Текст книги "Путешествие за смертью. Книга 3. Душегуб из Нью-Йорка"

II

Дон Луиджи Моретти восседал за рабочим столом своей конторы в Верхнем Ист-Сайде. Он был выходцем из Сицилии и боссом почти половины Манхэттена. Сорока восьми лет от роду, тучный, с толстыми губами и носом-картошкой, с зачёсанными назад и набриолиненными чёрными волосами, он сошёл бы за обычного вышибалу в ресторане или итальянского гангстера-стрелка, если бы не подобранная со вкусом дорогая одежда. Глава «семьи» из Катании всегда одевался по моде, но не крикливо: белая шёлковая сорочка, жилет с высокими пуговицами, с отворотами и тёмно-красный галстук с булавкой, украшенной брильянтом, укороченный двубортный тёмный пиджак и брюки, естественно, без всяких там заумных манжеток на пуговицах и расцветок с меловыми полосками или, не дай бог, клетками. Из обуви он предпочитал туфли броги, украшенные элементами из крокодильей либо страусиной кожи, или чёрные дерби фирмы Hurd Shoe Co. На мизинце левой руки дон носил золотой перстень с простым чёрным агатом – подарок матери на двадцатилетие.

Последние десять лет cosca[15]15
  «Семья», клан – основная ячейка мафии. Может состоять из родственников. Организованная преступная группа; cosche по-итальянски и coschi по-сицилийски. Слово происходит от cosca – ботва от артишока.


[Закрыть] держала игорные притоны, лотерею и публичные дома. Но с вводом сухого закона он устроил в старых, заброшенных складах пять подпольных заводов по производству третьесортного алкоголя – «муншайна»,[16]16
  Moonshine – лунный свет (англ.).


[Закрыть] названного так из-за того, что это пойло гнали тайно ночью. Самогон был дешёвый, и его было так много, что Моретти начал открывать подпольные питейные точки под названием Speakeasy («тихая беседа»), плодившиеся со скоростью диванных клопов и уже покрывших почти половину Манхэттена. Только половина – это не весь Манхэттен. А в мечтах он видел себя не только местным алкогольным королём, но и «капо ди тутти капо»[17]17
  Capo di Tutti Capi – босс всех боссов (итал.).


[Закрыть] всего Нью-Йорка. Для осуществления этой мечты нужно было прикарманить морской терминал Южного Бруклина, но руководство портом находилось в руках его главного соперника и давнего врага – Винченцо Томмазини, возглавлявшего сицилийскую «семью» выходцев из провинции Кальтаниссетта. Надо заметить, что Моретти арендовал пакгаузы у дальней пристани и там начал потихоньку принимать контрабандный ром. Но это были кошкины слёзы по сравнению с требуемыми объёмами качественного алкоголя, потому что народ начинал постепенно отказываться от «муншайна». Поразмыслив, Моретти решил использовать уже опробованную тактику при создании сети подпольных баров. И если для открытия Speakeasy он отыскивал любые пустующие помещения на Манхэттене и тут же арендовал их, шагая от улицы к улице, то в порту он принялся устраивать своих людей на любые должности, от бригадира грузчиков, крановщиков до начальников таможенных смен. Многие, получая от «семьи» Моретти солидную добавку к жалованью, не подозревали, что их коллеги тоже служат выходцам из Катании верой и правдой за нелишние тридцать или пятьдесят дополнительных долларов в месяц. Единственное, что не удалось дону, – это подкуп лидера тред-юниона докеров Нью-Йоркского порта. Но Мэтью Хилл лежал в морге, а трое из пяти профсоюзных боссов уже «присягнули» Моретти, приняв тонкие, но ценные газетные свёртки с грэндами[18]18
  Грэнд (от англ. grand) – жаргонное слово, обозначающее денежную купюру в 1 000 долларов США или сумму в 1 000 долларов, также соответствует русскому «штука».


[Закрыть], пообещав проголосовать за кандидатуру Фрэнка Лесли на выборах председателя.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошёл высокий итальянец с крючковатым носом, неестественно длинными, как у шимпанзе, руками и тяжёлым, почти немигающим взглядом. Худое, выбритое до синевы лицо сливалось с такого же цвета сорочкой. Тёмный галстук. Чёрные туфли. Иной мог принять ежедневное обличье Марио Эспозито – сотто капо (Sotto Capo)[19]19
  Младший босс (итал.) – подручный, заместитель дона. Второй человек в «семье». Он назначается непосредственно доном и отвечает за действия всех капо.


