Текст книги "Созвездие FuckUpов"

Женщина отставила в сторону фарфоровую чашечку и удивлённо вскинула тонкие брови.

– Здрасьте! Я хочу заниматься гимнастикой.

– Хорошо. А покажешь, что умеешь?

К этому моменту я готовилась все свои неполные шесть лет!

Тут же были продемонстрированы разученные из телека элементы.

– Ого! Ты не занималась разве нигде до этого?

– Нет. Сама дома.

– Молодец. Приводи маму, запишем тебя в мою группу. Как раз я набираю новеньких.

Чёрт! А это-то я не продумала.

Как сказать матери о несанкционированном побеге?

Провал был так близок.

Я вернулась к живописцам. Моего исчезновения никто не заметил.

В голове вертелись думы, а ягодицы опять предчувствовали приближение армейского ремня со звездой. «Меня похвалили и согласились взять в группу спортивной гимнастики! Здесь ни разу не хвалили, ни за один натюрморт, ни за один пейзаж. Ни даже за написанного с натуры кота на подоконнике!»

Всю дорогу до дома я молчала.

Дома тоже молчала.

– Ты не заболела? Квёлая какая-то весь вечер.

– Нет.

Папа включил новости. Там Хоркина боролась на чемпионате за Россию, выделывая что-то нереальное для человеческого тела на брусьях …

– Мам, я хочу заниматься гимнастикой!

– Тебе хватает кружков.

– Брошу художку и фоно.

– Почему? У тебя вроде неплохо получается.

– Нет. Плохо! Очень плохо! А гимнастика хорошо! – лицо покраснело. В нос затекла солёная слеза.

– Окей, завтра сходим, разузнаем, есть ли у нас это.

– Я уже сходила. Меня берут …

– Что??!

Как вы понимаете, пришлось пойти на некоторые жертвы и провести аудиенцию с отцовским ремнём за первый опыт самостоятельности. Но в гимнастику меня определили.

Эпизод 9. Грязные дети и Колобок

Наверное, как у многих детей, с едой у меня дела обстояли не ахти.

Варёное мясо – фу. Макароны – фу. Суп – не царское это дело.

Плюс регулярные странные отравления свежими продуктами до «скорой» и капельниц.

Поэтому для повышения аппетита и улучшения пищеварения мне купили керамический набор посуды с героями сказки «Колобок»: чашку, супницу, тарелки, ложечку и вилку. Набор творил чудеса. Дела сразу пошли в гору. Из супницы с лисичкой сметался даже ненавистный куриный бульон. А количество вызовов «скорой» за месяц сократилось в несколько раз.

Но как-то я вернулась с прогулки раньше времени (отцу приспичило в туалет, поэтому променад оказался коротким) и увидела на кухне нелицеприятную картину: грязные, побирающиеся по квартирам дети сидели на моей любимой части обеденного стола и ели из моего любимого набора мою любимую пюрешку.

Не знаю, что побудило мать на этот поступок – чрезмерная жалость, материнские чувства к чужим детям или просто бытовая глупость. Но простить такое предательство я не смогла.

Мой, мать его, набор!

Ору и крикам не было конца.

Детей отец под шумок выпроводил за дверь, насыпав им вдогонку горсть конфет.

А мне устроили воспитательный сеанс:

– Ты понимаешь, что так себя ведут невоспитанные, избалованные ребята? Ты же не такая. Ты хорошая девочка. Такое поведение некрасиво и непозволительно.

– Да, понимаю, но это МОЙ НАБОР.

– Они бедные, им нечего кушать, неужели тебе жалко поделиться?

– Да не жалко мне ничего, но это МОЙ НАБОР!

– Что с ним могло случиться? Сейчас я отмою, и он так же будет твоим. Никто его у тебя не отнимает. Пусть хоть поедят из красивой посуды, у них очень тяжёлая жизнь, ты должна быть милосердной.

– Мама! А если они заразные?

– Нет, это же просто дети, котёнок! – Это вдвойне было странно слышать от человека с медицинским образованием.

– Я всё понимаю, но есть теперь из него не буду. Можешь им подарить.

Театрально вскинув голову, я встала из-за стола и хлопнула дверью.

Включила громко телевизор и села перед ним на ковре.

