Текст книги "Рыбка"

Карина Шаинян
Рыбка

Запоздалая весна пришла в город О. воскресным утром: растеклась киселем по дворам, отразилась низким небом в лужах, запуталась среди блеклых домов туманом, пахнущим канализацией и вареной рыбой. Это был запах из детства, запах невкусного обеда, который нужно съесть, чтобы не ругали родители – или, если повезет, улучить момент и тайком вывалить в унитаз. Привычная тоска, валившаяся на Артура каждое утро, от этого запаха стала невыносимой – понятно было, что она не развеется после утреннего чая. Требовалось что-нибудь подейственнее.

Поплескав в лицо водой, Артур прошлепал на кухню. Холодильник распахнул попахивающее нутро. Полки были пусты, лишь в углу сиротливо стояла банка горьковатой икры минтая. Артур выудил из дверцы бутылку и разочарованно вздохнул: портвейна оставалось на самом донышке. В другой день этого бы хватило, чтобы вновь примириться с жизнью, но не сегодня: к унылым весенним запахам подмешивался аромат стружки, долетавший с площади перед мэрией – еще вчера начали строить трибуны, готовясь к традиционному соревнованию. От этой жизнерадостной нотки Артур чувствовал себя настолько несчастным и никому не нужным, что от жалости к себе перехватывало горло. Нужно было идти в магазин.

С портвейном и мороженным минтем на ужин (на боку обезглавленной тушки ясно виднелся отпечаток ребристой подошвы), уже предвкушая скорое облегчение, Артур шел домой. По правую руку тянулся забор: строили новую школу. Из-за ограды доносились детские голоса.

– Рыбка-рыбка засоси, – нараспев причитал детский хор, – и назад не отсоси.

Приглушенные туманом голоса звучали торжественно и печально. У Артура засосало под ложечкой. Ворочались мысли об одиночестве и неприкаянности, о каких-то неясных возможностях, упущенных таким же туманным весенним днем, о главном в жизни соревновании, проигранном по глупости и малодушию. Он заторопился, охваченный желанием выпить, и, повернув за угол, налетел на давнего знакомого.

– Как на пожар, – недовольно заметил Иван Петрович, и, приглядевшись, воскликнул: – Артур! Куда это ты?

– Да так, гуляю, – с досадой ответил Артур. Он сделал движение, пытаясь пойти дальше, но Иван Петрович поймал его за рукав.

– Давай вместе пройдемся. Я тоже сегодня дома усидеть не могу. Такой день! – он увлек Артура к дыре в заборе, подтолкнул вперед и ловко протиснулся следом. – Ух, какая лужа, почти как у мэрии! – с восторгом заметил он.

По рыжей мутной воде понятно было, что дно огромной лужи сплошь состоит из размокшей грязи, густой и липкой. На берегу столпились дети, обутые в красные сапожки, – среди них были и шестилетние карапузы, и насупленные старшеклассники. Они заворожено следили за белобрысым подростком, осторожно входящим в воду. Его лицо было сосредоточено и напряжено. Мальчик вошел в грязь и задергал коленками, ритмично и неглубоко приседая. Привычные движения казались почти непристойными, но не вызывали и тени улыбки – в них было что-то жуткое. «Рыбка-рыбка-засоси», – донеслось до Артура. Жидкая глина всхлипнула, и мальчик провалился по пояс. Дети радостно загомонили, вытаскивая приятеля на берег.

– Далеко пойдет, – одобрительно заметил Иван Петрович и прищурился. – А вон и младшенький мой. Вовка! – крикнул он. К ним подбежал старшеклассник с взволнованным широким лицом и цепкими глазами. Окинул Артура угрюмым взглядом и презрительно усмехнулся. Иван Петрович нахмурился.

– Ты чего здесь делаешь? – строго спросил он.

– Тренируюсь же, пап, – ответил Вова, – еще целых три часа до начала.

– Марш домой, – сказал Иван Петрович, – тебе еще переодеваться и сапоги мыть.

– Ну пап, – заканючил Вова, но отец рявкнул:

– Марш, я сказал!

Вова побрел прочь, сунув руки в карманы. Иван Петрович развел руками:

– Переживает. Днями напролет тренируется, уроки запустил. А я разве не волнуюсь? Боюсь, как бы не переутомился…

Артур согласно покивал. Отступившая было тоска нахлынула вновь. Иван Петрович это заметил и сменил тему, спеша сгладить бестактность.

– Ты, Артур, про ремонт думал? Хотя бы ремонт для начала, а лучше и вовсе переехать. Живешь в свинарнике, ни самому расслабиться, ни девушку пригласить…

– Да какие уж девушки, Иван Петрович, – возразил Артур.

– А то не знаешь! Люда из бухгалтерии с тебя глаз не сводит. Жалеет. На днях говорила – если бы Артур на меня внимание обратил, я бы ему помогла человеком сделаться. Погибает хороший парень, из-за единственной ошибки жизнь губит, – по лицу Ивана Петровича мелькнуло мечтательное выражение. – Романтиком тебя называет, – усмехнулся он.

Артур вздрогнул. Как всегда, слово «романтик» вызвало видение уныло оформленной витрины, на одной стороне которой выставлено рыбацкое и охотничье снаряжение, а на другой – спортинвентарь, игрушки и красные резиновые сапожки. Артур испуганно отбросил навязчивый образ: мысль о том, что его душа – прилавок, на котором пылятся в ожидании покупателя мало кому нужные вещи, была невыносима. Артур брел за Иваном Петровичем, прислушиваясь к бульканью портвейна в пакете. Эти звуки направили мысли на привычные рельсы.