[Закрыть] – за траурный наряд. Но нет. Это был ежедневный образ второго человека в «семье», пришедшего на утренний доклад. Дону иногда казалось, что своим видом он призывал себе на помощь дьявола.

– Доброе утро, ваша милость.

– Послушай, Марио, я ведь просил не называть меня так. Ты же не какой-то там стрелок[20]20
  Стрелок, боец или солдат – рядовой исполнитель в «семье».


[Закрыть]. Ты – мой заместитель. Меня устраивает и американское «босс».

– Да, босс.

– Садись. Я не люблю, когда ты смотришь на меня сверху. Кстати, как там поживает наш новоявленный киллер?

– Спокоен, как бегемот, – умащиваясь на стул, хмыкнул Эспозито. – Рассказал об убийстве Хилла как о прогулке в булочную.

– Так ведь он два года в Европе только этим и занимался. Надо принять его в солдаты и заплатить премию. Дай ему триста долларов. Пусть парень погуляет. И жалованье на первых порах тоже триста. Не надо баловать, а то обленятся и забудут, что деньги зарабатываются главным образом кровью. Пусть ходит под началом Сумасшедшего Чарли. Он у нас самый авторитетный капо[21]21
  Капо (от итал. Caporegime) – глава «команды». Сокращается до «капо». Подчиняется обычно главе «семьи» или его заместителю. Возглавляет отряд рядовых исполнителей (солдат, бойцов или стрелков).


[Закрыть].

– Хорошо, босс.

Дон Моретти потёр лицо ладонями, откинулся на спинку кресла и спросил:

– Как идут дела с виски, арестованным властями ещё в январе? Когда наконец ты его спишешь на бой?

– Двести пятьдесят пять ящиков на бой никак не выйдет, босс, – вздохнул Эспозито. – Это невозможно.

– Хорошо. Тогда вывези виски, оставь несколько ящиков с пустыми бутылками и сожги склад. Я не могу допустить, чтобы Томмазини заработал двести пятьдесят тысяч кусков. А если он разбавит виски четырежды – а он так и сделает, – то получится приличный куш – галыш![22]22
  Галыш (от англ. rock) – сленг, соответствует русскому жаргонному «лям», «лимон» (миллион).


[Закрыть] Чуешь?

– Пока не удаётся выбить разрешение на «утилизацию» груза как товара ненадлежащего качества. Мешает один белый воротничок. Прикидывается честным.

– Кто таков?

– Алекс Фридман.

– Еврей?

– Да, эмигрант из России.

– И ты не знаешь, что с ним делать? Суньте ему проститутку, а потом пусть она заявит об изнасиловании, если он не согласится пойти нам навстречу.

– Я думал об этом, но не выйдет. Примерный семьянин. Женился на американке, завёл семью.

– Поговори с ним. Дайте ему тысячу. У него есть автомобиль?

– Да, в кредите. «Виллис», трёхлетка.

– Если не согласится, спалите машину. А потом снова предложите грэнд. Если не возьмёт, обрейте налысо жену и скажите, что в следующий раз с нею развлекутся негры в трущобах Гарлема. И только после этого мешок на голову, бетонные ботинки на ноги – и в Гудзон.

– Всё сделаем, босс. Не сомневайтесь. Мне позвонил наш человек из порта. Попросил о встрече. Он рассказал, что на транспортном судне «Балтимор» пришёл груз из Стокгольма. Его отправили на таможенный склад. А тут прилетело сообщение по беспроволочному телеграфу с парохода «Роттердам», который идёт к нам и со дня на день причалит, что карго этот спорный. Указали даже его номер. Вчера на таможне появился какой-то тип, судя по говору, из Сан-Франциско. У него были документы на предъявителя, подтверждающие права на этот товар. Но из-за этого сообщения ему груз не выдали. Так распорядилось начальство. И он исчез. Самое интересное, босс, – Марио сделал театральную паузу и закончил: – Этот товар – золото в слитках. Одиннадцать с лишним тысяч фунтов, или пять тонн.

Дон Моретти вынул из деревянной коробки любимую ямайскую сигару «Сифуэнтес», свёрнутую из трёх разных сортов табака: начинка – из листа «Пилото Кубано», выращенного в Доминиканской Республике, связывающий лист – из Джембера на Ямайке, а покровный – из табака сорта «Коннектикут Шаде». Он аккуратно отрезал гильотиной кончик и, чиркнув настольной зажигалкой, упрятанной в красно-коричневый сердолик, прикурил. По кабинету поплыл аромат дорогого табака. Насладившись двумя неглубокими затяжками, дон покачал головой и сказал:

– Одиннадцать тысяч фунтов спорного золота?

