Текст книги "Незабудка. Книга 1. На границе света"

» 7 «
Квинн

«Мужчина в шляпе!»

Я предполагал, что он всё же войдёт, и тем не менее этот знакомый голос заставил меня вздрогнуть, по спине тут же забегали мурашки. В довершение к этому, грациозный морской конёк, вытатуированный на коже Феи, сжался и задрожал. Но сама Фея ни на секунду не потеряла самообладания.

– Вот и я задаю себе тот же самый вопрос, Гектор, – пылко вступила она после короткого нервного вдоха. Все маленькие лица, выглядывающие из-за листьев, на которые я изо всех сил старался не обращать внимания, в один момент куда-то исчезли, лишь изредка между цветов то тут, то там поблёскивала пара чьих-то глаз. – Только не думай, будто мы не обратили внимания, что ты с самого утра тут ошиваешься.

– Я-то считал, что у тебя есть дела поважнее, – поддержал мать Гиацинт и оперся на прилавок.

– Я всего лишь должен удостовериться, что всё идёт по намеченному плану, – визгливо произнёс Гектор и в упор поглядел на меня. Вернее, пронзил меня холодным взглядом. – Вот вам и лежачий больной! Да этот парень в отличной форме.

– В отличной форме? – с удивлением переспросила Фея. – Бедный мальчик сидит в инвалидной коляске. Постыдился бы.

«Да, кстати, дедуля, неплохо было бы тебе постыдиться».

Но последнее замечание Феи Гектор пропустил мимо ушей.

– Что, правда? – насмешливо поинтересовался он, не переставая сверлить меня взглядом.

Его глаза по-прежнему отливали желтизной, но они уже не блестели так отчётливо, как ночью. Если не всматриваться, они даже могли сойти за глаза нормального человека. Я бы охотно спрятался среди листьев и цветов, как пугливые лица вокруг, но такого удовольствия я ему доставить не мог. Поэтому изо всех сил старался дышать спокойно, будто не происходило ничего необычного, и выдержать взгляд этих волчьих глаз не мигая.

– Почему-то мне вспоминается сейчас легендарный Ивар Приобретатель, – проскрипел Гектор.

– Кто такой Ивар Приобретатель? – спросил Гиацинт.

«Отличный вопрос».

– Ещё один бедный юноша, которому твоя мать очень сочувствовала, – охотно пояснил Гектор. – Из милого юноши он превратился в настоящего серийного убийцу. Думаю, многие были бы благодарны, если бы я сорвал тогда первую конспиративную сходку. Точно такую же, как эта.

Фея закатила глаза:

– Конспиративную сходку! Очнись, Гектор! Это цветочный магазин. Если ты ничего не хочешь купить, прошу его покинуть. Распугаешь мне всех клиентов своей глупой болтовнёй!

– Уже ухожу. – Гектор противно улыбнулся и рванул на себя ручку двери. Снова раздался звон колокольчика. – Я ведь всего лишь исполняю свои обязанности. С улицы мне показалось, что здесь происходит полнейшее нарушение второй директивы.

– Знаешь что? На самом деле говорить о второй директиве – это и есть полнейшее нарушение второй директивы! – набросилась на него Фея, при этом бегло взглянув на меня.

– А эта мерзкая шляпа – полнейшее нарушение двадцать третьей директивы, – пробормотал Гиацинт.

– Никакой двадцать третьей директивы не существует, – сказал Гектор.

– Значит, надо срочно её издать, – Гиацинт брезгливо поморщился, – чтобы оградить человечество от этого зрелища. И где, скажи на милость, ты прикупил это пальто эксгибициониста девяностых годов?

– Кажется, ты забыл, с кем разговариваешь, юноша, – прорычал Гектор. – Я по-прежнему Гектор, главный на…

– А вот теперь точно хватит болтать! – выкрикнула Фея. – Сию же секунду убирайся из моей лавки, Гектор. Я подам на тебя жалобу, чтобы впредь ты держался отсюда подальше.

– Можно подумать, что тебе это под силу! – Гектор презрительно хмыкнул. – Я тоже подам жалобу, – сказал он и снова обратил на меня полный ненависти взгляд. Затем повернулся на каблуках, поднял воротник пальто и вышел на улицу.

