Текст книги "Превращение"

Глава 9

Участие в решении постельных проблем Александра никак не отразилось на натуре эззарийца, давшего обет безбрачия. Но я так и не смог избавиться от своих мрачных видений. Мне удавалось сохранять выдержку и самообладание в течение всего дня и видеть более-менее спокойные сны по ночам, но периодически в них вторгались непрошеные гости. Однажды ночью после завершения Дар Хегеда Дурган разбудил меня как раз во время одного из кошмаров.

– Вставай, эззариец!

– Что, принц еще не утомился за день? – Вопрос прозвучал раньше, чем мне удалось окончательно проснуться и прикусить язык. Желание снова заснуть и досмотреть, чем же закончился мой запутанный сон, было сильнее чувства вины.

– Ты нужен не принцу, а мне.

Я сел, как всегда неловко из-за короткой цепи, приковывавшей меня к стене, и попытался стряхнуть с себя остатки сна.

– Что случилось, мастер Дурган?

– Нам доставили десять рабов в качестве уплаты налога, один из них, кажется, нарывается на неприятности. Я подумал, что всем будет лучше, если ты поговоришь с ним.

Я уже достаточно проснулся, чтобы сдержаться и не плюнуть на эти слова склонившегося надо мной толстяка. Были рабы, которые шпионили за другими, которые доносили обо всех словах, сказанных в гневе или расстройстве. Были рабы, которые пороли и клеймили других. Или отнимали у других пищу, думая таким способом выделиться и повысить свой статус. Если бы я не делал скидку на то, что все мы здесь несколько не в своем уме, я давно бы уже кинулся убивать их голыми руками. Сам я жил в установленных для себя самого жестких рамках. И Дурган ошибся, думая, что я стану вдруг его помощником, его союзником в обмен на его расположение. Я должен был твердо объявить об этом.

– Нет, мастер Дурган. Думаю, я не тот, кому следует поручать подобные дела. У меня не получится!

– Тьфу! Это не то, что ты подумал. Этот парень не протянет и нескольких дней, если ты не образумишь его. Пойдем, – Дурган снял с меня наручники и повел к лестнице в подвал. Он сунул мне в руку небольшой фонарик, потом отпер крышку люка и спустил лестницу. Голос его упал до шепота. – Если ты считаешь, что жизнь стоит того, чтобы жить, пусть даже в оковах, тогда иди. Постучишь дважды, когда захочешь выйти.

Я был заинтригован. Если Дурган хотел запереть меня в подвале, ему не было нужды прибегать к таким уловкам. Он мог бросить меня туда в любое время. То, как он поднял меня посреди ночи, говорило о том, что он не желал, чтобы кто-нибудь из его помощников или других рабов знал о его делах. Я поднял фонарь над головой и стал спускаться.

Ему было не больше шестнадцати. Забившись в угол, он дрожал от холода и слабости. Кожа его отливала бронзой, волосы были черными, также как и широко расставленные, немного раскосые глаза, сейчас широко раскрытые от страха и боли. На обнаженной спине виднелись следы кнута, знак креста в круге на его плече еще не зажил.

– Тьенох хавед, – негромко произнес я. Я приветствовал его от всего сердца. Это было особое приветствие. Непонятное постороннему. Но он не был посторонним. Он был копией меня шестнадцать лет назад. Он был эззарийцем.

Вся работа, которую я проделал, чтобы забыть первые дни, полные ужаса, пошла прахом, как только я увидел его. Зеркало Латена, отражающее зло и возвращающее его в самое себя, не смогло бы наделать больше разрушений, чем принесло моему миру появление этого мальчишки. В один миг я ощутил все глубину унижения, когда тебя выставляют на всеобщее обозрение голым, когда другие трогают, обсуждают и издеваются над вещами, к которым они не имеют ни малейшего касательства, все муки Обрядов Балтара, всю боль от разрушения твоей веры, надежды, идеалов, чести. И я вспомнил, как решил скорее умереть, чем жить таким.

– Я хотел бы облегчить твою боль, – произнес я. Пустые, бессмысленные слова. – Но я не могу вернуть тебе то, что было отнято у тебя. Я могу только поделиться с тобой своим опытом, чтобы ты смог жить дальше.

