.
Одним словом, Небо было недовольно,
И я пожал плечами, пошел пешком.

IV.
Сперва было трудно, и холодно, и довольно безумно.
Но чем дольше я шел, тем больше я радовался, что иду к тебе пешком
С другой стороны мира.

V.
Перехожу МКАД – из жизни в жизнь.
Да вот уже и ты,
Идешь от метро домой,
Еще ничего не знаешь
И все-таки – улыбаешься.

«В две тысячи восьмидесятом…»

В две тысячи восьмидесятом,
Когда мои внуки будут смеяться:
«Дедушка боится телепортов»,
Когда я буду дарить им настоящие бумажные книги,
И когда они скажут, что Билли Айлиш – это олдскул,
Они будут спрашивать меня о моей юности:
Сражался ли я на световых мечах,
Получал ли письма из Хогвартса,
Куда меня укусила акула;
А в конце концов они спросят меня
про две тыщи двадцатый год.
На что я им отвечу,
что такого года совершенно точно – не было.
И мои внуки поверят мне,
Потому что поверить в это
будет легче всего.

Северная Одиссея

Сощурив глаз на каждое из солнц
Дробится свет на тоненькие льдинки
И падает звездою и лучом.

Который из больших, заснеженных, напрасных —
Мой дом?

Длиннее ночи путь. Волхвы
Еще в отъезде.
И некого спросить, куда идти.

По городу, знакомому до слез
Брожу.

Буран остановился
В сомнении: меня засыпать так,
Чтоб я уснул?

Кому-то там
кивнул —
И прекратился.

Любовь Самарина

В память о Борисе Рыжем

Сойду на предпоследней из последних остановок,
В маршрутке за проезд отдав кулак монет.
В надежде не попасть в черед районных потасовок
Я прячусь в неприметной куртке – это Вторчермет.

Забит асфальт татуировками – их смысл неизвестен,
И кое-где из трещин хлынули ростки травы.
И статуэтки бакалейных привлекают местных
Рекламным драгметаллом вывесок: «Продуктов? Табака? Воды?»

И пусть шипят, развязно сплевывая в небо,
Индустриально-серый кучерявый дым
Работающие вечность комбинаты Вторчермета.
Он вас любил, без дураков, и умер молодым

Мой северный квартал

Дойду до дома кое-как. И к стенам грязно-голубым —
В зигзагах клякс неровно нанесенной краски —
Я прислонюсь устало так. И отшатнется дверь назад с опаской.
Мой северный квартал холодным понедельником простыл.

Мой северный квартал распят гвоздями монолитных строек.
Артерии дорог забиты тромбами машин.
На небе звезды – хирургические швы —
Хронический рассвет под утро снова вскроет.

Меня отпустит аритмия мыслей – еще немного подожду.
Пускай застенки бледные и грязно-голубые
Царапают мне руки будто безнадежные больные.
Искрой надежды, будто спичкой сигарету, сердце подожгу.

Дедушке

Мой дедушка, вернувшись в пять с работы,

И наскоро поужинав каким-нибудь салатом,

Идет со мной гулять – и вот за поворотом

Наш старый двор – там ждут меня ребята.

И мы играем в штандер, в казаки-разбойники,

Морщинки-метки оставляя на земле с песком.

Пока заката розовые тени оплетают домики

В моем квартале северном и серо-заводском.

И мама открывает наши окна на десятом этаже.

С балкона мне кидает несколько мороженых сосисок —

Недавно завелись котята в старом гараже.

И я всегда прошу еды для их картонных мисок.

И по пути домой перебираю эти хроники

В совсем ином пространстве городском.

В то время как заката розовые тени оплетают домики

В моем квартале северном и серо-заводском.

Поэзия души

Ведь говорят – поэт не может без страданий,
Не написать ему тогда красивых рифм и строк удачных,
И потому им мир их постоянно дарит.
А в сине-сером небе тает дым табачный.
Которым на Ходынском поле запиваю мрачно
Кусочки острые своих воспоминаний.
И держит их на сердце самый крепкий гвоздь.
На горизонте вьются вверх спирали зданий.
Как жаль, что то, что было ценно, вызывает злость.
Ведь говорят, что опыт нам дает палитру новых знаний.
Но я смотрю на все как будто вскользь.
Пусть будущее это снова подытожит
Несостоявшийся художник и романтический поэт —
Черты характера рисую людям непохоже
В них никогда их не было – и нет.
Осенний ветер рассыпает листья врозь

Стелла Нерсесян

«Спрячь в архив всю любовь, закрой…»

Спрячь в архив всю любовь, закрой,
Пока жду тебя так наивно,
И ломаются перспективы,
Голова как пчелиный рой.

