Текст книги "Эпоха за эпохой. Путешествие в машине времени"

Карл Александр
Эпоха за эпохой. Путешествие в машине времени

Моим хорошим парням: Карлу II, Джеймсу, Полу, Николасу, Слейду, Карлу III, Алексу, Далтону, Лэнгстону и Дэшиллу

Автор хочет поблагодарить Дэвида Спектора, Майкла Шеффа, Жаклин Танберг и Уильяма Танберга за их советы, замечания и поддержку.

Лондон 1893 год

Пролог

Джентльмен сошел с поезда на остановке «Майл Энд» ближе к вечеру и, напряженно улыбаясь, быстро пошел по улице. У него было худое, но привлекательное лицо, которое не вполне сочеталось с мускулистой фигурой и энергичной походкой. Щегольски надвинутый на лоб котелок придавал ему лоска.

Держа в затянутой в перчатку руке черный кожаный саквояж, он пересек улицу, стараясь не поскользнуться на мокром булыжнике. Холодный плотный туман поднимался от Темзы, издалека доносились тревожные пароходные гудки. Он дышал полной грудью и не дрожал, потому что поверх модного темного костюма был надет отличный шерстяной плащ, не дающий замерзнуть. Если не считать легкой головной боли, он чувствовал себя превосходно. Да, хорошо вернуться в Ист-Энд, пусть и ненадолго – а погода отвечает его потребности оставаться незамеченным.

Мужчина подал сигнал проезжающей двуколке. Экипаж остановился, скользя колесами по мокрой мостовой. Он ловко запрыгнул на пассажирское сиденье, темными сверкающими глазами зорко высматривая когда-то дерзких, а ныне забитых. Он не ожидал проблем: этот район остался прежним. Причалы источали запах керосина и дохлой рыбы. Пленка влажного жира покрывала абсолютно все, рассеивая свет даже самых ярких газовых уличных фонарей.

Джентльмен приказал извозчику доставить его к северному окончанию Торговой улицы, где начинались неряшливые рюмочные и ночлежки. Расплатившись, он направился в темноту: веселая походка, влажные от предвкушения губы. Ближе к унылому перекрестку Фолгейт и Торговой он увидел, как из паба выходит поникшая шлюха. Ежась в своем грязном изношенном пальто, она безрадостно двинулась в его сторону. Он наблюдал за проституткой из удобной ниши дома. Лицо у нее было осунувшееся и болезненно-бледное, глаза тусклые, зубы гнилые. Живот от недоедания вздулся. Сердце джентльмена забилось быстрее, и он чуть заметно кивнул.

Он уже собирался ее подозвать, когда она вдруг оглянулась, сгорбилась и поспешила прочь. Что-то было не так. Он вышел из ниши. Причиной ее испуга оказался полисмен, направлявшийся через улицу следом за ней. Джентльмен снова улыбнулся. Он проследит за обоими!

Он наблюдал, как женщина пробежала мимо покрытых сажей домов, прошмыгнула мимо крытого рынка Спитафильд и свернула на Уайтс-Роу. Он преследовал ее, изумляясь, что у нее хватает сил двигаться настолько быстро. Достигнув узкой улочки, где воняло бродягами, он успел заметить, что она скользнула в проулок. Полисмен продолжил двигаться по прямой, и джентльмен позволил себе суховатый смешок. Полисмен вышел из игры.

Узкий грязный проулок проходил позади фабричных зданий, словно крепостной ров, – и джентльмен обнаружил, что ему приходится прилагать усилия, чтобы не отстать от той, кого он преследует, но это его не огорчало, ибо только усиливало жажду вкусить сладостной мерзости этой уличной шлюшки. Добравшись до Хаундсдитч-Роуд, она свернула в лабиринт переулков, которые, казалось, никуда не вели. Однако джентльмену этот район был знаком, так что ему достаточно было время от времени видеть ее худую фигуру, чтобы не сбиться со следа. Он двигался слишком быстро и бесшумно, чтобы в этом промозглом холоде им заинтересовались попрошайки или воры. Даже самых дерзких испугали бы его сильные руки и плечи.