Рядом с ним лежал нетронутый ломоть хлеба и стояла жестянка с водой. Скорее всего, он не ел и не пил уже несколько дней.

Я сел на солому напротив него.

– Ты должен попить. Не жди воды, которая будет чище этой. Ты не получишь ее.

– Гэнед да, – прошептал он, в его словах звучал гнев и отвращение.

– Я знаю, что я нечистый. Я такой с первых дней завоевания. Точно так же, как и ты.

Он отрицательно помотал головой.

– Это не твоя вина. Никогда не думай так. Я знаю, что наши люди говорят о тех из нас, кого захватили. Но нет ничего… ничего… что ты мог бы сделать, чтобы спасти себя.

– Д… должен был сделать.

– Ты сейчас не веришь мне, но ты поймешь, если дашь себе время.

Я хотел бы выплеснуть на него все, заставить его понять, но сейчас это было невозможно. Все, что я мог сделать для него сейчас, это помочь ему пережить момент.

Я закрыл глаза и прижал к груди сжатые в кулаки руки.

– Лис на Сейонн, – я вручал ему высший эззарианский дар – свою дружбу и участие. – Прошу тебя, выслушай, что я скажу. У тебя есть только один выбор: жить или умереть. Пути назад нет, возможности обойти судьбу тоже нет. Я хотел бы, чтобы было иначе. Остается только жить или умереть. Все сводится только к этому. Чему учит нас Вердон в таком случае?

Я ждал его ответа. Он быстро ответит. Желание жить у шестнадцатилетнего велико… даже если жизнь обещает одни только страдания.

– Жить, – он закрыл глаза, и слезы потекли по его обезображенному синяками лицу.

Я обрадовался. Он все еще верил в богов, в их внимание к нему. Возможно, к тому моменту, как он поймет правду, жизнь, даже жизнь в оковах, станет для него привычкой, с которой он не в силах будет расстаться. Я подождал немного, затем сунул ему в руку жестянку.

– Только один глоток, – я забрал у него чашку прежде, чем он осушил ее залпом. – У тебя есть какие-нибудь повреждения, кроме синяков? – Клеймо на его плече вызывало опасения.

Он помотал головой.

– Они сказали, что я буду сидеть тут, пока не умру. Зачем они послали тебя? – В его словах сквозило подозрение.

Он уже начинал учиться тому, что необходимо. Я рассмеялся.

– Дурган позволил мне пойти, потому что ты представляешь ценность, пока ты жив, а не тогда, когда ты умер. Хозяева не любят, когда ценный раб превращается в бесполезного. Если ты будешь отказываться от еды и питья, они заставят тебя силой. Если ты убежишь, они высекут тебя и поставят клеймо на лице, не такое, как у меня, а гораздо больше, и еще отрежут одну ногу. Изуродованный раб тоже может работать. Они не станут убивать тебя, что бы ты ни делал. Они убьют тебя только если совсем покалечат, но до этого дело дойдет не скоро. Дургану все это, в отличие от большинства надсмотрщиков, не нравится, – я напугал мальчика сверх меры, но это было необходимо. – Дурган немного разбирается в эззарийцах, но не следует слишком полагаться на это.

Мне очень хотелось спросить, откуда он. Те несколько эззарийцев, что я встречал на своем пути за все годы рабства, были, как и я, захвачены в первые дни нашего падения. Штурм произошел очень быстро. Мы, те, кто был обучен, делали все, что могли, чтобы дать возможность последним выжившим уйти, но к тому моменту, когда я последний раз свободно вдохнул, все, кого я видел, были мертвы. Где были выжившие? Кто они были? Имена готовы были сорваться с моего языка. Вдруг он сын моих друзей? Воспоминания нахлынули, требуя, чтобы я разделил их с тем, кто мог меня понять. Я хотел знать, что случилось после того, как на моем плече появилось клеймо. Я мечтал утолить свой голод, смешанный со странным волнением, но сумел сдержать себя. Я не имел права потворствовать своим желаниям. Я должен был обучить мальчика жить в новом мире.