– Совершенно верно.

– То есть ничейного?

– Я принёс копию того сообщения из Атлантики. Посмотрите?

Пробежав глазами текст, дон Моретти заметил:

– А я уже слыхал что-то про этого Баркли. Он, по-моему, банкир. Это всё, что я о нём помню. Ты собери о нём информацию, и мы вместе покумекаем, как дальше быть.

– Сделаю, босс.

– А нет ли данных получателя груза?

– Он очень быстро смылся. Даже телефона не оставил. Но наш человек успел разглядеть и запомнить три последних цифры номера серого «Рено» – 638.

– Ищите, ищите его! Надо сказать всем капо, пусть дадут приказ своим людям заняться его поисками. Я не думаю, что машина в угоне. Он же не на убийство ехал. Ну и твой человек в порту должен быть готов к его новому появлению. Надо, чтобы кто-то из наших ребят там постоянно дежурил. Если удастся вновь встретить этого субъекта, пусть сопроводят его до дома или до работы. Узнают, кто он. А потом притащат к нам.

– Я понял, босс.

– Других новостей нет?

– Нет, босс.

– Тогда занимайся русским евреем и золотом. Ступай.

Марио Эспозито слегка поклонился в знак уважения и удалился.

Дон Моретти остался один. Он поднялся из-за стола и заходил по комнате нервными шагами. Потом вдруг остановился у окна и подумал: «Неплохое начало дня – одиннадцать тысяч фунтов ничейного золота! Такого не бывает. Золото всегда бывает чьё-то!»

Глава 4
Притаившаяся смерть

На четвёртый день плавания шторм утих. Он кончился ранним утром так же внезапно, как и начался. Ещё не совсем успокоившийся ветер разогнал по курсу следования парохода тучи. Засинело небо. Волны больше не пытались раскачивать корабль и обрели привычную высоту на уровне ватерлинии. Разведённое недавней бурей волнение превратило океанскую поверхность в голубую зыбь. Пассажиры потянулись на завтрак. Их осунувшиеся лица вновь улыбались друг другу при встрече.

Ардашев и Баркли прохаживались по палубе.

– Как вы думаете, почему Морлок в предпоследнем письме, полученном вами в Берлине по пневматической почте, не упоминает «Легиа-банк»? – осведомился частный сыщик.

– Шут его знает, – дымя сигарой, пожал плечами американец. – Я не могу знать, что в голове у этого мерзавца. Отчего это вас так волнует?

– Видите ли, мне кажется, что он догадывался о том, что ваша статья в «Нью-Йорк таймс» о покупке «Голиафов» – чистой воды фикция.

– Почему вы так решили?

– Помните, сразу после отравления Перкинса, когда Морлок прислал засушенную фиалку, он вновь писал о вашей репутации, шантажировал, что пошлёт партнёрам грязную статейку?

– Да, конечно.

– А в следующем послании, где он упомянул меня, преступник перешёл к другим угрозам, включая вашего сына, но об этом пасквиле он больше не обмолвился. С чего бы это?

– Да откуда мне знать? – нервно развёл руками банкир.

– Я проанализировал разные события, и у меня сложилось мнение, что во время нашего пребывания в Берлине Морлоку стали известны детали вашей сделки с золотом. После этого он резко изменил тактику. Его уже ничто не интересовало, кроме груза на «Балтиморе». Иначе бы он не крал документы и не пересаживался бы на дирижабль.

Баркли молчал.

Клим Пантелеевич внимательно посмотрел на собеседника и сказал:

– А вот каким образом злоумышленник сумел разузнать об этом, знаете только вы. И я надеюсь, вы мне об этом расскажете.

– Вам бы в полиции служить, – вздохнул Баркли, потом осмотрелся по сторонам, будто боясь, что его кто-то услышит, и выдавил: – Возможно, я сам ему всё выложил.

– Кому? – приподнял брови Ардашев.

– Морлоку, – просипел американец и швырнул сигару за борт.

– То есть как?

– После событий в ресторане «Дрессель» я, как вы помните, надрался до чёртиков, и Войта отвёл меня в номер. У меня оставалось ещё достаточно виски, и я, выйдя в коридор, искал того, кто готов разделить со мной пару стаканов. Там я встретил человека, который был не просто американец, а санфранцисканец.

– С чего вы это взяли?

– Он говорил «dontcha» вместо «don't you» и «Youra» вместо «You are». Незнакомец произносил «Сампенсиско», а не «Сан-Франциско». Я выболтал ему всё на свете.