Наконец он увидел, что женщина остановилась и привалилась к сырой кирпичной стене какого-то здания. Грудь у нее ходила ходуном. Пока она пыталась отдышаться, он незаметно скользнул через улицу, создавая впечатление, будто пришел с другой стороны. Осмотревшись, он понял, что оказался неподалеку от пересечения улиц Фейрклаф и Бернер и до него доносится громыхание Дистрикт Лайн – линии метро, несущей более удачливых, чем шлюха, горожан мимо этой лондонской клоаки. А потом он направился к ней, вышагивая нарочито громко и уверенно. Женщина прислушалась, а потом и посмотрела в его сторону. Поспешно оправив одежду, она изобразила свою лучшую улыбку. Он шагнул к ней и ответил тем же. В ее глазах он прочел надежду, которой только что там не было. А потом она облизнула губы и чуть заметно неуверенно качнула головой в сторону высоких деревянных ворот, служивших черным ходом на швейную фабрику.

Джентльмен быстро оглянулся по сторонам, а потом повернулся к ней и кивнул. Позволив ей взять себя за руку, он шагнул через створку ворот в узкий двор, окруженный кирпичными стенами. Пока они пересекали это пространство, он услышал пение и, подняв голову, увидел, что голоса доносятся с верхнего этажа соседнего с фабрикой дома. Там началось заседание клуба социалистов: собравшиеся пели «Интернационал».

Они подошли к задней стене фабрики. Шлюха провела джентльмена вниз по ступенькам в крытый переход, где вдоль стен стояли промышленные контейнеры для мусора – некоторые уже наполненные лоскутками дешевой ткани. Он помедлил, оценивая место, в котором оказался. Убедившись в том, что переход идеально подходит для его целей, он улыбнулся. Можно было не сомневаться в том, что им не помешают.

Из жилетного кармана он извлек причудливые золотые часы и открыл их. Небольшой механизм, одновременно являвшийся музыкальной шкатулкой, заиграл французскую колыбельную – а на внутренней стороне крышки оказалось изображение прелестной темноволосой девушки. Джентльмен полюбовался портретом, а потом бережно пристроил часы на бетонный выступ над мусорным баком.

Шлюха развернулась к нему лицом и задрала платье и три нижние юбки до пояса. Под ними ничего надето не было. Он содрогнулся от удовольствия при виде выбритого лобка под чуть вздувшимся животом.

– За пять шиллингов можете делать, что захотите, сэр, – прошептала она на фоне второго припева «Интернационала».

Он молча вручил ей золотую монету. Она изумленно ахнула и отступила на шаг. Он рассмеялся. Конечно же, шлюха никогда еще не получала за свои услуги целую гинею. Джентльмен прекрасно знал, что она обслужила бы его и за несколько шиллингов, но так ему больше нравилось. Неожиданная прибыль делала девок ласковыми и нежными, словно матерей, получивших цветы на день рождения.

Эта оказалась такой же. Пока он стягивал с себя брюки, она благодарно его целовала. На вкус она была гадостной, но разве не все женщины такие? Он наслаждался затхлым поцелуем. Его дыхание участилось. Она положила руки ему на бедра. Больше он терпеть не мог.

Глухо зарычав, он резко ее развернул, задрал ей юбки, заставил наклониться и грубо вошел в нее сзади, вызвав мучительный стон. За гинею она должна считать эту боль чудесной, подумалось ему.

Руками он направлял ее бедра, пока она не начала двигаться в такт его напору. А потом он заметил, что она двигается вместе с ним охотно, запрокинув голову и учащенно дыша. Он улыбнулся. У нее будет оргазм. Это отлично: так и должно быть в этот – первый – раз.

