Текст книги "Доброй ночи, мистер Холмс!"

Глава седьмая
Неожиданные гости

Несмотря на то что в результате нашей авантюры в салоне на Чейни-Уок нам не удалось выяснить местонахождение Бриллиантового пояса, я увидела Ирен Адлер в новом, доселе неизвестном мне амплуа – в образе роковой женщины.

Я никогда не сомневалась, что Ирен – куда более приземленная, чем я, но я не пыталась выяснить, до какого именно предела. Понятное дело, она почти не рассказывала мне о своем прошлом. Что же касается настоящего, хоть моя подруга и общалась с мужчинами, ее отношения с ними не выходили за рамки дозволенного приличиями. Я бы никогда не позволила себе жить под одной крышей с куртизанкой, сколь бы осмотрительной и благоразумной она ни была. Однако лично я не замечала в поведении Ирен ничего подозрительного.

При всем при этом я продолжала удивляться, каким образом ей удается игнорировать столь искусительные для незамужней женщины ее положения соблазны. Ирен гордилась своими многочисленными способностями, и как раз эта гордость ее останавливала – вот единственное объяснение, которое приходило мне в голову. Моя подруга не желала разбрасываться талантами: ведь многие женщины, вступая в брак или становясь чьими-нибудь содержанками, отказываются от поставленных целей, приспосабливаясь к той роли, что подразумевает их положение.

Не исключала я и другой возможности. Вполне вероятно, когда-то в юности Ирен пережила несчастную любовь, и теперь моя подруга вполне естественно не обращала внимания на льстивые речи и цветы, понимая, какая опасность может скрываться за пышным, красочным фасадом. Даже я, исходя из своего скудного опыта, знала, что романтические отношения приносят скорее боль, нежели радость.

Так или иначе, несмотря на то, что за время нашего знакомства Ирен нарушила буквально все правила, определяющие подобающее поведение добропорядочной женщины, ее нарушения были незначительными и простительными. Моя подруга ни разу не дала мне хотя бы малейшего основания подозревать, что она имеет отношение к одному из грязных, позорных делишек, которые так любят обсасывать в газетах.

Весна 1882 года была ознаменована фурором, произведенным Ирен в салоне, где собрались сливки лондонского общества. Хотя Ирен заявила о себе скорее просто как о выдающейся личности, а не как об оперной певице, фурор неизбежно привнес разительные изменения в нашу жизнь.

Во-первых, если вспомнить и о моих достижениях, я наконец получила диплом машинистки, свидетельствовавший о том, что я теперь могу достаточно ловко управляться с упрямым черным чудовищем. Больше всего меня удивило, что диплом, удостоверявший, что я владею столь ценным навыком, был не напечатан, а написан от руки витиеватым почерком.

Вскоре на мои услуги возник умеренный спрос. Я начала ездить по конторам, расположенным как в центре города, так и в предместьях, где перепечатывала рукописные документы. В целом, если не считать того, что мне приходилось разбирать каракули и носить пенсне, которое, несмотря на все его изящество, мешало мне дышать, работа мне была по душе. Сам процесс изучения чужого почерка и превращения малопонятных закорючек в ясный, четкий текст доставлял мне странное удовольствие. Порой я воображала себе, что занимаюсь расшифровкой иероглифов, высеченных на Розеттском камне, а весь мир, затаив дыхание, следит за мной.

Вам может показаться удивительным, но моя работа, подразумевавшая постоянное кочевание из конторы в контору, вполне меня устраивала. Быть может, вслед за Ирен я почувствовала вкус к непостоянным заработкам. Кроме того, думаю, свою роль сыграла память о том унижении, что я некогда пережила в должности продавщицы в универмаге Уитли – в каждую из контор я приходила ненадолго и потому не успевала ни нажить себе врагов, ни погрузиться в мир местных интриг.

