Текст книги "Трое"

Глава вторая

Молодой американке нравился Нат Дикштейн.

Они мотыжили и пололи сорняки бок о бок на пыльном винограднике, обдуваемые легким бризом с Галилейского моря. Дикштейн работал в шортах и сандалиях, сняв рубашку с пренебрежением к солнцу, свойственным лишь городским жителям.

Карен тайком поглядывала на него в перерывах – что она делала частенько, хотя он почти не отдыхал. Тощий – узкие плечи, впалая грудь, узловатые локти и колени, – но крепкий: жилистые мышцы завораживающе перекатывались под смуглой кожей в шрамах. Как всякой чувственной женщине, Карен хотелось прикоснуться к этим шрамам и спросить, откуда они.

Иногда он поднимал голову, ловил ее взгляд, улыбался в ответ, ничуть не смущенный, и продолжал работу. Темные глаза скрывались под очками в дешевой круглой оправе, как у Джона Леннона – среди поколения Карен это считалось модным. Темными были и волосы, слишком короткие на ее вкус. Угловатая улыбка делала его моложе, однако лагерная татуировка на запястье говорила о том, что ему никак не меньше сорока.

Нат прибыл в кибуц[12]12
  К и б у ц – сельскохозяйственная коммуна в Израиле, характеризующаяся общностью имущества и равенством в труде и потреблении.


[Закрыть] летом 1967 года, вскоре после Карен. Она приехала сюда, прихватив дезодоранты и противозачаточные таблетки, в поисках места, где можно жить по заветам хиппи и при этом не «балдеть» круглыми сутками. Его привезли на «Скорой». Она предположила, что его ранили на Шестидневной войне[13]13
  Шестидневная война – война на Ближнем Востоке между Израилем с одной стороны и Египтом, Сирией, Иорданией, Ираком и Алжиром с другой, продолжавшаяся с 5 по 10 июня 1967 года.


[Закрыть]; соседи по кибуцу не отрицали такой возможности.

Карен приняли дружелюбно, но настороженно; Ната Дикштейна встретили, как долгожданного блудного сына. Все столпились вокруг него, хлопоча, кормили супом и утирали слезы при виде его ран.

Если Дикштейн был их сыном, то Эстер, старейший член кибуца – матерью. Карен как-то заметила: «Она похожа на мать Голды Меир»[14]14
  Премьер-министр Израиля с 1969 по 1974 год.


[Закрыть], на что кто-то ответил: «Скорее уж на отца», и все засмеялись. Эстер расхаживала по деревне, опираясь на палку, и раздавала непрошеные советы, большей частью весьма мудрые. Она стояла на страже возле комнаты больного Дикштейна, отгоняя шумную детвору, размахивала палкой и обещала задать всем взбучку, хотя никто ее не боялся. Раненый оправился довольно быстро. Через несколько дней он уже сидел во дворе, чистил овощи для кухни и травил пошлые байки ребятам постарше. Две недели спустя Дикштейн вовсю работал на поле, уступая в сноровке лишь самым молодым.

Его прошлое было туманным, хотя Эстер однажды рассказала Карен историю его прибытия в Израиль в 1948-м, во время войны за независимость.

Для Эстер сорок восьмой год был чуть ли не вчера. В двадцатых годах, до эмиграции в Палестину, она жила в Лондоне и активно участвовала в нескольких леворадикальных течениях, от суфражизма до пацифизма, но память ее уходила еще глубже, в смутные ночные кошмары русских погромов. Она сидела под смоковницей, покрывая лаком стул, сделанный ее же заскорузлыми руками, и неторопливо рассказывала; Дикштейн в ее интерпретации походил на смышленого проказливого мальчишку.