Он откинул голову и зашипел сквозь сжатые зубы. А потом закрыл глаза, расслабился и дал волю чувствам. Его мысли неслись стремительно. Из темноты возникали цвета и формы. Проститутка, дергающаяся вплотную к нему, превратилась в его сестру: ее лицо искажалось от желания, несмотря на невинность колыбельной. Господи, как же он ее любил! Ему хотелось оставаться с ней до конца своей жизни. Почему это считают нехорошим? Почему его наказали? Он убежит с ней за границу. Они поженятся – и никто ничего знать не будет. Их совместная жизнь всегда будет такой, всегда будет столь же приятной. Других не будет – для них обоих. Другие им не нужны. Они едины…

Что она шепчет на пике страсти? Были другие? Он не первый? Она все это время ему лгала? Она не сохранила свою драгоценную девственность для своего истинного возлюбленного?

Пастельные фигуры у него в голове окрасились в черный и красный цвета. Он зарычал, кончая, – и стал шарить в карманах пиджака под плащом.

– Трогайте меня, сэр! Потрогайте!

Проститутка потянулась назад за его руками, но не нашла их. Она искала их, шаря ладонями и отчаянно поскуливая. Ее тело начало подергиваться.

Он первый и единственный! Одной рукой он схватил ее за волосы и резко оттянул ее голову назад. Он первый и единственный! Второй рукой он перерезал ей горло от уха до уха патологоанатомическим скальпелем.

* * *

Пение смолкло. Джентльмен выпустил из легких воздух одним протяжным выдохом. Головная боль прошла. Он начал препарировать труп проститутки, работая быстро и умело. Закончив, он аккуратно сложил части тела в пустой мусорный бак, придав им позу, имитирующую ужас. Потом, отступив назад, он осмотрел дело своих рук. Ботинки его хлюпали по крови, залившей крытый проход. Он чуть развернул одну из рук влево, а потом полюбовался получившейся композицией, словно скульптор, ваяющий бюст.

Удовлетворенный результатом, он вернул часы в карман, закрепив цепочку. Направившись на выход, он остановился у ступеней, ведущих наверх, и прислушался. Рабочие-социалисты зааплодировали говорившему – а потом снова стало тихо, не считая негромких голосов в клубе.

Джентльмен быстро пересек двор и вышел из ворот на улицу. До него донеслись цоканье конских копыт по булыжнику и характерное поскрипывание рессор двуколки. Кеб остановился в конце квартала: он увидел, как кто-то сошел с экипажа и быстро направился к зданию – возможно, опаздывая на собрание. Он улыбнулся своей удачливости, кинулся к кебмену, окликнул его и прыгнул в экипаж. Извозчик щелкнул вожжами, и лошадь рысцой побежала прочь.

Как только двуколка свернула на Брик-Лейн, джентльмен почувствовал, что ему больше не угрожает никакая опасность, – и успокоился. Его тело чуть зудело изнутри от воспоминаний о только что произошедшем. Проститутка была настолько разгоряченной и страстной, что он счел ее достойной творческой композиции, которую он создал из ее расчлененного тела. Да, этот опыт оказался для него одним из самых приятных. Возможно, даже самым лучшим. Положительных впечатлений ему хватит на несколько недель… может, даже на несколько месяцев. А когда они закончатся, он вернется в Бетнал-Грин или Шоредитч.

Единственной проблемой была полиция. После того как распространятся новости об этом случае, будет новая вспышка всеобщего возмущения – возможно, самый мощный отклик. Следователи Скотленд-Ярда будут долго мельтешить в Ист-Энде. В будущем ему придется быть очень осторожным и избирательным – что его отнюдь не радовало.

Возможно, ему пора уехать из Англии. Он вполне может это себе позволить. Да, наверное, это выход. Хотя стоит ему снова убить – и люди поймут, где он теперь находится. Его стиль определенно необычен. Возможно, он отправится на юг Франции, где женщины кокетливы, а полиция беспомощна. Он с улыбкой представил себе, как поработает скальпелем над какой-нибудь темноволосой куртизанкой лунной ночью на берегу под Сен-Тропе.

