Текст книги "Азовский гамбит"

Твердость и ясность речи герра Кноринга произвела на Попела сильное впечатление и заметно укрепила его. Раскрыв раму, Вацек выглянул наружу и, убедившись, что никого подозрительного поблизости не видно, принялся связывать узлами портупею и ремень капитана. Полученная таким образом веревка конечно же не доставала до земли, но в данный момент это было не важно.

Первым в путь отправился доктор. Несмотря на свой весьма преклонный с точки зрения вчерашнего студента возраст, эскулап с некоторой даже ловкостью спустился вниз, а когда их импровизированный канат кончился, вполне удачно спрыгнул. Следующей была очередь фрау Кноринг. К сожалению, нечего было и думать, чтобы женщина смогла спуститься на руках, поэтому им пришлось проявить фантазию.

– Вы хотите обвязать меня за талию? – зачем-то облизав губы, спросила она, глядя прямо в глаза молодому человеку.

– Нет, моя госпожа, в таком случае веревка может вас задушить. Я сделаю петлю, в которую вы сядете, а когда вы спуститесь, отпущу ее.

– Но я же упаду!

– Надеюсь, ваш супруг сможет поймать вас.

– Боюсь, что не разделяю вашего оптимизма, герр Попел. Мой муж давно уже не так молод и силен, как вы.

– В любом случае у нас нет иного выхода. Однако клянусь вам, моя госпожа, что если вы повредите ногу, то я буду нести вашу милость на руках.

– Ах, какой вы все-таки галантный кавалер, – в первый раз за время их разговора смутилась женщина. – В таком случае мне ничего не остается, как положиться на вашу силу и благородство.

В отличие от доктора фрау Кноринг была еще достаточно молода и недурна собой, а ее зад, который пришлось обвязывать Вацлаву, весьма пышен и упруг. Во время этой операции они волей-неволей оказались лицом к лицу, и та вдруг впилась в губы молодого человека горячим поцелуем.

– Герр Попел, – взволнованно прошептала она, – спасите нас, и, клянусь богом, я сделаю все, чтобы вы не пожалели об этом!

Кровь ударила в голову Вацлаву, никак не ожидавшему подобного от добропорядочной фрау, и он, в свою очередь, впился в мягкие податливые губы, но их обладательница ловко вывернулась из его объятий.

– Я же сказала, когда спасете, – с легким укором шепнула она. – У нас ведь совершенно нет времени!

Оспорить этот аргумент молодой человек не смог бы при всем желании. Поэтому он сначала помог женщине перебраться через подоконник, а затем стал осторожно спускать вниз, а как только веревка закончилась, свесился сколько можно из окна и только потом разжал руку. Кажется, все прошло гладко, и фрау Кноринг подобно ангелу смогла благополучно сойти на грешную землю.

Теперь ее супругу следовало забросить импровизированную веревку назад, но, судя по всему, предыдущий подвиг совершенно истощил силы престарелого доктора. Раз за разом он швырял связанные в моток портупею и ремни в распахнутое окно, но не мог докинуть и до половины. Наконец Вацлаву это надоело, и он попытался знаками объяснить своим спутникам, чтобы они прекратили бесплодные попытки и что он догонит их у реки. В конце концов, один раз он уже сумел пройти мимо наемников, так почему бы не сделать это снова?

Едва Попел решился на очередной безумный поступок, как ему в голову пришла идея. Под кроватью стоял сундучок с вещами капитана. Ключ от замка висел на шнурке на шее спящего вечным сном Штире. Срезав его ножом, Вацек вытащил сундук и открыл. Как и ожидалось, их капитан не хранил свои сбережения у отрядного казначея и по совместительству профоса Кирха. Помимо прочего барахла, внутри оказался патент на содержание отряда наемников, письменный прибор, отделанный черненым серебром, и увесистый кошель. Спрятав драгоценную добычу за пазуху, Вацлав убрал сундук назад. Можно было идти.

– Полагаю, теперь мы в расчете, – пробормотал, глядя на пожелтевшее лицо покойника, молодой пройдоха и, постаравшись придать себе как можно более беспечный вид, направился на выход.

