Текст книги "Год девственников"

Дэниел рассмеялся:

– Святой отец, я уверен, что вы очень хотели бы лично видеть его лицо в эту минуту отрезвления. Кстати, вы и сами очень скоро отправитесь в мир иной, если не бросите этот старый драндулет.

– Я вовсе не собираюсь избавляться от моей Рози. И, пожалуйста, не надо ее оскорблять. Она мой друг. Или же ты предлагаешь мне забыть про всех этих престарелых закостенелых кумушек, которые скрипят при каждом шаге?.. Однако у вас сегодня была вечеринка или что-то типа того. Как она прошла?

– Да как обычно.

– Ты будешь счастлив, когда суббота наконец пройдет.

– Святой отец, вы попали в самую точку. Конечно, я буду счастлив… Только послушайте, не подводите Рози прямо к дверям, а то все начнут хлопать окнами и спрашивать, отчего это такой треск и скрежет.

Через несколько минут собеседники уже были в доме и удобно устроились в библиотеке. Стараниями Дэниела ярко запылал камин, а на столике между двумя стульями появились графин с виски, бутылка бренди, два стакана и кувшин воды.

Указывая на бутылку, Дэниел сказал:

– Я думаю, это вам понравится. Я, конечно, помню, что бренди – не самый любимый ваш напиток, но этот бренди – нечто выдающееся. Я получил его от одного завзятого ценителя. Этому бренди лет сорок—пятьдесят, и вкус у него просто превосходный, словно эликсир на языке. Я ничего подобного еще не пробовал.

С этими словами Дэниел налил стакан почти доверху и протянул его священнику. Тот отпил чуть-чуть, подержал немного во рту, причмокнул губами и проглотил. Брови его приподнялись, и он удивленно произнес:

– Вот это да! И правда, словно эликсир на языке. Но все же, думаю, я останусь верен моему виски, потому что я не хотел бы пристраститься к такого рода напитку. А то еще опустошу весь твой ящик. – Он откинулся на спинку стула. – Как тут приятно. Ты знаешь, это замечательный дом. Я помню, как впервые вошел в него, когда только приехал в Феллбурн. Блэкбурны были твердолобыми католиками, если позволительно так выразиться, а потому не позволяли себе и притронуться к бутылке. Чашка чая, чашка кофе, какая-то жидкая пища – вот и все, что вам могли предложить. Конечно, временами у них было очень туго с деньгами. Ты же знаешь, как дорого стоит поддерживать весь этот антураж, особенно когда еще и увлекаешься лошадьми.

– Да уж, святой отец, можете и не рассказывать. Тут и без лошадей хватает забот.

– Да, это правда. – Священник похлопал Дэниела по плечу. – Вот я тебе и говорю… Ну так все же, как жизнь? Твоя жизнь.

– Хуже некуда, святой отец.

– Так плохо? Что же ты? Доверься мне.

– Ну вы же не захотите принимать исповедь здесь, да еще ночью, а уж тем более после встречи со стариком Томми. Да вы уже и наслушались за день столько…

– Я всегда открыт для исповедующихся. Но сейчас не об исповеди речь. Просто расскажи, что мучает тебя, кроме всего того, что я знаю. Кстати, ты ведь не был на исповеди уже несколько недель?

Дэниел сидел в обычной для него во время трудного разговора позе: согнувшись, локти поставив на колени, сомкнув ладони. Он уставился на огонь и тихо произнес:

– Я связался с женщиной.

– Боже вездесущий! Нашел, чем удивить. Дэниел повернулся к священнику:

– Это не то, что вы подумали.

– А что еще я мог подумать?

– Есть же и хорошие женщины, святой отец.

– Дэниел, неужели ты собираешься учить жизни шестидесятичетырехлетнего старика священника? Ты, как и многие подобные тебе, забыл, что мы тоже люди, что некоторые из нас не всегда были священниками. Вот я, например, до двадцати пяти лет ни о чем таком и не думал.

– И как же вы решились на это, – Дэниел слегка улыбнулся, – зная уже так много?