Он услышал очередной далекий поезд – и этот звук вернул его к реальности. Он нагнулся, открыл саквояж и вытащил из него белые тряпицы и бутылочку с чистящей жидкостью. Он тщательно стер следы крови с рук и ботинок – и с удовольствием отметил, что на одежде пятен не осталось. Он отнес этот факт на счет своих умелых рук и навыков хирурга.

Двуколка остановилась у станции Уайтчепел. Джентльмен сошел с нее совершенно спокойным, заплатил извозчику и быстро прошел внутрь. Он купил билет до Морнингтон-Кресент и терпеливо выслушал служащего, объяснявшего, что ему надо будет пересесть с ветки Дистрикт Лайн на северную линию на станции Чаринг-Кросс. Он это и так знал.

Чего джентльмен не знал – так это того, что полисмен, который прежде шел следом за проституткой, оказался на перекрестке улиц Фейрклаф и Бернер как раз в тот момент, когда он оттуда отъезжал. Полисмену это показалось подозрительным, он осмотрел округу – и обнаружил останки проститутки в переходе за двором. Он вызвал своих коллег, которые отреагировали сразу же, как услышали его короткий доклад. Через семь минут после того, как джентльмен сел на свой поезд, извозчик уверенно описал его полисменам. А еще через пять минут служащий метро подтвердил, что его видел, и назвал место, куда он направлялся. Уже через час Скотленд-Ярд мобилизовал убойный отдел – и его сотрудники начали поиски.

Глава 1

Дом номер 7 на Морнингтон-Плейс был высоким и узким каменным строением с ухоженным двором, живой изгородью и металлическим забором, с тремя фронтонами и темно-коричневым цоколем. Он ничем не отличался от других жилых домов застройки к востоку от парка Риджентс между Юстоном и Камден-Тауном. Улицы тоже казались одинаковыми: они были хорошо вымощены, а по вечерам заполнялись жизнерадостными энергичными людьми, которым нравилось встречаться с друзьями и знакомыми, отправляясь с визитами в освещенной газовыми фонарями мгле, или ходить по делам, несмотря на туман и очень холодную погоду. Неприятные ощущения всегда можно было компенсировать шерстяным шарфом, теплым пальто и дружелюбием соседей, прогуливающихся здесь и там. И потом поблизости всегда можно было согреться рюмкой бренди, зайдя в один из приветливых пабов.

Обитатель дома номер 7 был влюблен в этот район – возможно, потому что впервые за свои двадцать семь лет он жил в приличном квартале и мог поступать, как ему заблагорассудится. Недавно он приобрел новый велосипед фирмы «Рали» с самой современной тормозной системой и каждый вечер неспешно ездил по Морнингтон-Кресент, жадно впитывая картины, звуки и запахи. Потом он превращал свои впечатления в противоречивые и поэтому пользующиеся популярностью статьи, за которые получал приличные деньги.

Этим вечером он решил заглянуть в парк Риджентс, который в прошлом неизменно служил хорошим местом для добычи материала. Он доехал до Йорк-Гейт по узкой круговой аллее – и ухоженная привычная красота зеленых газонов и низко склоняющихся деревьев, смягченная постоянным туманом, не привлекла его внимания. Он словно утонул в плотном мареве, сотворенном им самим. Добравшись до загнутого пальца спокойного паркового озера, он вдруг вспомнил чудесные летние лодочные прогулки в обществе интересных женщин с бутылкой французского вина, хлебом и сыром. Это воспоминание заставило его осознать, что ему не удалось справиться с внутренним возбуждением и превратиться в того отстраненного, но пылкого наблюдателя, к которому привыкли его лондонские читатели. Можно было подумать, что он проехал пять миль от Морнингтон-Кресент в шорах. Он даже не ощущал булыжников, которые служили причиной постоянной тряски и приводили к частой замене шин. Он обругал собственную несобранность, а потом рассмеялся. Причина была очевидной. Вечером к нему должны были прийти старые друзья и одноклассники и – господи! – он устроит им сюрприз!