Если бы Попел имел несчастье встретить в этот момент своего капрала Нильса или, того хуже, профоса Кирха, он непременно попался бы, и тогда ничто не спасло бы его шкуру от самого ужасного наказания, какое только могло прийти в голову наемникам. К его удаче, капрал и профос оказались заняты своими делами, а увлекшимся безудержной пьянкой рядовым ландскнехтам было не до него.

Без приключений выбравшись из придорожной корчмы, имевшей несчастье приглянуться наемным воякам, он сделал вид, что собрался помочиться в кустах, и скрылся. С трудом удержавшись от искушения броситься бежать, молодой человек направился прямиком к реке.

Дело оставалось за малым – найти чету Кноринг и отправиться вместе со своими новыми товарищами как можно дальше от этих мест. Но к немалому удивлению и разочарованию Вацлава, ни доктора, ни его прекрасной супруги на берегу не оказалось. Что еще хуже, не было там и лодок, хотя, судя по следам, они должны были быть.

– Неужели они меня бросили? – изумился парень. – Черт, что же делать?..

Возвращаться в корчму нечего было и думать, Кирх не простит ему ни смерти капитана, ни пропажи пленников, а уж если прознает про кошель с золотом, украденный у покойного Штире, то лучше бы тогда Вацеку и вовсе не родиться. Как обезумевший он принялся метаться по берегу, надеясь найти хоть что-то пригодное для плавания, и удача в который раз улыбнулась вчерашнему студенту. Немного поодаль от причала в кустах нашлась совсем маленькая утлая лодчонка, которую, судя по всему, не заметил предприимчивый эскулап, когда хотел лишить озверевших наемников средств для погони. Весла рядом с ней не оказалось, но поблизости отыскалась длинная палка, которой можно было отталкиваться от дна.

Одним махом дотащив свою добычу до воды, Попел столкнул ее в реку и, забравшись внутрь, принялся с силой упираться в каменистое дно своим шестом, разгоняя утлый челн, который и без того бодро понесли быстрые черные, в искрах опрокинутых звезд и лунных отблесков воды Мюльде.

– Вот черт! – помотал головой Вацлав, отгоняя не самые приятные воспоминания, и без особого интереса посмотрел на паренька, волею судьбы и полковника Панина ставшего его спутником.

За дорогу они перемолвились разве что парой слов. С одной стороны, «парнишка» лет четырнадцати-пятнадцати вроде не из русских – чернявый, и черты лица не славянские, с другой – и сам Вацлав по-русски едва мог связно сказать несколько фраз. Так что ничего удивительного. И все же…

Время от времени он поглядывал на подкидыша и с каждым разом все отчетливее убеждался, что дело тут нечисто. И личико у возницы слишком уж смазливое, и фигурка уж больно хрупкая.

«Неужто герр оберст потащил с собой переодетую полюбовницу, а мне ее подкинул, чтобы укрыть от досужих глаз?» – мелькнула в голове странная мысль.

Он еще раз пристально понаблюдал за подозрительным возницей. Наряд у того был мешковатый, шапка надвинута по самые глаза, так и не поймешь. В бедрах фигура не то чтобы широка, грудь вроде и не заметно, но ее ведь и забинтовать можно. Плечи узкие, руки тонкие, но то ведь и у адамова семени случается, особенно по молодым летам. И все же что-то подсказывало ему – точно, девка!

В какой-то момент, когда их караван остановился на дневку, эта мысль так заняла его воображение, что он не нашел ничего лучше, как спросить у самого Панина.

– Герр оберст, вы знает, ассистент мой – млада жена[22]22
  Mladá zena – девушка (чеш.).


[Закрыть], – путая чешские и русские слова, начал он. – Пришел зептать… э-э-э… спрошивать, цо делат, як быт? – И окончательно потеряв нить русских слов, добавил на чешском: – Tojenìjaký nesmysl[23]23
  Это какая-то незуразица (чеш.).


[Закрыть].