– Будь уверен в одном. Дерзийцы не спросят тебя о других, это их не волнует. Мы не стоим того, чтобы за нами охотиться. Тебя схватили случайно. Ты сделал какую-то глупость, и их маги заметили тебя. Я прав?

Он поспешно кивнул.

– На самом деле, заинтересованы в нас только их маги.

– Почему?

– Боятся остаться без работы. Они умеют очень мало. Но производят впечатление знающих. Иногда им что-то удается, но они растеряли все знания о том, что такое мелидда. Они знают, что мы умеем творить волшебство, но не понимают, как это возможно, и не могут повторить. До них не доходит, что мы не рвемся вместо них развлекать дерзийскую знать.

– Я просто пытался попасть домой… Просто возвращался обратно… – Он до крови закусил губу.

– Ты правильно не веришь мне. Не верь никому. Здесь во дворце есть даже рей-киррах, в келидском эмиссаре.

– Рей-киррах? – Он широко раскрыл глаза. Я сильно напугал его. Он и не подозревал, что такое возможно рядом с ним. Так же, как и я.

– Он не узнает тебя. Но будь осторожен. У тебя больше нет защиты. По большому счету, надежнее всего спасаться в одиночку, но я помогу тебе, если смогу. Скажи, что ты хочешь?

Он не отвечал, отвернувшись в сторону. Он с трудом выносил вид такого испорченного существа, каким я был для него, от которого он молча отошел бы еще несколько дней назад. Но потом он снова посмотрел на меня, на клеймо на моем лице, на шрамы на плечах, на еще не до конца сошедшие синяки.

– Ты уже долго… живешь здесь? – Он не смог произнести нужного слова.

– Я раб вот уже шестнадцать лет. С падения Эззарии. Тогда мне было восемнадцать, – шестнадцать лет – вся его жизнь. Ему она, наверняка, казалось вечностью.

– Кем ты был раньше? Ты знал, что такое мелидда?

Я понял, что он хотел сказать. Если у него есть настоящая сила, а у меня ее не было, возможно, он сумеет избежать моей участи.

– Это единственный вопрос о прошлом, на который я отвечу, потому что я оставляю прошлое прошлому. И тебе придется сделать то же самое, – я смотрел ему в глаза, чтобы он понял, что я говорю правду. – Я был Смотрителем.

Он совсем побледнел. Я вложил в его руку кусок хлеба и заставил его поесть. Он съел немного, а потом разом выложил то, что давило на него: он заговорил о настоящем.

– Они пытались заставить меня назвать мое имя, носить их бесстыдные одежды и падать перед ними на колени, как будто они боги. Они велели мне прислуживать за столом. Я должен был прикасаться к их отвратительному мясу и гнилой пище, и мыть им руки их грязной водой.

Конечно, они хотели, чтобы он прислуживал за столом. Он был приятным хорошо сложенным юношей, наивным, невинным. Ненависть заклокотала во мне. Я понадеялся, что рей-киррах не охотится в этот момент, не то он найдет подходящий для себя сосуд во мне.

– Есть еще несколько вещей, которые я должен рассказать тебе о застольных традициях дерзийцев…

Прошло еще полчаса, прежде чем Дурган открыл люк и велел мне выходить. Я пожал дрожащую руку мальчика и сказал:

– Ты переживешь это. Чистота в твоей душе. Ее никто не тронет. Боги увидят в тебе свет, – хотел бы я верить в это.

Когда я начал подниматься по лестнице, мальчик закрыл глаза и прижал сжатые кулаки к груди.

– Лис на Ллир.

– Тьенох хавед, Ллир. Нефаро вид, – произнес я. Спи спокойно.

Я не знал, что делать с Ллиром. Инстинкт требовал, чтобы я отошел в сторону. Одиночество безопаснее, как я сам сказал ему. Тогда ему придется самому усваивать уроки жизни, и чем скорее, тем лучше. Но желание завоевать его расположение и получить ответы на мои вопросы было так велико, что я ощущал его почти физически. Судьба в лице Александра сделала выбор за меня.

На следующий же день я переехал во дворец, чтобы быть под рукой у принца и его людей. Приготовления к его дакраху шли полным ходом, приходилось писать тысячи бумаг: списки знатных гостей, указы, бесконечные письма купцам и поставщикам, друзьям и родственникам.