Он вообще не поехал бы этим вечером на велосипеде, если бы мистер Хастингс – непреклонный издатель «Пэлл-Мэлл Газет» – не запросил еще три статьи до конца недели. Да, он определенно отстает от графика, потому что больше обычного времени уделял захватившему его научному проекту, который он разрабатывал в своей личной лаборатории. А еще он тратил на него больше денег, чем приносили статьи, как бы хорошо их ни принимали читатели. Ему просто необходимо найти материал, причем как можно быстрее.

Туман начал превращаться в моросящий дождь. Он досуха вытер лицо – интересное, с резкими чертами – большим носовым платком. От влажности его густые моржовые усы обвисли. Мужчина воображал, что они делают его похожим на русского интеллигента, поселившегося в Париже, – и потому какое-то время ехал, отпустив руль, чтобы снова закрутить их как полагается. Он напомнил себе, что у него недавно закончился бриолин, так что в следующий заход в аптеку надо будет купить баночку.

Он свернул за угол, проехал в парк через Гановер-Гейт и увидел очень высокого, худого и величественного джентльмена, прогуливающего не менее высоких и худых борзых на сворке. Возможно, статья о поразительном сходстве внешности (и характера) владельцев и их любимцев сгодится. Он хохотнул при мысли о гневных письмах как аристократов, так и простых людей, которые окажутся владельцами бульдогов или бассет-хаундов. Единственная проблема в том, что у него не хватит времени собрать информацию о всевозможных и разнообразных породах и видах животных, которыми любят окружать себя люди. Ну что ж. Наверное, этот материал надо будет отложить, пока у него не появится больше времени.

Он объехал повозку с молочными бидонами – и в этот момент лошадь, запряженная в повозку, внезапно подняла хвост и вывалила на середину дороги кучу испражнений. Достаточно частое явление, подумалось ему, но как насчет тех бедолаг, которые день за днем все это убирают? Как они (несомненно, иммигранты из Восточной Европы) относятся, например, к эксцентричным выходкам герцога Кларенса? Забавно ли это? Нет, эта тема слишком правдоподобна и социально реалистична для романтического вкуса велосипедиста. И у него нет желания подражать почтенному Чарльзу Диккенсу. Придется искать дальше.

Однако, интенсивно прокрутив педали еще на протяжении мили, велосипедист, так и не увидевший ничего интересного, решил остановиться. Он съехал с круговой аллеи, свернул на север на Принс-Альберт-Роуд и покатился вниз по наклонной улице, петлявшей между высокими вязами и кленами. Остановив свой велосипед перед «Риджентс Инн» – местом отдыха парочек, возвращающихся с энергичных прогулок по парку, – он зашел в зал, чтобы выпить пива, и устроился за столом рядом с большим камином, облицованным камнем. В нем пылали можжевеловые поленья, распространяя вокруг тепло. Он снял шарф и спортивный пиджак и ослабил узел галстука.

Попивая пиво, мужчина осматривался и прислушивался, надеясь на озарение. Пара в углу сетовала на то, что в парк приходит слишком много народа, несмотря на ноябрьские холода.

– Что нам надо сделать, милый, так это провести твой следующий отпуск у моря, – предложила жена. – Там даже рыбаков не будет.

Муж с ней согласился:

– Да и цены будут ниже вне сезона.

Лицо велосипедиста расплылось в широкой улыбке, карие глаза заблестели. Он вытащил из кармана коротких штанов блокнот и карандаш и принялся писать. Почему ему раньше такое в голову не приходило? До побережья – его самого любимого места – из столицы можно было доехать на поезде не больше чем за полдня. Ему вспомнился, скорее с облегчением, чем с болью, уик-энд, который он провел там год назад в январе. Он отправился туда со своей женой и одновременно кузиной Изабель, чтобы прийти в себя после общего упадка сил и небольшого обострения туберкулеза. В тот момент он преподавал биологию, и Изабель настаивала, чтобы он отказался от своей мечты стать великим писателем и изобретателем и все свое время посвящал работе и их браку. Она стала сторонницей всего, что он терпеть не мог, и потребовала, чтобы он выбирал между нею и своими бунтарскими идеями. Тогда он выбрал себя. Сейчас он с ироничным смешком записал рабочее название заметки: «Как в пятницу поехать на море женатым, а в понедельник вернуться в Лондон холостым».

