Текст книги "Все, что мы оставили позади"

Он развернулся, наши взгляды встретились.

– Да, люблю. Очень сильно.

– Береги ее. Судя по всему, у меня это не слишком хорошо получилось.

Ян коротко кивнул и взбежал вверх, перепрыгивая через две ступеньки.

Мой телефон зажужжал. Сообщение от Наталии:

Ты будешь дома к ужину?

Я вытер пот, заливавший глаза, и ответил:

Нет. Не сегодня.

Я не хотел появляться дома пьяным, пока мальчики не уснули. Незачем им видеть, в какую развалину превратился их отец. Но Наталия…

Дождись меня.

Пожалуйста.

Она ответила через пару секунд:

Дождусь. Береги себя.

Она за меня беспокоилась. И сказала мне об этом, когда я выложил ей свою трагическую историю, словно только что пойманную рыбу, со вспоротым брюхом, очищенную от чешуи и от костей. Я чувствовал себя как такая рыба. Я барахтался, пытаясь найти во всем этом смысл. Ложь, коварство. Предательство. Моя семья бросила меня здесь, словно разорванный шлепанец, потерянный в песке. Наталия смотрела на меня глазами размером с полную луну, ее рот приоткрылся. Потом она заплакала и попыталась утешить меня. Я не хотел ее сочувствия и еще больше не хотел ее жалости. Я стукнул кулаком по стене и отправился на пробежку. Я бежал быстро и интенсивно, пробежал несколько миль. Потому что, если бы я остался с ней, она бы тоже увидела меня плачущим.

Сунув телефон обратно в карман, я посмотрел на океан и подумал о том, куда идти дальше. Рядом был бар на пляже. За моей спиной – гостиница. Ян исчез за дверью вестибюля, и Томас был где-то там, внутри. Скорее всего в баре. «Ты такой же, как он». Слова Яна возвращались снова и снова, как набегающие волны. Никакой текилы. Мне нужно рисовать.

* * *

Я перебрал картины, написанные до фуги, те самые, которые привез Томас, утверждая, что они мои. Я рассматривал их, как будто видел впервые в жизни. Это были его картины. То есть мои.

Джеймса.

«Не важно».

Я просмотрел холсты. Ландшафты, которые я, вероятно, когда-то видел. Дубовый лес в вечернем свете. Луг на закате. Океан в оттенках сланца и камня. Где были все эти места? Какое значение они имели для него?

Не для него, для меня, поправил я себя. Какое значение они имели для меня?

Никакого. Абсолютно, черт подери, никакого.

Я с грохотом вернул холсты на место у стены и распахнул окно. Вечерний бриз, насыщенный океанской солью и дымом грилей с тротуара внизу, ворвался в комнату. Я втянул пряный воздух, и острая боль, словно мастихин, пронзила мне череп, как будто мой мозг был шариком акриловой краски. Я прижал ладонь ко лбу. Похмелье завтра будет страшным.

Из дальнего угла мастерской надо мной смеялись портреты женщины, похожей на Эйми. Я писал ее больше года, женщину, к которой тянулся в своих снах. Ее изображение менялось от портрета к портрету, пока не стало почти точной копией той женщины, которую я нашел плачущей у двери в мою мастерскую.

Это сводило с ума: видеть ее сидящей здесь, прикасаться к женщине, которая сбивала меня с толку в те ночи, когда она приходила ко мне. Всегда один и тот же сон – я тянулся к ней, целовал ее нежные губы, пока она не растворялась в воздухе, оставляя пустоту в руках и тоску в душе. Я чего-то хотел. Или это была другая часть меня, Джеймс, который тосковал по ней?

Эти сны пробуждали смесь основных эмоций. Радость, печаль, гнев и страх. Когда я внезапно просыпался, ловя ртом воздух, исчезало все, кроме страха. Страх еще долго цеплялся за меня после того, как я просыпался в поту, влажные простыни опутывали мои икры. Иногда мне требовалось несколько часов, чтобы снова заснуть. В другие ночи я не спал до первых лучей зари. Я зашнуровывал свои беговые кроссовки и выбегал на улицу, чтобы сжечь страх.