– Нам срочно нужно повесить табличку: «С собаками не входить», – пробормотал Гиацинт.

Как только дверь за Гектором захлопнулась, я облегчённо вздохнул. На самом деле у меня накопилось к нему немало вопросов. Но сейчас все мои силы ушли на то, чтобы не стучать зубами от страха и твёрдо смотреть ему в глаза. Я с такой силой прикусил нижнюю губу, что почувствовал во рту привкус крови.

– О чём же речь в этой второй директиве? – спросила Матильда, и все развернулись к ней.

Дедуля в шляпе провёл в лавке не больше трёх минут, но за это время я успел совершенно забыть о её существовании. А она как ни в чём не бывало стояла здесь под одним из блестящих полумесяцев, скрестив руки на груди. Щёки её покраснели. Девочка тяжело дышала, словно до этого сдерживала воздух и только сейчас позволила себе выдохнуть.

– Вы что, члены какого-то тайного общества? Почему этот Гектор так злится на Квинна? Кто этот серийный убийца, о котором он говорил?

Это были не самые первые вопросы, которые вертелись у меня на языке, но для начала совсем неплохо. Несколько следующих секунд прошли в полнейшем молчании, потом Матильда напористо продолжила:

– Сколько стоит этот единорог?

Фея улыбнулась Матильде:

– Ах, дорогая моя, вот как раз для таких невинных созданий, как ты, и существует вторая директива. Чтобы ты не мучила себя такими вопросами. Разве поможет, если я сейчас скажу, что Гектора никак нельзя воспринимать всерьёз? Он совершенно… отстал от жизни.

– Вы имеете в виду, что он не совсем норм… э-э-э… человек, у которого трудности с пониманием? – недоверчиво спросила Матильда и опустила руки, оставив свою защитную позицию.

– Абсолютно точно. Навечно застрял в прошлом, – объяснила Фея. – Но жалеть его не нужно. Главная его черта – человеконенавистничество.

– Кому бы ещё пришло в голову выйти из дома в такой шляпе? – Гиацинт рассмеялся, и на щеках Матильды показались ямочки. – Думаю, малышка Матильда, он тебя даже не заметил. Если бы ты превратилась в цветок, это наверняка была бы незабудка. Их так часто не замечают.

Матильда засияла, как новая монета. Гиацинт, кажется, отлично понимал, как ей польстить. Наверное, чтобы отвлечь от расспросов о директивах и серийных убийцах. И это сработало.

– Нежная и скромная, почти всегда остаётся в тени, – продолжал он. – Надёжная, не требует особого ухода, зелёная…

– Незабудку часто недооценивают, – быстро добавила Фея. – Кстати, это один из моих любимых цветов. Не случайно я выкрасила свой магазин в незабудковый цвет. – Она провела рукой по прилавку.

Гиацинт положил руку на плечо Матильды:

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты приняла от нас в подарок два горшочка с незабудками, Матильда. А единорог стоит… десять евро. Только для тебя.

Матильда явно растрогалась и растерялась. Она шумно вздохнула:

– Правда? Тогда я куплю два.

– Пойдём, я покажу ещё кое-что из наших запасов. Может, тебе понравится мой вьетнамский дракон. Между прочим, он приносит счастье. Как по мне, он гораздо милее, чем эта лошадка с рогом.

Гиацинт повёл Матильду мимо прилавка вглубь магазина.

– А сколько стоит этот сказочный цеппелин? – откуда-то долетел до меня её голос.

– Кажется, ты очень устал, – обратилась ко мне Фея.

Так оно и было. Устал, ещё больше запутался и наконец проснулся – всё одновременно. Маленькие рожицы то тут, то там снова высовывались из листвы, осмелев после ухода Гектора. Казалось, они перемигивались и шушукались между собой. У меня не очень получалось делать вид, будто я их не замечаю, и, кажется, они тоже это заметили, потому что улыбались и корчили мне всевозможные гримасы.

Фея подняла руку, словно хотела погладить меня по щеке, но тут же снова её опустила.

– Я бы хотел поговорить с Ангеликой, – сказал я и, только услышав собственный голос, осознал, сколько времени сидел, не проронив ни слова.