– Ну вот, собралась компания – человек восемь или девять; кто из университета, кто – простые работяги с Ист-Энда. Денег ни у кого не оказалось, иначе они бы все прогуляли, не доезжая до Франции. До Парижа добрались на попутках, там вскочили на товарняк до Марселя. Оттуда чуть ли не большую часть пути до Италии прошли пешком, потом украли немецкую штабную машину, «Мерседес», и доехали до самого мыска «сапога». – Лицо Эстер лучилось улыбкой, и Карен подумала, что та была бы не прочь поучаствовать в приключениях. – Нат уже бывал в Сицилии и вроде как знался с мафией. С войны у них осталась куча оружия, которое пригодилось бы Израилю – но откуда взять деньги? Так он что сделал: уговорил сицилийцев продать арабам целое судно, груженное автоматами, и сообщить евреям место погрузки. Те сразу смекнули, в чем дело, и поддержали идею! Сделка состоялась, сицилийцы получили денежки, а Нат с друзьями выкрал судно вместе с грузом и уплыл на нем в Израиль!

Карен громко рассмеялась; пасущаяся рядом коза неодобрительно покосилась на нее.

– Погоди, это еще не все, – продолжила Эстер. – Кто-то из мальчиков-студентов занимался греблей, один из рабочих оказался докером – но на этом их знания о морских путешествиях и заканчивались. И вот плывут они на судне водоизмещением в пять тысяч тонн бог знает куда… Ладно, надо как-то осваивать навигацию. Начали с азов: у судна есть карты и компас. Нат вычитал в книжке, как завестись, но не нашел, как остановиться. Так они на всех парах ворвались в Хайфу, словно банда шалопаев; кричали, махали, бросали кепки в воздух – и врезались прямо в причал! Конечно, их тут же простили – оружие было буквально на вес золота. С тех пор его и прозвали Пиратом.

Сейчас, в мешковатых шортах и простеньких очках, он мало похож на пирата, подумала Карен, и все же хорош собой. Как бы его соблазнить? Она явно ему нравится и не раз давала понять, что не против; однако он не спешил этим воспользоваться. Может, она для него слишком молода и невинна? Или он вообще не интересуется женщинами…

Его голос внезапно прервал поток мыслей:

– Пожалуй, на сегодня хватит.

Она взглянула на солнце – да, пора домой.

– Ты сделал вдвое больше меня!

– Сила привычки. Я ведь здесь уже лет двадцать с перерывами – тело помнит нагрузку.

Они возвращались в деревню; небо над ними играло пурпурно-желтыми красками.

– А чем ты занимаешься в перерывах?

– Да так, по мелочи… Отравляю колодцы, похищаю христианских младенцев.

Карен засмеялась.

– Ну и как тебе тут по сравнению с Калифорнией?

– Здесь чудесно, – ответила она. – Хотя до настоящего равноправия женщин еще далеко; предстоит немало работы.

– Об этом сейчас много говорят.

– Ты-то больше помалкиваешь.

– Знаешь, по-моему, лучше самим отвоевать свободу, чем получить ее на блюдечке.

– Звучит как оправдание, чтобы ничего не делать, – заметила Карен.

Дикштейн рассмеялся.

– Я собираюсь почитать Мотти.

– А можно мне с тобой?

– Почему бы нет. – Он взглянул на часы. – У нас как раз есть время ополоснуться. Приходи через пять минут.

Они разошлись, и Карен отправилась в душевые. Кибуц – лучшее место для сироты, подумала она, снимая одежду. Оба родителя Мотти погибли – отец подорвался в атаке на Голанских высотах в последней войне, а мать убили годом раньше в перестрелке с фидаями; оба были близкими друзьями Дикштейна. Конечно, для ребенка это трагедия, но все-таки он спит в той же постели, ест за тем же столом, и главное, вокруг сотня любящих взрослых, готовых о нем заботиться. Мальчика не скинули на стареющую бабушку, или равнодушную тетку, или, что хуже всего, в приют. А еще у него есть Нат.

Смыв пыль, Карен переоделась в чистое и пошла в комнату Дикштейна. Мотти уже сидел у него на коленях, посасывая палец и слушая «Остров сокровищ» на иврите. Прежде Карен ни разу не слышала, чтобы на иврите разговаривали с акцентом кокни. Сейчас его речь звучала еще более странно, поскольку Нат читал за разных персонажей: то высоким голосом за Джима, то утробным рыком за Джона Сильвера, то полушепотом за Бена Ганна. Карен наблюдала за ними в желтом свете электрической лампы: Дикштейн больше смахивал на мальчишку, а Мотти – на взрослого.