Но он никогда не уходил полностью. Теперь я знал. Честно говоря, я боялся с того самого дня, когда я пришел в себя в больнице. Я думал, что этот страх спровоцировала потеря памяти, но, возможно, что-то еще предупреждало меня о том, что все, рассказанное Имельдой и врачами о моем прошлом, придумано. Какая-то похороненная часть меня понимала, что это все ложь. Я сам был ложью.

Я потер лицо обеими руками, ненавидя этот кошмар. Я ненавидел образ Эйми, манивший меня. Она олицетворяла собой все, что я не мог вспомнить, и все, что я обязательно потеряю. Будь она проклята. Гореть ей в аду.

Я зарычал, схватил один из более ранних вариантов ее портрета и грохнул его об стол. Деревянная рама треснула. Я ударил еще раз. И еще раз, и еще, и еще. Господи, как я ее ненавидел. Мне было ненавистно то, что она мне снилась. Ненавистно, что она искала меня и приехала сюда. Она разрушила мою жизнь. Нет! Я еще раз ударил картиной о стол. Имельда разрушила мою жизнь. Томас уничтожил меня. Они уничтожили шансы моих сыновей на нормальную жизнь.

На теле выступил пот, на руках проступили вены, пока я делал все, чтобы уничтожить картину. Деревянная рама развалилась, холст порвался. Я схватил другую картину.

– Джеймс!

Я развернулся, оскалившись. На пороге стоял Томас, костюмные брюки помяты, белая сорочка расстегнута у ворота, рукава закатаны до локтя, пиджак свисает с плеча. Волосы не расчесаны, в карих глазах дикое выражение. У нас с ним глаза одинакового цвета.

Я ухмыльнулся. Он вцепился в косяк двери, его грудь вздымалась, как будто он бежал. Как давно он здесь стоит? Сколько раз он окликал меня по имени?

Нет, он называл не мое имя. Я не был Джеймсом.

– Не надо, Джеймс. Не уничтожай свои картины.

– Это не мое имя, – выпалил я. – Я не он.

Я не хотел быть им. Я это я. Мое тело, моя жизнь.

– Отлично, Карлос. Мне все равно, каким именем тебя называть. Ты по-прежнему мой брат.

Я ткнул пальцем в его сторону и сократил расстояние между нами.

– Ты не мой брат. – Я ударил его в челюсть. Голова Томаса резко дернулась, он отступил на несколько шагов. Боль раскаленной иглой пронзила мою руку от костяшек пальцев до плеча. «Как больно!» Я потряс рукой.

Он схватился за косяк, чтобы устоять на ногах. Потом прижал пальцы к подбородку, поводил челюстью.

– Черт! Полагаю, я это заслужил.

Он заслужил намного больше. Мне хотелось снова ударить его, бить до тех пор, пока его нос не разлетится и скула не треснет. Ему лучше уйти. Уйти прямо сейчас. Я ткнул в него пальцем.

– Убирайся.

У меня два сына, о которых надо было думать. Если я приду домой пьяный, избитый и окровавленный, Наталия выйдет из себя, а Джулиан станет задавать вопросы. Ему почти шесть, он умный мальчик. Он поймет, что его отец подрался, и захочет узнать, почему.

«Mierda![8]8
  Дерьмо! (исп.)


[Закрыть] Как я расскажу им о себе?»

Я не могу. Не сейчас. Они слишком малы, чтобы понять. Я и сам едва мог осознать это своим поврежденным мозгом.