– Это невозможно, – вздохнула Фея.

– Где я могу её найти?

– Ангелика – это не человек, это… – Она снова вздохнула, нырнула под прилавок и что-то вытащила с нижней полки. – Это кое-что, что поможет тебе найти ответы на твои вопросы.

Она сунула мне в руку какую-то бутылочку по размеру не больше спичечного коробка.

– Я бы хотела немного подождать, пока ты придёшь в себя после аварии, но Кассиан считает… Да и Гектор тоже… В общем, всем не терпится объяснить тебе несколько вещей, а тебе – разузнать.

– Потому что без этих объяснений я чувствую, что схожу с ума. – Я уставился на бутылочку. Она была наполнена прозрачной жидкостью и закрыта крохотной завинчивающейся крышкой. – Только не говорите, что Ангелика – это дух, который живёт в бутылке.

Фея тихо захихикала:

– Нет-нет, не волнуйся. Ангелика – лишь главный ингредиент этого… э-э-э… напитка.

– Это что, колдовское зелье?

– Можно и так его назвать, если хочешь. – Фея пожала плечами.

– Я не верю…

«Я не верю в такие вещи!» – хотел сказать я, но, прежде чем успел произнести эту фразу, мне самому стало ясно, как глупо она прозвучит. Я не верю в лица цветов и деревьев, но только что мне улыбалось не меньше дюжины таких рожиц.

– С момента аварии я вижу разные странности, которых существовать не должно, и я ни с кем не могу этим поделиться, потому что меня посчитают психом. («Интересно, почему я решил доверить свои откровения совершенно незнакомому человеку? Но такой разговор поможет мне больше, чем молчание и самоедство. Да и вообще мне так нужно выговориться!») Там был волк с жёлтыми глазами, который гнался за мной по всей улице, а ещё какая-то огромная тварь с крыльями. И всё только потому, что я хотел помочь синеволосой девчонке, которая, как видно, поругалась с деду… с этим Гектором. И с тех пор у деревьев и цветов появились лица, татуировки двигаются, Гектор день и ночь рыщет под моим домом и угрожает мне, странный профессор утверждает, что знал моего биологического отца, а в этой цветочной лавке тоже явно происходит что-то странное. – Я запнулся. Под тёплым понимающим взглядом Феи я почувствовал, как к горлу подступает ком, заставивший меня снова замолчать. Тут только я заметил на своих щеках слёзы.

– Ты упустил несколько важных моментов, например, как сильно пострадал и что чуть не умер. Какой же ты смелый мальчик! – Мне снова показалось, что Фее хотелось потрепать меня по голове, но она скрестила на груди руки, будто сама себя останавливая. – Поверь, многие недовольны поведением Гектора. Даже если в тот вечер, который ты описываешь, он просто выполнял свою работу и понятия не имел, кто ты такой.

– Кто же я такой? – Это прозвучало как возглас полного отчаяния.

– Не переживай, ты тот, кем был всегда, – нежно сказала Фея. – А сейчас иди домой и отдохни немножко. Иногда время всё ставит на свои места.

«Да уж, хотелось бы верить».

– А что делать с бутылочкой?

Она вздохнула:

– С этим не спеши. Когда почувствуешь, что готов, выпей всё до последней капли перед сном. И предварительно сообщи нам, чтобы мы… подготовились. Погоди секунду…

Она огляделась и притянула к себе горшок с карликовым деревом, у которого, что странно, даже не было «лица».

– Вот. В тот вечер, когда почувствуешь, что готов, выставь это оливковое дерево на подоконник так, чтобы его было видно с улицы. Если мы увидим его за твоим окном, будем знать, что всё начинается. Это важно. Только не забудь.

Я с сомнением поднёс к глазам бутылочку:

– Надеюсь, там не какие-нибудь наркотики, расширяющие сознание, или что-то в этом роде? – Тон у меня сейчас был точь-в-точь как у моего отца, но уж очень мне не хотелось добавить себе ещё галлюцинаций. Да и вообще, без разбору глотать всякую гадость, которую тебе предлагают из-под прилавка, – не очень-то разумная идея. – А что случится, когда я это выпью?