Закончив главу, они проводили Мотти в спальню, поцеловали на ночь и перешли в столовую. «Если мы и дальше будем повсюду ходить вместе, люди решат, что мы уже любовники», – подумала Карен.

После ужина Эстер рассказала анекдот, блестя глазами, словно молодая девушка.

– Когда я впервые приехала в Иерусалим, в ходу была поговорка: если у тебя есть пуховая подушка, можно купить дом.

Дикштейн с готовностью заглотил наживку.

– Как так?

– Смотри: за хорошую подушку можно выручить фунт. С этими деньгами ты вступаешь в кредитный кооператив и берешь взаймы десять фунтов. Дальше находишь небольшой клочок земли. Хозяин участка примет твои десять фунтов в качестве задатка, а на остальное выпишет вексель – вот ты уже и землевладелец! Теперь идешь к застройщику и говоришь: «Постройте дом на моем участке. Мне ничего не надо – только выделите скромную квартирку для моей семьи».

Все рассмеялись, и вдруг Нат обернулся. Карен проследила за ним взглядом: в дверях стоял незнакомый коренастый мужчина лет сорока с мясистым грубым лицом. Нат встал и подошел к нему.

– Не забивай себе голову, деточка, – тихо сказала Эстер. – Он никогда не женится.

Карен взглянула на нее и вновь обернулась к двери, но там уже никого не было. Несколько мгновений спустя послышался звук отъезжающей машины. Эстер положила большую, грубую ладонь на нежную руку девушки и сжала.

Свет фар черного «Ситроена» рассекал непроглядную темноту. На заднем сиденье устроились Нат Дикштейн и Пьер Борг. Телохранитель Борга вел машину; рядом с ним лежал пистолет.

Дикштейну никогда не удавалось увидеть себя со стороны, таким, каким его видели другие: компетентным, даже блестящим агентом, способным выжить в любой ситуации. Позднее, когда ему придется напрячь все силы, лавируя в лабиринте ситуаций и сражаясь с людьми и обстоятельствами, для страха не останется места; но сейчас, когда Борг еще только собирался ввести его в курс дела, не было ни планов, ни прогнозов, ни данных для анализа. Он понимал лишь одно: придется забыть о покое, о солнце, о простой работе на свежем воздухе; его ожидали страшный риск, реальная опасность, ложь, боль, кровавая резня и, возможно, даже смерть. Нат сидел нахохлившись в углу машины, плотно скрестив руки на груди, поглядывая на тускло освещенное лицо Борга и ощущая отвратительную пустоту в желудке от страха перед неизвестностью.

В слабом, неверном свете Борг походил на великана из сказки. У него были грубые черты лица: толстые губы, широкие скулы и глаза навыкате под густыми нависшими бровями. Еще в детстве его считали уродливым – таким он и вырос. Когда Борг нервничал, как сейчас, то постоянно трогал себя за лицо: прикрывал рот, потирал нос, почесывал лоб в бессознательной попытке скрыть свою неприглядность. Как-то в расслабленной обстановке Дикштейн спросил его:

– Почему ты вечно на всех орешь?

– Потому что рожи у них больно смазливые, – ответил Борг.

Они всегда затруднялись в выборе языка общения. Борг был франкоканадцем и на иврите не говорил. Дикштейн отлично знал иврит, но по-французски объяснялся весьма посредственно. Как правило, останавливались на английском.

Дикштейн работал на Борга уже десять лет, но до сих пор относился к нему неприязненно. Он понимал его тревожную натуру и уважал за профессионализм и маниакальную преданность израильской разведке, но, с точки зрения Дикштейна, для нормальных человеческих отношений требовалось нечто большее. У Борга всегда находились веские причины лгать ему, однако от этого ложь не становилась менее противной.

Дикштейн отыгрывался той же монетой: не говорил, куда направляется, или врал; будучи на задании, никогда не выходил на связь по расписанию – просто звонил или посылал сообщения с безапелляционными требованиями. Иногда он даже скрывал от Борга часть плана или весь план действий, что лишало последнего возможности вмешиваться и навязывать свои схемы. Кроме того, так безопаснее – Борг мог посчитать необходимым передать какую-то информацию политикам, а от тех она просочилась бы к противнику. Дикштейн знал, что он в выигрышном положении – Борг был обязан ему своей успешной карьерой, – и выжимал из этого максимум возможностей.