Он положил карандаш, допил пиво, откинулся на спинку стула и вздохнул. Из этого происшествия можно выжать даже все три статьи. Добавить сюда коллекционировавшую безделушки тетушку Изабель и бывшую ученицу-суфражистку, нацеленную на соблазнение, – и даже на чертову книгу хватит.

Он собрался было заказать еще кружку, но передумал и, вытащив из кармана часы, проверил время.

– Боже правый! – воскликнул он.

Была уже половина девятого, а гости могли прийти сразу после девяти. Он схватил пиджак и выбежал из паба.

Вскочив на велосипед, он яростно начал крутить педали, чтобы поскорее добраться до дома. Почти сразу же перед ним оказался тот склон, по которому он полчаса назад так спокойно скатился вниз. Напрягая ноги, он старался увеличить скорость, но виляющий подъем оказался необычно крутым. Дыхание у него сбилось, и он начал потеть, несмотря на холодную погоду. Оставалось надеяться, что эти усилия не закончатся пневмонией – болезнью, которой он страшился с тех пор, как на матче по регби между школами ему сдавили хрупкую грудную клетку, вызвав спадание легкого.

В конце концов он спрыгнул с велосипеда и последние несколько ярдов толкал его в гору. На ходу он размышлял о том, почему велосипеды настолько примитивны. Их можно было бы выпускать с зубчатым механизмом, который бы регулировал вращение колес. Такие устройства уже существуют. А еще лучше было бы снабдить их легким источником энергии – например, усовершенствованным двигателем внутреннего сгорания Даймлера – Бенца, который изобрели в Пруссии.

Он хмыкнул. Наверное, стоит в ближайшее время этим заняться. Эта идея выглядит несравненно более простой, чем его нынешнее изобретение. Он ухмыльнулся, снова взобрался на велосипед и быстро поехал дальше. К черту статьи о побережье! Стоило ему вспомнить о своем проекте, как он снова пришел в возбуждение и не мог думать больше ни о чем. Этим утром он закончил собирать устройство у себя в лаборатории и теперь с нетерпением предвкушал реакцию своих друзей. Конечно, аппарату требовалась проверка, однако он уже испытывал невероятную гордость и глубочайшее удовлетворение. Несмотря на крайнюю бедность в детстве и любимую матушку, которая постоянно размахивала перед ним Библией, словно духовной дубинкой, несмотря на неудачное ученичество, хронический туберкулез, слабые успехи в университете и удушающую атмосферу первого брака – несмотря на все это, ему суждено изменить ход истории! Сегодня его друзья первыми узнают об этом, а со временем факультет естественных наук лондонского университета будет рад присудить почетную степень доктора наук бывшему студенту, которого отчислили семь лет назад.

Герберт Джордж или, как он сам предпочитал называться, Эйч Джи Уэллс слез со своего «Рали» перед домом номер семь по Морнингтон-Плейс, закатил его в калитку и оставил у стены дома под аркой.

* * *

– Мистер Уэллс! – воскликнула педантичная миссис Нельсон, когда он быстро вошел на кухню. – Где вас носило? – Она сложила газету «Дейли Мейл», налила чашку чая и, встав, вручила ему, после чего добавила: – Вам не следовало бы мотаться на этой вашей машине в такую погоду.

– Погода всегда такая, – возразил он своей экономке и сделал большой глоток чая.

– Но человеку с вашим здоровьем…

– Я еще никогда так прекрасно себя не чувствовал.

Она покачала головой и вздохнула:

– Вот и мистер Нельсон так говорил. За день до своей смерти, Бог его благослови.

Уэллс не ответил на это замечание и допил чай.

– Кто-то уже пришел, миссис Нельсон?

– Нет, сэр. – Она подняла голову, сверкнув глазами, и добавила чуть саркастически: – Конечно, если ваши друзья такие же, как вы, то можно ожидать, что они опоздают, так ведь?