– Потому что Он, – отец Рэмшоу закатил глаза, подняв их к потолку, – не оставил меня одного. Я уже совсем было собрался жениться в двадцать лет, но вот тут-то Он и вставил мне палки в колеса. Отец моей девчонки тогда обещал вытряхнуть из меня мозги, а ее братец – вырвать мне ноги, если я убегу. Но я убежал. И с тех пор мне приходится убегать от себя постоянно. Ну, в последние годы, может быть, не так часто. Еще не так давно я боялся исповедоваться перед епископом, исходя из того, что согрешить в мыслях – то же самое, что согрешить в действительности. Ну, да это – дела прошлые. Нам надо думать о сегодняшнем дне.

Дэниел откинулся на спинку стула. Давясь от смеха, он вымолвил:

– Святой отец, я не верю ни единому вашему слову.

– Вот незадача-то, никто ведь не верит. Думают, что я все время шучу, но ты же знаешь поговорку: „В каждой шутке есть доля истины". И во всех моих рассказах есть зерно правды. И то, что я тебе сейчас говорю, – сущая истина. Ну так что же, кто эта порядочная женщина, о которой ты беспокоишься? Я знаю ее?

Прошло несколько секунд. Затем Дэниел сказал:

– Это Мэгги.

– Только не Мэгги!

– Вот так вот, отец. Теперь вы понимаете, в чем дело.

– Это и должно было произойти.

– Что вы имеете в виду? – Дэниел развернулся на стуле, взглянул на священника.

– А вот что. Она жила здесь, в этом доме, все эти годы. Почему, ты думаешь, она здесь застряла? Плохо, когда мужчине приходится мириться с женщиной, но гораздо хуже, когда одна женщина вынуждена терпеть другую, да еще такую, как Уинифред. Сам Господь не требует такой преданности. И привязанность такого рода – это что-то вроде болезни. Между нами говоря, мать Аннетты из той же серии. Что касается ее отца, то у него религиозная мания. А ведь все должно быть в меру. И ты знаешь, Дэниел, у нас, католиков, много грехов. Видит Бог, очень много. И самый главный грех, я всегда был убежден в этом: считать, что мы – единственные, избранные Всемогущим. Если бы только выбросить эту уверенность из наших голов, у нас была бы безупречная религия. Хотя, попробуй я высказать такое мнение, меня сразу бы отлучили от церкви. Но, с другой стороны, нет более терпимой и снисходительной религии. Где еще вам позволят напиться в пятницу вечером после зарплаты, избить жену, явиться на исповедь в субботу, причаститься в воскресенье утром, а затем отправиться в клуб продолжать пьянствовать? Говорю тебе, мы самые терпимые божьи твари, и мы не ударяемся в крайности.

– Очень жаль, отец, что вы не смогли внушить эту точку зрения Уинни сколько-то лет тому назад.

– Сын мой! Я пробовал. Я и сейчас продолжаю, пытаюсь убедить ее и подобных ей. Но разве они что-нибудь воспринимают? Ничего. Они, скорее, послушают отца Коди, который все время талдычит об адовом огне. И поверь мне, Дэниел, женщины – это еще не самое худшее. Ну почему они послали этого молодого человека – отца Коди – ко мне в приход? В Феллбурне что-то не то, так говорят в верхах. Люди забыли, что здесь был ад. По крайней мере, этот старый дурак отец Рэмшоу забыл. Люди должны жить – как по раскаленным углям босиком ходить, а этот дурак предлагает им что-то вроде приятной комнаты ожиданий, где пациенты могут думать, размышлять над прошедшей жизнью, сожалеть о проступках, грехах. Самое худшее, как я всегда втолковывал со своей кафедры, – это быть недобрыми друг к другу… Но вернемся к Мэгги. Как это произошло, после стольких-то лет?

Дэниел подался вперед и тихо заговорил:

– Это все совершилось просто, как по задуманному. У нее был свободный день. Я подвез ее в город. Странно, но это был первый раз, когда Мэгги оказалась в машине со мной, со мной наедине. Раньше, когда она, бывало, забирала Стивена в свои выходные, я подбрасывал их к ее кузине. И в тот день она направлялась туда же и пригласила меня зайти вместе с ней. Мэгги прожила у нас двадцать лет, но вне нашего дома она казалась совсем другой… Я смотрел на Мэгги и понял свои чувства, скрывавшиеся во мне долгие годы: я не только хотел ее, я ее любил. И, видимо, как вы сказали, она испытывала то же самое ко мне, хотя и хорошо прятала свое отношение. Что же мне делать, святой отец?