Федька, разом напрягшийся от первых же косноязычных слов доктора, сумел-таки продраться сквозь его лингвистические построения и, уразумев, что тот говорит, не стал спешить с ответом, тщательно обдумывая предстоящую речь. Взвесив все «за» и «против», он решил быть откровенным с этим непонятным чехом, к которому он сам, толком не понимая с чего, проникся доверием.

– Догадался-таки? – тяжело вздохнул он. – Вот что, пан доктор, хоть и млада, но не женка, а девка. Навязалась на мою голову год назад в Азове. Спас ее, уберег душу христианскую от погибели. Одначе теперь сам не разумею, что с ней делать. Поселил ее в доме своем в Москве, думал со временем, как войдет в возраст, замуж выдать. А она как услыхала, что вдругорядь меня к Азову засылают, ополоумела. Просила с собой взять, в ноги кидалась. Да я не уступил. Оставил с женой в усадьбе. А она, вишь, егоза, косы срезала, по-мужски нарядилась да шасть сюда, к нам. Я и знать не знал, и ведать не ведал. А тут гляжу – что за напасть? Неужто Фатима? Вот и пришлось ее к тебе приставить. Ты уж не выдай, господин лекарь. А за мной дело не станет, отплачу. Только гляди, не забижай сироту! Ты, как я погляжу, кавалер знатный и, по всему видать, тот еще дамский угодник. Фатима не про тебя.

Попел далеко не все уразумел из долгой речи полковника, но и того, что понял, хватило, чтобы сделать выводы. Он старательно закивал и горячо заверил Панина:

– Budu chránit. Neboj se. Jako sestra[24]24
  Буду хранить. Не беспокойся. Как родную сестру (чеш.).


[Закрыть].

– На том и порешим, – с облегчением выдохнул Федька, завершая этот непростой разговор.

Проводив Панина и его охотников, я приказал возвращаться в Москву. Кой черт понес меня из столицы по такому незначительному делу, как проверка новоприборного полка, спросите вы? Не знаю, что ответить. Муторно мне на душе после смерти Катарины. Чувствую, что есть на мне вина, но никак не могу даже сам себе сформулировать, в чем она заключается.

Вообще смерть при родах в эти времена явление совершенно обыденное. Правда, чаще это случается с молодыми женщинами, рожающими впервые, но бывает всяко. И вроде все сделал, что от меня зависит, для искоренения антисанитарии и улучшения медицины хотя бы в царском дворце, а вот поди ж ты. Не уберег.

Впрочем, есть еще одна причина. С давних пор повелось в нашем богоспасаемом отечестве: если хочешь, чтобы было сделано по-человечески, сделай это сам. Ручное управление, мать его. Вся система так построена, что без окрика из Москвы в провинции мало кто пошевелится. Бывают, конечно, исключения. Но редко. Вот и приходится царю мотаться туда-сюда как ужаленному. В какой-то мере начинаю понимать Петра Великого из нашей истории, которому тоже не сиделось.

Я, правда, за топор сам не хватаюсь и в кузнице молотом не машу. Мастеров искусных на Руси-матушке, слава богу, хватает, а если каких нет, так я завезу. Заваруха в Германии надолго, это я точно знаю, и даже такой шебутной попаданец, как Иоганн Альбрехт Мекленбургский, тут ничего не изменит. Поэтому будут бежать с насиженных мест ремесленники, инженеры, врачи и люди иных мирных профессий. Я всех приму, если опять же мои верные слуги не напортачат.

Надо сказать, проводы Панина и его бойцов были не единственной причиной посещения Тулы. Мне давно хотелось навестить моего давнего приятеля Рутгера Ван Дейка и посмотреть, как он устроился, тем более что имеется более чем серьезный повод. Голландец за прошедшие годы не то чтобы совсем обрусел, но крепко прижился на месте и осел на пожалованной ему земле. Теперь у него под Тулой целых три мануфактуры, чугунолитейная, железоделательная и оружейная. Впрочем, не слишком большие. Устроены они просто, можно даже сказать, примитивно. От речки Тулицы отводится вода в небольшой пруд, а на плотине ставится водяная мельница. От нее, в свою очередь, идет привод на все потребные механизмы, от мехов, подающих воздух в горны, до тяжеленного механического молота, проковывающего железо. Все, как видите, несложно, но тем не менее продукции от них столько, что казна не успевает ее выкупать, а потому более половины уходит на сторону.