«Ситроен» с рычанием пронесся через опустевший арабский город Назарет – видимо, наступил комендантский час – и вновь нырнул в темноту, устремляясь в сторону Тель-Авива. Борг закурил тонкую сигару и начал разговор:

– После Шестидневной войны один из умников в Министерстве обороны написал доклад под названием «Неизбежный крах Израиля». Аргументы его были таковы: во время войны за независимость Израиль покупал оружие у Чехословакии. Когда страны соцлагеря перешли на сторону арабов, мы обратились к Франции, а позже – к Западной Германии. Как только арабы прослышали об этом, немцы отменили все сделки. Франция наложила эмбарго после Шестидневной войны. Штаты и Великобритания упорно отказываются снабжать нас оружием. Таким образом, наши источники отпадают один за другим.

Предположим, нам удастся восполнить потери, если мы найдем новых поставщиков и создадим свою военную промышленность; но даже тогда Израиль останется позади в гонке вооружений на Ближнем Востоке. Нефтедобывающие страны всегда будут богаче нас. Наши расходы на оборону уже и так давят на госбюджет тяжким грузом, тогда как врагам некуда девать свои миллиарды. У них десять тысяч танков – значит, нам понадобится шесть тысяч; у них двадцать тысяч – нам нужно двенадцать, и так далее. Всего лишь удваивая затраты на вооружение каждый год, они развалят нашу экономику, не сделав ни единого выстрела.

Наконец, в новейшей истории Ближнего Востока прослеживается некий алгоритм краткосрочных войн, повторяющихся раз в десятилетие. Логика данного алгоритма работает против нас. Арабы могут позволить себе проигрывать время от времени, мы – нет: наше первое поражение будет и последним.

Вывод: для того чтобы выжить, нам необходимо вырваться из замкнутого круга, в который нас загнал противник.

Дикштейн кивнул.

– Эта мысль не нова. Стандартный аргумент для лозунга «Мир любой ценой». Наверняка того умника уволили из министерства.

– Ошибаешься – и в том, и в другом. Вот что он говорит дальше: «В следующий раз, когда на нас нападут арабы, мы должны нанести – или иметь возможность нанести – в ответ сокрушительный удар. Нам необходимо ядерное оружие».

Дикштейн замер на секунду, затем протяжно присвистнул. Будучи озвученной, невероятная прежде мысль казалась теперь совершенно очевидной. Да ведь это разом все изменит! Он помолчал, переваривая информацию; в мозгу роились десятки вопросов. Помогут ли американцы? Одобрит ли правительство? Не ответят ли арабы тем же?

– Значит, умник из министерства, говоришь? Наверняка Моше Даян[15]15
  М о ш е Д а я н – израильский военный и государственный деятель. С 1967 по 1974 год – министр обороны Израиля.


[Закрыть].

– Без комментариев, – ответил Борг.

– И что, кабинет министров одобрил?

– Поначалу устроили долгие прения. Кое-кто из представителей старшего поколения возражал: мол, не для того они жизнь положили, чтобы потом сидеть и смотреть, как Ближний Восток сотрут с лица Земли в ядерной катастрофе. А оппозиция привела такой аргумент: если мы раздобудем бомбу, арабы тоже подсуетятся, и баланс сил останется прежним. Как выяснилось, они ошибались.

Борг сунул руку в карман, достал маленькую пластиковую коробочку и передал Дикштейну. Тот включил боковой свет и принялся ее рассматривать. Она была синего цвета, плоская и умещалась на ладони; внутри лежал конверт из плотной светонепроницаемой бумаги.

– Что это?

– В феврале в Каир прибыл некий Фридрих Шульц, физик. По национальности – австриец, работает в Штатах. Судя по всему, отдыхал в Европе; его билет в Каир оплачен египетским правительством.

Я назначил слежку, но он ускользнул от нашего мальчика и на двое суток исчез в Ливийской пустыне. Судя по спутниковым снимкам из ЦРУ, в том районе разворачивается какое-то масштабное строительство. Когда Шульц вернулся, у него в кармане обнаружили вот такую штуку. Это индивидуальный дозиметр; в конверте – кусок обычной фотопленки. Его можно положить в карман, прикрепить к отвороту пиджака или на пояс. Если ты подвергся облучению, при проявке пленка будет частично засвечена. Такие дозиметры носят все, кто работает на атомной станции или посещает ее.