– Если это считается модным, – отозвался он с улыбкой. Вернув чашку с блюдцем на стол, он направился к двери.

– Я приготовила вам свитер, – сказала она дружелюбно. – В гостиной прохладно.

– Это не гостиная, миссис Нельсон. Это библиотека.

– Называйте ее как хотите, сэр, но дело-то в том…

– Я положу в камин еще поленце.

Он ушел из кухни.

Миссис Нельсон вернулась к своей газете, но не смогла сосредоточиться на чтении. Она решительно не принимала все те мнения, которые мистер Уэллс при ней высказывал, особенно его взгляды на религию и брак. Как это он сказал? А, да! Девяносто девять процентов всех брачных союзов заканчиваются либо бунтом, либо пассивным терпением. И, если Бог существует, то как он мог допустить, чтобы природа была столь бессмысленно жестокой? Разве это не следует считать потворством пыткам? А когда она осудила его развод, он со смехом сказал, что не будь он холостым, то у нее не было бы работы. К ее сугубому изумлению, он с удовольствием добавил, что для страны еще не все потеряно, если другие консерваторы вроде миссис Нельсон будут работать на радикалов вроде Эйч Джи Уэллса. Как бы то ни было, должность экономки этого человека оказалась невероятно сложной и интересной.

Она подлила себе чаю, думая о том, одобрит ли мистер Уэллс ее канапе. Она весь вечер поджаривала хлеб и нарезала его треугольничками, на которые выкладывала свою фирменную сырную смесь, острый соус и колбасу. Она вздохнула. Если вспомнить о времени дня и собравшейся компании, он, наверное, больше будет интересоваться вином.

Что было не совсем так. Подложив в камин три поленца, Уэллс взял с оловянного блюда с закусками одно из изящных канапе, попробовал его – и нашел чудесным. Продолжая жевать, он отметил, что миссис Нельсон выставила привлекательную вазу с фруктами, сыры, хлеб, столовые приборы, красивые хрустальные рюмки и несколько бутылок приличного французского кларета. За закусками на буфете горели свечи – и он улыбнулся с гордостью и восхищением.

Он осмотрел помещение в целом. Его экономка сумела придать ему атмосферу удобства и уюта, несмотря на отсутствие ковров, приличных штор и лишних предметов мебели. Единственный диван был недавно заново обит, два красных бархатных кресла – вычищены, а бюро (поддельный чиппендейл) отполировано.

Эйч Джи пришел в восторг. Миссис Нельсон создала в комнате ощущение порядка и одновременно дружелюбного тепла. Из места, куда он просто приходил почитать, вышел безупречный уголок для такого романтичного ученого, каким был он. Теперь эта комната станет идеальной сценой для его революционной новости.

Он знал, что его друзья будут удивлены и обрадованы: с некоторыми он не встречался с университетских дней, когда он едва сводил концы с концами в полуподвальном помещении в Вест-Энде на жалкий один фунт в неделю. «Ах эта миссис Нельсон! – подумал он. – Что за чудесная женщина!» Уэллс надеялся, что она навсегда останется его экономкой. И потом – что это за жизнь, если все домочадцы всегда и во всем придерживаются одного мнения?

Он поспешно поднялся наверх и переоделся в серые твидовые брюки и удобную домашнюю куртку. Потом причесал свои темно-каштановые волосы и критически осмотрел себя в зеркале. Инспекция завершилась привычной ухмылкой, потому что он себе нравился: ему представлялось, что его резкие, но благородные черты соответствуют его любви к писательству и изобретательству. И он не сомневался в том, что когда-нибудь его добродушное лицо привлечет к нему обаятельную, опытную и умную женщину… эмансипированную женщину, как на людях, так и в спальне.

Эйч Джи лихо провел гребнем по усам – и счел себя готовым.