Поскольку мне приходилось часто пользоваться омнибусом, я перестала бояться поездок. Вскоре я знала все основные улицы Лондона как свои пять пальцев. У меня в сумочке водились деньги, а на моей новенькой шляпке, которую я купила для повседневных разъездов, гордо покачивались перья. Одним словом, я чувствовала себя независимой женщиной.

Впрочем, мои успехи были достаточно скромными. Ирен же, в отличие от меня, резко пошла в гору. Благодаря чаепитию у Брэма Стокера, ее пригласили на прослушивание. Моя подруга претендовала на роль в свежей комической опере Гильберта и Салливана, которую собирались ставить в новом театре «Савой» на набережной. К сожалению, роль оказалась не для ее голоса, однако Ирен нисколько об этом не сожалела. Она была рада, пусть и ненадолго, снова погрузиться с головой в театральную жизнь. Параллельно с прослушиваниями моя подруга продолжала наводить справки о Бриллиантовом поясе.

Я ужасно волновалась за Ирен, поскольку порой ей приходилось передвигаться по Лондону в очень поздний час, однако подруга, как всегда, от меня отмахнулась.

– Ты беспокоишься обо мне, Нелл? Ты, которая в момент нашего знакомства едва не подарила все свое добро беспризорнику из Уайтчепела? Моя профессия требует свободы перемещения по городу. Должна же я ездить на репетиции и выступления?

– Мне было бы спокойнее, если бы кто-нибудь провожал тебя до дому.

– Это достаточно легко устроить, – сверкнула глазами Ирен. – Немало джентльменов с радостью согласились бы проводить после выступления даже такую малоизвестную актрису, как я, – с посещением ресторана и прогулкой в экипаже по Гайд-парку. Нисколько не сомневаюсь, тебе тогда было бы гораздо спокойнее.

– Господи, да нет, конечно. Пойми, я боюсь, что с тобой может что-нибудь случиться.

– Не беспокойся. Мне есть на что положиться.

– Остроумие спасает далеко не во всех ситуациях, – предупредила я подругу.

– Я говорю не об остроумии. – Ирен извлекла из своей многофункциональной муфты зловеще блеснувший маленький револьвер.

– Ну и ну! Я никогда прежде не видела оружия. Этот револьвер выглядит жутко и пугает куда больше, чем поначалу пугала меня печатная машинка.

– Так и должно быть, милая Нелл.

– Неужели ты готова из него выстрелить?

– Если речь пойдет о моей жизни.

– Немедленно его убери! Факт приобретения револьвера уже говорит о том, что ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Женщинам опасно поздним вечером ходить по лондонским улицам.

– Женщинам вообще опасно жить. В любое время и в любом месте, – парировала Ирен. – Такова природа общества и времени, в котором нам было суждено появиться на свет. Именно от женщин зависит, изменится ли подобное положение вещей или нет.

– Ты считаешь себя опасной? – спросила я, всегда полагавшая естественным, что женщине в обществе отведена пассивная роль.

– Еще бы, Нелл. Я очень опасна. Ты даже не подозреваешь насколько. И поверь, если бы все было устроено в соответствии с моими взглядами, мы жили бы в совсем другом мире. – Она с улыбкой спрятала маленький револьвер обратно в муфту. – И я сильно сомневаюсь, что этот мир пришелся бы тебе по душе.

Я, шмыгнув носом, смолчала, поняв, что лучше на этом закончить разговор. Ирен пребывала в мятежном настроении, и я знала, что своими здравыми доводами лишь подолью масла в огонь.

Так мы жили и дальше. Ирен пропадала по вечерам, возвращаясь поздно ночью; я отсутствовала днем. Порой наши пути не пересекались на протяжении многих дней. И лишь по чистой случайности я оказалась дома, когда однажды, ветреным дождливым апрельским днем, Ирен принесли записку. Моя подруга встала поздно и, закутавшись в шелковый халат, потягивала горячий шоколад. Шелест шелка оторвал меня от чтения последнего романа миссис Олифант[15]15
  Олифант Маргарет (1828–1897) – популярная английская писательница XIX века. Известна в первую очередь как автор исторических романов.