– И про «Балтимор»?

– Да про всё! – махнул рукой банкир. – Правда, утром я не мог понять, во сне это было или наяву, и утешал себя мыслью, что мне это пригрезилось. А потом вы сказали мне, что в нашем отеле жил американец и что из книги регистрации постояльцев вырвали несколько страниц. Сопоставив это с попыткой отравления Эдгара в ресторане «Дрессель», я понял, что именно с Морлоком я и трепался.

– Every cloud has a silver lining[23]23
  У каждого облака есть серебряная подкладка (англ.), соответствует русскому «нет худа без добра».


[Закрыть].

– Что вы хотите этим сказать?

– Вооружив преступника информацией о «Балтиморе», вы обезопасили свою жизнь, – задумчиво проронил Ардашев и, достав коробочку монпансье, отправил в рот голубую конфетку.

– Это почему? – наморщив лоб, осведомился банкир.

– Теперь вы были нужны ему живым. Он ждал, пока груз придёт в Роттердам и вы получите все документы. Оставалось лишь сесть вместе с вами на пароход и при удобном случае выкрасть документы на получение золота. Ему повезло с дирижаблем. Хотя я не могу исключить и того, что преступник смоделировал ситуацию с больным, которому требовалась срочная операция.

– Думаете, он его отравил?

– Не знаю. Теперь это уже не имеет для нас никакого значения.

Баркли завёл руки за спину и спросил:

– А если бы цеппелин не прилетел? Что тогда?

– Скорее всего, он отправил бы вас на тот свет ещё до прибытия парохода в Нью-Йорк. А потом бы без всяких проблем получил груз. Правда… – замялся Клим Пантелеевич.

– Что? Договаривайте! – нетерпеливо воскликнул американец.

– Я бы на его месте заодно прикончил бы и Войту, потому что он, как опытная гончая, шёл бы по следу преступника до тех пор, пока не поймал бы его. Меня ведь на «Роттердаме» не было.

– А как же Лилли и Эдгар?

– Морлок нашёл бы способ, как вселить в них страх и заставить молчать. Кстати, я не видел Эдгара на завтраке. Не мешало бы проверить, всё ли с ним в порядке.

Баркли махнул рукой.

– Проспал, наверное. Да и чего волноваться? Морлока на «Роттердаме» всё равно нет.

– Такие, как он, не любят проигрывать. Он ведь уже дважды пробовал его устранить. И где гарантия, что, находясь на пароходе, он не сделал третью попытку?

Американец расхохотался.

– И каким же образом? По беспроволочному телеграфу? Сюда даже чайки не долетают.

– Видите ли, мистер Баркли, есть масса способов совершения убийств на расстоянии. Но не будем о плохом. Возможно, вы правы, но я тем не менее его проведаю.

– В таком случае я составлю вам компанию.

– Отлично. По дороге прихватим и Войту.

– Нам надо спускаться по лестнице?

– Это в двух шагах.

– Господа! Доброе утро! – послышался знакомый голос. – Я вас ищу по всему пароходу.

– Доброе утро, Вацлав! – кивнул Ардашев.

– А мы только что к вам собрались, – улыбнулся Баркли. – Хотим навестить Эдгара.

– Признаться, я тоже к нему иду. Его не было на завтраке.

– Это меня и беспокоит, – вздохнул Клим Пантелеевич.

– Готов поспорить с каждым из вас на сто долларов, что мой помощник дрыхнет без задних ног. Он жив и здоров, – усмехнулся банкир.

– Дай-то бог, – кивнул Войта. – Но удостовериться в этом нам не помешает, а спор бессмыслен.

Каюты второго класса располагались неподалёку. Комната Эдгара Сноу оказалась закрыта. На стук в дверь он не отзывался. Неожиданно показалась Лилли.

– Доброе утро! Я тоже не видела Эдгара со вчерашнего ужина.

– Как он перенёс шторм? – осведомился Клим Пантелеевич.

– Нормально.

– Смотрите! – воскликнул Войта, указывая на лужицу, появившуюся под дверью.

Заметив проходившего по коридору стюарда, Ардашев окликнул его:

– Послушайте, любезный! Можно вас на минуту?

– Да, сэр!

– В этой одноместной каюте находится наш друг. Его не было на завтраке, не появлялся он и на палубе. И вот, – Клим Пантелеевич указал на воду, растёкшуюся под дверью, – выясняется, что он не закрыл кран. На стук он не отвечает. Надо срочно раздобыть второй ключ.