Дикштейн выключил свет и отдал контейнер.

– Иными словами, арабы уже делают атомные бомбы, – тихо сказал он.

– Вот именно! – Борг зачем-то повысил голос.

– Значит, правительство дало добро на изготовление собственной бомбы?

– В принципе да.

– То есть?

– Имеются некоторые сложности практического характера. Сам «часовой механизм», так сказать, довольно прост. Любой, кто может смастерить обычную бомбу, справится и с атомной. Проблема в том, чтобы достать взрывчатое вещество – плутоний. Его можно получить из атомного реактора как побочный продукт выработки. Реактор у нас есть в Димоне, в пустыне Негев. Ты в курсе?

– Да.

– В нашей стране это, похоже, секрет Полишинеля. Однако для извлечения плутония из отработанного топлива необходимо соответствующее оборудование. Мы могли бы построить перерабатывающий завод, но у нас нет своего урана, чтобы прогнать через реактор.

– Погоди-ка, – нахмурился Дикштейн. – Разве мы не используем уран для обычной работы реактора?

– Нам поставляют его из Франции – при условии, что мы возвращаем использованное топливо обратно на переработку, а плутоний они извлекают сами.

– Другие поставщики?

– Навяжут те же условия – это часть договора о нераспространении ядерного оружия.

– Но ведь рабочие на реакторе могут оставить немного отработанного топлива себе – так, чтобы никто не заметил.

– Не могут. Исходя из объема поставляемого урана рассчитывается точное количество плутония на выходе; учитывают все тщательно, поскольку вещество очень дорогое.

– Значит, проблема в том, как раздобыть уран?

– Ага.

– И решение?..

– Ты его украдешь.

Дикштейн посмотрел в окно. Взошла луна и осветила стадо овец, сгрудившееся в углу поля; за ними, опираясь на посох, присматривал пастух-араб – готовый библейский сюжет. Значит, вот оно что: нужно украсть уран для Земли Обетованной. В прошлый раз это было убийство лидера террористов в Дамаске; до того – шантаж богатого араба в Монте-Карло, финансировавшего фидаев.

Пока Борг говорил о политике и ядерных реакторах, Дикштейн слушал с интересом, забыв о себе. Теперь же он вспомнил, что все это касается его напрямую. Вновь нахлынули тошнотворный страх и воспоминания. После смерти отца семья отчаянно бедствовала; когда приходили кредиторы, Ната посылали отвечать: «Мамы нет дома». Те знали, что это ложь, и он это понимал; они смотрели на мальчика со смешанным чувством жалости и презрения, пронзавшим его насквозь.

Он никогда не забудет то ощущение невыносимого унижения… И вот оно вернулось, запульсировало, словно маяк из подсознания: «Натаниэль, пойди-ка укради немножко урана для своей родины».

Матери он всегда отвечал: «Ну почему я должен?»

И сейчас он спросил Борга:

– Если мы все равно собираемся красть, почему бы тогда просто не купить уран, а потом отказаться вернуть на переработку?

– Потому что так все узнают о нашей затее.

– И?

– Экстракция займет несколько месяцев. За это время могут случиться две вещи: во-первых, египтяне ускорят свою программу, во-вторых, на нас надавят американцы и заставят отказаться от идеи атомного оружия.

– А… – Это ухудшало положение. – Значит, украсть надо так, чтобы никто на нас не подумал.

– Даже больше того. – Голос Борга был резким и хриплым. – Никто не должен догадаться, что это кража. Все должно выглядеть как недоразумение. Владельцы и прочие международные организации будут настолько обескуражены пропажей, что сочтут нужным ее замять. А когда обнаружат правду, будет поздно – они сами себя скомпрометируют замалчиванием.

– Рано или поздно все откроется.

– Но сперва мы получим бомбу.

Они ехали вдоль побережья; справа в лунном свете поблескивало Средиземное море. Дикштейн заговорил и с удивлением отметил нотки усталой покорности в своем голосе:

– О каком объеме идет речь?