По телеку шёл репортаж о семьях, оказавшихся в крайней нищете. Журналистка показывала фотографии из альбомов этих людей, где они ещё счастливые и обеспеченные. Но потом предприятия развалились, зарплату задерживали по полгода или выплачивали произведённым товаром. Эти люди оказались в западне экономического кризиса. Бухгалтеры и экономисты пошли мыть полы в подъездах и торговать сосисками на вокзалах. Их дети, осунувшиеся и голодные, в тряпье, что добрые люди дали, жевали засохшие горбушки хлеба.

Я смотрела и понимала, что дети не виноваты в проблемах страны. Что сама могу в любой момент оказаться на их месте и вместо йогуртов жевать сухие горбушки. Мне стало грустно и страшно.

Я видела всё происходившее в то нестабильное время, но отказывалась воспринимать, что больше половины страны оказались на грани. Не все смогли приспособиться, как мои родители, под перестройку. И дети реально не виноваты. Они просто хотят жить. И кушать.

– Мам, когда они ещё раз придут, отдай им мои лосины и этот свитер – вернулась я на кухню, где родители курили в форточку.

– Какая жалостливая муха тебя вдруг укусила?

– Жалко их. Но набор с колобком всё равно продезинфицируй…

Эпизод 10. У попугаев слабое сердце

С младых ногтей во мне взращивали любовь и заботу к живой природе, запрещали кидать мусор где попало (поэтому сейчас я могу нести обёртку от мороженого два километра до ближайшей урны), запрещали кидаться камнями в озёра с лягушками, запрещали пинать голубей.

Больше всего любовь к живому выразилась в кошках.

Сначала я их от большой любви таскала за хвосты, но получив шрам на пол-лица и едва не лишившись глаза, стала проявлять чувства чуть менее яростно.

Коты были у нас всегда, сколько помню, а потом родители притащили волнистого попугая.

Первого волнистого попугая.

Жил он с нами недолго, и летним солнечным днём вылетел на балкон, где мама вешала бельё, сел ей сначала на голову, а потом просто улетел и даже не обещал вернуться.

Мы потосковали, погоревали и завели второго.

Его судьба оказалась не менее трагичной.

Хотя он успел за свой короткий век даже очаровать американцев, которые приехали решать с матерью вопросы по новым методам лечения наркомании. И даже фото этого попугая вместе с моими, выпрошенными на память, сейчас хранятся в чьих-то пыльных альбомах на другом континенте.

До сих пор не могу простить себе этот провал. Хотя ни моей, ничьей вообще вины тут не было. Неудачное стечение обстоятельств.

Кеша (да, мы были неоригинальны в нейминге попугаев) был выпущен на променад по гостиной. Клетка осталась открытой. Здоровенный чёрный кот Барсик (в нейминге котов тоже) в то время прогуливался после сытного обеда мимо этой клетки, его клонило в сон, и он решил прикорнуть именно в ней.

Кеша, нагулявшись, вернулся в свои хоромы.

Увидел мирно спящего там Барсика.

Маленькое птичье сердечко не выдержало выброса адреналина.

Кеша упал замертво.

Барсик ничего даже не понял.

Боже, как я горевала. Это было первое прямое столкновение со смертью питомца в моей жизни.

И ведь какая глупая дурацкая смерть. Ни кот, ни кто-то из нас не был виновен в этом. И от этого становилось ещё горше. Да, надо было предусмотреть, что у попугаев слабое сердце, и не пустить в клетку кота. Надо было закрыть эту чёртову дверцу. Или проверить хотя бы наличие кота в клетке перед возвращением попугая. Но никто и подумать об этом не мог: что просто увидит и просто так сильно испугается.

Глупая. Глупая кончина попугая со слабеньким сердцем.

Больше животных с коротким циклом жизни мы не заводили.

Эпизод 11. Учитель = божество в халате

Не знаю, как сейчас у детей, в наше время учителя приравнивались к небожителям. Мы не могли допустить и мысли, что они едят, ходят в туалет, выходят замуж, рожают детей и испытывают стандартные людские проблемы.