– Скажем так, ты будешь знать гораздо больше, чем раньше.

Фея завернула горшок с оливковым деревом в крафтовую бумагу и поставила свёрток мне на колени.

– Зачем всё так усложнять? Может, просто скажете мне, что именно я узнаю после этого зелья?

– Нет. – Фея окинула меня строгим взглядом. – Но повторяю ещё раз, Квинн. Никакой спешки! Никто тебя ни к чему не принуждает, ясно? Ты можешь вообще этого не делать, если не захочешь.

«Ага, и продолжать коллекцию вопросительных знаков в моей голове…»

– Понятно, – сказал я. – Но вдруг я всё же выпью эту штуку – какая она на вкус? Очень противная?

Снова раздался вздох, Фея сдалась:

– Нет, у этого напитка вкус можжевелового шнапса, из которого он на одну треть и состоит.

Откуда-то из глубины магазина вдруг вышла Матильда, а следом за ней и Гиацинт. За это время они выбрали дракончика с красной чешуёй, и Гиацинт упаковывал его в тот же пакет, в котором стояли горшки с незабудками.

– Но в следующий раз я куплю единорога!

Матильда вытащила из своего жуткого кошелька несколько купюр и передала Гиацинту.

– Буду ждать, – ответил он.

Я не видел выражения лица Матильды, так как она стояла прямо за моей спиной, но её довольное хихиканье всё объясняло.

– До свидания, – сказал я, пока Матильда вывозила меня из лавки под музыку дверного колокольчика.

За нами в магазин зашла престарелая пара. Я услышал, как дама взвизгнула от восторга.

– Как я её понимаю, – призналась Матильда. – Я бы так и жила в этой лавке. О, ты тоже что-то купил! – Она указала на оливковое дерево у меня на коленях. – Фея ответила хоть на какие-то из твоих вопросов? Вы с ней долго разговаривали.

– Не особенно, – неохотно ответил я и повернул голову, сканируя пространство вокруг на наличие клетчатых шляп. Но Гектора простыл и след.

– А что с этой Ангеликой?

Я на секунду замешкался, а потом крепко сжал бутылочку в руке и сказал:

– Фея не знает никого с таким именем.

– Жаль. Я так надеялась, что они помогут нам в дальнейших поисках. То есть… помогут тебе. – Матильда завернула за угол. – У тебя тоже постоянно такое чувство, будто мы попали в какой-то совершенно фантастический блокбастер? Или в странный сон? Сначала этот седой профессор с зонтиком Мэри Поппинс на кладбище, который говорил загадками и будто бы знал твоего отца. Затем нереальный цветочный магазин с удивительными штучками и очень странными хозяевами. И в конце этот жуткий незнакомец в клетчатой шляпе и с жёлтыми глазами, который нёс полную чушь. Слышал, что он сказал, пока Фея не перебила его? «Я по-прежнему Гектор, главный на…» Наркоман? Нарушитель? Настройщик? Всё равно это как-то не укладывается в мою теорию о потерянном наследстве.

– Может, здесь действительно замешано тайное общество, а Гектор – главный начальник. Или надсмотрщик.

Пока мы переходили дорогу, меня не покидал страх, что откуда-то из-за припаркованных машин вдруг вынырнет голова Гектора. Но он пропал. Может, Фее действительно удалось его приструнить.

– Профессор Кассиан, Гиацинт, Фея, Гектор – таких имён не бывает. Разве что в каком-то фантастическом спектакле. Или в тайном обществе, где каждый получает кодовый псевдоним. И все они, кажется, тебя знают. Как-то это жутко. Да ещё каждый хочет подать жалобу… или что-то в таком роде. Этот Гектор ввалился в магазин в жуткой ярости, правда ведь? Это было видно. И что за странные разговоры о серийном убийце? Иване Пришибателе?

– Иваре Приобретателе.

«Обязательно погуглю его, как только вернусь домой».

– У тебя тоже сложилось впечатление, что он и тебя считает опасным типом? – Матильда слегка отклонила коляску назад, чтобы заехать на тротуар.

– Да, как бы там ни было, он, кажется, очень разочарован, что я не валяюсь в больнице, прикованный к кровати.