[Закрыть], который я взяла в библиотеке.

– Нелл, нужно как можно быстрее привести себя в порядок. К нам скоро наведается именитый гость.

– Гость? – Я с виноватым видом вскочила, поправив салфеточки, прикрывавшие потертые подлокотники моего кресла. Вплоть до настоящего момента у нас в гостях бывали только мистер и миссис Минуччи да еще их бесталанная дочка София.

Я принялась собирать раскиданные по гостиной газеты и швырять их в огонь, убивая тем самым двух зайцев сразу: с одной стороны, я прогревала помещение, а с другой – наводила в нем порядок.

– Только не раздел с частными объявлениями! – взвизгнула Ирен, кинувшись спасать газету из огня. – Кстати, нам и себя надо привести в презентабельный вид. Мистер Оскар Уайльд придет в три.

– Ах, этот, – вздохнула я и бросила пригоршню лент, которую подхватила со стула, где Ирен обычно шила, обратно на сиденье. – Самый нелепый человек из всех, с кем мне доводилось встречаться. Нисколько не сомневаюсь, что беспорядок его только «вдохновляет».

Ирен широкими шагами мерила гостиную, обмахиваясь запиской.

– Что бы ты о нем ни думала, в данный момент он крайне популярен среди людей, связанных с искусством. Да, он весьма своеобразен, но при этом известен: именно такое сочетание способно дать толчок моей карьере. Кроме того, в записке он упоминает о неком деле личного характера, в котором, возможно, я могу оказать помощь. – Ирен с торжествующим видом повернулась ко мне. Глаза ее сияли. – Думаю, у меня появился клиент.

– Честно говоря, Ирен, я бы предпочла, чтобы ты репетировала вместо всяких дурацких расследований. Было бы лучше, если бы мистер Уайльд пристроил тебя в какой-нибудь театр.

– Одно другому не мешает, – беспечно ответила Ирен. – Кроме того, ты не представляешь, как сильно меня выбило из колеи фиаско с Бриллиантовым поясом. Как я ни старалась, не продвинулась ни на пядь. Максимум, что мне удалось узнать, – что к украшению какое-то отношение имел некий «старый Нортон», который, как я сейчас начинаю подозревать, вообще никогда не существовал. А вдруг мне удастся помочь Оскару Уайльду? Кто знает, какие возможности для меня после этого откроются!

– Подозреваю, что весьма сомнительные, – в полголоса заметила я.

– Как ты не понимаешь, что я у разбитого корыта? – неожиданно воскликнула подруга, скинув шаль. – Я хочу, чтобы меня все уважали.

Я прикусила язык, с которого был готов сорваться обидный ответ. Ирен скрылась у себя в спальне, а я принялась дальше убирать гостиную. Я также не забыла задернуть занавес, чтобы прикрыть диван в нише, на котором спала. Я умела наводить чистоту, а Ирен – краситься. Мы объединили усилия. В результате к трем часам дня и квартира, и наш внешний вид были приведены в полный порядок.

В дверь постучали только в двадцать минут четвертого. Когда Ирен ее открыла, я увидела на пороге знакомого высокого бледного молодого человека, который во время приема у Стокера восхищался тем, сколь грациозно я наливаю чай. Естественно, я была уверена в том, что он меня не узнает.

– Здравствуйте, мисс Адлер, – произнес он, перекладывая из руки в руку завернутый в папиросную бумагу букет, пока я помогала ему снять промокшую верхнюю одежду. Его пальто я накинула на стоявший в гостиной безымянный манекен, который Ирен использовала вместо вешалки.

Мистер Уайльд посмотрел на приобретший странный вид манекен, одобрительно кивнул и принялся разворачивать букет. Один слой бумаги сменял другой, отчего мне пришла на ум луковая шелуха.