Моя первая учительница, Екатерина Владимировна, была родной тёткой моего соседа по парте Сашки. И он-то привык её видеть во всём обычном человеческом воплощении тёти Кати, а я нет. Сашка не скрывал своих тёплых чувств к моему светлому образу и даже подарил плюшевую божью коровку. Просто так подарил, без повода.

К светлому же образу Екатерины Владимировны тёплые чувства испытывала я. В школу ходила как на праздник.

Она, 23-летняя девчонка, казалась мне идеальной взрослой женщиной, красивой и статной, серьёзной и самой умной на свете. Её уроки я слушала с открытым ртом, ответственно выполняла все поручения. И, естественно, мечтала стать ею, когда вырасту. Ну после собственной матери.

Екатерина Владимировна открыто симпатизировала мне как самой старательной и прилежной, выделяя на фоне других учеников. Даже собственного племянника Сашки.

И вот, когда нам срочно понадобилось в апреле уехать из города, мать забрала мои документы из школы, договорившись автоматически закрыть мне второй класс. Моя «любимая женщина» была в тот момент на больничном. И я ни в какую не захотела уезжать, с ней не попрощавшись.

Мы заехали в соседний район, вокруг стояли трёхэтажки с незакрывающимися дверями. Около этих трёхэтажек потрёпанного вида мужчины играли в нарды, сидя в трико и шлёпанцах на криво сколоченных лавках. Мы поднялись на последний этаж одного из таких одинаковых домов, утопающего в распустившихся цветах заброшенных яблонь. Дверь нам открыла худощавая заспанная девчонка в коротком халатике, с наспех собранным хвостиком на голове:

– Ой, Катюша, привет! – кинулась она меня обнимать.

По голосу я поняла, что это Екатерина Владимировна. Но не могла поверить своим глазам.

Шаблон в моей голове в тот момент больно трещал по швам.

– Проходите, я чайник вскипятила. Конфетки вкусные эти, угощайся.

Мы сидели на маленькой кухонке с высокими потолками, которая была похожа на футляр.

«Обалдеть! Я сижу в квартире МОЕЙ УЧИТЕЛЬНИЦЫ, вот так, как у себя дома, пью чай и ем её конфеты! Она в халате, с растрёпанными волосами, без макияжа и строгой причёски, такая вся домашняя, такая молодая, такая тёплая и родная…»

– Я буду по тебе скучать! Очень плохо, что вы уезжаете, надеялась тебя выпустить в 5 класс. Самая умненькая у меня. Сашка без тебя страдать будет. Он говорил мне по секрету, что влюблён. Вот мой почтовый адрес. Пиши письма. – Она обняла меня так крепко, что я почувствовала запах её крема для лица.

Мы ещё очень долго прощались, прямо в коридоре, требующем ремонта.

Она просила писать ей и не забывать.

Я писала. И не забывала. Ну первые года два точно.

Глава II. Отрочество

Эпизод 1. «Не ходите, дети, в Африку на болото гулять»

Той же ночью после слёзного прощания с Екатериной Владимировной мы приехали в Пензу, закрыв квартиру и забрав оттуда самое ценное и нужное, по мнению каждого члена семьи. Я – любимые игрушки, коллекцию открыток, блокнот с фломастерами и свой детский фотоальбом. Отец – несколько пар трусов, носков, брюк и рубашек. Мама – наши документы и два чемодана барахла.

Приехали в дом, в котором выросла моя мать с братьями и когда-то родилась я.

Это был типовой одноэтажный дом фабричного посёлка, разделённый с четырёх сторон на отдельные квартиры, к каждой квартире прилагался палисадник сотки на три, кто-то из соседей застроил его на манер коттеджа, у бабушки же там росли овощи, вишни, сливы, а спереди цвели пионы.

Я сидела вместе с младшей двоюродной сестрой на одной из вишен и уплетала только завязывающиеся на цветках плоды (они сладкие, поэтому мы их жрали, не дав созреть). Сидела на вишне и тосковала по нашей квартире, школе и учительнице.

– Катя, ура, приехала! Пойдём на стадион! – за забором стояла девочка Аня, с которой я дружила всякий раз, когда приезжала гостить в Пензу.