Только через неделю я снова увидел Ллира. Принц велел мне читать за ужином некую поэму, сочиненную какой-то влюбленной в Александра дамой и посвященную будущему празднику. Когда я закончил чтение плаксивого опуса, принц не приказал мне уйти, поэтому я сел в тени за его подушкой и видел, как эззарианский мальчик начал омывать гостям руки. Глаза его глубоко запали, кожа была почти прозрачной. Мое сердце упало. Он не ест. Он все еще искал способа избежать всех тех вещей, которые мы с рождения считали нечистыми, не убивая при этом себя. По эззарианским верованиям самоубийство было высшей степенью испорченности. Уроки жизни надо было еще усвоить. Он не сможет сделать этого, пока не найдет для себя новую веру, которая поможет ему жить. Ллир с трудом заставил себя прикоснуться к рукам крепкого дерзийского воина. А когда тот протянул руку и потрепал мальчика по коротким волосам, я ощутил отчаяние Ллира, как будто на его месте был я сам. Конечно, я и был… когда-то.

Два дня спустя я сидел в каморке Фендуляра, переписывая список вещей, необходимых для приема двух тысяч гостей, которые должны были съехаться во дворец на шесть коротких теплых недель. В дверь постучала девушка-рабыня.

– Мастер Дурган велел тебе прийти в дом для рабов.

По всем правилам было абсолютно недопустимо оставить данную мне работу и подчиниться приказу нижестоящего лица. Но я ни секунды не колебался. Я догадался, что произошло.

Дурачок не знал, как сделать это быстро и безболезненно. Он воткнул себе в живот тупой нож для бритья. Дурган положил его в самом темном углу комнаты и накрыл одеялом, чтобы унять его предсмертный озноб.

– Дитя, что ты наделал?

Он не ответил, а только отвернулся от меня. Не из-за моей испорченности. Наоборот.

– Гэнад зи, – произнес он. «Уходи». Ему было стыдно.

Я прижал его к себе, чувствуя, как теплая кровь пропитывает мою тунику.

– Я не боюсь стать нечистым, Ллир. Мне просто жаль. Я хочу… – какая разница, что я хочу? Я негромко запел песню смерти, надеясь утешить его.

– Ты действительно был Смотрителем? – прошептал он. Я однажды тоже задавал такой вопрос одному человеку.

– Да.

– Ты можешь посмотреть… внутрь… и сказать мне, что ты видишь?

– Нет необходимости…

– Пожалуйста, я боюсь.

– Хорошо, – я заглянул в его темные, полные боли глаза, но я не стал читать в его душе, прежде чем ответить. – В тебе нет зла, Ллир. Нет испорченности. Ты дитя Вердона и брат Валдиса. Ты будешь жить вечно в светлых лесах.

Он расслабился и закрыл глаза, я подумал, что его уже нет. Но он сонно улыбнулся и произнес:

– Галадон рассказывал мне, что знал одного мальчишку, который стал Смотрителем в семнадцать. Он сказал, что мне никогда не добиться такой мелидды, даже после тысячи лет тренировки.

– Галадон… – Я едва не забыл, где нахожусь, когда услышал это имя. – Мне он ничего такого не говорил. Он всегда заявлял, что я невежественный, невнимательный…

– …невосприимчивый и плохо подготовленный к своему дару, – подхватил он.

Я улыбнулся давно забытым словам.

– Галадон жив…

– Да… – Он захлебнулся выплеснувшейся изо рта кровью, его худенькое тело свела судорога. Я обнял его крепче.

– Ничего, ничего, расслабься.

– …пять сотен…

– Тише, дитя.

– …прячущихся, прячущихся, прячущихся. Холод и чистота… и… Не говори, где. Гирбест укажет путь… – Он умирал, его слова походили на детскую считалочку. – Найди путь, найди путь домой… смотри на гирбеста… он приведет тебя домой… – Он вздохнул и умолк.

«Нефаро вид, Ллир». Спи спокойно.