– Что тебе делать? Если я скажу: „Выбрось ее из своей головы", – ты ответишь, что не можешь. Ведь вы живете в одном доме! Ну а если твоя жена что-нибудь заподозрит, тебе придется тяжко, надо будет расхлебывать все это. Разве не так?

– Я хочу оставить Уинни, святой отец. Дон женится и вырвется из ее когтей, и я тоже хочу уйти. Мы с Мэгги заберем Стивена с собой. Я все это обдумал, и притом серьезно.

– Ты не сможешь этого сделать, дружище. Она тебя никогда не отпустит. Ты же знаешь, что случилось последний раз, да и до того. И она опять это повторит, чтобы придавить твою совесть до конца твоей жизни. Потому что, как только она потеряет Дона, ей уже незачем будет жить. Я даже не знаю, как она допустила, что его свадьба уже так близка.

– Зато я знаю, святой отец, я ведь этому способствовал.

– Да? Я должен был догадаться, что ты приложил к этому руку: она сама никогда не отпустила бы поводья. Я помню, по субботним дням она ходила смотреть, как Дон играет в футбол, и ждала его, чтобы подвезти домой, в дождь ли, в снег ли, в грозу…

– Да. Чтобы он, не дай Бог, не заговорил с какой-нибудь девушкой. А как вы думаете, святой отец, что она попросила меня узнать у него не далее чем сегодня?

– Даже не догадываюсь, Дэниел. Скажи мне.

– Она не просто попросила, она потребовала, чтобы я пошел и выяснил, девственник ли он.

– Нет! О Боже! Не-ет! – священник захихикал.

– Вы можете смеяться, святой отец, но так оно и было.

– Что это нашло на нее?

– А что всегда на нее находит? Она одержима желанием иметь Дона при себе до конца его жизни. Вы знаете, когда Дон родился и Уинни увидела, что он нормальный, она почти перестала обращать внимание на Стивена и Джо. На самом деле она не любила их обоих, хотя и по разным причинам.

Отец Рэмшоу покачал головой и медленно сказал:

– Даже если ты собрался оставить ее, ты не можешь развестись, ты же знаешь это.

– Это для меня не важно, лишь бы расстояние между нами было побольше. Ведь, как вы знаете, я не был с ней в постели долгие годы. Она даже от моей руки шарахается.

Старый священник вздохнул:

– Положение печальное. Но, может быть, Господь как раз позаботится об этом таким вот странным образом: после субботы Уинифред поймет, что потеряла Дона, и приблизится к тебе.

– Не дай Бог! – Дэниел наполнил стаканы виски и, протягивая один священнику, произнес: – Я не смогу этого вынести, никак не смогу. После всех этих долгих лет… Нет, примирения никогда не будет, уж это точно.

– А что будет с Джо, если твои планы осуществятся?

– Джо сам себе хозяин, он построит свою жизнь так, как захочет. Его положение сейчас очень неплохое, ведь он преуспевающий бухгалтер. К тому же у него есть и свое собственное имущество, пусть и невеликое, – коттедж. В последнее время он не заходит в наш большой дом даже поесть. Так что я не беспокоюсь о Джо, он не пропадет.

– Да, Джо отличный парень. Но, Дэниел, никто не может прожить в одиночку. И, судя по всему, мне придется за ним присматривать. Он уже теперь не всегда делает то, что положено. Я не видел его на службах уже пару воскресений. Хотя, может быть, он ходит к отцу Коди. Я мог поинтересоваться, да не стал. Чем меньше этот охотник за ведьмами и я скажем друг другу, тем лучше. – Отец Рэмшоу хлебнул виски, улыбнулся и закончил: – Знаешь, я грешный человек. Но только Бог и ты знаете это, так что держи это при себе. У тебя прекрасное виски, Дэниел, но я пью последний стакан. Я не хочу ехать домой, горланя песни, потому что тогда, будь уверен, отец Коди заставит меня стать на колени. Да, он поставит меня на колени и, ударяя по спине дубинкой, будет приговаривать: „Повторяй за мной: пьянство – это дьявол, пьянство – это дьявол, пьянство – это дьявол".