– Должен вам признаться, мисс Адлер, когда передо мной встала задача подобрать букет, адекватно соответствующий вашей красоте и внутреннему содержанию, я, честно говоря, растерялся. Лилии я отверг по очевидной причине – этот цветок ныне принадлежит иной чаровнице, равной ему по красоте. Несмотря на всеобщее благоволение к подсолнечнику, он вам тоже не подходит – слишком кричаще бросок для вашей изысканной привлекательности. Потом я вспомнил об ирисах, но счел их слишком банальными. И тогда…

«Ну хватит уже тянуть-то», – раздраженно подумала я, притаившись на заднем плане. Ирен, милостиво улыбаясь, слушала поэта с таким видом, будто ее действительно искренне интересует, что за цветы он ей в итоге принес. Да какая разница?! Все равно они самое большее через неделю завянут!

– …тогда я решил остановиться на этих редких голландских тюльпанах! – С этими словами поэт сорвал последний слой бумаги, обнажив изумительной красоты бутоны, чей кроваво-красный цвет у самых кончиков лепестков сменялся светло-вишневым. Даже я не смогла сдержать восхищенного вздоха.

– Этот сорт тюльпанов называется «слезы Борджиа». Кстати сказать, они не пахнут!

Ирен счастливо рассмеялась и с признательностью приняла роскошный букет:

– Вы не только поэт и остряк, мистер Уайльд. Помимо всего прочего, вы еще и тонкий дипломат. Великолепный выбор. Вы подарили мне цветы королевского цвета, цвета бархатного занавеса оперного театра; вы внесли в обычный скучный день оттенок загадки и драмы.

– Что же касается вашей очаровательной подруги… – Тут, к моему ужасу, мистер Уайльд повернулся ко мне: – Насколько я могу судить, вы были не меньше моего восхищены ее потрясающим умением наливать чай и потому похитили ее у Стокера, чтобы она теперь хранила уют вашего очага. Честно говоря, я не ожидал, что в ходе нашей встречи будет присутствовать еще одна дама, но, поддавшись соблазну в цветочном магазине, я приобрел эти ландыши, чтобы украсить свои скромные покои. Прошу вас, примите от меня в дар этот букет, мисс…

Я была настолько ошеломлена, что не смогла сказать ни слова.

– Хаксли, – звонким веселым голосом ответила за меня подруга, которая как раз ставила тюльпаны в белый кувшин. – Мисс Пенелопа Хаксли. Недавно перебралась в Лондон из Шропшира.

– Пенелопа! – Поэт набросился на мое несуразное греческое имя как собака на кость. – Мудрая и верная жена, преданный дух домашнего очага. Эти крошечные бутоны источают божественный аромат, который, говорят, привлекает соловьев, что потом порхают у кровати и выводят трели. Впрочем, что я говорю? Чем я не соловей? Поверьте, я вас не разочарую.

Представив себе мистера Оскара Уайльда, порхающего у меня над кроватью, я побледнела. Выхватив у него из рук букетик, я поставила его в высокий стакан на столе.

– Пенелопа была дурой, – не слишком любезно произнесла я. – На ее месте я ни за что бы не пустила этого пройдоху Одиссея, после того как он все эти годы бродил вокруг Рекина.

– Рекина? – Поэт умолк и заморгал.

– Так говорят у нас в Шропшире, мистер Уайльд. Рекин – это небольшая гора. Вы делаете из мухи моих добродетелей целого слона. Прошу меня извинить. Мне надо заняться домашними делами. – Я распахнула занавески и, усевшись на диван в нише, принялась штопать.

Несмотря на то что я не задернула за собой занавески и по-прежнему находилась недалеко от поэта, после моего демарша Уайльд увял и поник, отчего стал похож на собственный желтый шелковый галстук-шарф. Ирен подвела его к накрытому шалью диванчику, и поэт с томным видом на него опустился. Ирен тоже присела, но из-за жесткого корсета не могла принять столь же расслабленную позу, как наш знаменитый гость.