Ллир успокоился. Я – нет. Дурган пытался заговорить со мной, пока я смывал с туники кровь и, мокрую, натягивал ее обратно на себя. Я не стал его слушать.

– Я должен вернуться к своей работе. Не зови меня больше по подобным делам, мастер Дурган. Не хочу, чтобы принц обнаружил, что я забросил свои обязанности ради какого-то раба-варвара.

Меня придавила невыносимая тяжесть. Я предпочел бы спать, замерзая, в доме для рабов и голыми руками убирать кучи навоза, чем вдаваться в подробности дерзийской жизни. Но недели шли, я все больше погружался в дела. Я не знал жалости к себе, гоня прочь любую мысль, хоть сколько-нибудь связанную с прошлым. Я не позволял себе видеть снов, видения не посещали меня, я не разговаривал ни с кем, кто не был непосредственно связан с моей работой. Я почти забыл ошеломившую меня новость, что существует пятьсот эззарийцев, которые смогли спрятаться где-то, и среди них мой учитель, который воспитывал меня с пяти лет, с того самого дня, когда обнаружилось, что во мне есть мелидда. Мое короткое общение с Ллиром лишний раз доказало мне, что я прав. Надо быть одному, надо забыть прошлое, надо притвориться, что не существует ничего, кроме настоящего, в котором я живу.

Глава 10

Оставалось всего три недели до двенадцатидневного празднования в честь Александра. Ему исполнится двадцать три года. В этом возрасте дерзийские мужчины становились равными своим отцам. Они получали полагающуюся им долю земель и состояния, которая зависела от того, кто была их мать, каким по счету ребенком они были, сколько у них было единокровных братьев. Еще они получали право жениться без разрешения отца. Они могли затевать судебные разбирательства против отцов или сражаться с ними на поле боя без риска быть повешенными за непочтительное отношение к родителю. С ними считались, как и с их отцами, хотя у дерзийского мужчины был только один способ завоевать настоящее уважение окружающих – война.

Но Александр был сыном Императора, и его положение несколько отличалось от обычного. Собственность он получит, он получит столько земель, лошадей и денег, что их хватит на несколько королевств, но у него не будет права жениться по собственному выбору. Решение столь важного вопроса не доверяли наследнику трона. И, конечно, Александр не будет полностью равен своему отцу, хотя его голос будет обличен огромной властью. Если он будет противиться желаниям своего отца, только отец сможет наказать его. Ни у кого больше не будет такого права. И никто не сможет отказаться от подчинения Александру, обойти его и заключить соглашение с Айвоном, как это бывало прежде. Слово принца станет законом Империи.

Каждый дворянин, каждый слуга и каждый раб во дворце принца, и почти во всей Кафарне, участвовали в грандиозных приготовлениях к дакраху. Большая часть всего необходимого была заготовлена прошлой осенью: пока снег не запер горные перевалы, в столицу доставлялись лакомства и разнообразная утварь из самых отдаленных уголков страны. Возы шелков и камчатого полотна, сундуки с позолоченным фарфором, сосуды с редкими винами непрерывно ввозились в город вплоть до наступления зимы. Из Загада доставлялись драгоценные камни, тысячи ароматических свечей и золото в слитках. Повозки были так тяжело нагружены, что оставляли на дорогах глубокие борозды.

Управляющие сбились с ног, пытаясь приготовить все для двух тысяч гостей и оставить при этом хоть что-нибудь для жителей Кафарны и близлежащих деревень, чтобы те не умерли с голоду, когда все продукты попадут на дворцовую кухню. В Кафарну пригоняли целые стада коз, овец, свиней и коров, привозили птицу различных видов, а также корм, необходимый всей этой живности в течение зимы.

Портные и белошвейки трудились над нарядами уже более года. Для Александра шилась мантия, так обильно усыпанная жемчугами, что их хватило бы выкупить из рабства всю Эззарию. Я видел приготовленную для него алмазную гривну, которая могла бы придавить к земле человека менее сильного, чем принц.

И хотя приготовления велись уже год, дворец все еще не был готов. Покои Императора нуждались в покраске и мелком ремонте, комнаты для гостей следовало обновить. И в самом городе требовалось найти место для тех гостей, которые не смогут остановиться в Летнем Дворце Дерзи.