Приятели засмеялись, и священник продолжил:

– Держу пари, так он и сказал бы. Отец Коди напоминает мне сестру Катерину. Они могли бы быть матерью и сыном, настолько одинаково они обращаются с провинившимися. Я застал однажды такую сцену. Сестра Катерина била по голове какого-то незадачливого маленького дьяволенка и при каждом ударе приговаривала: „Бог есть любовь, Бог есть любовь, Бог есть любовь".

– Ох, святой отец. – Дэниел вытер глаза платком. – Я надеюсь, вы придете к моему смертному ложу, чтобы я мог умереть, смеясь.

– Очень приятно. Но, учитывая нашу разницу в возрасте, все будет как раз наоборот. Ну а теперь дай-ка мне руку. Я должен посмотреть, твердо ли я держусь на ногах. Сколько же виски я выпил?

– Три стакана и еще бренди.

– Это все бренди. Виски никогда так не действует на меня. – Отец Рэмшоу вытянул одну ногу и потряс ею, говоря: – У меня судороги. Давай отправь меня наконец, а сам ложись. Увидимся в четверг при подготовке церемонии, потом в субботу при самом венчании, и с этим будет покончено… Дэниел, мы должны еще раз поговорить, слышишь? Обещай мне, что ты ничего не предпримешь, пока мы не переговорим.

– Хорошо, святой отец, я обещаю ничего до тех пор не делать.

Дэниел посадил дорогого ему старика священника в машину.

– Я провожу вас до ворот. Я ведь обещал Биллу выключить фонари…

Вернувшись в дом, Дэниел невольно оглянулся на зеленую, обитую сукном дверь. Он еще с улицы увидел свет: Мэгги до сих пор была на кухне. Но он не пошел к ней, а медленно развернулся и побрел вверх по лестнице.

3

Был прекрасный день: довольно тепло, как в середине июля, ни дуновения ветра. Все говорили, что погода стояла, как по заказу.

Посреди лужайки раскинулся шатер. Несколько мужчин занимались выгрузкой столов и стульев из грузовика. А из фургона, остановившегося возле главного входа, мужчина и женщина перетаскивали в дом корзины с цветами. И в сторону шатра все время несли полные охапки цветов. А у ворот между лиственницами уже были натянуты ряды электрических лампочек.

Никакой суматохи, все выглядело очень организованно, тем более внутри дома.

В половине десятого Уинифред позавтракала в постели. Дэниел тем временем был уже на ногах. Джо и Дон только что вышли из столовой, оба одетые в легкие пуловеры и серые фланелевые брюки. Они шли к выходу, когда Мэгги преградила им путь, говоря:

– Сегодня он капризничает. Он не хочет вставать. Вы уж лучше сходите к нему и посмотрите, что можно сделать.

– Ну, если тебе не удалось поднять его, – ответил Джо, – то у нас вообще нет никаких шансов.

Мэгги внимательно посмотрела на него и сказала:

– Мы ведь не хотим сегодня никаких пререканий, правда? Обманите, завлеките или запугайте его, но только вытащите из постели.

Дон начал было подниматься по лестнице, но затем обернулся:

– По-моему, это лучшее место для него, раз уж ему не разрешают пойти на церемонию. В любом случае, с ним все в порядке, он может держать себя в руках, если захочет.

Мэгги ничего не сказала, спустилась в холл и двинулась прочь. И Джо, перемахивая разом через две ступеньки, быстро догнал Дона. Он прошептал:

– Ты не хуже меня знаешь, Дон, как на Стивена действует волнение. И никто Стивена здесь не любит больше, чем я.

– Им никто не занимается.

– Ты знаешь, что это неправда. Посмотри, сколько Мэгги делает для него. И я тоже вывожу его на люди, по крайней мере, раз в неделю.

– Я другое имею в виду. Просто я подумал, что сегодняшний день – особенный, и она могла бы проявить заботу, взять на себя риск, пусть даже что-нибудь и случится…

Когда они поднялись еще на один лестничный пролет, Джо оглянулся на своего младшего брата, которого любил, как родного, и печально подумал: „Она, а не мама, как она заставляла себя называть". И хотя трещина, что пролегла между Доном и матерью, была еще не видна, он чувствовал: скоро она станет слишком заметной. Джо, конечно, испытывал какие-то чувства к женщине, заменившей ему мать, и он совершенно не желал видеть, как она страдает оттого, что единственное существо, которое она любила, покидает ее. И если бы просто любила – любовь этой матери к своему отпрыску нуждалась в другом названии, но его не отыскать в словаре…

– Что это значит? – Дон первым подошел к кровати, на которой Стивен свернулся калачиком, как ребенок, закрыв лицо руками; колени почти под подбородком. – Посмотри на меня, Стив. Ты хочешь испортить нам весь день?