– Да, сэр. Подождите. Я быстро.

Не прошло и двух минут, как щёлкнул английский замок, и дверь отворилась. Ардашев вошёл первым.

Эдгар Сноу в исподнем полусидел на полу, облокотившись спиной на разобранную кровать, напротив письменного стола. Его остекленевшие, широко раскрытые глаза уставились в стену. На лице, покрывшемся красными пятнами, запечатлелась гримаса смерти. Из правого угла рта и до самого пола тянулась уже слегка подсохшая кровавая струйка. Руки были раскинуты, точно крылья. Вокруг тела – рвотная масса. Из туалетной комнаты слышался шум бежавшей из крана воды, уже залившей пол.

– Господи! – вскрикнула Лилли.

– Он мёртв? – с дрожью в голосе спросил Баркли.

– Да, – кивнул Клим Пантелеевич. – И, пожалуй, зря я не поспорил с вами на двести долларов.

Американец в ужасе схватился обеими руками за голову и простонал:

– Как же это могло случиться?

– Думаю, скоро выясним.

– Шеф, я сбегаю за доктором? – осведомился Войта.

– Да, Вацлав, пригласите, но можете не особенно торопиться.

Ардашев обратился к стюарду:

– Я частный детектив и провожу расследование. В этой каюте совершено убийство. Срочно оповестите капитана.

– Есть, сэр!

– Господа, прошу не входить, пока я не осмотрю место происшествия, – изрёк сыщик и, пройдя в туалетную комнату, закрыл кран. В раковине валялся помазок, заткнувший ручкой сливное отверстие.

Под зеркалом на полочке, лежала безопасная бритва «Жиллет», мыльная палочка и железная коробка с выдавленной надписью: «Colgate & Co. Shaving Sticks, New York, U.S.A.»[24]24
  «Компания Колгейт и Ко. Мыльные палочки. Нью-Йорк, США» (англ.).


[Закрыть]. Тут же стоял и одеколон «Лилия Нила».

Ардашев вновь окинул взглядом кровать. Он поднял подушку и поднёс к глазам, затем легонько прикоснулся к груди ещё не остывшего трупа. Смерть, судя по всему, наступила совсем недавно. В данном случае не было необходимости ориентироваться по температуре тела покойного; достаточно было опустить глаза и представить, сколько должно было пройти времени, чтобы вода, хлеставшая из открытого крана, затопила пол. Минут пятнадцать, не больше.

Обстановка в каюте царила спартанская. Одежда частью висела в шкафу, а частью лежала в открытом чемодане. Ни на столе, ни где бы то ни было ещё не было ни тарелок, ни столовых приборов. Да и бутылки тоже отсутствовали. Лишь пустой графин и стакан покоились на тумбочке. Возникало ощущение, что рвота была вызвана отравлением, но чем мог отравиться Эдгар Сноу, если он не выходил на завтрак и не употреблял пищу в каюте?

Неожиданно дверь открылась, на пороге возник уже знакомый капитан Ван Дейк и небольшого роста, весьма упитанный незнакомец лет сорока пяти, с заметной лысиной и мясистым носом. Синяя сорочка, тёмный галстук, костюм мышиного цвета и поношенные туфли со шнурками представляли весь его гардероб. В правой руке он держал саквояж из чёрной кожи. За ним стоял матрос.

– Труп? – спросил капитан.

– Как видите, – кивнул Ардашев.

– Разберитесь, доктор, – велел Ван Дейк.

– На вашем месте я бы не пренебрегал перчатками, – предостерёг Клим Пантелеевич.

– А в чём дело? – задиристо справился судовой врач.

– Сдаётся мне, что господин Сноу был отравлен с помощью мыльной палочки, оставшейся лежать на полке.

– Надо же! – медикус покачал головой и выговорил раздражённо: – Уже и диагноз готов. Как же мне надоели дилетанты!

Не обращая внимания на резкость в свой адрес, частный детектив продолжал:

– Обратите внимание на его лицо. Оно покрыто пятнами, ставшими уже багровыми. Мне кажется, что злоумышленник сумел каким-то образом проникнуть в каюту Эдгара Сноу либо подкупил уборщика, поменявшего в футляре мыльную палочку. И сегодня утром Эдгар решил побриться. Он открыл воду, смочил кисточку и увлажнил кожу. Затем вынул из металлического футляра мыльную палочку и, держа её рукой за бумажный конец, стал водить по лицу, чтобы потом, как и положено, взбив помазком на лице мыльную пену, приступить к бритью. Вероятнее всего, эта фальшивая палочка, почти не содержащая мыльного раствора, очень плохо мылилась. И ему пришлось мазать ею лицо очень тщательно. Не могу исключать, что часть яда, из которого она состоит, попала ему в рот. Неожиданно Эдгару стало плохо. Его вырвало. В глазах помутнело, и он опустился на пол, облокотившись на кровать. Вскоре наступила смерть. Однако воля ваша, – пожал плечами Ардашев, – вы можете испытать судьбу и дотронуться до мыльной палочки или лица покойного голыми руками. Но в таком случае я не дам за вашу жизнь и цента.