Я забежала в дом, схватила два бутерброда с маслом и сахаром, поделилась одним с подружкой, ждущей меня за забором, и через несколько минут мы оказались на стадионе. Обычный районный стадион, вдоль которого с одной стороны текла заболоченная отходами фабрики речка и росли остатки некогда необъятной дубовой рощи, на месте которой построили район. С другой – была замороженная стройка, которая тоже подарила мне массу впечатлений и разодранных коленок.

На стадионе гоняли мяч местные мальчишки, на тот момент я никого из них не знала.

Мы с Аней уселись на то, что осталось от зрительских лавок, наблюдать за «матчем», но это нам быстро наскучило. Особого драйва в игре не наблюдалось, парни больше орали друг на друга и дрались, чем играли в «футбол».

– Слушай, а помнишь, когда ты приезжала в прошлый раз, мы на болото ходили, где еще Зорины живут? – вдруг предложила Аня – Там сейчас кувшинки распустились.

– Пойдём посмотрим.

Я всегда была лёгкая на подъём и жадная до приключений, люди этим пользовались, заманивая меня на весьма странные и опасные мероприятия.

Та самая заболоченная речка была длинной и огибала весь «Маяк» (сродни Неве в Питере), поэтому мы прошли на другой конец района, где она образовывала заводь, совсем поросшую тиной. Там под дубами стояли в ряды туалеты, те самые архаичные, с дыркой в полу. А за туалетами сохранились деревянные подгнившие мостки. Когда болото ещё было речкой, жительницы полоскали с этих мостков бельё.

На болоте действительно было много кувшинок. Такие яркие, красивые, манящие.

Но дотянуться и сорвать хоть одну оказалось непосильной задачей.

Я, проявив смекалку, легла животом на мостки, дабы достать рукой хоть до какого-нибудь цветка. Когда тебе восемь, это становится делом принципа.

Но мостки, видавшие многое на своём веку, решили рухнуть именно под моим тощим тельцем.

Я оказалась в воде и тине.

Плавать не умела совсем (и не умею до сих пор, страх глубины именно в тот день укоренился во мне на веки вечныя).

Аня завизжала и исчезла в неизвестном направлении, как рассказала потом, побежала за взрослыми.

Что ж, к тому моменту я уже привыкла оставаться одна в наиболее критических ситуациях.

Ногой пыталась нащупать дно, но оно не нащупывалось. Руки хватались за остатки мостков, но они рушились и уходили в тину при попытке на них опереться.

Находиться на поверхности становилось всё сложнее. И, как назло, в округе не было ни души.

Грязная вонючая вода заливалась в нос и уши.

Тут мой взгляд упал на корни дуба, уходившие в болото. Расстояние до них было небольшое, но длины моих детских ручонок не хватало.

Совладав с паникой, я сделала резкое движение в сторону этих корней и смогла схватиться.

Пара рывков. И я уже на берегу. Вся мокрая и зелёная от ряски. Руки тряслись, ноги тоже.

Идти домой в таком виде было страшно.

Родители уехали в Самару решать рабочие вопросы, а на бабушке, строгой и набожной, мои манипулятивные приёмы не прокатывали. Деда боялась ещё сильнее.

Выбора не было.

Как овца на заклание, я брела в одном сандалике к палисаднику с вишнями и божилась, что больше никогда в жизни не послушаюсь предательниц-подружек и не полезу в опасные места.

Бабушка хваталась за сердце и капала в чай валокордин.

Дед пригрозил рассказать всё матери и что не покатает на мотоцикле, как до этого обещал.

До матери эта информация дошла только лет семь спустя. И на мотоцикле я покаталась.

Эпизод 2. Переломы и другие забавы

С переездом в мою жизнь пришло отсутствие тотального контроля.

Родителей я стала видеть всё реже. Они приезжали на несколько недель и уезжали обратно. Сейчас я понимаю, это были вынужденные меры, но тогда я считала их предателями, бросившими меня на произвол судьбы.

Однако, с другой стороны, была рада внезапно обрушившейся свободе.

Район был тихий, все свои, половина родни и те, кто ещё помнил мелкой мою мать.

Поэтому для бабушки основным критерием было, чтобы я вернулась домой к ужину и желательно живая. С выполнением последнего требования сразу возникли проблемы.

Во мне набирала обороты общительность и «мальчуковость».