«“Твои дни сочтены, мальчишка”. Этот Гектор предпочёл бы увидеть меня в могиле, тут не может быть никаких сомнений. А Фея и Гиацинт… Кажется, они на моей стороне, на какой бы стороне я ни был. А этот профессор Кассиан…»

– Но в чём же тут дело? – спросила Матильда.

– Понятия не имею.

И это была правда. При этом у меня появилось чувство, что теперь я знаю значительно больше, чем сегодня утром. Наша короткая прогулка, вне всякого сомнения, принесла немалую пользу. А Мартинская дочка оказалась на удивление хорошей помощницей. Просто идеальной.

– Будто всё это происходит во сне, – бормотала она. – Стоит только ущипнуть себя, и тут же проснёшься.

«Отлично, теперь-то ты меня понимаешь. Я чувствую себя так уже довольно долго».

Я был рад, что Матильда пережила эти события вместе со мной. Так я хотя бы не ощущал себя таким одиноким. И казался себе не таким сумасшедшим и странным. По крайней мере, пока мне на глаза не попалось лицо в зелёной изгороди. А затем ещё одно. Я уже не старался их разглядеть и повернуть голову. Их лучше всего получалось рассмотреть боковым зрением, чем если смотреть на них в упор. Будто им становилось не по себе, и от стеснения они растворялись и исчезали.

– С тобой случалось такое, что ты видишь вещи, которых нет и быть не может? – вдруг вырвалось у меня.

«Даже если Матильда посчитает меня странным, то какая разница? Даже если ей покажется, что у меня совсем крыша поехала, меня это ни капли не расстроит, это же всего лишь Мартинская дочка из дома напротив. У неё самой не всё в порядке с головой».

– Какие такие вещи? – с сомнением спросила она. – Только…

– Например, лица, – перебил я её.

– Ах, вот оно что! Да! – Она с облегчением рассмеялась. – Если хорошенько присмотреться, во всём можно разглядеть лицо. В рисунке на ковре, в узорах древесного сруба, в стенах, кустах, на бутерброде и особенно на дурацкой плитке, которой выложена наша ванная. И, представь, эти лица пялятся на тебя, пока ты принимаешь душ. Я как-то читала, почему так происходит: если мозг регистрирует две точки или другие похожие знаки, которые находятся на определённом расстоянии, он автоматически принимает их за пару глаз и дополняет картину остальными точками, которые образуют рот. Это, можно сказать, глубинный инстинкт.

– Вон оттуда как раз выглядывает одно такое лицо, – сказал я и кивнул на скорченную рожу в лавровом кусте перед домом № 15, мимо которого мы как раз проходили.

Я с удовольствием отметил, что стоило мне посмотреть прямо в эти глаза, они тут же испуганно исчезли в листве. Моё настроение снова чуточку улучшилось.

Когда мы стояли перед входной дверью моего дома, Матильда достала свой телефон:

– В это сложно поверить, но мы провели на улице всего час. Удивительное дело, сколько всего может произойти за шестьдесят минут, правда? Как бы там ни было, это хорошо: твоей маме не пришлось волноваться. – Она поставила коляску на тормоз и наклонилась, чтобы отклонить подножку.

– Это я и сам могу сделать, – поспешно сказал я.

– Конечно, прости. – Она запнулась. – Я получила в подарок от Гиацинта столько незабудок… возьми для своей мамы. Думаю, ей они понравятся.

– Наверняка. Спасибо.

Я незаметно опустил бутылочку в карман штанов и встал на ноги. Перед глазами, конечно же, снова всё поплыло, и мне пришлось схватиться за ручку коляски, чтобы не упасть. К тому же я почти не чувствовал свою левую ногу. Но это не могло испортить моего отличного настроения, даже если события последнего часа принесли больше вопросов, чем ответов. По крайней мере, с этой подозрительной бутылочкой в моём кармане я чувствовал, что заполучил что-то наподобие плана действий.

Матильда протянула мне костыли и смущённо улыбнулась. Из тугого хвоста на её затылке выбилась кудрявая прядь, и она сдула её с лица. Мне вдруг стало ясно: за этот час мы с Мартинской дочкой стали сообщниками. Теперь она – единственный человек на этой земле, который знает, что в моей жизни сейчас происходят невероятные вещи.