– Интересно, – хмыкнул я, посмотрев на немногочисленных рабочих, – как ты успеваешь столько делать?

– Разве это много, государь? – пожал плечами мой старый товарищ. – У вас огромная страна, и требуется гораздо больше.

– А что там за амбар строится? – заинтересовался я.

– Хочу поставить большие вальцы, как у нас в Голландии. Будем катать железо. Если все пойдет, как планируется, через пару лет вашему величеству не будет нужды закупать в Швеции латы для своих рейтар.

– Звучит хорошо, но как ты справишься с такими большими заказами?

– Почему только я? В Туле довольно мастеров. Они будут покупать у меня лист и делать кирасы и шлемы. Это будет выгодно для казны.

– Да уж всяко лучше, чем у нашего брата Густава Адольфа.

– Или в Нидерландах, – скупо улыбнулся Ван Дейк.

– Это точно. Кстати, а кровельное железо сделать можешь?

– Если будет заказ, сделаем.

– С игуменом Дамианом больше не ссоритесь?

– А что, жаловаться перестал?

– Говоря по совести, не знаю. Патриарх не досаждает, и ладно.

История была старая. Началось все с пожалования Рутгеру вотчины. Бояре разом подняли крик в думе, вот, мол, православных отдают в кабалу еретикам. Пришлось тогда сказать, что Ван Дейк воспринял святое крещение и, таким образом, матюк не по адресу. Мой голландец если и удивился внезапной смене конфессии, то сильно возмущаться не стал. Понял, что таковы правила игры, да и, как я уже говорил, прикипел к здешним местам.

В общем, крестился и стал тульским городовым дворянином Родионом Яковлевичем Вандеевым. После чего тут же возникла очередная сложность. Как оказалось, земля, на которой теперь стояла одна из его мануфактур, издавна приглянулась здешнему Предтеченскому монастырю. Луга у них там, что ли, были или еще какие угодья, я уж и не помню. Пока они были пожалованы близкому царю-иноверцу, игумен Дамиан благоразумно помалкивал, но как только тот стал православным, тут же решил с этого что-нибудь поиметь. А поскольку новоиспеченного дворянина Вандеева жизнь к такому не готовила, он тонких намеков божьего слуги сразу не понял. Вот и полетела к только что вернувшемуся из плена патриарху ябеда на худо соблюдающего посты прихожанина.

Филарет тоже не с первого раза вник в суть конфликта и за малым не наворотил дел. В общем, кончилось все тем, что вмешался я и прямо заявил главе церкви, что храмов и монастырей в Русском царстве в большом избытке, а вот мануфактур, способных выплавлять по двести пудов чугуна в день, из которых потом отливаются пушки, ядра и множество иных полезных вещей, остро не хватает. К чести Романова следует отметить, что он быстро сориентировался и не стал настаивать на своем, после чего конфликт затих сам собой.

– Местные еще не пробовали такие же мельницы ставить?

– Пока только присматриваются, – пожал плечами Ван Дейк.

– Что так?

– Дорого. У вас, государь, в стране нет банков, а потому купцу или ремесленнику нет возможности взять ссуду на новое дело.

– А ростовщики?

– Легче самому удавиться.

– Ладно, пойдем, покажешь, что там с новыми ружьями делается.

С огнестрельным оружием у нас беда. Нет, его, конечно, делали и раньше, но в весьма малых количествах и в основном фитильные пищали, уже давно не отвечающие современным требованиям. Поэтому до сих пор его приходилось закупать в Швеции, Голландии или Англии. Оттуда к нам везут легкие кремневые пистолеты и карабины, тяжелые фитильные мушкеты, а также сабли, шпаги и много что еще.

Теперь же я надеюсь, ситуация изменится. На оружейной мануфактуре Ван Дейка запущено производство новых ружей. Достаточно длинноствольные, калибром в семь линий, но при этом сравнительно легкие и с давно нравящимися мне батарейными замками французского типа и железными шомполами. На конце шестигранный ствол становится круглым, для крепления настоящего штыка вместо применявшегося в моих войсках до сих пор багинета. Стоит все это удовольствие весьма недешево, но, полагаю, оно окупится.