– В своей записке, мистер Уайльд, вы упомянули о неком деле личного характера.

Поэт обеспокоенно глянул в мою сторону, но Ирен лишь махнула рукой:

– Думаю, вы уже поняли, что мисс Хаксли умеет хранить тайны. Вы можете быть в ней уверены, как в любой великомученице, которая даже под пытками не отреклась от Бога.

– Разумеется. Однако дело, с которым я к вам пришел, крайне деликатное и очень личное.

– Понимаю, – не особенно вдохновляющим тоном промолвила Ирен. – Время от времени мне удается пролить свет на загадочные события, но, боюсь, сердечные дела – не в моей компетенции. Я не сваха и не сводница.

– Ну что вы, конечно же! Поначалу дело, как вы совершенно правильно изволили выразиться, было сердечным, но теперь оно приняло совсем другой оборот. Сейчас, к сожалению, речь идет о том, как вернуть то, что по праву принадлежит мне.

– Именно этим и заканчивается львиная доля всех сердечных дел. Вы не могли бы уточнить, мистер Уайльд, что именно вы хотите вернуть?

– Золотой крестик. Он не стоит бешеных денег, но дорог мне как память. Быть может, вам известно, что в конце семидесятых годов я был воздыхателем одной особы несравненной красоты по имени Флоренс Бэлкам. Я подарил ей этот крестик, а кроме того, посвятил ей немало стихотворений и даже написал карандашом ее портрет. – Длинное меланхоличное лицо поэта озарилось улыбкой. – Когда она дебютировала этим январем в «Лицеуме»[16]16
  «Лицеум» – театр, расположенный в западной части Лондона, в районе Вест-Энд, на Веллингтон-стрит.


[Закрыть], сыграв роль одной из сотен весталок, я прислал ей венок из цветов. Говорят, ей предложила роль сама Эллен Терри. Впрочем, Флоренс так этого и не признала.

– Но теперь, разумеется, Флоренс Бэлкам никак нельзя назвать непорочной весталкой, – с усмешкой заметила Ирен. – Она нынче супруга мистера Брэма Стокера. Если не ошибаюсь, она даже родила ему сына.

– Да, она вышла замуж несколько лет тому назад. Положа руку на сердце, я бы на ней женился, но она предпочла другого ирландца, а кто я такой, чтобы противиться столь превосходному выбору. Брэм такой славный, сердечный, непосредственный человек, что я просто не могу на нее злиться. Однако мне бы хотелось получить крестик назад.

– Ну так попросите его вернуть.

– Как все просто, мисс Адлер. После неоднократных намеков именно это я и сделал. Флорри отказалась.

– Отказалась? Итак, подведем итоги. Крестик по праву принадлежит ей, а стоит он недорого. Я правильно вас поняла?

Поэт кивнул.

– Вам не приходило в голову, – с невозмутимым видом продолжила Ирен, – что очаровательная Флоренс не желает расставаться с вашим подарком потому, что все еще испытывает к вам нежные чувства?

– Первым делом меня посетила именно эта мысль, – кивнул поэт, – и я готов был с уважением отнестись к ее чувствам. Однако всякий раз, когда я пытался объясниться с Флорри, она в силу непонятных для меня причин уходила от разговора. Крестик очень мне дорог – он память о прошлом, а поскольку Флорри больше мне не принадлежит, вполне естественно, я желаю получить его назад. Она вроде бы с не меньшей силой должна хотеть его мне вернуть, и тем не менее я наблюдаю совершенно иную картину. Ее отказ представляется мне очень… странным.

– И чего же вы от меня хотите?

– Поговорите с Флоренс. Попытайтесь хотя бы выяснить, почему она отказывается возвращать крестик. Если я не получу его назад, то, по крайней мере, буду знать причину ее поведения.