Длинные руки и ноги, казалось, зашевелились одновременно, и тело оперлось о деревянную спинку кровати, а губы дрогнули и пробормотали:

– Нет, Дон, нет. Но я хочу пойти на свадьбу. Можно мне, Джо? Можно, Дон? Ну, может быть, можно?

Сидя на краю кровати, Дон тихо сказал:

– Я хочу, чтобы ты был там. Мы все хотим, чтобы тебе разрешили. Но ты ведь знаешь, что произошло в церкви в тот раз. Хотя, во всяком случае, свадьба закончится очень быстро. – Дон щелкнул пальцами. – Тогда ты и увидишь Аннетту в хорошеньком платье, и, придя в дом, она первым делом закричит: „Где же Стив?" Она всегда уже с порога зовет тебя, разве нет?

– Я… я не буду себя плохо вести, Дон, честно. Посмотри, за ночь я ничего не сделал, посмотри же. – И быстрым движением он откинул простыни. – Все сухо.

Джо отвернулся от кровати, делая вид, будто смотрит в окно. Сердце его сжималось при виде того, как здоровый мужчина становится ребенком. Что будет с этим мужчиной… этим дитем, когда они с Доном уйдут из дома, жить в котором стало невыносимо. Конечно, здесь всегда останутся Мэгги и отец… Но отец весь день занят делами и большинство вечеров – тоже. А Мэгги молодая еще женщина… Он всегда подозревал, что все эти годы ее удерживало здесь что-то кроме Стивена. Но это было лишь подозрение. Вообще-то, их дом трудно назвать счастливым. Но, даже сознавая это, он испытывал своего рода благодарность. Как-никак своим воспитанием он обязан этому дому. Иначе он не занимал бы такое положение сегодня. И все же – следует ли ему быть благодарным за ту боль, которая терзала его в эту минуту? Два года назад он представлял себе, что этот день мог принадлежать ему. Но два обстоятельства: Аннетта и отец, в основном – отец, вмешались в его жизнь.

Джо посмотрел в окно на дорогу. Фургон с цветами уехал. На его месте находился „бентли". Джо удивился: он не мог вспомнить ни одного знакомого, у которого был бы „бентли". Глаза его изумленно расширились, когда какой-то мужчина („Шофер", – подумал Джо) открыл дверь автомобиля, чтобы помочь выйти женщине. Затем лицо Джо растянулось в улыбке и он воскликнул:

– Тетя Фло!

Никто не ждал, что она приедет так рано. Затем глаза его расширились еще сильнее и он позвал:

– Дон, Дон, пойди-ка сюда на минутку! Когда Дон подошел, Джо указал на дорогу, где женщина, одетая с большим вкусом, разговаривала с мужчиной, которого он принял за шофера.

– Посмотри-ка на это. Что ты скажешь?

И когда мужчина взял женщину под руку и зашагал к дому, Джо и Дон посмотрели друг на друга с крайним весельем.

Схватившись за голову, Дон простонал:

– Боже мой! Нам только этого не хватало. Мама будет рвать на себе волосы.

– Спустись к ней и предупреди, а я пойду встречу их. – Но у двери Джо повернулся и, погрозив Стивену пальцем, сказал: – Теперь будь хорошим парнем. Иди и прими ванну. И не забудь надеть хороший костюм. И еще… Да, можешь спуститься вниз. Слышишь?

– Да, Джо. Конечно.

– Это все. Будь хорошим мальчиком.

– Да, Джо.

Джо повернулся и заспешил к лестнице. На первом этаже он остановился около двери в спальню. Дон держал мать за плечи и повторял:

– А теперь прекрати! Прекрати! Здесь должно быть какое-то объяснение…

– Объяснение? – Мать повысила голос: – Он черный!

Дон метнул обеспокоенный взгляд на Джо. Тот бежал к лестнице. Затем Дон заставил мать войти обратно в комнату и, закрыв дверь, произнес:

– Теперь послушай, мать. Если ты будешь устраивать сцены, ты все испортишь. – Он подтолкнул ее по направлению к шезлонгу возле кровати. – Садись.