– На двенадцать бомб понадобится около сотни тонн желтого кека – урановой руды.

– Значит, незаметно положить в карман не удастся. – Дикштейн нахмурился. – И сколько она стоит?

– Около миллиона долларов.

– Думаешь, они вот так просто возьмут и замнут скандал?

– Если все сделать по уму.

– Но как?

– А это уже твоя работа, Пират.

– Боюсь, задача невыполнима.

– А надо выполнить. Я уже сказал премьер-министру, что мы справимся. Нат, моя карьера висит на волоске.

– Да пошел ты к черту со своей карьерой!

Борг нервно закурил еще одну сигару. Дикштейн приоткрыл окно, чтобы проветрить. Внезапная вспышка злости не имела отношения к неуклюжей попытке Борга воззвать к его чувствам – Пьер никогда не отличался способностью к эмпатии. На самом деле из колеи его выбили неожиданно возникшие в голове картины ядерных облаков над Иерусалимом и Каиром; хлопковые поля у берегов Нила и виноградники возле Галилейского моря, выжженные радиоактивными осадками; весь Ближний Восток, превращенный в мертвую пустыню; поколения генетических уродов…

– И все же мирное урегулирование было бы лучшим выходом.

Борг пожал плечами.

– Вот уж не знаю. Я в политику не лезу.

– Ага, конечно!

– Слушай, раз у них уже есть бомба, что нам остается? – вздохнул Борг.

– Если б все было так просто, мы бы созвали пресс-конференцию, объявили, что египтяне изготавливают бомбу, – и пусть мировое сообщество их останавливает. Мне кажется, наши в любом случае хотят ее заполучить, а все остальное – лишь повод.

– А если они правы? Сколько можно воевать? Однажды мы проиграем.

– Надо заключить мир.

Борг фыркнул.

– Ты такой наивный, это что-то!

– Мы могли бы в чем-то уступить: оккупированные территории, Закон о возвращении[16]16
  Закон о возвращении – закон, провозглашающий право каждого еврея репатриироваться в Израиль; принят Кнессетом в 1950 году. Как следствие, палестинские беженцы не имели права на возвращение.


[Закрыть], равные права для арабов в Израиле…

– У арабов и так равные права.

Дикштейн невесело усмехнулся.

– Ты такой наивный, это что-то!

– Послушай! – Усилием воли Борг взял себя в руки. Дикштейн понимал его чувства, разделяемые многими израильтянами: они считали, что, если подобные либеральные идеи распространятся в обществе, это будет начало конца – уступка последует за уступкой, пока всю землю не подадут арабам на тарелочке; такая перспектива больно била по национальному самосознанию. – Послушай, – повторил он. – Может, нам и стоило бы продать право первородства за чечевичную похлебку, но в реальности граждане нашей страны не станут голосовать за «мир любой ценой». Да ты и сам в глубине души понимаешь, что арабам мир тоже не особо нужен. Нам все равно придется с ними воевать; а раз так, то мы должны победить – а для этого нам нужен уран.

– Вот что меня в тебе особенно бесит – ты почти всегда прав, – сказал Дикштейн.

Борг опустил стекло и выбросил окурок, рассыпавший искры, словно маленькая шутиха. Впереди виднелись огни Тель-Авива: они почти приехали.

– Знаешь, обычно мне не приходится спорить с агентами о политике, – сказал Борг. – Они просто выполняют приказы, как и подобает.

– Не верю, – ответил Дикштейн. – Мы нация идеалистов.

– Возможно.

– Был у меня один знакомый, звали его Вольфганг. Он тоже любил повторять: «Я всего лишь выполняю приказ», а потом ломал мне ногу.

– Да, ты рассказывал.

Когда предприятие нанимает бухгалтера, тот первым делом говорит, что у него слишком много работы по распределению финансовых ресурсов компании, а для ведения учета нужно нанять младшего бухгалтера. Нечто подобное происходит и у тайных агентов. Государство создает службу разведки с целью выяснить, сколько танков у соседа и где он их прячет; но не успеете вы произнести «МИ-5», как они заявят, что слишком заняты слежкой за подрывными элементами на родине, поэтому для нужд военной разведки требуется отдельное подразделение.