– Вот, государь, – не без гордости показал мне Рутгер амбар, в котором проходит окончательная сборка ружей, после чего они отправляются на испытания.

– И тут народу немного, – снова отметил я.

– Больше пока не надо, – пояснил хозяин. – Замки изготавливают в ином месте, ложа тоже привозят готовые.

– Ну-ка, дай мне вот это, – попросил я, и сборщик – рыжий парень со смешливыми глазами подал мне готовое ружье, уже прозванное на иноземный манер фузеей.

– Ничего так, ухватистое, – повертел я в руках оружие, выполнив что-то вроде строевых приемов.

– Ага, – расплылся в улыбке парень. – Только можно сделать еще легче.

– Это как же? – заинтересовался я.

– Дык, шомпол же тяжелый, – с готовностью ответил рыжий рационализатор. – И денег стоит немерено. Коли оставить деревянный, как у дедовских пищалей, так и легче будет, и дешевле для казны обойдется.

На лице Рутгера появилось выражение досады. С одной стороны, он, видимо, в чем-то согласен со своим работником, с другой, как и всякий начальник, не любил, когда подчиненные лезут куда не просят.

– Ты на войне бывал ли? – спросил я у работника.

– Не довелось, – со вздохом ответил тот. – В Смуту я еще мал был, а как в возраст вошел, на нас татарских набегов еще не было.

– Оно и видно. В бою, друг ситный, бывают такие моменты, когда стрелять надо часто и много, и с железным шомполом это гораздо проще. И вот когда такой случай произойдет, будешь локти кусать, что пожалел денег на хорошее оружие, да поздно будет!

– Прости, великий государь, бес попутал! – повинился парень, со всей определенностью почувствовавший, что не минует плетей.

– Не за что, – усмехнулся я. – Вообще, то, что ты о казне заботу имеешь, похвально. Половине моих бояр это и в голову не приходит. Просто надо думать, где стоит сэкономить, а где скупой дважды заплатит. Внял ли?

– Понял, государь.

– Ладно, работай, – махнул я рукой и обернулся к Ван Дейку. – Ты, свет мой Родион Яковлевич, что спросить хотел или так просто рот разинул?

– Если вы, ваше величество, снизошли до объяснений ничтожнейшему из моих работников, то, быть может, не пожалеете своего драгоценного времени, чтобы и мне кое-что разъяснить?

– Экое длинное вступление, – усмехнулся я. – Ну спрашивай.

– Государь, вы уверены в необходимости новых багинетов, надеваемых прямо на ствол? Просто это лишняя работа, причем на станке. Тратится время и инструмент, увеличивается конечная стоимость, но ради чего?

В отличие от своего работника Рутгер в бою бывал, причем неоднократно, и крепко-накрепко запомнил, что страшнее ощенившейся пиками терции ничего нет. Мушкетеры только поддерживают ее своим огнем, а потом, если доходит до дела, отбрасывают свои тяжелые ружья и хватаются за шпаги или тесаки, стараясь поднырнуть под пики, чтобы достать врагов. Мушкет в данном случае совсем неудобен.

– Я вполне согласен, что в некоторых случаях багинет – отличная придумка. К тому же его можно использовать как кинжал. Но этот ваш штык на втулке? Нет, не знаю, тем более что пика все равно длиннее.

– А как стрелять с багинетом в стволе? – не без ехидства в голосе интересуюсь я.

– Пусть вытащат, – следует простой как монетка в четверть деньги ответ.

– Штык есть? – решаю положить я конец спору.

– Конечно, – пожимает плечами Ван Дейк и велит принести.

Примкнув штык, я на практике показываю возможность зарядить фузею, не снимая его, то есть скусываю патрон, засыпаю немного на полку, затем остальную часть пороха в ствол, забиваю шомполом патрон вместо пыжа и закатываю следом пулю, досыпаю остатки пороха на полку и взвожу курок. Все это время ружье готово к бою не только в качестве дубины, но, судя по лицам присутствующих, они еще не убеждены, только на лице хозяина мануфактуры заметно легкое беспокойство.