Отовсюду прибывали подарки: драгоценные камни, дорогие безделушки, шкатулки слоновой кости, прекрасно выкованные кинжалы и мечи, луки, отделанные драгоценностями очелья и мужские рубахи, лошади, бойцовые петухи, флаконы духов и экзотические птицы. Принц, продолжавший утверждать, что не верит в магию, заставил меня осматривать все привезенные вещи, на случай, если они заговорены. Он, кажется, проникся ко мне доверием, с тех пор, как я «вылечил» его. Никаких заговоренных предметов я не обнаружил, но, поскольку ничего дурного не происходило, принц был уверен, что я выполняю полезную работу.

Я, как ни старался, не мог забыть о демоне. Келидец уехал из Кафарны, но он должен был вернуться к дакраху. Я убеждал себя не думать о нем (может, на него в горах упадет кусок скалы, или земля вдруг разверзнется и проглотит его), но ничего не помогало. Я был уверен, что мы еще услышим о нем.

Александру словно было мало всех проблем, связанных с дакрахом, он решил еще, что ему необходим новый меч, который он наденет на день помазания. Хотя прибывшие в подарок мечи были богато отделаны и стоили невероятно дорого, ни один из них Александр не нашел достойным руки будущего Императора народа воителей.

– Мой последний меч ковал Демион из Авенхара, – сказал он как-то утром собравшимся у него приятелям. – Он лучший мастер в Империи.

– Почему же не заказать ему еще один меч? – поинтересовался Невари, косоглазый щеголь, который был с принцем и Вейни в день аукциона. У него постоянно было такое выражение лица, словно он вдыхает запах разлагающегося трупа.

Александр следил за тем, как я распаковываю ящик золотых кубков, отделанных аметистами, но дурацкое предложение отвлекло его от этого занятия.

– Ты что, совсем слабоумный, Невари? До праздника осталось три недели, этого едва хватит, чтобы просто выковать меч. Но у него не будет времени приехать сюда, подогнать его по руке да еще вернуться обратно, чтобы закончить работу. И я не смогу поехать к нему примериться к мечу.

– А почему бы тебе не послать ему письмо с почтовой птицей? Я заказывал меч в Загаде и весьма доволен результатами. Мне не пришлось торчать там, пока меч ковали, – он вынул из ножен толстый бронзовый меч, гарда которого была так усыпана камнями и так утяжеляла его, что лучше всего было бы использовать этот меч в качестве дубины.

Александр закатил глаза и кивнул остальным троим молодым людям, покрутив пальцем у виска Невари:

– Да это бабская игрушка, Невари! Как ты получил право заплести свою косу? Твой отец, наверное, нанял комедиантов, чтобы они разыграли для тебя бой? А! Похоже, я угадал!

– Нет, конечно, – возмутился молодой человек, он покраснел так, что его лицо стало одного цвета с его розовой туникой. Остальные прикрыли рты ладонями, чтобы скрыть усмешки.

– Учись у меня, пока можешь. Ни один настоящий воин не станет пользоваться мечом, который не подогнан по его руке и не сбалансирован так, чтобы подходить к его манере боя. Кому нужен меч, волочащийся по земле из-за собственной тяжести?

Бестолковый юный лорд высоко поднял меч, так что свет лампы заиграл на камнях, и, насупив брови, задумчиво уставился на свою игрушку.

– Но ведь он отлично выглядит, разве нет? А ты, Александр, как ты можешь носить с собой такой простой меч? Он у тебя как у солдата. Меч Императора должен быть еще богаче моего.

Но Александр уже не слушал Невари. Он разглядывал свои ножны, брошенные на середину круглого мраморного стола. Потом он резко развернулся.

– Сейонн!

Я прекратил свою работу и поклонился.

– Да, господин!

– Приходило что-нибудь еще от дяди?

– Нет, господин. Только то, из Загада, – это было коротенькое сообщение, в котором выразилось отношение старого воина к идее Александра удалить его с Дар Хегеда.

«Ваше высочество!

Ваше слово закон для меня. Я позабочусь о леди Лидии. Увидимся в Кафарне, когда я закончу свои дела в Авенхаре.