Так было и в Египте в 1955 году. Недавно созданную спецслужбу разделили на два управления: военная разведка занималась подсчетом израильских танков, а Департамент общих расследований снимал все сливки.

Во главе обоих подразделений стоял руководитель службы общей разведки – видимо, чтобы еще больше все запутать; формально он подчинялся непосредственно министру внутренних дел. Однако контролировать разведку непременно пытается и глава государства. На то есть две причины. Во-первых, агенты постоянно разрабатывают совершенно безумные проекты убийств, шантажа или захвата территории; если их воплотить в жизнь, может выйти ужасный скандал, так что президенты и премьер-министры считают необходимым лично присматривать за этими инстанциями. Во-вторых, служба разведки – источник власти, особенно в странах с нестабильной обстановкой, а глава государства всегда стремится прибрать эту власть к рукам.

Таким образом, на практике руководитель службы общей разведки в Каире подчинялся либо президенту, либо его довереннному лицу.

Каваш – тот самый араб, который допрашивал Тофика и передал дозиметр Пьеру Боргу, – работал в Департаменте общих расследований, более светской части системы. Он был человеком умным и целостным, но при этом глубоко религиозным. Его крепкая вера, доходящая порой до мистицизма, порождала самые невероятные убеждения. Он принадлежал к той ветви христианства, которая считала, что возвращение евреев в Землю Обетованную предписано Библией и является предвестием конца света. Следовательно, препятствовать возвращению значило совершить грех, а способствовать – богоугодное дело. Именно поэтому Каваш стал двойным агентом.

Работа заменяла ему все. Следуя своей вере, Кавашу мало-помалу пришлось свести на нет общение с друзьями, соседями и даже – за некоторым исключением – с семьей. Из личных амбиций осталось лишь желание попасть в рай после смерти. Он вел аскетический образ жизни; единственным земным удовольствием для него стало интеллектуальное превосходство над противником. Каваш во многом походил на Пьера Борга, кроме одного: он был счастливым человеком.

Однако сейчас его тоже беспокоило дело профессора Шульца: пока что в этой игре он терял очки. Проблема заключалась в том, что проект «Каттара» вел Департамент военной разведки. Наконец, после длительного поста и медитации, бессонной ночью Каваш разработал план внедрения.

В Главном управлении разведслужбы, координировавшем оба департамента, работал его троюродный брат Ассам. Каваш был младше его, но отличался куда большей хитростью и сообразительностью.

Жарким днем братья сидели в задней комнате маленькой грязной кофейни на улице Шерифа Паши, пили тепловатый лаймовый кордиал и отгоняли мух, выпуская клубы табачного дыма. Они походили на друг друга – в одинаковых легких костюмах, с тонкими усиками а-ля Насер[17]17
  Г а м а л ь А б д е л ь Н а с е р – второй президент Египта (1954–1970).


[Закрыть]. С помощью Ассама Каваш намеревался разузнать о Каттаре; для этого он продумал убедительную стратегию поведения, на которую тот должен купиться. Однако дело следовало вести очень тонко и деликатно. Внешне Каваш сохранял обычное хладнокровие, ничем не выдавая внутреннего волнения.

Для начала он выбрал тактику прямолинейности:

– Брат мой, ты знаешь, что происходит в Каттаре?

Красивое лицо Ассама приняло скрытное выражение.

– Если ты не в курсе, я ничем не могу помочь.

Каваш покачал головой.

– Никто и не требует от тебя раскрытия секретов; к тому же я и сам догадываюсь, о чем речь, – солгал он. – Проблема в другом: мне не нравится, что дело ведет Мараджи.

– Почему?

– Я беспокоюсь о твоей карьере.

– Мне нечего волноваться…

– А стоило бы. Имей в виду – Мараджи метит на твое место.

Хозяин кофейни принес блюдо олив и две питы. Каваш молча наблюдал за выражением лица Ассама: от природы закомплексованный, тот явно заглотил наживку.

– Я так понимаю, Мараджи отчитывается непосредственно перед министром?

– У меня есть доступ ко всем документам, – возразил Ассам, оправдываясь.