Я перезнакомилась со всеми детьми, организовала «свою» группировку и начала исследовать запретные места «Маяка». Нами были покорены все «заброшки», сгоревшие дома соседей, мусорные свалки, советские лагеря и долгострои.

Первым покорился заброшенный завод.

Он уже был исследован до нас, и мы просто влезли в разбитую другими часть окна. Гуляли по перекрытиям, кидались друг в друга обломками арматуры, пока не услышали странные завывания. Возможно, это был бездомный. Возможно, собака. Возможно, другая компания ребят. Но вылетели через осколок здоровенного стекла мы в считаные секунды, даже не поранившись.

Следующим заданием было покорить дом погорельцев, что стоял за высоким забором и огород которых выходил прямиком к речке. Люди там после пожара не жили. Среди детей ходили легенды, что кто-то погиб. Естественно, это были лишь легенды. Но жути добавляло, и нам нравилось в них верить.

Залезать через высокий и гладкий забор, когда ты ростом метр тридцать, оказалось непросто. Зато не заметили, как его перемахнули на обратном пути, когда нам опять послышались какие-то звуки преисподней.

Каждый вечер я возвращалась к ужину с новыми шрамами и новыми дырами на одежде.

Бабушка штопала дыры, мазала коленки и локти зелёнкой, бубня под нос, что я вся в мать, такая же бедовая.

А потом ещё дед научил кататься на велосипеде. И шрамы не успевали заживать.

Мне хотелось выпендриться перед мальчишками красивыми приёмами, прокатиться без рук, на одном колесе и т. д., а также поучаствовать в соревнованиях.

Одно из таких соревнований закончилось для меня в травмпункте.

Заезд был на короткое расстояние и на скорость, надо было доехать до ворот садика, резко развернуться и быстрее всех пересечь линию старта. Зрителей собралось человек 30, я не могла себе позволить опрофаниться.

Мой «Школьник» стоял наготове перед криво нарисованной мелком линией.

На старт.

Внимание.

Марш!

Я неистово крутила педали, словно убегала от стада кабанов, вот они зеленые ворота детсада, все замерли и смотрят на меня. Даже Женёк смотрит. Скандируют моё имя! Сейчас я им всем покажу. Так, резкий разворот…

«Школьник» накренился слишком сильно и, как ретивый конь, сбросил свою наездницу, накрыв её сверху металлическим туловищем.

Шок. Пелена в глазах.

Ребята подняли с меня велосипед, а потом меня.

Я смотрела на свой большой палец левой руки.

Он был такой смешной и похож на букву «Г».

Так не должно быть. Вправила на место.

– Тебе не больно?

– Норм, жить буду.

Женька, тот самый сосед из дома напротив, который мне приглянулся, уже 14-летний на тот момент парень, приволок меня и позвонил в нашу дверь.

Дверь открыла бабушка.

– Ба, я с велика упала и, кажется, палец сломала.

– Ой, ладно врать то. Целый палец. До свадьбы заживёт.

Она почему-то считала, что все дети симулируют болезни, поэтому отправляла мою мать с горячкой в школу и была уверена, что я тоже решила приврать для привлечения внимания.

После ужина начало болеть сильнее и опухать.

Мне было резко сказано, что это просто ушиб и чтобы ложилась спать.

Ночью боль достигла пика. Я лежала и тихонечко подвывала.

Палец синел.

Из своей комнаты вышел брат матери, мой дядя Серёжа.

Он подошёл ко мне, осмотрел травмированное место, ругнулся матом, велел одеться и повёз на мотоцикле в травмпункт.

Там решили, что он мой отец, и отругали за то, что надо было раньше.

Сломали мне снова палец, снова его вправили и наложили гипс.

И целый месяц я изображала из себя прилежного ребёнка, пока не сломала на стройке руку.

Эпизод 3. Самый крутой шалаш и порнуха

К концу лета я сдружилась со всеми пацанами района, с одной стороны, благодаря моему двоюродному брату, с другой – благодаря внезапно открывшимся талантам пацанки.