Дмитрий.»

Александру письмо не доставило удовольствия, он не чувствовал себя победителем.

– Мы помиримся, – сказал он самому себе, прослушав письмо. – Мы помиримся.

– Дмитрий уже наверняка в Авенхаре. Он знает все достоинства и недостатки моей руки, и какое оружие я люблю. Кто сможет оценить работу Демиона, как не лучший из воинов, когда-либо державший меч? Ему придется немного задержаться. Но если он поедет обратно дорогой Яббара, он как раз успеет на церемонию.

Мне пришлось тут же сесть за вишневый столик.

«Дмитрий!

Все равно ты уже сердишься на меня, так что хуже не будет, если я снова приведу тебя в возмущение. По крайней мере, оно согреет тебя, когда ты поедешь в Кафарну дорогой Яббара. Мне необходим новый меч на дакрах. Прикажи Демиону бросить все его текущие дела и сковать меч, достойный его Принца, но это должен быть меч воина, а не пустая игрушка. Этот меч должен быть на два меззита длиннее того, что он делал мне в последний раз. (Помнишь, мы обсуждали это с тобой прошлым летом?) И он должен быть также прекрасно заточен и сбалансирован, как предыдущий. Что до эфеса, Демион знает мои вкусы. Я только хочу, чтобы там была гравировка: дерзийский лев и сокол нашего Дома. Я верю, что ты сумеешь проследить за всем и вернуться сюда с мечом до начала дакраха. Пошли мне весточку, чтобы я был уверен, что ты выполнишь мое поручение.

Сандер.»

Принц велел мне отправить письмо с птицей. Следующие четыре дня он взволнованно ожидал ответа.

«Ваше высочество!

Ваш меч будет сделан. Леди Лидия уже в пути. Через три недели я буду в Кафарне.

Дмитрий.»

Александр покивал головой.

– Полагаю, пора готовиться к порке, ликай, – произнес он. Потом с неожиданной грустью добавил: – Ну почему ты такой болван?

Ликай. Это многое объясняло в их отношениях. Ликаем дерзийцы называли наставника в боевых искусствах, который обучал юношу военному делу. Ликай очень редко избирался из числа родственников, но это можно было понять. Айвон не допустил бы, чтобы его сына учил кто-то со стороны. Интереснее было то, что они после этого не превратились в смертельных врагов. Ведь хороший ликай был суровым учителем, а я был уверен, что Дмитрий – один из лучших. Размышления об учителях и учениках напомнили мне о Ллире, и я поспешно вернулся к своей работе, проклиная всех дерзийцев.

Единственным приготовлением к дакраху, которое Александр счел забавным, был найм музыкантов и артистов. Пяти церемониймейстерам было поручено искать подходящих людей, чтобы они своим искусством развлекали гостей все дни и ночи празднования. Толпы музыкантов, танцоров, жонглеров и магов устремились в Кафарну в надежде на хороший заработок. Церемониймейстеры отбирали тех, что казались им лучшими, а потом отправляли их к принцу на окончательное утверждение. А принц не стеснялся в выражениях, высказывая свое мнение.

– Ты скрипишь, как несмазанная телега.

– От твоего мяуканья меня тошнит.

– Ты оскорбляешь слух Атоса. Есть ли какой-нибудь особый бог музыки, который придушил бы эту женщину?

Один за другим неудачники отправлялись прочь из дворца. Принц объявил певице, исполняющей народные песни Базрании, что она не имеет права появляться в Кафарне и Загаде в течение следующих десяти лет. Он дал пинка чернокожему певцу из Холленнии, когда тот принялся исполнять серенаду. Певец был в шоке от изумления.

– Сейонн, напиши указ, что холленнийским певцам запрещается исполнять в Дерзи любовные песни. Их сопливая чувственность оскорбляет наши традиции.

Я хотел было напомнить ему, что в Холленнии все браки предопределены с младенчества, и ни у кого нет возможности любить и жениться по собственному выбору. И когда холленнийские певцы поют о безответной любви или невозможности воссоединения с любимым человеком, они как никто знают, что это такое. Но я промолчал.