– А не слишком ли много вы требуете, мистер Уайльд? Хорошо, я займусь вашим делом, однако вы должны понимать, что, по большому счету, Флоренс не обязана ничего объяснять.

– Разумеется. – Поэт встал и, взяв ладонь Ирен в свою руку, склонился перед моей подругой в глубоком поклоне. – Я буду вам крайне признателен.

– Почему вы обратились за помощью именно ко мне?

– У вас на редкость острый ум. Думаю, из вас получилась бы великолепная поэтесса. Вы видите людей насквозь, однако в отличие от нас, стихоплетов, отнюдь не спешите поведать о человеческой природе всему миру, предпочитая использовать знания для достижения своих целей. Кроме того, вы крайне любознательны. Я слышал, как вы расспрашивали о Нортоне. Такое впечатление, что вы способны говорить о чем угодно и с кем угодно. И при всем при этом вы – американка.

– Да, я американка. – Ирен подала поэту пальто и проводила его до дверей: – Я займусь вашим делом и, как только будут результаты, немедленно вам сообщу.

– Хлыщ! – пропела я из своего угла, как только за нашим гостем закрылась дверь. – Ну и как ты собираешься разговаривать о крестике с Флоренс Стокер? Да, кстати, и как Оскар собирается расплачиваться с тобой за работу? Комплиментами и букетами?

– Расположение Оскара Уайльда стоит гораздо больше чем тысяча фунтов. Не буду отрицать, человек он довольно напыщенный. Обрати внимание на его привязанность к Лилли Лэнгтри, которая во многом объясняется дурной славой, что идет об этой кривляке.

Ирен плюхнулась на диван и, откинувшись на спинку, замерла. В этой позе она особенно напоминала фотографии Сары Бернар или женские портреты кисти прерафаэлитов, сохраняя благодаря корсету великолепную осанку. Корсеты, в силу своей жесткости, крайне неудобны, и нет ничего удивительного в том, что Лилли Лэнгтри предпочитала их не носить. Однако Ирен держалась так, будто чувствовала себя в корсете вполне сносно.

– А как тебе ирландское тщеславие Уайльда? – фыркнула она. – Держу пари, Флоренс Стокер решила оставить у себя подарок Оскара отнюдь не из сентиментальности. Интересно знать, что за тайна здесь скрывается. И вообще, мне до смерти надоел этот дурацкий пояс мистера Тиффани! – взорвалась она, прижав ладонь ко лбу, словно ее мучила головная боль. – Я так и знала, что окажусь в тупике. Страшно не хочется признаваться в том, что оплошала, – угрюмо добавила она, – вот только что мне остается делать? Он скоро уезжает.

Сетования моей подруги прервал стук в дверь. Открыв, я обнаружила на пороге хозяйскую дочку Софию, напоминавшую мне маленького кролика.

– Там внизу джентльмен… Он просил вам передать вот это.

Взяв в руки визитную карточку, я подошла к камину, в котором догорало пламя.

– Как… как странно!

– Еще один гость? – взорвалась Ирен. – Я этого не вынесу. Поэт и так вымотал мне все нервы. Кто бы он ни был, пусть убирается прочь. Какое хамство приходить в гости без предупреждения!

– Я, конечно, могу написать на визитке, что ты не принимаешь, и попросить Софию вернуть ее гостю, однако, боюсь, больше мистер Нортон к нам не придет…

– Вот и славно. Пусть катится к черту… Мистер Нортон?! – Ирен резко села, хотя я всегда считала, что проделать подобное в корсете, мягко говоря, весьма затруднительно. – Боже всемогущий! София, дитя мое, передай мистеру Нортону, что он может подняться к нам. Нелл, что написано на визитке? – Не дожидаясь моего ответа, подруга подскочила ко мне и вырвала карточку у меня из рук.

– Только фамилия и адрес, – промолвила я.

– Темпл[17]17
  Темпл – район Лондона, в котором располагаются две из четырех английских адвокатских корпораций.