– Вот видите, – объявляю я, закончив приготовления и беря оружие на изготовку.

– Ваше величество, надеюсь, вы не собираетесь стрелять?

– Что, боитесь?!

– Нет, но все же в помещении это делать не стоит.

– Ладно, уговорили. Кстати, ствол испытан?

– Конечно. Вот клеймо нашей испытательной станции. Без него ни один ствол не может попасть на сборку.

– Это хорошо. А много ли готовых ружей?

– Уже больше восьмисот.

В глубине души у меня на краткий миг возникает сожаление. Этого количества было бы как раз достаточно для вооружения Панинского полка, но я тут же подавляю его. Как там дело обернется, еще не ясно, так что отсылать новейшее вооружение казакам не стоит. Они и сами те еще «верноподданные», да и туркам могут попасть в качестве трофея. А оно надо?

Следующим городом, который непременно следовало посетить, был Серпухов, где сидел на воеводстве московский дворянин[25]25
  Московский дворянин – чин в Русском государстве.


[Закрыть] Алексей Наумов. Не то чтобы я сильно по нему соскучился, но просто в этом городе в числе прочих должны были размещаться беженцы из Европы. Вот и посмотрю на обратном пути, как местная администрация справляется.

Несмотря на близость к столице, город этот довольно часто становился объектом нападений крымских татар, отчего в нем еще при Годунове был построен каменный кремль. С тех пор враги неоднократно подступали к его стенам, жгли посады, захватывали в плен не успевших укрыться обывателей, но сам Серпухов всякий раз оставался неприступным.

Не знаю, заметили ли нас, когда мы промчались мимо города в Тулу, или, быть может, здешнее начальство предупредил какой-то доброхот, но встретили колокольным звоном и хлебом-солью. Воеводе, судя по всему, недужилось, но он все же нашел силы подать мне серебряное блюдо с караваем, затем честно выстоял молебен в церкви, после которого, будучи уже бледным как тень, позвал за стол угоститься чем бог послал.

– Не побрезгуй, государь, моим скромным домишком, – поклонился он. – Отведай хлеба-соли…

– Благодарствую, этого я уже вкусил, – усмехнулся я. – Однако немного подкрепиться с дороги не помешает. Веди, показывай, как живешь!

Жил мой верный слуга, как и следовало ожидать, весьма недурно. И в свежесрубленном тереме, и наряженных в одинаковые кафтаны холопах, а также во всем устройстве чувствовалась основательность и добротность. По обычаю хозяину самому следовало подавать столь высокому гостю еду, напитки и прочие угощения, но бедолага уже едва держался на ногах, а потому я велел ему сесть.

– Ты сильно не суетись, небось найдется кому чарку наполнить.

– Да как же, царь-батюшка, ведь честь-то какая…

– Садись, сказано тебе! Береги силы, мы еще пойдем смотреть, в каком состоянии крепость, да что для моих иноземных подданных приготовлено.

– Помилуй, государь…

– Ну или вели кому из своих помощников меня сопроводить.

– Если позволите, я вполне осведомлен об этих вопросах и могу быть полезным вашему августейшему величеству, – вылез из-за спины воеводы какой-то местный чиновник, одетый в щегольской жупан на польский манер. Его лицо показалось мне смутно знакомым.

Говорил он витиевато, но не так, как русские бояре, когда хотят придать своей речи значимость и шпарят по-церковнославянски, будто псалтырь читают, а скорее как человек, долго живший в Европе и привыкший к тамошним оборотам.

– Это Ванька Грамотин, – пояснил мне Корнилий, заставив поморщиться самозваного помощника, и я сразу же вспомнил этого по-своему незаурядного человека.

Выдвинулся тот еще при Годунове, заняв одно из самых видных мест, на какое только мог претендовать человек его происхождения, и став ни много ни мало старшим подьячим в Посольском приказе. Когда на Москву двинулся первый Лжедмитрий, перебежал к нему и получил уже чин думного дьяка. После смерти последнего тут же присягнул Шуйскому, затем предал и его. Впоследствии он стал сторонником короля Сигизмунда и даже на какое-то время прижился при польском дворе, однако после заключения мирного договора был вынужден вернуться на родину.