Доктор застыл на месте в растерянности. Потом распахнул саквояж и принялся в нём рыться.

– У меня нет с собой перчаток, – залившись краской, пробубнил врач.

– Что значит «нет»? – недовольно осведомился капитан.

– То есть их нет в саквояже. А так они есть… в лазарете.

– Так ступайте за ними.

– Я сейчас, мигом, – пролепетал эскулап и исчез.

– А я пока составлю протокол осмотра места происшествия, – выговорил Ардашев и, обращаясь к капитану, спросил: – Надеюсь, вы заверите его судовой печатью?

– Безусловно. И, если надо, подпишу.

– Отлично. Врачу останется лишь составить протокол осмотра трупа. Его тоже надобно заверить печатью и затем передать полиции США.

Клим Пантелеевич сел за стол, вынул из бювара лист веленевой бумаги и на английском языке, макая перо в чернильницу, принялся описывать обстановку и положение трупа. Минут через пять работа была закончена. Промокнув текст клякспапиром[25]25
  Промокательная бумага (устар.).


[Закрыть], частный детектив попросил Ван Дейка подписать протокол, и тот чиркнул пером.

Появился врач. Надев перчатки, он принялся обходить труп и что-то записывать карандашом в блокнот. Затем он вынул из кармана лупу и начал осматривать красные пятна на лице покойника. Сев за стол, медикус, то и дело вздыхая, составлял протокол осмотра. Наконец он поставил точку и, повернувшись к капитану, сказал:

– Пожалуй, можно начинать уборку.

– Приступайте, – распорядился Ван Дейк, и стюард, сев на корточки, начал собирать тряпкой воду.

– Позвольте, капитан, дать вам пару советов, – вымолвил частный детектив. – Несомненно, полиция Нью-Йорка начнёт расследование по факту отравления гражданина США Эдгара Сноу, в связи с чем я бы посоветовал вам поместить куда-нибудь, например в шляпную или обувную коробку, мыльную палочку, станок с лезвием и кисть для бритья. Пусть этим займётся судовой врач. Затем опечатайте содержимое. Что же касается протокола осмотра места происшествия и осмотра трупа, то не мне вам говорить, что они являются необходимым приложением к покойнику. Поверьте, американский детектив и эксперт будут очень вам благодарны.

– Благодарю вас, мистер Ардашев, – сухо кивнул Ван Дейк и добавил: – Не могу не заметить и тот факт, что именно после вашего появления на моём судне произошли два преступления: сначала кража, а теперь и убийство.

Клим Пантелеевич смерил капитана ледяным взглядом и проронил:

– Что вы хотите этим сказать?

Поняв, очевидно, свою ошибку, Ван Дейк пошёл на попятную:

– Наверное, я не совсем правильно выразился. Я отдаю себе отчёт в том, что и кража, и подмена мыльной палочки могли произойти ещё до вашего появления на «Роттердаме». Это, несомненно, так. Но у меня на языке вертится один и тот же волнующий меня вопрос: преступник в самом деле покинул пароход или он всё ещё здесь?

– Не знаю. – Клим Пантелеевич досадливо вздохнул. – Я даже не уверен, один ли он, или их несколько.

Капитан потёр лоб и сказал:

– И на том спасибо. Утешили. Ладно. Спасибо за совет. Вы свободны.

– Честь имею!

Ардашев вышел в коридор. Баркли был один.

– А где Вацлав?

– С Лилли приключилась истерика, и я попросил его отвести её в каюту. Пожалуй, поднимемся на палубу?

– Да, не мешало бы.

Когда свежий морской ветер принялся надувать парусами сорочки и брюки собеседников, Баркли изрёк:

– Я слышал ваш разговор с капитаном, включая последний ответ. Вы сказали, что не знаете, на судне Морлок или нет.

– Это так.

Банкир закурил сигару. Выпустив дым, произнёс:

– Надо же, какой мерзавец! Дважды пытался Эдгара прикончить и всё-таки сумел. А мне что же теперь, не бриться? У меня тоже есть мыльные палочки. И зубная паста. Зубы теперь тоже не чистить?