[Закрыть]. Он адвокат, тот самый!

– Если ты обратишь внимание, на обратной стороне он написал, что желает тебя видеть.

– Почерк резкий, отчетливый… Никаких признаков немощи. Значит, старый Нортон достаточно бодр. И почему никто о нем не знал? Зачем он явился ко мне? Живее, Нелл, мне нужен беспристрастный свидетель. Давай, моя хорошая, спрячься за занавесками. Будешь записывать все, что слышишь, я сейчас слишком устала, и мой ум притупился. Сиди тихо как мышка. Будешь моими ушами. Кто знает, может, мне и будет чем порадовать мистера Тиффани. Вот так удача!

– Я не хочу подслушивать! – пискнула я из-за занавесок, приглушивших мой голос.

Тут в дверь громко постучали.

Прежде чем Ирен успела открыть, в дверь загрохотали снова. Затем я услышала, как щелкнул замок и скрипнула задвижка. Потом воцарилась тишина. Мне показалось странным, что у старого Нортона, принимая во внимание его почтенный возраст, еще остались силы так громко барабанить в дверь.

– Мисс Адлер? – рявкнул глубокий мужской голос.

«А он, вдобавок к завидному здоровью, еще и вспыльчив», – подумала я.

– Это я… – сдавленным от удивления голосом промолвила моя подруга. – Заходите, мистер Нортон.

Не успела она договорить, как я услышала звук тяжелых шагов, немного приглушенных нашим тоненьким ковриком. Я представила пожилого полного краснолицего джентльмена с седыми бакенбардами и выпирающим пузом. Одним словом, папа Вильям из известного стихотворения[18]18
  Пенелопа имеет в виду стихотворение, которое читает Гусенице Алиса, главная героиня сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес».


[Закрыть]. Этот образ, достойный произведений Диккенса, являлся исключительно порождением моего воображения, поскольку гостя я видеть не могла. Я приникла ухом к занавеске.

– Похоже, мой визит вас удивил, – заметил джентльмен.

– Честно говоря, да. Не желаете присесть?

– Не вижу в этом необходимости. То, что я пришел сказать вам, мисс Адлер, не подразумевает всяких лишних церемоний. Если желаете, можете сесть. Думаю, вам это понадобится.

– Пожалуй, – тихо проговорила Ирен.

Я едва могла узнать свою подругу. До меня донесся шелест юбок – Ирен решила последовать совету гостя. Мистер Нортон принялся мерить гостиную шагами. Я видела, как поблескивают его ботинки в свете мерцающих углей в камине.

– Чем обязана? – спросила Ирен.

– Вашими чертовыми расспросами. Тем, что вы лезете в дела моей семьи.

– Дела вашей семьи?

– Не пытайтесь отрицать, что вы каждого встречного-поперечного расспрашивали о неком Нортоне. Только пламя улеглось, а вы снова ворошите угли! Я не позволю вам опять раздуть скандал. Предупреждаю: я адвокат и знаю, как обходиться с людьми вашего сорта.

– И о каком же именно сорте идет речь, мистер Нортон? – уточнила Ирен на удивление спокойным голосом.

– Насколько я понимаю, о театральной братии. Впрочем, это не имеет никакого значения. Мне плевать, кем вы работаете, хоть тряпичницей. Я требую, чтобы вы немедленно прекратили лезть в дела нашей семьи.

– Лично мне не все равно, кем я работаю, мистер Нортон. Я, между прочим, певица и актриса.

– Совсем как Лилли Лэнгтри, – фыркнул он.

– Она дилетантка. Я профессионал. И я не рекламирую мыло.

– Да мне все равно, чем вы занимаетесь, главное, не суйте нос в мою жизнь. А так – хоть на неоседланной лошади скачите, распевая «Янки-дудль», мне какое дело.