В принципе вполне обычная история для тех лет, но все же Грамотину удалось выйти из ряда. От прочих представителей правящего класса в России он отличался тем, что безоговорочно принял польский образ жизни, выучился их языку и даже вести себя старался будто был природным шляхтичем. Поговаривали даже, что прогрессивный дьяк на чужбине тайно принял католичество, но тут никто свечку не держал.

Поскольку я в то время издал указ о прощении всех перебежчиков, если те сложат оружие и вернутся в Россию, Грамотин на полном серьезе претендовал на возвращение на свою прежнюю должность в Посольский приказ, тем более что за него выступали и Филарет, и Шеин, и многие другие представители знати. Но тут, что называется, нашла коса на камень.

Во внешнеполитическом ведомстве мне нужны были стопроцентно верные люди, и потому его главой остался Клим Рюмин, а ушлый дьяк получил иное назначение, благо дел в приказе хватало.

– Отчего бы и нет, – кивнул я.

– Зелена вина, государь? – ретиво взялся за выполнение обязанностей стольника Грамотин.

– Благодарю, но в дороге я не пью крепких напитков, так что лучше кваса.

– Как вам будет угодно, – поклонился тот, не подав и вида, что обескуражен простонародными вкусами своего царя.

На еду я тоже не слишком налегал, а потому после легкого обеда мы, против обычая, отправились не спать, а осматривать город. Меньше всего времени занял кремль. Было видно, что за крепостными стенами и башнями здесь следят, пушки находятся на своих местах, и есть даже полдюжины совсем новых, чугунного литья с клеймами мануфактуры Ван Дейка. Стрельцы и пушкари дело свое знают, а арсенал полон. В общем и целом тут все понятно. Возможность нападения вполне реальна, и на безопасности никто не экономит.

Для приема беженцев из Европы тоже все было более или менее готово. Построено несколько больших сараев, способных принять на первое время сотни две людей, созданы запасы продовольствия на такое же количество народу. Значит, администрация ворон не ловит, что радует, и радует весьма.

– Изрядно, – похвалил я зардевшегося дьяка.

– Помимо того, ваше величество, – принялся хвалить себя Грамотин, – я лично наметил несколько мест, где можно поставить городки для ваших иноземных подданных. Чтобы земля была добрая, и лес рядом для стройки, а также речка. Плохо только, что не ведаю, кто именно сюда прибудет, а то бы выбрал лучше.

– Ты о чем?

– Ну как же, – только что не всплеснул руками чиновник. – Если все больше пашенные будут, это одно, а если мастеровые или купцы, так совсем иное. Уж я писал в приказ, чтобы уточнить, да разве ответа дождешься?

– Не отвечают, стало быть? – усмехнулся я, услышав уж больно явный намек на то, что без него работа в приказе встала.

– Боюсь, что не только мне, – многозначительно отозвался дьяк.

– Иван… как бишь тебя по батюшке?

– Тарасов сын, – облизнул внезапно пересохшие губы чиновник.

– Так вот, Иван… ты, если что сказать хочешь, так прямо и говори. Нечего вокруг да около хороводы водить, я этого не люблю.

– Государь, – начал тот, лихорадочно блестя глазами, – известно ли вам, что среди черных людей зреет недовольство?

– Чем именно?

– Прибытием большого количества иноземцев. Сами знаете, народ наш темен и непросвещен, а потому склонен ко всякого рода суевериям…

– Конкретнее, – перебил я его. – Кто чем недоволен и кто к чему склонен?

– Да все по-разному. Простые мужики опасаются, что всю добрую землю немцы займут, а их похолопят. Ремесленники боятся, что иноземные мастера будут искуснее их и все заказы отберут. И купцы туда же, вот, мол, дадут чужеземным негоциантам льготу, так мы все по миру и пойдем. Попы и те народ подзуживают, дескать, пустим в дом иноверцев, так они нас в латинство введут!