* * *

Гости начали собираться вскоре после десяти, освобождаясь после разнообразных дел, которыми они занимались этим вечером. Миссис Нельсон забирала у них пальто и шляпы, вешала их в шкафу в прихожей – и недоумевала, с чего бы мистеру Уэллсу… да и любому другому человеку… могло захотеться производить впечатление на джентльменов, которые, как она подозревала, принадлежали к богеме или к бунтарям. Тем не менее она оставалась вежливой и любезной, провожая гостей в гостиную (она же библиотека), где их тепло приветствовал Уэллс. Затем она закрыла дверь комнаты и рада была отправиться спать, потому что было уже почти одиннадцать и она очень устала.

В библиотеке начались немного неловкие разговоры о послеуниверситетских годах: гости поняли, что в то время, как их карьеры постепенно вели их в гору, Уэллс с некоторым трудом держался на самой нижней ступеньке лестницы. Но кипящий энтузиазмом и оптимизмом хозяин дома передал всем канапе, а потом разлил вино по бокалам и вручил каждому с каким-то дружеским замечанием. После этого он широким взмахом руки предложил всем устраиваться поудобнее. Гости расселись в кресла и на диване и пригубили кларет. Поскольку мебели хватало, чтобы усадить только пятерых, Эйч Джи остался стоять – но это его вполне устраивало. Он мог дирижировать разговором.

И вечер начался.

Герберт Уэллс расхаживал перед камином, щедро прикладываясь к вину. Рональд Смит, который теперь превратился в очкастого экономиста, работающего на корону, начал многословное рассуждение относительно легкомысленности художественной литературы. Уэллс терпеливо слушал и выжидал. Его стройная щеголеватая фигура двигалась изящно, но сдержанно, поскольку он всегда говорил всем телом. Его темные глаза не отрывались от лица Смита.

– Литература всегда была лживой, и я бы даже сказал, что она поощряет преступность, – заявил Смит.

Полбокала вина притупили его и без того тусклый разум, так что он даже не замечал, что говорит слишком громко и повторяется.

– Я что-то не слышал, чтобы книги совершали преступления, – возразил Джеймс Престон, адвокат, намеревающийся баллотироваться в парламент. – Мне всегда казалось, что виновными бывают люди.

Все засмеялись.

– Ну, мне хотелось бы услышать мнение хозяина дома, – буркнул Смит, лицо которого стало почти одного тона с его бурым галстуком-бабочкой.

Герберт Уэллс развернулся к нему. Голос у него был высоким, но звучал уверенно:

– Прежде всего я хочу выразить свое восхищение упорством Рональда, с которым он терпит аристократическое отношение королевы к финансам.

Гости снова засмеялись, окончательно раскрепощаясь.

– Мы обсуждали литературу и преступность, – сухо отозвался тучный экономист.

– Несомненно, – согласился Уэллс, – несомненно. Мне не вполне понятна проведенная вами параллель, Рональд, но я бы согласился с тем, что публиковать некоторые опусы – просто преступление. – Он переждал новый взрыв смеха. – Как и то, что кое-какие другие произведения не публикуют.

Его глаза сверкнули, и он стал постепенно переводить разговор в задуманное им русло, так как ему нужно было добиться определенного настроя, иначе слушатели просто подняли бы его на смех.

– Нам всем хотелось бы мира, свободного от социальной несправедливости и моральных установок, которые ставят человека ниже горилл, от которых он произошел.

Пока мало интересующийся разговором хирург Лесли Джон Стивенсон то и дело подавался вперед на своем кресле, чтобы взять с подноса кусочки сыра и канапе. Проголодавшийся гость не останавливался, пока не заметил, что в одиночку съел почти половину закусок. Постоянно следя за своим внешним видом и костюмом, он промокнул полотняной салфеткой уныло опущенные уголки губ, после чего осмотрел себя. На коленях оказалось несколько крошек сыра и хлеба. Он аккуратно собрал с ткани неуместные остатки пищи, переложив в салфетку, которую сложил ровным треугольником и вернул на стол. Отпив вина, он вздохнул, откинулся на спинку кресла, погладил подбородок с ямочкой и прислушался.