Они даже удостаивали меня чести сыграть с ними на стадионе, что вообще являлось нонсенсом, если у тебя потихоньку росла грудь и ты хоть иногда носила юбки. Также одним из секретных «мальчишеских» занятий было лазать по кустам возле пляжа, искать использованные презервативы и шприцы (нет, не торопитесь обниматься с унитазом), мы их не трогали.

Выглядело это примерно так:

– О! Пацаны, смотрите, тут кто-то занимался «этим»! Ха-ха!

Потом все собирались над «объектом» и бурно обсуждали возможные подробности предшествующих событий.

Основным маркером крутости служило умение строить шалаши.

Верх мастерства – на деревьях.

И несмотря на наличие весьма криворукого отца, устраивавшего драматические сцены из прибивания гвоздя под ковёр, я демонстрировала неплохие способности строителя. Первый шалаш был сооружён на одной из бабушкиных слив. Из притащенных с участка погорельцев уцелевших досок. Молоток и гвозди дал дедушка под возмущённые вопли своей супруги.

Моё сооружение оценили все. И, естественно, выстроилась очередь в нём посидеть. Но бабушка недвусмысленно дала понять, что с шалашом на сливе она ещё может мириться, но с толпой детей в палисаднике – уж увольте.

Поэтому я натаскала ещё досок и построила второй около речки.

И он стал «секретной базой» нашей ОПГ.

Что мы там делали?

Давайте я сначала расскажу вам про своё половое воспитание.

Семья у нас была нестандартная, прогрессивная, поэтому о сексе я узнала в шесть.

Просто передо мной открыли анатомию на нужных страницах, где мочеполовая система и всё максимально подробно рассказали, про созревание, возбуждение, коитус, зачатие, развитие плода и роды. Вопросы все отпали мгновенно. И я продолжила дальше с этим жить.

Сказалось оно на мне только положительно, хотя бы потому, что несла я секспросвет дальше в массы, дабы глупые дети не узнали об этом превратно и в подворотне.

Так вот что мы делали на «секретной базе».

А что могут делать дети 9–11 лет на своей «секретной базе»? Естественно, рассматривали порнографические журналы, нагло стыренные у отцов, читали вслух статейки газет а-ля «Спид-инфо» (обязательно с выражением и озвучиванием всех ролей), рассказывали выдуманные страшные и пошлые истории.

И особой популярностью пользовались мои авторские лекции.

На них стекались жадные до знаний юнцы со всех концов района. В шалаш у речки выстраивалась очередь. И мы начали впускать строго по входным билетам, которыми служили жевательные конфеты, мороженое «Молочное», тархун и чипсы.

Бизнес начал процветать. Я купалась во вкусняшках и копила свои карманные на новый велосипед. Попутно еще приторговывая цветами и сдавая тару, тайно вынесенную из-под крыльца.

Всё было распрекрасно, пока в дуб у речки не ударила молния и не спалила дуб с шалашом вместе к чертям собачьим.

Когда с утра, после ночной грозы, мы вернулись на блат-хату, нашему взору предстало пепелище.

Идеальное место, которое мы собирали по крупицам, было уничтожено и восстановлению не подлежало. Надо было по сути искать новую локацию и строить новый шалаш.

Но приближалось 1 сентября.

Эпизод 4. Страх и одиночество третьего класса

Фотография. 9х12.

Без всяких подписей. Красуется до сих пор в альбоме.

На ней я в бордовом сарафане и ужасных неподходящих под него туфлях с квадратными носами и зелёной окантовкой. Моя пензенская бабушка не шарила за стиль.

В этом нелепейшем наряде я прислонилась к берёзке, выпятив наружу свой зарождающийся сколиоз. Во взгляде выражена вся вселенская печаль и боль. Под глазами отёки от долгого рёва.

1 сентября.

Родители не приехали.

Точнее, уехали они ещё в июле и там (в Самаре) якобы встретили бывшего однокурсника отца, который к тому времени открыл судоходную компанию по транспортировке грузов и пригласил отца вернуться на флот. Да, отец мой был моряком фиг знает в каком поколении моряков. До того, как началась перестройка. Когда все суда остались ржаветь никому не нужными, пока их не начали выкупать за копейки такие вот предприимчивые бизнесмены, как этот отцовский однокурсник.

Родители не приехали.