– Выбросьте всё и купите на пароходе новые принадлежности. Попрошу вас поступить так же и с косметикой Лилли Флетчер. Кто знает, кому и что он подменил? Могу предположить, что Морлок окончил химический факультет, поскольку прекрасно разбирается в ядовитых снадобьях.

– Химический?

– Да, а что вас смущает?

– Нет, ничего. Просто так, вспомнил кое-что, но это не имеет отношения к делу.

– Мне иногда кажется, что вы со мной недостаточно откровенны в вопросах, которые могут иметь значение для поиска злоумышленника.

Баркли отвёл взгляд, облизал сухие губы, затем прокашлялся и сказал:

– Вы зря во мне сомневаетесь. Просто теперь, после убийства Эдгара, я очень волнуюсь за сына. Морлок оценил его жизнь в двадцать грэндов.

– Я уже говорил вам, что до нашего прибытия в Нью-Йорк за него можно не волноваться. Там, на месте, события могут развиваться совершенно непредсказуемым образом. Но я не люблю гадать. Я уверен в том, что впереди нас ждут серьёзные испытания. Если у вас нет вопросов, то предлагаю на этом закончить нашу беседу. Мне надобно побыть в одиночестве и поразмышлять. Вы уж не обессудьте.

– Нет-нет, что вы! Я прекрасно вас понимаю. И не смею мешать. Буду в баре. Помянем Эдгара. Вы тоже приходите.

– Непременно.

Дождавшись, когда банкир удалился, Клим Пантелеевич вернулся к каютам второго класса и постучал в дверь Лилли. Замок щёлкнул, и на пороге появилась американка с заплаканными глазами. Вацлава в комнате уже не было.

– Позволите?

– Входите.

– А где Вацлав?

– Я попросила мистера Войту оставить меня одну. – Она подняла глаза и добавила: – Откровенно говоря, я не очень расположена к беседе.

– Я вас понимаю. Позволите мне сесть?

– Прошу, – она указала рукой на кресло. – Я вас слушаю.

– У меня всего один вопрос: где вы провели сегодняшнюю ночь?

– Что значит «где»? – переспросила Лилли и недовольно повела плечами.

– То и значит – «где».

– Вы не вправе задавать мне подобные вопросы.

– Как раз наоборот. Если вы откажетесь отвечать, я приглашу сюда мистера Баркли, и вы всё равно расскажете, но уже в его присутствии.

– Это важно?

– Да.

– Я была у себя. Спала, – ответила она, присаживаясь на угол кровати.

– Это неправда.

– Но, если вы знаете ответ на свой вопрос, зачем вы его мне задаёте?

– Давайте обойдёмся без рассуждений. Итак, где вы были прошедшей ночью?

– У Эдгара, – выдохнула Лилли.

– То есть вы провели ночь в постели Эдгара Сноу, верно?

– Допустим. Но я не имею никакого отношения к его убийству. Я ушла рано утром, когда он ещё спал.

– В котором часу?

– Около пяти. Но, – она поднялась с кровати, – надеюсь, вы не считаете, что Морлок – это я?

Ардашев не ответил, а лишь спросил:

– Как давно вы находитесь с ним в интимных отношениях?

– С минувшей ночи. Какие ещё будут вопросы?

– Пока никаких.

– Отчего же?

– Мне и так всё ясно.

– Всё? – вскинув руки, воскликнула она. – Неужели вам неинтересно, почему я совратила этого перезревшего девственника?

Клим Пантелеевич поднялся.

– Нет.

– А я вам скажу, и мне не важно, будете вы меня слушать или нет. Хотели откровенность? Так получите! – Лилли подошла к двери, оперлась на неё спиной и, глядя в лицо частному детективу, выговорила с негодованием: – Вы, мужчины, превратили любовь в инструмент порочного наслаждения. Вам нравится добиваться близости с женщиной, а потом обходиться с ней как с самкой. Мужчинами управляет похоть. Они льстят себя мыслями, что им доступна любая женщина. В молодости им хватает собственной обходительности и внешности, чтобы разбить сердце любой юной даме, а в старости они добиваются того же самого, но только с помощью денег. Мои слова относятся к тому типу самцов, которые думают лишь об удовлетворении собственной страсти. Таковых – большинство. А Эдгар – другой. Вернее, был другой. Он был девственник. И я видела, как у него кружилась голова от аромата моих духов. Я не сомневалась в том, что он мечтал о близости со мной, но его религиозные запреты стояли выше соблазнов. И за это я его уважала. Он потом сказал мне, что я снилась чуть ли не каждую ночь. Вчера я решила подарить ему то, о чём он грезил. Он был искренен и ласков, тактичен и благороден. Я растопила лёд его чувств. И да, я сладострастница, наслаждавшаяся его неумелостью и в то же время его бесконечной мужской силой, которая так долго была заперта в неволе.