– В приказ писал, говоришь? – нахмурился я.

– Писал, да что толку, – махнул рукой Грамотин. – Пока господин Рюмин в Москве был, еще как-то шевелились, а теперь и вовсе молчат, будто чурбаны стоеросовые!

– А напиши-ка, Иван сын Тарасов, для меня лично все, что знаешь. Подробно и обстоятельно, а я на досуге почитаю.

– Так готово уже, – вытащил из-за пазухи грамотку дьяк.

– Ты гляди, какой предусмотрительный! – усмехнулся я, но бумагу принял. – Ладно, веди дальше, показывай!

Последним по порядку, но не по значению объектом для инспекции стала кузнечная слобода. Дело в том, что с момента основания Серпухов был весьма значительным центром металлургии и оружейного дела. Не таким большим, конечно, как прежде была Устюжна или теперь стала Тула, но все же серпуховский уклад[26]26
  Уклад – здесь: сталь.


[Закрыть] был известен и ценился по всей Руси.

Мануфактур, правда, еще не завели, но добрых мастеров хватало. Одни ковали холодное оружие всех видов, другие занимались бронями от совсем простых кольчуг до полных доспехов, богато изукрашенных золотой и серебряной насечкой. Имелись также пищальники, хотя и совсем немного. Делали они, кстати, уже не пищали, а настоящие мушкеты по образцу, присланному из Пушкарского приказа.

Собственно, то же касалось и производителей холодного оружия. Хочешь, чтобы казна купила у тебя саблю и бердыш? Будь добр, выполняй требования заказчика. Нововведения, хоть и со скрипом, постепенно внедрялись в повседневную жизнь, медленно, но верно изменяя ее.

Не обошлось и без обычного для подобных случаев подношения. Мастеровые скооперировались и преподнесли моему величеству трехчетвертной доспех со шлемом, в убранстве которого причудливо переплелись русские и иноземные традиции, а в придачу к нему палаш, шестопер и почему-то рогатину. Стоят и переминаются с ноги на ногу, видать, что-то хотят.

– Работа добрая, угодили, – сдержанно похвалил я подарок. – Если есть какие просьбы, не стесняйтесь.

– Надежа-государь, – рухнули синхронно на колени принаряженные по такому случаю бородатые мужики. – Не вели в нашем граде иноземцам селиться, сделай милость!

– Это чем они вам не угодили? – поинтересовался я, находясь при этом в легком охренении от непосредственности своих подданных.

Те, впрочем, тоже застыли, как видно не ожидая подобной дотошности от царя. Дескать, что тут непонятного, не хотим, и все тут!

– А что мы от них хорошего видели? – поднял голову самый здоровый из них.

– А что худого? Люди они по большей части мирные да богобоязненные. В родных землях их латиняне притесняют, вот они и ищут спокойной жизни на чужбине. Поставят дома, распашут землю. Для того им инструмент разный понадобится, те же топоры, пилы, плуги для пахоты. У кого они их покупать будут? У вас же! Разве вам от этого плохо будет?

– Так-то оно так, – почесал косматую голову посадский. – А все же не нашей веры люди.

– Ты во Христа веруешь? – спросил я.

– Да как же иначе?! – изумился тот и истово перекрестился двумя перстами.

– Вот и они так же. Разница-то невелика совсем. Нет, если ты собрался богословом стать, то темы для диспутов всегда найдутся…

– Хи-хи, – не удержался от смеха самый пожилой из делегатов, аккуратный седой старичок с подозрительно красным носом. – Аникею токмо в попы и осталось!

– Не, я по кузнечному делу, – с ходу отказался под всеобщий хохот здоровяк. – И вообще, ежели иноземцы пашенные, так я, пожалуй, не супротив.

– А если кузнецы? – снова встрял старик.

– И что, боитесь, вам работы меньше будет? – спросил я.

– Не то чтобы боимся, но опасение такое имеем!

– Напрасно. Пока я на Руси царствую, работы всем хватит, обещаю! Особенно если делать ее будете не хуже, чем когда этот доспех ладили. За работу всем жалую кафтаны за казенный кошт и по рублю денег.