– Нет, нет, оставь меня в покое! Ох, что я говорю! Просить тебя, моего единственного, оставить меня в тот день, когда ты и так меня оставляешь!.. И она… она это сделала специально, нарочно. Да, да, нарочно! – Все ее тучное тело содрогалось, словно подтверждая каждое слово. – Она всегда старалась рассердить меня, так или иначе. И теперь она пришла сюда с… с черным мужчиной!

– Но ты пригласила ее. И почему? Потому что она сказала, что ее будет сопровождать адвокат. Вот и разбирайся сама.

– Он не может быть адвокатом! Он черный!

– Мама, не будь так наивна.

Она отвернулась и стала ходить по комнате.

– Это проделки твоего отца. Да, да, так и есть. Они, должно быть, встретили друг друга в Лондоне. А о ней я не слышала ни слова все эти годы, с тех пор как умер Гарри. Пять лет или даже больше. И вот Дэниел приезжает домой и начинает рассказывать, что дела у нее идут превосходно, что она работает в офисе на одного адвоката. Он должен был мне сказать, что адвокат – негр. Он нарочно мне сказал! Твой отец злой, очень злой человек!

– Успокойся, мама.

– Не успокоюсь. И еще я скажу тебе одну вещь. Да, скажу. Это твой отец виноват, что сегодняшний день наступил.

– Что ты имеешь в виду?

– Да то, что сказала: он хотел разлучить нас и он сделал это. Ты и сам это знаешь.

Конечно, он знал. Знал, что все устроил отец, и благодарил Бога за это. Но ему пришлось соврать:

– Это совершенно смехотворно. – Затем он, однако, сказал правду: – Я люблю Аннетту. Я люблю ее очень давно. Я так мучился, когда решил, что она влюбилась в Джо. Ты ведь тоже так считала? Да?

– Ничего подобного. Девушки – очень изменчивые существа. Они сами не знают, что им нужно, и… Я спрашиваю тебя теперь, Дон, – голос ее упал, она моргнула, в углах глаз показались слезы, – ты… ты знаешь, что ты со мной делаешь? Разбиваешь мое сердце. Ты оставляешь меня одну. Когда ты уйдешь, у меня не будет никого, никого на всем белом свете.

– Мама, пожалуйста…

– О, Дон, – с криком она обвила его руками, прижимая к себе. Ее тело, казалось, плавало вокруг него. Губы целовали его глаза, брови, щеки.

С усилием он оттолкнул ее и встал, широко раскрыв глаза, глядя, как тело матери содрогается под легкой ночной рубашкой. Она отвернулась от него и бросилась на кровать, судорожно всхлипывая:

– Ты не любишь меня, ты меня совсем не любишь.

Он не отвечал целую минуту. Затем выговорил:

– Я люблю тебя, мама. Но это день моей свадьбы. И в данную минуту важнее то, что тетя Фло стоит внизу со своим женихом. Лучше бы подумала, как ты собираешься встретить его. Как же все-таки? Ты ведь знаешь тетю Фло. Она не будет терпеть всякий вздор. Если ты устроишь скандал… Отлично, она устроит еще больший. Поэтому поторопись, надень платье и спустись встретить ее.

– Не пойду. Я не хочу видеть этого мужчину в своем доме.

– Но он уже приехал, и отец обязательно поприветствует его. Ты же знаешь отца.

– Да, – голос ее срывался на крик, – я знаю отца, видит Бог! Уже тридцать мучительных лет…

После долгого вздоха Дон отвернулся и зашагал к двери. Но мать остановила его и умиротворенно произнесла:

– Я… я пока не могу спуститься, Дон. Ты же видишь.

– Сказать ей, чтобы она поднялась?

Мать не ответила. Она отвернулась. Дон расценил это как согласие и покинул комнату.

Остановившись на лестнице, он закрыл лицо руками, словно защищаясь от чего-то. Затем быстро зашагал вниз, в гостиную, откуда раздавались негромкие голоса.

Отец стоял спиной к убранному цветами камину. На диване сидела тетя Фло, рядом – мужчина, приехавший с ней. Цвет его кожи уже не казался черным, как с первого взгляда. Он был, скорее, шоколадно-коричневый. Возможно, мулат. Очень симпатичный. Ростом выше шести футов и к тому же прекрасно сложен. Не толстый, не худой, он выглядел просто атлетом.