– Ну, мало ли что он там может шепнуть на личной аудиенции. Сейчас у него очень сильная позиция.

Ассам нахмурился.

– А ты-то откуда узнал об этом деле?

Каваш прислонился к прохладной бетонной стене.

– Один из людей Мараджи сопровождал кое-кого в Каире и засек «хвоста»: им оказался израильский агент по кличке Тофик. У Мараджи в городе нет своих людей, поэтому запрос телохранителя передали мне.

Ассам презрительно фыркнул.

– Мало того, что допустил за собой слежку, так еще и обратился не по адресу. Ну куда это годится!

– Все можно исправить, брат мой.

– Продолжай, – сказал Ассам, почесывая нос рукой, унизанной перстнями.

– Расскажи своему руководству о Тофике. Объясни, что Мараджи, при всех его несомненных талантах, не умеет подбирать людей, поскольку молод и неопытен – по сравнению с тобой, например. Настаивай на том, чтобы тебя назначили ответственным за кадры на проекте «Каттара», и посади туда своего человека.

Ассам кивнул.

– Понимаю.

Каваш почувствовал вкус успеха. Он наклонился ближе и понизил голос:

– Руководство будет тебе признательно за выявление слабого места в деле повышенной секретности, а ты будешь в курсе всего, чем занимается Мараджи.

– Отличный план; сегодня же поговорю с начальником, – сказал Ассам. – Спасибо тебе, брат.

Оставалось добавить еще одну вещь – самую главную, но нужно выбрать правильный момент. Пожалуй, стоит выждать пару минут. Каваш поднялся и сказал:

– Ты всегда был моим покровителем!

Рука об руку они вышли в зной городских улиц.

– Сразу же займусь поиском нужного человека, – сказал Ассам.

– Ах да, кстати, – протянул Каваш, будто бы внезапно вспомнив незначительную деталь. – У меня есть на примете идеальный кандидат: умный, находчивый, осмотрительный – племянник моей покойной жены.

Ассам подозрительно прищурился.

– Значит, он будет обо всем докладывать тебе?

Каваш сделал оскорбленное лицо.

– Нет, ну если я прошу слишком многого… – Он поднял руки, словно сдаваясь.

– Ладно, – уступил Ассам. – Мы ведь всегда помогали друг другу.

Они дошли до угла; здесь их пути расходились.

Каваш с трудом сдерживал ликование.

– Я пошлю его к тебе; вот увидишь, он надежен.

– Быть по сему, – ответил Ассам.

Пьер Борг познакомился с Дикштейном лет двадцать назад. Тогда, в 1948-м, он посчитал, что парень не годится для этой работы, несмотря на выходку с краденым оружием. Тощий, бледный, нескладный, Нат не внушал доверия. Однако приказ спустили сверху, и Боргу пришлось дать ему шанс. Довольно быстро он понял, что мальчик хоть и невзрачен на вид, зато умен как черт. К тому же Дикштейн обладал странной притягательной силой. Кое-кто из женщин в «Моссаде» сходил от него с ума, чего другие – включая Борга – никак не могли понять. Впрочем, сам Дикштейн не выказывал интереса ни в ту, ни в другую сторону; в его досье значилось: «Личная жизнь отсутствует».

С годами он набрался опыта и уверенности в себе; теперь Борг полагался на него больше, чем на любого другого агента. Будь Дикштейн амбициознее, он легко мог бы занять место своего начальника.

И тем не менее Борг не представлял себе, как Дикштейн выполнит задание. Решение, принятое политиками в ходе дебатов, было очередным идиотским компромиссом, от которых страдают рядовые госслужащие: они согласились на кражу урана только при условии, что об этом никто не узнает, по крайней мере в ближайшие годы. Борг возражал: он стоял за отчаянное, лихое пиратство – и к черту последствия! Большинство в кабинете высказалось за более благоразумный вариант, но претворять его в жизнь пришлось людям Борга.

Среди агентов «Моссада» нашлись бы и другие кандидатуры, способные выполнить задание по заготовленной схеме; например, Майк, глава отдела спецопераций, или даже сам Борг. Однако никому из них, кроме Дикштейна, Борг не мог бы сказать прямо: «Вот тебе задача – иди и реши ее».