Лилли замолчала и опустила глаза. Потом взяла Ардашева за руку и, взглянув на него, пролепетала:

– Останьтесь. Прошу вас. Только не уходите. Мне так страшно!

– Думаю, вам ничего не угрожает. Однако я бы посоветовал вам выбросить губную помаду и другую косметику, в которую Морлок мог подмешать яд. Купите новую. На пароходе вполне приличные магазины. – Он отнял руку и добавил: – Я, пожалуй, пойду. Вы не волнуйтесь. Мистер Баркли ничего не узнает.

– Какой же вы недотрога! – вспыхнула Лилли. – У вас есть любимая женщина?

– Да, – улыбнулся Клим Пантелеевич, – это моя жена.

– Она красивая? Она молода?

– Она мне нравится.

– Тогда у меня к вам всего один вопрос: как вы узнали, что я была у Эдгара?

– Всё очень банально: на подушке отпечаталась ваша губная помада, а на кровати остался ваш волос.

Она вздохнула и, открыв дверь, произнесла:

– Вы частный детектив, и этим всё сказано. Больше вас не задерживаю.

– Мистер Баркли пригласил всех в бар помянуть Эдгара. Приходите.

– Нет, я останусь в каюте.

Клим Пантелеевич зашагал по коридору. Позади хлопнула дверь. Он поднялся на прогулочную палубу и повернулся к океану, пытаясь осмыслить произошедшее. Смерть притаилась рядом и теперь ухватила своими когтистыми лапами Эдгара. И он не сумел его уберечь. Лилли была с ним перед самой смертью. И вполне могла подменить мыльную палочку. Возможно, она связана с Морлоком? Или нет? Или она сама Морлок? Как быть дальше? Требовалось выстроить очерёдность действий после прибытия в Новый Свет. Любая ошибка может привести не только к потере золота, фактически украденного у русского народа большевиками, но и к следующей смерти. Морлок оказался опаснее и умнее большевистского ликвидатора, почившего в Праге, и его куратора – агента Региструпра, погребённого в какой-нибудь безымянной могиле роттердамского кладбища. Приходится признавать, что американский преступник теперь не просто жалкий шантажист и вымогатель, а вполне самостоятельная фигура в шахматной партии, разыгранной большевиками с конфискованными у российского народа ценностями. Нет никакого сомнения в том, что «Балтимор» – пробный шар советодержавия. За ним пойдут другие транспортные суда с золотом, вывезенным на подводах из церквей и найденным в перинах, подушках и кладах у так называемых классовых врагов. Его переплавят в слитки ещё в России и поставят на них иностранные клейма. Потом, отправив контрабандой через Таллин в Стокгольм, вновь переплавят и пометят уже новым клеймом. Затем продадут через Берлинскую биржу американцам. Пароход повезёт груз из Стокгольма в Нью-Йорк. Петроград – Таллин – Стокгольм – Нью-Йорк – маршрут, по которому один за другим пойдут «золотые караваны», получая взамен не пшеницу и муку, а винтовки, пулемёты, автомобили и паровозы, необходимые советскому режиму для захвата новых территорий. В газетах писали, что во многих российских губерниях уже начался страшный голод, спровоцированный политикой военного коммунизма Ленина и Троцкого, но что значит для них народ в стремлении сохранить власть любой ценой?

Мысли опять возвратились к убийству Эдгара, но вдруг взгляд Ардашева привлекла чёрная точка. Она росла и превратилась в гигантского кита, подплывшего к пароходу. Его длинная чёрная спина то возникала над волнами, пуская фонтанчики, то вновь уходила под воду. Самое большое морское млекопитающее с интересом рассматривало «Роттердам». Пассажиры высыпали на палубу, кричали, передавали друг другу бинокли и щёлкали затворами фотоаппаратов. Кит исчез так же внезапно, как и появился. «Видно, ему наскучили мелкие двуногие существа, взобравшиеся на брюхо непонятного чудовища, извергающего чёрный, пачкающий небо дым», – усмехнулся Клим Пантелеевич, достал новую конфетку ландрина и продолжил размышлять.