Сжав пальцы в кулак, я повернулся к Томасу спиной. Подобрал с пола поврежденный холст. Он разорвался по центру, прямо по прекрасным глазам, околдовывавшим меня многие месяцы. Я бросил испорченную картину на стол, гадая, придет ли Эйми ко мне во снах теперь, когда я знаю, кто она. Или это другая моя часть пыталась общаться, пока я спал? Именно это, как я думаю, делал Джеймс. Он хотел, чтобы я что-то узнал.

Томас вошел в комнату, остановился у противоположной стороны стола.

– Нам надо поговорить.

– Нет, не надо. Имельда и Эйми рассказали мне достаточно.

– Они сказали тебе только то, что знали.

И это было больше, чем я хотел понять. Чем больше я узнавал о Джеймсе, тем выше становились шансы на то, что я выйду из фуги.

– Я не хочу больше ничего слышать, особенно от тебя.

– Мне все равно, хочешь ты или нет, – резко сказал Томас.

– Это очевидно. Поэтому я здесь и оказался, – ухмыльнулся я, отталкиваясь от стола и разводя руки в стороны, обозначая эту комнату, этот город. Оахаку. Всю эту долбаную страну.

– Черт подери! – Кулак Томаса обрушился на стол. – Ты можешь просто послушать? Пожалуйста. Выслушай меня.

– Почему сейчас? Почему не девятнадцать месяцев назад, когда я был прикован к больничной койке? Почему не тогда, когда мое лицо опухло, когда у меня было выбито плечо, а я сходил с ума, гадая, кто я, черт подери, такой? – Память вернула меня в больницу, к мужчине, стоявшему у двери в палату. Очки «авиаторы», дорогой костюм, на лице – выражение горя. Гнев вспыхнул во мне, обжег, словно спичка. – Ты был там, в больнице.

Томас переступил с ноги на ногу. Его губы разошлись на мгновение, потом сжались. Он кивнул.

– Ты отдал Имельде пакет со всеми моими документами.

– Да.

– Ты мне ни черта не сказал и заплатил ей за ложь!

Я схватил со стола банку с краской «карибская голубизна», с которой я так долго возился, чтобы она точно передавала цвет глаз женщины из моих снов. Глаз Эйми. Я швырнул банку в угол комнаты.

Брови Томаса взлетели на лоб. Он пригнулся. Банка разлетелась вдребезги, ударившись о стену за его спиной. Краска потекла вниз по стене, как на картинах Джексона Поллока, и собралась в лужицу на полу.

Томас отошел в сторону. Брызги краски попали на его рубашку, капли застыли на волосах. Голубой «горошек» был похож на нарисованных животных в одной из детских книг Джулиана. Сорочка Томаса была безвозвратно испорчена.

Я провел пальцами по волосам.

– Уходи. Просто уйди.

Томас замялся, потом вытащил визитную карточку из нагрудного кармана и положил ее на стол.

– Я спрятал тебя, чтобы ты был в безопасности. Фил пытался тебя убить.

– Тот самый тип, который напал на Эйми? Где он сейчас?

– В тюрьме.

– Тогда мне незачем о нем беспокоиться.

– Это не все… – Он замолчал, когда я поднял руку и потер нос. – Как хочешь. Но пока, я думаю, тебе лучше оставаться в Пуэрто-Эскондидо.

– Я и не собирался уезжать.

Томас бросил на меня взгляд, потом направился к выходу. Он подобрал с пола свой пиджак, который уронил, когда я его ударил, и повесил его на руку.

– Обещай мне, что позвонишь, если передумаешь.

– Передумаю о разговоре или об отъезде из Пуэрто-Эскондидо?

– И о том, и о другом. – Томас печально улыбнулся. – Береги себя и… будь осторожен.

С этими словами он вышел из комнаты.

Глава 3
Джеймс

Настоящее время

21 июня

Сан-Хосе, Калифорния

– Papá рассердится.

– Кого это волнует? Он всегда сердится. К тому же он не наш настоящий papá.

Джулиан выговаривает Маркусу уже в миллионный раз, подумал Джеймс. Маркуса или Марка, как стал его называть Джеймс, должно быть, уже тошнит от отношения старшего брата. Джеймса определенно тошнило.