Когда долгий день отбора талантов уже подходил к концу, один лютнист взял посреди пьесы неверную ноту. Александр вскочил с кресла, схватил инструмент и разбил его об голову незадачливого музыканта. Когда несчастного уводили из комнаты, он рыдал в голос.

– Ну, куда ты смотришь? – Я не успел отвести глаза.

– Никуда, господин.

– Неужели? Ты опять не говоришь, о чем ты думаешь. А думаешь ты последние две недели больше обычного. Что с тобой происходит?

– Я ни о чем не думаю, я только выполняю ваши приказы, ваше высочество.

– Вот, пожалуйста. Это же явная ложь. Скажи мне правду, не то я прикажу тебя высечь. Ты уже давно не получал кнута, так что заставь меня поверить твоим словам. Ты полезен мне, но и тебя можно заменить.

Я сидел на высоком стуле за конторкой, уставясь на свои костлявые испачканные чернилами пальцы, которые когда-то сжимали зеркало Латена. На меня внезапно нахлынуло такое безразличие и усталость, что я не задумываясь ответил:

– Я думал о том, что семья лютниста теперь умрет с голоду, потому что у него больше нет инструмента, который давал ему хлеб.

– У него наверняка с собой полный кошель золотых. Или твоя эззарианская магия нашептала тебе иное?

– Нет, мой господин. Не магия. Мои глаза. Он из Трида, значит, ему потребовалось не меньше месяца, чтобы доехать до Кафарны, и еще месяц займет обратный путь, а у него уже дыры в подметках. Пять татуировок на его левом предплечье говорят о том, что у него пятеро детей, причем он не носит слоновой кости. Тридянин, продавший свой последний талисман из слоновой кости, не сможет ничего оставить в наследство своим детям. Значит, у него ничего нет за душой, и его семья умрет голодной смертью. Разве найдется хоть один купец или фермер, который пожалеет тридянина? Их народ презирают все, – я вложил в свои слова как можно больше горечи.

– Да что с тобой, Сейонн? Какое тебе дело до тридянина? Он, по крайней мере, не раб. Тридяне вместе с нами участвовали в захвате Эззарии.

Я считал, что уже оправился после смерти Ллира, и могу сдерживать свой гнев. Но после того как я целый день наблюдал возмутительное поведение принца, я не стал выбирать выражения.

– Он живое существо, мой господин. У него есть руки и голос, которые могут служить вам, у него есть душа, чтобы молиться его богам и нести в мир добро. А вы разом уничтожили все это, просто чтобы развлечься.

– Как ты смеешь так говорить со мной?

Я выдержал одно из самых трудных сражений с самим собой, чтобы вынудить себя слезть со стула, упасть на колени и заставить свой язык умолкнуть.

– Я только выполнил ваше приказание, – меня трясло от ярости. Я еще никогда не был так близок к тому, чтобы отбросить всякую сдержанность. Краем глаза я увидел, как Александр сжал кулаки, намереваясь прибить меня. Я мечтал, чтобы он сделал это, прежде чем я наговорю еще что-нибудь. Но он сказал только:

– Убирайся. И завтра лучше выбирай слова, а не то лишишься рук, которыми ты пишешь.

Сидя в каморке Фендуляра, я весь вечер проклинал себя. Дурак! Идиот, что позволил себе высказать то, что лежало на сердце. Стоит лишь маленькому ручейку прорвать плотину, как тут же хлынет целый поток.

Я надеялся, что принц забудет этот случай. Он был скор во всем. Быстро вскипал. Быстро остывал. Быстро забывал. Я считал его злым избалованным ребенком и был уверен, что в этом источник всех его трудностей во взаимоотношениях с людьми. Он не понимал, как можно надолго запомнить обиду или глубоко переживать горестное событие, он считал, что так поступают только скучные и глупые люди. Он искренне верил, что лорды Мезраха снова полюбят его и будут рады отправить к нему на службу своих сыновей и останутся его военными союзниками. Разумеется, те, кто страдал от его гнева или злых детских капризов не выражали вслух своего истинного отношения к человеку, от которого зависит их судьба. Но я со стороны видел их лица, и понимал, что они ничего не забудут.