– Спасибо, что вывезла меня на прогулку, – сказал я, и мои слова прозвучали гораздо более торжественно, чем я предполагал.

– Да ну что ты, – отозвалась она. – Жутко скучно с тобой, ничего не скажешь, но я бы ещё раз тебя прокатила. Но только если нет другого выхода, конечно.

– И исключительно из любви к ближнему. – Я улыбнулся. («Если я действительно хочу разгадать эту тайну, мне, без сомнения, понадобится помощь. Кому-то же надо меня возить».) – Дашь мне свой номер телефона? Я позвоню, если ты мне снова понадобишься.

Она удивлённо вытаращила на меня глаза, но, немого помедлив, ответила:

– Ладно.

» 8 «
Матильда

Госпожа фон Аренсбург резко распахнула дверь, Квинн так и застыл с ключом в руке.

– А вот наконец и вы! – воскликнула она таким голосом, будто мы вернулись из шестимесячной экспедиции по тропическим лесам, а не с соседней улицы. Хотя примерно так мы себя и чувствовали.

– Вот, это тебе! – Квинн без лишних церемоний передал маме мои незабудки и проковылял в дом. Я положила в гардеробную подножку от коляски.

Госпожа фон Аренсбург сияла:

– Какие они чудесные! Спасибо! Это из новой цветочной лавки? Я тоже хотела заглянуть туда в ближайшие дни.

– Ты будешь чувствовать себя как дома. Там ещё более пёстрый интерьер, чем у нас, и это неспроста, – сказал Квинн и поспешно заковылял вверх по лестнице.

Может, ему нужно было в туалет, а может, хотел поскорее погуглить этого серийного убийцу, пока не забыл его имя, как это случилось со мной. Единственное, что я помнила, – имя напоминало название полки из «ИКЕИ», и это точно не Билли.

– Только не вздумай сейчас приглашать Мартин… Матильду к нам на ужин, мама, – радостно бросил он через плечо. – Ей пора возвращаться к другим «Наказаниям Господним».

Возможно, он опасался, что, если я останусь рядом ещё хоть на минуту, он проболтается о наших загадочных приключениях.

– Вы только посмотрите на него! – возмущённо воскликнула его мама.

– Что такое? – послышался откуда-то со второго этажа радостный голос. – Я думал, мы терпеть не можем Мартинов. Её папа собирал подписи против той парочки геев в соседнем доме, забыла?

– Это был дядя Томас, – поправила его я. – И вовсе не потому, что они геи, а из-за цвета, в который выкрашен их забор. Ничего, я всё равно не могу остаться с вами на ужин. Хотя пахнет из кухни просто восхитительно.

Конечно же, мне больше всего на свете хотелось поприсутствовать при разговоре Квинна с родителями, когда он начнёт расспрашивать их о профессоре Кассиане и своих родных бабушке и дедушке со стороны отца. Я надеялась, что он всё мне расскажет, когда мы встретимся в следующий раз. Он ведь попросил мой номер.

«О боже! – Мне не терпелось позвонить Юли. – У Квинна фон Аренсбурга теперь есть мой номер телефона! И пусть Юли только попробует мне сказать, что нездоровая влюблённость ни к чему не приведёт!»

– До свидания! – сказала я и уже хотела закрыть за собой дверь, когда госпожа фон Аренсбург проскользнула следом за мной на улицу.

– Подожди, Матильда, – тихо сказала она. – Не позволяй ему себя оттолкнуть. Сейчас у него такой период. Он со всеми ведёт себя очень резко. Это всё из чувства самосохранения. Пожалуйста, постарайся на него не обижаться.

– Не переживайте, – смущённо ответила я.

Его маме даже в голову не могло прийти то, что так мило, как сегодня, Квинн ещё никогда со мной не обращался.

– Знаешь что? Общение с тобой идёт ему на пользу. – Госпожа фон Аренсбург почти закрыла дверь у себя за спиной, будто всеми силами старалась, чтобы Квинн не услышал ни слова из нашего разговора. – Таким радостным мы не видели его очень давно. Его глаза прямо сверкали. – Она наклонилась ко мне и зашептала: – Может, будешь заходить к нам почаще? Никого из друзей он к себе не подпускает, но ему так нужны сверстники. Ты первая, кому, кажется, не мешает, что он… Может, ты могла бы забегать пару раз в неделю после обеда и проводить с ним немного времени?