Отец поздоровался с Доном – может быть, излишне громко:

– А, вот ты где, герой дня!

– Едва он успел договорить, тетя Фло поднялась с дивана и подбежала к Дону с распростертыми объятиями:

– Привет! Боже мой! Невозможно узнать! Дон взял ее за руки, наклонился и поцеловал в щеку:

– Тебя тоже, тетя Фло.

И это было правдой, сказал он себе. У нее изменился голос, а ее одежда – розовато-лиловый вельветовый костюм и такого же цвета пальто – это было в самом деле кое-что. О тете Фло Дон помнил, что она улыбчива, жизнерадостна, приятна и несколько небрежно одевается. Совсем не то, что эта шикарная дама, которая сейчас говорит с ним.

– Иди и поздоровайся с Харви. – Она повернулась и подвела его за руку к черному мужчине. – Мой жених, мистер Харви Клемент Линкольн Рочестер. – Тетя Фло выделяла каждое слово и улыбалась.

Мужчина протянул руку и сказал:

– Здравствуйте. Позвольте мне объяснить прямо сейчас, что Рочестер – не значит, что я как-то связан с Джеком Бенни; Линкольн – никакого отношения не имеет к бывшему президенту, так же как и Клемент – к премьер-министру,[2]2
  Имеется в виду Клемент Ричард Эттли (1883–1967), премьер в 1945–1951 гг. – Прим. ред.


[Закрыть] а Харви – к кролику из мультфильма.

Все засмеялись, и громче всех Джо. Дону тоже явно нравился этот парень. Но, Боже мой, ведь мать с ума сойдет! Чтобы ее зятем стал негр! Протестант, даже атеист – все бы еще могло как-то сойти, но негр! И то, что он – адвокат, уже не имело никакого значения…

Дон, однако, стал по-светски расспрашивать гостя:

– А какого рода делами, сэр, вам как адвокату приходится заниматься?

– Ограблениями. В основном я защищаю богатых жуликов.

– О, Харви, неправда! Ведь не всегда! Ты же занимаешься и бедняками тоже.

– Во всяком случае, дружище, все они – жулики, – ответил Харви, глядя сверху на свою невесту.

Джо не сводил глаз с этого необычного человека. Он представил его в суде: такой могучий, уже само его присутствие внушало трепет. И этот голос… Он назвал Фло „дружище". Но как он выговаривал это слово… Оно звучало, как ласка, как заигрывание. Так другой мужчина мог бы произнести „дорогая". Дон в это время говорил Фло: „Мама хочет, чтобы ты поднялась к ней. Она уже одевается, но ты же знаешь, сколько времени это занимает". Джо тут же подумал: „Да, много времени пройдет, прежде чем мама спустится с этой лестницы, чтобы встретить такого гостя".

– Хорошо, – сказала Фло, вставая, – если гора не идет к Магомету… – Она бросила косой взгляд на своего жениха и спросила: – Обойдешься без меня?

– Ты же знаешь, каково мне без тебя, так что не задерживайся.

„Такой ответ Харви, должно быть, озадачил всех", – подумала Фло. Причем озадачил и сам по себе, и интонацией, с которой был произнесен.

Чем ближе подходила Фло к комнате Уинифред, тем прямее становилась ее спина. Фло постучалась, но ответа не последовало. Тогда она сама приоткрыла дверь и увидела сестру, сидящую около окна. Фло подошла к ней и поздоровалась. Губы Уинифред сжались, и гостья поняла, что бомба, видимо, уже взорвалась. Конечно, Дон сказал ей – он, наверное, видел, как они подъезжали.

– Как твои дела?

Уинифред резко повернулась и спросила сквозь сжатые губы:

– Как ты посмела?

– Что посмела?

– Не притворяйся, ты знаешь, о чем я говорю. Как ты посмела привести сюда черного мужчину!

– А, это. – Фло пожала плечами. – Он не черный, он мулат, а это большая разница. Мулат, интересный и красивый. Он адвокат, уважаемый джентльмен.

– Замолчи! „Уважаемый"! Их не пускают даже в клубы для рабочих. Ты сделала это нарочно, ты и он.

– Что значит – я и он? Он вообще ничего о тебе не знает.