Стоя в дверях конференц-зала, он смотрел, как Джулиан бросил в стекло шарик из жеваной бумаги. Именно этим он и занимался все то время, пока Джеймс был с Томасом. Шарики из жеваной бумаги украшали стекло, словно падающий снег. Джулиан рвал салфетку, скатывал из нее шарики, смачивал слюной и выстреливал ими через пластиковую трубочку для содовой, которую дети нашли в комнате для ланча. Липкий шарик ударялся в окно и прилипал к стеклу.

«Хватит».

– Джулиан, – властно сказал Джеймс. Этот тон он слишком быстро освоил после «первой встречи» с мальчиками в декабре.

Джулиан дернулся. Он бросил соломинку под стол для заседаний.

Джеймс, прищурившись, посмотрел на шедевр из жеваной бумаги. Ну и ужас.

Большинство офисных сотрудников уже ушли домой. Он оставил мальчиков в конференц-зале с пакетами чипсов и содовой из автоматов. Вероятно, идея была не самая лучшая, но после отъезда из Штатов много лет назад у него были проблемы с хорошими идеями.

Джеймс посмотрел туда, где сидел Марк. Крошки от чипсов усыпали пол вокруг его стула и выглядели, словно облетевшая краска на занавесе.

– Давайте-ка уберем за собой. Нам пора идти.

Джулиан фыркнул. Короткий, резкий выдох поднял его челку.

– Куда?

– Домой.

– Мы продали наш дом.

– Не начинай, Джулиан, – предупредил Джеймс. – А теперь убери за собой.

Мальчик тяжело вздохнул, подобрал соломинку и бросил ее в корзину для мусора.

– Отличное попадание, – похвалил его Джеймс. Парнишка был прирожденным спортсменом. Джеймс видел, как Джулиан вел футбольный мяч на пляже, где он и его приятели играли в футбол, как регулярно забрасывал трехочковые мячи в баскетбольную корзину на подъездной дорожке позади их дома в Пуэрто-Эскондидо.

Джулиан искоса посмотрел на Джеймса, закинул на плечо рюкзак, встал со стула и направился к двери.

– Ты ничего не забыл?

Плечи мальчика поникли, он развернулся, шаркая ногами. Джеймс указал на окно.

– Ладно, как скажешь. – Джулиан бросил рюкзак на стул, с которого только что встал.

– Ты тоже, Марк. – Джеймс указал на пол.

Малыш посмотрел вниз. Его губы округлились, он был явно удивлен беспорядком. Марк сполз со стула и начал подбирать крошки, отправляя некоторые в рот.

– Не ешь их.

Сын поднял глаза. На нижней губе повис чипс. Он смахнул его рукой.

– Lo siento, pa… То есть прости, папа.

Джеймс провел рукой по лицу. Опустился на колени рядом с Марком.

– Нет, это моя вина. Я не хотел набрасываться на вас. Давай-ка я тебе помогу.

Он сложил руки лодочкой и жестом показал Марку, чтобы тот высыпал в них крошки от чипсов.

– По этому ковру ходили люди. Что, если они до этого наступили на собачьи какашки?

Марк сморщился.

– Какашки? – Он хихикнул, слово показалось ему забавным, потом склонил голову к плечу. – Что такое какашки?

– Собачье дерь… – Джеймс спохватился и покачал головой. – Ну, по-испански это caca.

Губы Марка растянулись в стороны.

– Противно, да?

Марк закивал и вытер язык тыльной стороной руки. Джеймс рассмеялся:

– Думаю, с тобой все будет в порядке.

Он выбросил крошки в мусорную корзину, потом собрал цветные карандаши, разбросанные по столу. Его внимание привлек открытый блокнот Марка. Набросок волчьей головы был примитивным, но явно превосходил возможности обычного шестилетки.

– Это нарисовал ты? – Джеймс указал на набросок.