Только прислали открытку, деньги и письмо, где писали, что они на каких-то там «Гальянах» развозят грузы по большим и малым рекам нашей великой страны. И что приедут не раньше октября (чуть позже пришло письмо, что не раньше ноября).

1 сентября.

Берёзка перед школой, и я со вселенской тоской в отёкших глазах.

Новая школа. Незнакомые дети.

Ещё эти ужасные туфли с ужасной зелёной окантовкой.

Я зашла в помещение, которое явно недавно покрасили. Глубже вдохнула этот аромат.

– Какой класс? – спросила пожилая дама на входе.

– 3 «А» – пробубнила я сквозь заложенный нос.

– 23 – й кабинет.

В 23-м кабинете было много зелени, на подоконниках, в кашпо по стенам, в огромных горшках на полу. Дети уже сидели, нарядные и странно довольные. Я молча прошла и села на единственное свободное место возле девочки маленького роста с двумя чересчур объёмными бантами, которые были больше её головы.

В кабинет вошла женщина средних лет в очках с крупными линзами.

– Здравствуйте, мои дорогие! Я так соскучилась за лето!

– Здравствуйте, Ольга Андреевна! – очень бодро и громко заорали хором дети.

– У нас в этом году будет учиться новая девочка, зовут её Катя, она переехала из другого города. Катюша, подойди, пожалуйста.

Я вышла на середину кабинета, жутко стесняясь своих неподходящих по цвету туфель.

И вообще всего стесняясь.

Дети так же хором и бодро меня поприветствовали.

Потом все долго рассказывали, кто как провёл лето.

Я сидела, смотрела на кусочек неба в окне, никого не слушая, скучая по своему бывшему классу и Екатерине Владимировне.

«Блин, новая школа, новый класс, даже Аньки здесь нет, она в параллельном. У них тут наверно уже слаженный коллектив. Я не впишусь. Меня будут ненавидеть, что ворвалась вот так в их дружное пространство. Никто меня не полюбит. И не примут. Даже родители меня ненавидят, бросили, не приехали. Я никому не нужна».

К моему удивлению в перерыве эти странно общительные дети облепили меня и начали допрашивать: где я жила, где училась, почему переехали. Их лояльность и количество вопросов повысились в разы, когда я сказала, что родилась по сути здесь и вот пришло время вернуться на родину. Кто-то начал даже вспоминать, что играл со мной в одной песочнице. Кто-то пригласил к себе после вводного урока.

Честно, я даже не ожидала такого радушного приёма и на какое-то время забыла про своё одиночество.

Эпизод 5. Моя вторая любовь

Второго сентября уже начались полноценные занятия.

Я пришла в школу в более приподнятом настроении. К тому же вчера мне один из братьев матери подарил целых двести рублей на карманные расходы. А это было целое состояние.

Место рядом с невысокой девочкой оказалось занято.

И я подсела к смуглому мальчишке:

– Можно к тебе?

– Падай – немногословно ответил он.

– Я Катя.

– Паша.

И мы продолжили сидеть.

Позднее оказалось, что живёт Паша в новостройках с другой стороны стадиона, буквально в пяти минутах ходьбы от меня. Со школы мы начали возвращаться вместе. И обычно молчали.

А тут он увидел надпись баллончиком «Сектор Газа» на чей-то весь гараж и впервые заговорил:

– О, обожаю эту группу! Слышала их песню про вампира?

– Да, а ещё про утопленницу мне нравится.

– Ого, ты тоже слушаешь Хоя?

Мы до заката проболтали с ним, стоя на стадионе.

Я поняла, что запала.

И впоследствии мои отношения завязывались исключительно на общей любви к року.

Нас так и оставили сидеть за одной партой.

Во второй четверти Ольга Андреевна попросила меня подтянуть Пашу по успеваемости, я сделала вид, что мне это нереально сложно, но, так и быть, согласилась. Мы оставались после уроков и вместо математики обсуждали рок-музыкантов. Но успеваемость Паши всё равно улучшилась.

На день рождения я подарила ему кассету с похабными частушками Хоя. Он пытался скрыть шквал эмоций за вялым и мнущимся «спасибо», но было видно, подарок зашёл.

На новогодней дискотеке он пригласил меня на медляк.