– Кроме того, – продолжила Ирен, не обращая внимания на тираду мистера Нортона, – я действовала по заданию одного агентства, поручившего мне навести кое-какие справки. Быть может, именно в этом качестве мои действия потревожили вас.

Гость перестал мерить шагами гостиную и замер:

– Вас наняли, чтобы выяснить подноготную моей семьи? Поверить не могу!

– Думаете, я согласилась копаться в вашем грязном белье из альтруистических соображений? Естественно, за такие услуги полагается платить, – фыркнула Ирен.

Я с легкостью смогла представить, как полыхают от гнева щеки моей подруги, и мне даже стало жаль старого Нортона.

– Значит, все еще гаже, чем я опасался! – воскликнул он. – Если вы полагаете, что сбор и распространение мерзких слухов теперь является профессией, то смею вас заверить, что вы жестоко ошибаетесь. В глазах закона вы – безответственная злонамеренная клеветница. Если я узнаю, что вы не унялись и продолжаете дальше вынюхивать всякие гнусности о моих близких, я приму все меры, как предусмотренные законом, так и иные, чтобы вас остановить. Вы меня хорошо поняли, мисс Адлер?

Я услышала шелест шелка и поняла, что Ирен встала, чтобы сойтись с противником лицом к лицу. Я осмелилась чуть отвести в сторону занавеску и глянуть в щелку. Лицо Ирен было словно высечено из алебастра. Ее щеки горели. Старого Нортона я не увидела, сумев разглядеть лишь влажно поблескивавшие носки черных ботинок, почти касавшиеся подола платья моей подруги.

– По-моему, вы уже и так сказали, мистер Нортон, что не собираетесь церемониться, – вкрадчиво напомнила Ирен холодным тоном.

– Вы даже не подозреваете, насколько я могу быть бесцеремонным, если меня вывести из себя. Настоятельно вам советую: немедленно прекратите вынюхивать. Остановитесь, пока не поздно.

– Угрозы – неотъемлемая часть вашей профессии?

– Если вы угрожаете мне и моим близким, не удивляйтесь, что я отвечаю вам тем же.

Ботинки метнулись к двери. Скрипнули петли, и дверь с грохотом захлопнулась. Раздался топот удаляющихся шагов на лестнице, который стих, сменившись шумом дождя о крышу. Кинувшись к полукруглому окну, я склонилась над подоконником, прижавшись носом к мокрому стеклу.

Внизу я увидела черный экипаж, лоснящийся под струями дождя. Из дома вылетел мужчина в роскошном бархатном цилиндре. Неожиданно остановившись, он резко повернулся и кинул взгляд на наше окно. Отпрянув от стекла, я прижалась к стене, однако, боюсь, слишком поздно. Не исключено, что меня заметили.

Когда я, набравшись храбрости, снова выглянула в окно, мистер Нортон уже сидел в экипаже, энергично устраиваясь поудобнее. Надо полагать, наш гость был вне себя от ярости, коли он вышел под дождь в такой дорогой шляпе.

Хлопнули поводья, и экипаж с грохотом поехал прочь. Вдруг что-то треснуло со звуком, напомнившим мне далекий раскат грома. Это порвалось платье Ирен, когда моя подруга полезла ко мне на подоконник.

Прижавшись горящей щекой к ледяному стеклу, она проводила взглядом удаляющийся экипаж. Я никогда прежде не видела ее столь взволнованной, однако, что именно вызвало это волнение – гнев или торжество, мне было сложно сказать.

– Подумать только, Нелл, какой гнусный, отвратительный человек! Впрочем, он невольно поведал мне то, что мечтал сохранить в тайне.

– Что именно?

– О том, что с Бриллиантовым поясом мистера Тиффани связана какая-то тайна. И я ее непременно узнаю, даже если мистер Тиффани откажется от моих дальнейших услуг. Подумать только, он знает, как обходиться с людьми моего сорта! Ни черта он не знает, коли считает, что Ирен Адлер можно так просто запугать.