– Уеду я отсюда, – сказал он. Иван Петрович удивленно взглянул на него и похлопал по плечу.

– Ничего, – сказал он. – Придешь сегодня?

Артур покачал головой, и Иван Петрович обиженно спросил:

– Неужели за моего сына поболеть не хочешь?

Артур молчал. Они шли сквозь тихие дворы; туман сгущался, оседал каплями на волосах.

– Правда уеду, – упрямо повторил Артур.

* * *

Артур Земляникин был закоренелым неудачником. Родители дали ему не терпящее сокращений имя в надежде на то, что сын вырастет серьезным, культурным человеком, а в отдаленной перспективе, возможно, и одним из руководителей города. Ему пророчили блестящее будущее. Когда ровесники еще очарованно застывали перед лупоглазыми куклами и кубиками замызганных оттенков, выставленными на полках «Романтика», Артур уже деловито проходил мимо, сжимая в ладошке влажные рубли, выданные на покупку тетрадок. Ему некогда было пялиться на игрушки – он был будущим своих родителей, и забывать об этом не позволялось.

Гулять Артура отпускали часто, но тщательно следили, чтобы драгоценное время не тратилось на глупые забавы вроде «казаков-разбойников», поощряя только игру в рыбку. К огорчению родителей, Артур не обнаруживал склонности к этому виду спорта. Близились уже традиционные соревнования, совмещенные с окончанием школы, а Артуру до сих пор ни разу не удалось засосаться глубже, чем по щиколотку. Дело было в постыдном, тщательно скрываемом страхе: Артуру всегда казалось, что привычная присказка, призванная помочь войти в нужный ритм, на самом деле – просьба, которую каждый раз внимательно выслушивают… где-то там, расплывчато говорил себе Артур, имея в виду темные пространства, скрытые под жидкой глиной. Артур с ужасом догадывался, что однажды эту просьбу могут выполнить. Особенно пугала главная городская лужа, растекавшаяся каждую весну перед зданием мэрии: Артур подозревал, что окончательные решения принимались именно там. В глубине души он всегда радовался, что дети на площадь не допускались, – эта густая грязь, чуть прикрытая мутной водой, была предназначена для общегородских соревнований. Постепенно родители смирились с ожидаемым провалом, и даже известие друга семьи Ивана Петровича о том, что на жеребьевке Артуру достался счастливый седьмой номер, мало их утешило.

Ожидали провала, но не позора. Мать надеялась на то, что Артур засосется до середины голени, а может, даже и по колено: он всегда был старательным и добрым мальчиком. Отец с тяжелым вздохом признавал, что мальчику в лучшем случае удастся погрузиться по щиколотку – а может, и вовсе только подошву помажет. Действительность оказалась хуже. Подгоняемый ужасом и выстрелом стартового пистолета Артур вылетел на середину лужи, обливаясь холодным потом, пару раз дернул коленками, даже не обратившись к рыбке, и рванул к финишу. Весь город наблюдал, как он бежит по жидкой глине, не то что не засасываясь, а даже и не прилипая.

* * *

На следующий день раздавленные горем родители сняли Артуру квартирку на окраине, пристроили младшим помощником в архиве «Моррыбы» и вычеркнули так грубо обманувшего надежды сына из своей жизни. Артур долго искал в себе признаки раскаяния и грусти, но нашел лишь облегчение: Артуру отчаянно, до слез не хотелось быть чьим-то будущим. К тому же после позорного выступления на соревнованиях у него прошел страх перед лужами – как тренировочными, так и главной городской. Обязательную просьбу рассмотрели и категорически отвергли, а значит, опасаться больше было нечего.

Работа в архиве не требовала общения, а вне стен «Моррыбы» от Артура шарахались, как от прокаженного: давний позор на площади перед мэрией не забывался. Единственными людьми, с которым Артур изредка перекидывался парой слов, были бухгалтерша Людочка, выдававшая Артуру зарплату, да старый друг родителей Иван Петрович – он присматривал за Артуром из благотворительных соображений. Иногда Артуру казалось, что Иван Петрович преодолевает естественное отвращение, чтобы искупить какую-то вину, – поговаривали, что когда-то он засосался лишь краем подошвы, – но, судя по тому, что жизнь Ивана Петровича явно удалась, это все были слухи, распускаемые недоброжелателями.

Артур привык доверять Ивану Петровичу, видя в нем наставника, и изредка вел с ним задушевные беседы, поверяя старому знакомому свои горести. Разговоры приносили облегчение, несмотря на то, что Иван Петрович никак не хотел вникать в напряженную внутреннюю жизнь Артура, ограничиваясь размытыми советами зажить наконец по-человечески. На вопрос, как это сделать, Иван Петрович делался невнятен и, отводя глаза, хмыкал, что это надо самому понимать. Впрочем, обычно дело обходилось бытовой болтовней. Особенно Ивана Петровича волновала убогая квартира Артура. Артур с раздражением догадывался, что Иван Петрович направляет беседу в такое приземленное русло нарочно, то ли из жалости, то ли из презрения, то ли потому, что о главном просто не принято было упоминать в приличном обществе, – но сам заговаривать об этом главном опасался.

* * *

В окно неслись отдаленные бравурные марши, зычные крики, искаженные микрофонами, и гул возбужденной толпы. Артур сидел у окна, на подоконнике перед ним стояла ополовиненная бутылка портвейна. «Веселятся…», – озлобленно думал он. Скопившиеся на площади люди казались ему отвратительными рыбинами, смерзшимися в магазинном холодильнике в единую масс

...

конец ознакомительного фрагмента