Марк подтащил блокнот к себе, закрыл его и убрал в открытый рюкзак.

– Очень хорошо. – Джеймс передал малышу пенал с карандашами. Сын избегал отцовского взгляда, как будто похвала его смутила. Марк убрал пенал в рюкзак и закрыл «молнию».

Джеймс вздохнул, гадая, удастся ли ему достучаться до этого ребенка. Если не считать потери памяти, то он остался все тем же парнем. Он по-прежнему их отец. Остается надеяться, что когда-нибудь Марк это поймет. И Джулиан тоже.

Джеймс подошел к Джулиану, очищавшему окно, сам снял несколько шариков. Их руки соприкоснулись.

Джулиан отшатнулся:

– Я понял.

– Хорошо, – так же коротко ответил Джеймс. После шести месяцев, прожитых под одной крышей в Пуэрто-Эскондидо, они начали говорить одинаково. Возможно, всегда так было. Джеймс оставил мальчика заканчивать уборку.

Джулиан выкинул бумажные шарики в мусорную корзину, отряхнул руки, потом насухо вытер их о свои джинсы. Надев рюкзак, он вышел из конференц-зала. Марк обошел Джеймса по большому кругу и побежал следом за братом.

Джеймс с силой выдохнул, взял рюкзак Марка и закинул его на плечо. Один веселый день отцовства в Штатах заканчивался. И впереди их еще множество.

* * *

Джеймс стоял вместе с мальчиками в пустой прихожей дома, в котором он провел свое детство. Не считая нескольких предметов мебели – материнского дивана фирмы «Хенредон и Шонер» в гостиной и антикварного итальянского стола из древесины грецкого ореха в столовой, – дом был пуст.

Джулиан бросил рюкзак на пол и ударом ноги послал его к стенке.

– Жуть. Где мы будем спать?

Хороший вопрос. Есть надежда, что остались хотя бы кровати.

Было уже больше десяти. Слишком поздно, чтобы искать отель в этом районе, где жители работали полную рабочую неделю. Джеймс провел сыновей по дому, бросив коробку с остатками пиццы на стол в кухне.

Марк втянул носом воздух и сморщился:

– Здесь воняет.

Да, это точно. Как только они открыли дверь, Джеймс сразу почувствовал застоявшийся, кислый запах «старого дома», который когда-то ассоциировался с его умиравшим отцом. Но был еще и тонкий аромат пудры, как будто испортились любимые духи его матери. Это напомнило Джеймсу о том, как он тут рос и почему проводил столько времени в доме Эйми.

– Дом долгое время стоял закрытый. Запах выветрится, как только мы откроем окна, – сказал он сыну.

Марк подошел к высоким стеклянным дверям большой комнаты и прижался носом и ладонями к стеклу. Он внимательно вгляделся в темноту заднего двора.

– А где пляж?

– Его здесь нет, – с этими словами Джулиан рухнул на кожаный диван. Эта вещь была слишком новой, чтобы принадлежать матери. Томас, должно быть, привез его сюда со склада Донато. Хорошо бы он привез еще и кровати.

– Здесь есть пляж. – Джеймс сурово посмотрел на Джулиана и подошел к Марку. – Но до него двадцать минут. Позади дома – лес. Утром я вам покажу. Мы сможем пойти в поход. Если нам повезет, мы увидим рысь.

Руки Марка сжались в кулаки. Он закусил нижнюю губу. Джеймс принял это за признак интереса.

– Так где мы будем спать? На полу? – Джулиан надел наушники и включил музыку на своем айфонe.

Джеймс вздохнул. Господи, только бы им не пришлось спать на полу. Томас сказал, что оборудовал дом всем необходимым. Полотенца, посуда, молоко, кое-какие продукты. Джеймс надеялся, что Томас не забыл про одеяла и подушки. И про пиво.