Я смущённо потупилась:

– Да. Без проблем, – пробормотала я. («Меня и уговаривать не надо, лишь бы он позвонил».) – Если он захочет.

Госпожа фон Аренсбург решительно замотала головой:

– Нет и ещё раз нет, так не пойдёт. Мы его заставим. Потому что он сам сейчас не понимает, что именно ему нужно.

«Но он попросил меня оставить ему номер телефона и обязательно позвонит!» А затем я вдруг подумала о том, что мама Квинна знает его гораздо лучше, чем я.

– Наш проект будет иметь успех, только если сможем применить тактику «застать врасплох», – заключила она. – Ты просто должна вот так же, как сегодня, появиться у нас.

Я с сомнением посмотрела на неё. Такой нездоровой моя влюблённость всё-таки не была.

– Но я так не могу. Это будет неестественно и… слишком навязчиво с моей стороны. Лучше уж…

– Само собой разумеется, ты получишь денежное вознаграждение, – перебила меня госпожа фон Аренсбург.

«Что-о-о?»

– Считай, что это твоя работа, – продолжила она. – Работа, на которой требуется быть неестественной и навязчивой. Я плачу шестнадцать евро в час.

Этот день становился всё более странным.

– Вы хотите платить мне деньги за то, что я буду проводить время с Квинном? – Я чуть не рассмеялась. Но намерения госпожи фон Аренсбург были самыми серьёзными, это читалось по её решительному выражению лица.

«Шестнадцать евро в час!»

У меня в голове заработал калькулятор. Всего четыре часа в неделю, и можно заработать больше двухсот пятидесяти евро в месяц. Я могла бы отложить на учёбу по обмену или на курсы вождения, которые мои родители не хотели оплачивать. Мне давали деньги на карманные расходы, но их не хватало, чтобы что-нибудь накопить. Из-за церковных поручений, которыми меня постоянно нагружали родители, времени на настоящую подработку у меня не оставалось. Какое-то время тётушка Беренике платила мне и Юли, чтобы мы сидели с её младшими детьми, но, когда об этом узнала мама, она закатила своей сестре жуткий семейный скандал: якобы тётушка попрала моральные устои и нарочно пытается соблазнить меня материальными благами.

«Нельзя платить деньги за то, что делаешь добро членам своей семьи», – сказала тогда мама. А тётушка Беренике обозвала её чванливой кошёлкой. В ответ мама целых две недели не разрешала мне встречаться с Юли. И только после того как тётушка Беренике извинилась и пообещала никогда больше не давать мне деньги и таким образом не соблазнять материальными благами, мама сняла свой запрет. Наверное, за доброе дело, которое делаешь соседям, тоже нельзя было брать деньги, но, если я никому об этом не расскажу, чванливая кошёлка ничего не узнает.

– По понедельникам и пятницам я обычно помогала госпоже Якоб, – стала размышлять я вслух. – Её уже нет в живых, поэтому у меня появилось несколько часов свободного времени.

«К тому же моё семейство наверняка очень скоро придумает мне взамен другое поручение. Как и всегда».

– Вот почему ты так хорошо умеешь управляться с инвалидной коляской. – Госпожа фон Аренсбург снова мне улыбнулась. – Ну что ж, всё складывается замечательно. Квинн записан на несколько занятий по физиотерапии после обеда. Но ты можешь, например, сопровождать его по понедельникам во время похода к психотерапевту. Ты точно разбираешься, как затащить эту штуку в трамвай, и главное – как её потом оттуда выкатить. Я сегодня утром так с этим намучилась. – Она тяжело вздохнула. – Считаю, у нас получился отличный план. Так Квинн будет чувствовать, что я хоть ненадолго оставляю его в покое, а я буду знать, что он не один, а с тобой. Ну что, договорились? – Она протянула мне руку. – Но о деньгах никто не должен знать, он должен думать, что ты делаешь это добровольно, по собственному желанию. Я ничего не скажу даже своему мужу. Альберт тут же проболтается, я его знаю.