Что сегодня у нас на обед?
Макароны со вкусом грязи,
А хотелось бы жить в экстазе,
Воздух с моря набрать в пакет.

И дышать им, когда гроза,
Когда ливнем зальются окна,
А я выгляну рассказать:
«Лей в меня, я не намокну!»

Ведь на ужин все та же лапша,
Если честно, а больше нечего
Я надеялась, кончится вечером
Это все, и уеду в Кронштадт.

Железногорск

В лужах отражается «Магнит»,
И асфальт пропитан розовым.
Завтра обещали грозы,
Только, аккуратно, не беги.

В городе, где робкий шепчет клен,
Что устал и листики повисли,
Ты вдыхаешь этот воздух кислый
Город-пленка, Курский регион.

Пахнет сыростью промокших сигарет,
И поэтому считаемся курянами
Закружится в этом танце пьяная
Группа девочек четырнадцати лет.

И идут, смеясь, рука в руке,
В тихом городе начнется вакханалия,
Нас как чайные пакетики на потолке
Тянет в Же магнитной аномалией.

«Работать безрезультатно…»

Работать безрезультатно,
изнемогая плакать,
Кричать от бессилия
в пустоту
Да нечем
Голос сорвался, и черным квадратом
Он прыгнул на картину Малевича

– Ну что молчишь? Сказать нечего? —
Спросила женщина, выбирая картины.
– Тогда будешь вариантом, мною замеченным,
На уровне рисунка пятилетнего сына

Горячей лавой прольется слово,
Сожжет все смыслы большого пути,
И не найдем ничего другого
Как встанем, вырастим, воплотим.

И старый холст потрескался ночью, но
Я бесконечно трещины клею,
Завтра найду я его на обочине
Рядом с книгой Бредбери Рэя.

«В просвете между стен, где выброшенный хлам…»

В просвете между стен, где выброшенный хлам,
По проводам систем, что делят пополам
Законченное небо…

Добраться бы домой, в забытую нору,
И завтра я с тобой еще поговорю
Июньским пухом на окошке, где б ты не был.

А хочешь помолчим о важном, о большом,
Без прочих пантомим, кричащих телешоу
Мы разберемся с этим страшным смерчем.

Когда придет палач из черной глубины,
Как только сможешь – плачь, и ни о чем не лги,
И обещаю, завтра станет легче.

Бореалис

Я тянусь, прорастаю себя насквозь…

Я тянусь, прорастаю себя насквозь, устремляюсь ввысь
через кость, через хрупкую скорлупу и сухую взвесь.
Обрастала и панцирем, и доспехом – теперь учусь
не бояться, как встарь, поцарапать сердце шипами фраз.
Не разрушить меня, не стереть, не сжечь, не рассеять в прах,
не развеять ни пó ветру, ни в степи, ни средь волн морских.
Я цепляюсь лозой за себя саму, отпускаю груз,
раскрываюсь на сотни соцветий в светлом песке пустынь,
забываю про ярость и рву с корнями былую злость:
«Перестань-ка растрачивать силы попусту и прости.
Не захочешь – не нужно, но будь спокойнее, сбрось балласт,
ты сама себе светоч, маяк, звезда и надежный курс».

Я надеюсь, что вырасту кем-то лучшим, чем я сейчас.

«Звезды ныряют в морозный воздух. Не возвращайся домой так поздно – мало ли что приключиться может. Будь аккуратней и осторожней…»

Звезды ныряют в морозный воздух. Не возвращайся домой так поздно – мало ли что приключиться может. Будь аккуратней и осторожней.

Ветер танцует на тротуарах, пусто кругом, как в ночном кошмаре. Мерный и вкрадчивый четкий звук холод и тишь наполняет вдруг: это трамвай к остановке мчится быстрой и шумной железной птицей. Только тебе хорошо известно – нет остановки на этом месте. Да и трамвай незнакомый – вроде в городе нашем таких не ходит. Впрочем, садись и езжай скорее.