Рот наполнился слюной. Джеймс не отказался бы от холодного темного пива после такого дня. Они провели на ногах почти двадцать четыре часа. Мальчикам удалось поспать несколько часов во время пересадки в Мехико, но Джеймс боялся закрыть глаза: вдруг мальчики исчезнут, когда он проснется. Поэтому он не спал.

Он с легкостью решился продать дом и галерею в Пуэрто-Эскондидо. Он бы еще раньше вернулся в Калифорнию, если бы не сыновья. Они не хотели уезжать. Сказав об отъезде впервые, он время от времени напоминал им о «большом приключении», давая возможность свыкнуться с этой идеей. Они закончили учебный год. Он решил подождать лета, чтобы было время привыкнуть к новой обстановке. Кроме того, ему пришлось ждать визу для мальчиков и собственные документы, удостоверяющие личность.

Вскоре Джулиан и Маркус привыкли к мысли о переезде. Но потом перед их домом появилась табличка «ПРОДАЕТСЯ». В этот момент идея стала реальностью, и Джеймс мгновенно превратился в «плохого парня».

И уже устал играть эту роль. Ему просто хотелось устроиться и наверстать то, что он упустил в своей жизни. Дети приспособятся. В конце концов, они привыкнут к переезду и к нему. Джеймс на это надеялся.

Марк зевнул. Джеймс осторожно потянул его за рукав рубашки.

– Идем, сынок. Давай найдем тебе кровать.

Они нашли большие кровати с подушками, одеялами и постельным бельем в старых спальнях Джеймса и Томаса. Марк заныл. Он не хотел спать один. Под нажимом Джеймса Джулиан неохотно предложил разделить кровать с младшим братом.

Джеймс принес багаж из машины, которую для него купил брат, помешанный на экологии, – капризную «Тойоту Приус», – и повел мальчиков по коридору.

– Какая комната? – Джеймс указал на дверь своей детской, потом на дверь комнаты Томаса.

– Вот эта. – Джулиан вошел в комнату слева. Бывшая спальня Джеймса. Он и сам удивился тому, как было приятно, но ни слова не сказал об этом Джулиану. Иначе парень тут же передумает.

Джеймс показал им ванную, потом подождал, пока они готовились ко сну. Как только мальчики устроились под одеялом, Джеймс нагнулся, как будто для того, чтобы поцеловать Марка в макушку. Пальцы мальчика сжали простыню, которую он натянул до подбородка. Джеймс замер, нависая над сыном. Все эти разговоры Джулиана о том, что Джеймс не их «настоящий папа», привели к тому, что Марк был сбит с толку и держался с отцом отстраненно. Мальчик намного теплее относился к своим учителям и соседской собаке. Но Джеймс их хотя бы обнимал, а сам он уже и вспомнить не мог, когда кто-то обнимал его. Ему клали руку на плечо или дергали за руку, чтобы привлечь внимание.

Джеймс выпрямился и только взъерошил Марку волосы. Если бы он позволил себе большее, сын отстранился бы от него еще сильнее.

Марк улыбнулся и уютнее устроился под одеялом. Воздух в комнате был прохладнее по сравнению с сухими, солеными ночами в Пуэрто-Эскондидо.

Джулиан, одетый в поношенную футболку и спортивные шорты до колен, расположился поверх одеяла на другой стороне кровати и по-прежнему слушал музыку. Джеймс указал на свои уши и знаком приказал Джулиану снять наушники.

– Спать. Немедленно.

Джулиан выдохнул, раздувая щеки, словно рыба. Повернувшись на бок, он сорвал наушники и бросил их вместе с айфоном на прикроватную тумбочку. Он лежал к Джеймсу спиной, через несколько секунд его дыхание стало ровным. Он уже спал.

– Спокойной ночи, – прошептал Джеймс с порога. Он выключил свет и прикрыл дверь, оставив щелку, в которую проникала полоска света из ванной.

Произнесенное шепотом «спокойной ночи» настигло его, когда он уже отвернулся. Джеймс замер, смаргивая подступившие слезы. Осознав слова Марка, он произнес про себя молитву.