Я медленно кивнула.

Такой соблазн. Может, Квинн и позвонил бы, когда ему понадобилась бы моя помощь, а может быть, и нет. И в таком случае совсем неплохо, что можно просто прийти. Чтобы помочь его маме. И заработать денег. Что бы там Квинн обо мне ни думал. Ведь если быть честной, он и так считал меня странной и навязчивой.

Я торжественно пожала руку госпоже фон Аренсбург:

– Договорились. Но в моей семье тоже никто не должен узнать, что вы мне за это платите.

Мама Квинна заговорщицки подмигнула:

– Не волнуйся! Твоя мама и так со мной не общается с тех самых пор, когда на утреннике в младшей школе она случайно услышала, как я говорила другой маме, что её пирог на вкус ничем не отличается от церковной просвирки. Я очень сожалею, честное слово.

Кстати, довольно точное описание маминых пирогов. Они часто получались у неё совершенно безвкусными. И это в лучшем случае.

– Отлично. Тогда я приду в понедельник в три, – сказала я.

* * *

Мне так хотелось пропустить сегодняшний ужин и поскорее рассказать Юли обо всех удивительных событиях этого дня, но для моих родителей присутствие всей семьи за ужином было непреложным правилом. Все, включая Матиаса, студента из Уругвая, который у нас жил, должны были собираться за столом и общаться.

За последние годы я прошла несколько стадий отношений со своей семьёй. Моя «бунтующая натура», как выражались мои родители, проявилась ещё в детском саду, когда я отказывалась надевать колготки или играть с Луизой.

В восемь лет я стала причиной общинного раздора, когда первая из семейства Мартинов сообщила, что не собираюсь в будущем становиться миссионеркой. Единственным, кто проявил ко мне понимание, был пастор Петерс, который тогда успокоил прихожан и моих родителей.

Когда мне исполнилось двенадцать, я наконец попробовала осуществить отчаянный переворот, потому что всё, что я чувствовала, думала, делала, всё, во что верила, в глазах моей мамы было плохим, недостойным, неправильным. Я писала длинные обличающие письма, в слезах вступала в словесные поединки с мамой. А потом стала старше. И не без гордости заметила, что вышла из этого тупика.

Я, несмотря ни на что, любила своих родителей. Мой папа был удивительно мудрым и чутким, особенно когда удавалось поговорить с ним с глазу на глаз. И у мамы хватало хороших качеств. Главная проблема состояла в том, что у меня сформировались совершенно другие принципы, другой взгляд на жизнь, а родители ни за что не хотели это принять. Вместо того чтобы радоваться идеально воспитанной дочери Терезе, они по-прежнему пытались переубедить и переделать меня. Наверное, им казалось, что, если они не перестанут гнуть свою линию, я когда-нибудь сдамся и признаю их правоту. Но на самом деле получалось наоборот.

Мне просто очень хотелось, чтобы они любили меня без всяких условий, такой, какая я есть, и не пытались меня изменить. Но за последние два года я поняла, что стычки лоб в лоб всё только ухудшают. Чем больше я сопротивляюсь их влиянию, тем сильнее их это подстёгивает вести себя со мной всё строже и строже. Поэтому при поддержке Юли и тётушки Беренике я научилась не попадаться под нравоучительные взгляды родителей и даже иногда использовать некоторые их убеждения, чтобы добиться собственных целей. Но заявление о том, что я собираюсь работать у некрещёных соседей-язычников из дома напротив, кровных врагов и вероотступников, станет моим коронным выходом. И сообщу я им об этом уже сегодня за ужином. Чем больше свидетелей, тем лучше.

Отпроситься от совместных трапез было практически невозможно, разве что попасть в больницу с острым аппендицитом или уехать на экскурсию всем классом. Мои родители называли эту повинность «уютным семейным времяпровождением с глубокими беседами». Я же про себя окрестила их «ежедневным допросом за невкусной едой». (В больнице, когда мне вырезали аппендицит, еда действительно была гораздо вкуснее, хотя все остальные пациенты кривились и жаловались. Они просто никогда не ужинали у нас дома.)