9-летняя я просто таяла в его потных ручонках, схвативших меня неумело за талию.

А после новогодних каникул он сказал:

– Кать, мне пока не до отношений, я к Олегу пересяду.

И пересел к пареньку, который жил с ним в одном подъезде.

А я осталась сидеть с ручкой во рту и потерянным взглядом.

Даже не нашла, что ответить.

Просто сидела и грызла ручку, пока меня не одёрнула воплем учительница истории.

Мне хотелось начать ему доказывать, мол, «ты что, сдурел, какие такие отношения, нам ещё десяти нет», или втащить по голове учебником, или просто выбежать в слезах из класса и перевестись в другую школу.

Но не сказала ничего.

Битый месяц я гуляла исключительно вокруг дома Паши.

Каждый день в школу завивала бигуди.

На обеденные деньги купила розовую помаду «Руби Роуз» и тушь.

Надевала новую куртку и не надевала шапку.

А на 8 Марта получила валентинку с признанием в любви от мальчика Юры.

И поняла, что ещё докажу этому смуглому засранцу.

Эпизод 6. «Виктория»

Весной родители снова уехали ремонтировать новый теплоход, который купил тот самый хозяин судоходной компании, бывший однокурсник отца. Теплоход был стандартной «шестой пятилеткой»[5]5
  Вид сухогрузов по типу «река-море»


[Закрыть] 1965 года выпуска и видел некоторое дерьмо. С 1992 года стоял и гнил в Балаковском судоремонтном заводе. Судно было в удивительно приличном для его возраста состоянии, но требовало некоторых вложений бабла и рабочей силы. Отец принял участие в оживлении советского раритета.

В мае вернулась мать. Одна.

И велела мне собирать чемоданы.

Мы уезжали до сентября кататься по России, работать и жить на борту отремонтированной «Виктории».

Планы облазить с пацанами новые заброшки в окрестностях были разрушены с треском.

Но начинался новый длительный и переворотный этап под названием «флотская жизнь».

У меня перехватило дыхание, когда впервые я поднялась с лодки по трапу на эту металлическую громадину. Ещё раз перехватило дыхание, когда спустились с отцом в машинное отделение. И ещё раз, когда поднялись в рубку[6]6
  Помещение, где находится рулевое управление


[Закрыть] и узнала, что тот самый штурвал, эта круглая деревянная штука, которую все мы привыкли видеть на картинках кораблей, в современных судах давно уже не используется и служит запасным, аварийным.

Мне выделили отдельную каюту, родители жили в соседней. Я разгрузила в металлический шкаф свои игрушки. Выложила на письменный стол кипу книг, заданных по программе на лето, и специальный альбом для зарисовок. Мама предусмотрела, что от увиденных с кормы[7]7
  Задняя часть судна


[Закрыть] закатов и чаек мне снова захочется рисовать.

Около двух недель мы простояли просто на рейде[8]8
  Стоянка судна посередине водоёма на якоре, как правило, в ожидании погрузки/разгрузки или очереди в шлюз


[Закрыть] в самарском затоне, а потом случилось ещё одно для меня потрясение – запустили двигатели, подняли якоря, эта махина сдвинулась с места, развернулась на 180 градусов и пошла в сторону Ростова-на-Дону.

Я ощущала всем телом, как машина ожила.

Вибрация, гул двигателей, шум винтов, разрезающих воду. Это всё было настолько фантастическим для меня, максимум видевшей до этого прогулочные катера.

Ну вот, я плачу на клавиатуру …

На «Виктории» жили пятнадцать человек, из женщин присутствовали только моя мать и повар Ольга, жена электрика. Мужчины отрабатывали 4-часовую вахту по двое человек (штурман и моторист) каждые 12 часов. У моего отца и его помощника вахта всегда была с 4 до 8 и соответственно с 16 до 20. На теплоходе всё происходило чётко, слаженно и по режиму. Сначала это было сложно, заставить себя, например, есть в строго отведённые часы. Но я быстро поняла, что просыпать завтрак не дело, в таком случае ты остаёшься без еды до часу дня. Что заигрываться и опаздывать на ужин тоже не вариант, иначе останешься голодной до следующего утра. А печеньки, припасённые в каюте, закончились раньше, чем я это планировала.