Мысли о доме приятно греют в темном вагоне, и ты не сразу ловишь привычную слуху фразу: «Вам до конечной?». Но где кондуктор? Голос повсюду звучит как будто, но на потертых сиденьях пусто. Словно не слыша твоих предчувствий, разум на страхи не тратит сил: «Это водитель тебя спросил!». Вдоль по вагону идешь с опаской, полночь сгущает в окошках краски. Вот за стеклом и кабина: там царствуют иней и пустота.

Едет трамвай, но стучит всё тише. «Вам до конечной?» – скрежещет ближе. Гаснут над рельсами фонари.

Не оборачивайся. Замри.

«Расскажи мне о том, что пытаешься скрыть за молчанием…»

Расскажи мне о том, что пытаешься скрыть за молчанием.
Я сумела бы выслушать, если ты вдруг захочешь.
Опиши мне тревогу в невысказанном ожидании
в сообщениях поздней ночью.

Приходи на пирог с ежевикой и яблоком в пятницу —
выпьем чаю, посмотрим, как льется с небес пожар.
Объясни, что Вселенная – вовсе не то, чем нам кажется,
на ступеньках у входа в бар.

Перечисли мне давние страхи, обиды, сомнения,
что мешают спокойно вздохнуть и собраться с силами.
Я способна понять, но сама бы тебя, к сожалению,
никогда ни о чем не спросила бы.

Покажи мне бесчисленных мыслей бурлящую реку.
Не спеши – откровенность потребует много храбрости.
Расскажи обо всем. Я увижу в тебе человека,
а не сумму ошибок и слабостей.

«Смерть искала меня. В первый раз не застала дома …»

Смерть искала меня. В первый раз не застала дома —
разозлившись, в огне уничтожила полквартала.
Во второй – промелькнула в тревожных словах знакомой:
«Повезло, что на вылет ты все-таки опоздала!»
В третий раз повстречались мы в солнечном летнем Римини,
но в Италии грех не забыть о привычных правилах,
так что гостья ушла; для меня, как визитку с именем,
филигранный узор на стекле лобовом оставила.

Только я не желала готовиться к новой встрече.
Не люблю ни античность, ни миф про дамоклов меч,
но с тех пор что ни день – то безжалостный, бесконечный
бой со смертью, что твердо решила меня стеречь.
Так ловка я была, уклоняясь от разных бедствий,
так умно обходила ловушки назло судьбе,
что задумалась смерть, исчерпав понемногу средства.

А потом, усмехнувшись, тебя забрала к себе.

И тогда прекратился мой бег. Я застыла молча.
Ход отличный – отнять человека, что всех дороже.
Смерть приблизилась медленно, скалясь из тьмы по-волчьи,
протянула мне руку.

И я улыбнулась тоже.

Эмилия Джафарова

Актер и зритель

Зал – лишних звуков никаких.
Ваш голос. Блеск лечебный взора.
Влечение нутра актера:
Игрою заражать других.

Меж нами нити существа.
Мы – в ощущеньи диалога.
Но миг: внемлю дыханью Бога
Сквозь вами ставшие – слова.

Как чувство это мне назвать?
Сокрытое в нем млеет что-то.
Вершись, незримая работа
Души! Ты – счастье, благодать!

Благодарность

Глаза вперяя в небо,
Я мир благодарю:
За то, что все мгновенно.
За то, что я умру.

За то, что мне так больно,
И сердце – на куски.
За все, что бесконтрольно
Въедается в мозги.

За то, что нет свободы
Живому мертвецу.
За то, что жизнь приводит
К счастливому концу…

Как страшно слово «вечно»,
«Пожизненно», «навек».
Как мудро, что – конечен
На свете человек…

Диалог с жизнью

Вот и все: и опять пустота…
В небе тихо сгорает звезда.
И береза о листьях скорбит —
Скоро лист от нее отлетит.
Вот и все: только тишь и покой.
Неужели была ты со мной?
Будто не было – нет ничего.
Только миг – и потеря его.

Кто я?

август. с уст густой туман
льется. локон папиросы.
натекающие слезы
прямо в ябл-ока карман.

солнце – пальчиком в окно,
отпечатки оставляя:
я кого-то проживаю.
за меня все решено.

словно кистью по стеклу —
раздирающее: кто я?
нет в мучениях покоя.
но не думать – не могу.

свет стекает по стене
акварелью – рыжий колер.
непомерная над ролью
предстоит работа мне…