Джеймс вернулся в кухню. Ставя в холодильник пиццу, он нашел на верхней полке упаковку пива. «Слава богу». Открыв бутылку, он вдохнул ореховый аромат эля. Мышцы, напряженные после путешествия, расслабились. Он выпил половину бутылки и только после этого прислонился к кухонному столу. Джеймс скрестил руки на груди, бутылка висела в его пальцах. Он вдохнул, долго и глубоко. Глаза закрылись.

Наконец-то он дома, но не по-настоящему дома.

Это был не его дом.

Впрочем, и в Мексике он не был дома, поэтому и оставил ту жизнь позади. И не только потому, что Калифорния ему знакома, но и потому, что у Карлоса было все то, что хотел иметь Джеймс до несчастного случая, – художественная галерея, чтобы выставлять свои работы, учебный класс, чтобы учить других, мастерская для работы, идеально расположенная, с полноценным дневным светом. И еще картины Карлоса, превосходящие умения Джеймса.

Как бы ни было стыдно это признать, Джеймс завидовал тому человеку, которым он был в Мексике.

Он оттолкнулся от стола и вытянул руки над головой. Спина ныла, ноги болели. Чувствуя беспокойство, он выглянул в окно и подумал, не отправиться ли на ночную пробежку. Он бы так и поступил, если бы мог спокойно оставить детей одних. Они еще слишком маленькие, и это их первая ночь в чужой стране и в чужом доме. Именно здесь несколько месяцев жил Фил перед тем, как его арестовали.

Сквозь стекло Джеймс смотрел на темные дубы и ели, которые летом выглядели так мирно. Время возрождения и обновления. Но зимой деревья казались мрачными и зловещими, их ветки были голыми и изогнутыми, словно кости.

Скелеты, похожие на Фила.

Осталось шесть дней до его выхода на свободу. Шесть дней, чтобы придумать, как не встречаться с ним и с остальными членами семьи. Приедет ли Фил в этот дом, раз уж он жил в нем до тюрьмы?

Взгляд Джеймса метнулся к задвижкам на задней двери. Выругавшись сквозь зубы, он отправил себе напоминание по электронной почте.

СМЕНИТЬ ЗАМКИ.

Сунув телефон в задний карман, он оглядел комнату. Сдерживаемая энергия пробежала от дрожащих пальцев до сведенных судорогой икр. Может быть, его старая беговая дорожка все еще стоит в гараже.

Джеймс отправился туда, включил свет. Светодиодные лампы залили светом гараж на четыре машины, и Джеймс судорожно вздохнул. Он знал, что его вещи здесь, и из прошлой жизни, и те, которые доставили из Мексики. Но знать и видеть – это две разные вещи.

Куча его вещей занимала места двух машин, картонные коробки напоминали толстые квадратные колонны. В них было все, что он захотел сохранить из своей жизни в Мексике, которой лучше бы и не было вовсе, и из жизни до того, которой он жить не собирался. Залитые ярким светом, две его жизни слились на гладком бетонном полу.

Джеймс вошел в гараж, привлеченный крупными черными буквами на коробках. «Материалы для живописи». Он медленно провел рукой по словам, узнав почерк Эйми. Когда она это упаковала? До того, как нашла его, или уже после? Он не мог представить, насколько трудными были для нее месяцы после того, как Томас объявил о его смерти. От желания уберечь ее, от одной только мысли об этом у Джеймса едва не остановилось сердце.

Слова расплылись, и во второй раз за этот вечер глаза Джеймса увлажнились. Он не сомневался, что Эйми сложила все его вещи аккуратно и по порядку, даже зная, что он никогда ими больше не воспользуется.

И скорее всего так оно и будет. Голод, заставлявший его творить, делиться своим видением мира, исчез.

И Эйми исчезла тоже.

Джеймс ударил кулаком по коробке и вернулся в дом.