– Я говорю о Дэниеле.

– О Дэниеле? Что ты мелешь!

– Я знаю, что вы натолкнулись друг на друга в Лондоне, и ты тогда сказала, что работаешь секретаршей у адвоката и встречаешься с ним.

– Да, все это я рассказала Дэниелу, но он никогда сам не видел этого адвоката. Зато теперь я понимаю, почему получила приглашение на свадьбу. Ты подумала, что я поднялась в своем положении, и решила извлечь из этого пользу для себя, сообщив всем, что твоя сестра встречается с адвокатом. Боже мой, Уинни! Ты ничуть не изменилась.

– Нас тут двое, и я могу сказать теперь… В прошлый раз ты вышла замуж за какого-то алкоголика, страхового агента.

– Гарри не был алкоголиком. Да и не в том дело, что он выпивал. Он был из простых. И ты думаешь, я должна стыдиться его? Он – как и отец. Помнишь отца?

– Да. Отца я помню.

– Ты не пришла даже взглянуть на него, когда он умирал. У тебя не хватило совести посмотреть матери в лицо. Ты гонялась тогда за легкими деньгами и заполучила их через Дэниела. Тебе нужен был не он, а деньги, которыми он тебя обеспечивал. Это уже давно ясно.

Уинифред поморщилась и сказала презрительно:

– Ты… ты ничего не знаешь. Ты всегда останешься дешевой и заурядной. Минуту назад, когда ты вошла, ты заговорила с каким-то акцентом. Любой невежда заметил бы, что он искусственный, напускной. Но сейчас ты опять стала сама собой, и я вот что скажу: иди-ка вниз и увози своего цветного приятеля из моего дома. Можешь сделать вид, что вы заскочили на минутку – просто извиниться и уехать. Ты поняла?

Фло выпрямилась во весь рост, отчего Уинифред стала казаться еще ниже и полнее, и решительно ответила:

– Я пришла на свадьбу к Дону, и мы с женихом намерены на ней быть. И на банкете после церемонии мы тоже будем присутствовать. А уж потом решим, уезжать нам или оставаться. Мистер Рочестер – очень достойный человек, и притом образованный, куда более образованный, чем твой муж, да и сыновья. И если ты не станешь относиться к нему по крайней мере уважительно, берегись. Ты же знаешь меня, Уинни: стоит мне разозлиться, и я всем поведаю ваши семейные тайны. Можешь не сомневаться, у меня это ловко получится. И если ты не спустишься сейчас же вниз, я обещаю устроить лучшее во всей моей жизни представление. Специально для твоих гостей, а их ведь собралось человек сто тридцать, насколько мне известно. Подумай об этом, Уинни. Хорошенько подумай. – С этими словами Фло развернулась, вышла из комнаты и уверенными шагами направилась вниз по лестнице.

Фло вошла в гостиную в тот момент, когда ее жених говорил:

– Мои предки приехали сюда в конце прошлого века. Сами они родом из Калифорнии, были слугами в одной семье, вместе с которой поселились неподалеку от Лондона. Их сын стал кем-то вроде доверенного слуги в этой семье. Сразу после войны он женился на одной из горничных. Юный мулат, – Харви ткнул в себя указательным пальцем, – отправился в обычную начальную школу. Затем окончил среднюю. Я был там единственным цветным ребенком. Но я выдержал, могу с гордостью сказать это, – он широко улыбнулся. – И вполне естественным стал следующий шаг: я поступил в университет. Там уже учились не одни белые, и я выделялся не так сильно. Ну вот, так я и связал свою жизнь с юриспруденцией.

Фло, на цыпочках вошедшая в комнату, подхватила:

– Один из тех хозяйских сыновей, с которыми Харви вместе вырос, теперь его поверенный, они вместе ведут дела. А младший погиб во время войны. Мы каждый месяц навещаем его могилу.

Дэниел, Джо и Дон сразу догадались, что Фло пришлось пережить тяжелый разговор, – глаза ее лихорадочно блестели, а губы слегка дрожали.

– Подойди сюда, дружище, – позвал свою невесту Харви, который, конечно, тоже сразу все понял. Он взял Фло за руку, заглянул ей в глаза и спросил: – Может быть, вернемся домой?

Фло не успела ничего ответить, в разговор вмешался Дэниел: