Текст книги "Заковали сердце в лед"

Кирилл Казанцев
Заковали сердце в лед

Глава 1

Андрея Порубова освободили майским утром, в половине девятого.

– До скорой встречи, – напутствовал его офицер, выдавая справку об освобождении.

– Не дождетесь, гражданин начальник, – недобро зыркнул Андрей.

За вахтой ИТУ его никто не ждал. Впрочем, Порубов и сам знал, что встречающих не будет.

Солнце светило по-праздничному. Свежая весенняя зелень ласкала глаз, в блестящих лужах отражалось бездонное голубое небо, однако возвращаться в мир, с которым Андрей расстался на целых три года, было не так-то просто. Недавний зэк вступал в него с явной опаской. Отошел на несколько метров от вахты, вдохнул полной грудью свежий воздух и несколько минут постоял, чтобы хоть немного свыкнуться со свободой.

Сидящие в луже голуби поднялись от наехавшего грузовика, шумно пролетели над самой головой. Андрей проводил их долгим прищуренным взглядом, пересчитал мелочь и двинулся к автобусной остановке.

Спустя полтора часа он уже выходил из здания вокзала с билетом в руках. Наткнулся глазами на уличный таксофон, нащупал в кармане телефонную карточку и задумался: звонить матери или нет? С одной стороны, хотелось ее обрадовать – мол, сынок уже «на свободе с чистой совестью», но с другой – совершенно не хотелось напрягать: ведь мать наверняка бросит все дела и встанет у плиты, чтобы накрыть на стол. Неизвестно, есть ли у нее теперь деньги, да и со здоровьем у мамы последнее время неважно…

Андрей уселся на лавку рядом с зеркальной витриной и взглянул на свое отражение. По-арестантски стриженные волосы, напряженный взгляд, тонкая сеть морщинок вокруг глаз. Он выглядел куда старше своих двадцати пяти. Оно и неудивительно: строгий режим еще никому не прибавил здоровья.

– На моря бы какие съездить, – пробормотал Порубов, – отдохнуть, позагорать, с девчонками побарахтаться…

Через два часа пассажирский поезд, извиваясь на путях темно-зеленой гусеницей, медленно отчалил от платформы. За немытыми окнами проплыло обшарпанное здание вокзала, кирпичные пакгаузы, унылые бетонные заборы, обрисованные фаллической графикой и нецензурными комментариями.

Андрей растянулся на нижней полке и тут же поймал себя на мысли, что полка эта куда комфортнее зоновского шконаря. Смежил веки и сам не заметил, как заснул…

На зону Андрей как раз и пошел потому, что заступился за маму. Дело было таким же погожим майским днем, как и теперь. Они возвращались из поликлиники – мать чувствовала себя неважно, просила проводить. У ресторана «Золотой петушок» к ним подошли двое нетрезвых ментов из ППС: старлей и прапорщик. Старлей потребовал документы, а прапорщик – вывернуть карманы. Правоохранители явно искали бабла для продолжения банкета и потому цеплялись к вечерним прохожим.

Документы оказались только у Галины Федоровны Порубовой, вряд ли кто догадается взять с собой паспорт, провожая мать в поликлинику, о чем Андрей и заявил ментам. Прапорщик тут же обозвал Порубова козлом, а маму – старой сукой. Старлей выхватил мамину сумку, вжикнул замком-«молнией» и вывернул содержимое на асфальт.

Жизнь давно приучила Андрея не дожидаться милостей от природы, а действовать по ситуации. Ситуация же явно развивалась по нарастающей, тем более что старлей, заметив выпавший из маминой сумки кошелек, тут же наступил на него рифленой подошвой.

В свое время Порубов занимался боксом и даже стал кандидатом в мастера спорта… Резаный хук слева тут же свалил старлея на асфальт. Прапорщик потянулся было к кобуре, но достать пистолет не успел, потому что удар в челюсть отбросил его к стене и мгновенно вырубил. К счастью, в это время по улице проезжал на своем микроавтобусе дворовый приятель Толян Плещеев по кличке Клещ. Он грамотно оценил ситуацию, тут же остановился и, погрузив Андрея и Галину Федоровну в салон, отвез их домой.

А назавтра в их скромную квартиру завалилась опергруппа, усиленная несколькими омоновцами. Порубова немного помесили кулаками, «при оказании сопротивления», и вместе с мамой повезли в райотдел. Матери с сыном «шили», ни много ни мало, 317 статью Уголовного кодекса: «Посягательство на жизнь сотрудника правоохранительных органов в целях воспрепятствования законной деятельности указанных лиц по охране общественного порядка». Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы кореша Порубова не скинулись на хорошего адвоката. Тот не только установил, что менты были выпившими, но и раскопал запись уличной видеокамеры, из которой явствовало, что Галина Федоровна вообще никакого участия в драке не принимала.

На суде мать оправдали вчистую, а Андрей получил всего лишь три года – с учетом того, что прокурор требовал пять с половиной. К тому же у Порубова давно уже были проблемы с законом…

И в следственном изоляторе, и на зоне Андрей вел себя вполне достойно. Пальцы на блатной манер не крючил, но ни в «мужики», ни тем более в «актив» не записывался и в обиду себя не давал – ни ментам, ни местным беспредельщикам. Несколько раз приходилось кулаками отстаивать свое достоинство, трижды попадал в штрафной изолятор, однако пощады не просил и на ментовские обещания «скостить срок по УДО, если будешь нам помогать» не покупался.

Вскоре его зауважали авторитетные люди из братвы. Мол, хороший ты пацан, хотя и молодой, но «со стержнем». Но примкнуть к блатным Порубов отказался – мол, у вас своя жизнь и я ее уважаю, а у меня – своя…

Каждому освободившемуся из ИТУ всегда свойственно задумываться о перспективах: куда податься, чем заниматься, как дальше строить свою жизнь? У Андрея они выглядели очень туманными. Подмосковный городок, где жил молодой человек, ничего путного предложить не мог. Тут среди бела дня люди падали на улицах от перепоя, тут убивали из-за дешевых мобильников, а молодежь в подворотнях втыкала в прозрачные вены шприцы с самопальной «ширкой». Уезжать в Москву на заработки не хотелось: это означало бы бросить мать. А ведь она беспокоила больше всего: у нее были проблемы с сердцем, и опереться по жизни Галина Федоровна могла только на единственного сына Андрюшу…

– Да, мама, не все на зоне так страшно. – Андрей налил себе полную рюмку водки. – Твое здоровье…

С праздничным обедом мама, как говорится, «разбилась в лепешку». Красный борщ продирал перцем и чесноком. Барская роскошь отбивных золотилась луковой стружкой. Серебрилась в салатных листах каспийская сельдь. Обжаренная на огромном противне картошка хрустела корочкой и сочилась жиром. Ледяной компот щекотал обоняние фруктовым ароматом.

Мать – уже заметно поседевшая, усталая – то и дело вытирала о фартук натруженные руки и, не мигая, смотрела на сына.

– Что же ты там делал?

– Что скажут. Наш отряд, например, строительные рукавицы шил. – Порубов выпил, поддел вилкой маринованный гриб, закусил. – Шесть дней работаешь, седьмой – выходной. Короче, типа молодежного лагеря, только с трудовым уклоном и выход за территорию запрещен. Ладно, что мы все обо мне да обо мне! Расскажи, как ты… Какие у нас тут новости?

– Ну, новостей за три года много, я тебе писала уже, – вздохнула мама. – Сосед наш, Леша Порошин, богу душу отдал. В феврале еще. Напился как свинья, до дому не дошел, так и замерз в сугробе. Катя Сурикова, в соседнем подъезде жила, два месяца назад померла – наркоманка была со стажем. Ярыгины, что над нами живут, поддельной водкой отравились, всей семьей, насмерть. Друга твоего школьного, Никиту Чурикова, менты недавно убили.

От неожиданности Порубов аж выпустил вилку из пальцев:

– Как это убили? Он же мне всего месяц назад письмо прислал!

– Да так и убили. Тут у какого-то крутого машину украли дорогую, а у Никиты уже условный срок был за угон, год назад. Ну, его в отделение – и бить: мол, признавайся, твоих рук дело! Тот ни в какую – мол, я весь вечер в гараже был, это полдома подтвердить могут. Били его страшно, наутро помер. В протоколе написали – неожиданно потерял сознание, упал с высоты собственного роста, случайно ударился головой об угол стола… В закрытом гробу хоронили. Неделю назад всего…

Андрей растерянно катал по скатерти хлебный мякиш. Никита был его другом детства, еще с ясельной группы детсадика. Связывало их очень и очень многое.

– За помин его души. – Налив водки, Порубов выпил и замолчал.

– Никиту уже не вернешь, – осторожно тронула его за плечо мать. – Тем более что в жизни не только смерти бывают, но и хорошее.

– А что хорошее?

– Ты наконец вернулся, сынок! А я уже думала, что и не дождусь тебя.

– Ладно, мама. О себе теперь расскажи, – прервал ее Андрей, наливая себе еще водки.

– Живу вот помаленьку. Друзья твои немного деньгами помогали – тот же Толик Плещеев, спасибо ему огромное. Сердце, правда, часто побаливает. Месяц назад на обследовании была – доктора говорят, операцию надо делать, клапан какой-то вшивать. Операцию такую у нас не делают, только за границей. И больших денег она там стоит.

– Сколько? – прищурился сын.

– Сорок тысяч евро. А откуда они у меня, у пенсионерки?

Звонок в дверь прозвучал звонко и празднично – так могут звонить лишь друзья. Мама поднялась, прошла в прихожую и вскоре вернулась вместе с высоким белобрысым блондином, державшим огромный пакет в мосластых руках.

Это был Толик Плещеев, по кличке Клещ, – тот самый, который три года назад и помог Порубовым уйти от ментов.

– Ну, здорово, – поставив сумку на табурет, Толян по-дружески раскрыл объятия. – Мне мужики-доминошники из беседки кричат, что ты, мол, вернулся, а я и не въехал сразу. Ты же только послезавтра должен был приехать! Я бы тебя на вокзале встретил, как положено.

– Привет, Толик! Ну, извини уж, так получилось, что сегодня. А то могу обратно на зону попроситься, чтобы еще сутки переждать.

– Это дело надо отметить. – Клещ поочередно извлек из пакета несколько бутылок коньяка, палку сухой колбасы и жестяную банку с консервированной ветчиной. – Так приглашаешь или как? Тетя Галя, ничего, если я к вам присоединюсь, посижу немного? Андрюху сто лет не видел! За жизнь надо поговорить, и вообще…

– Сидите, детки, только закусывать не забывайте, – застенчиво улыбнулась мать. – А я тогда отдохну немного, а то целый день у плиты…

Андрей и Толик просидели за столом всю ночь. К утру сигаретный дым висел на кухне слоистыми серыми пластами. Незаметно в доме напротив начали зажигаться окна – горожане поднимались, чтобы успеть на работу. Толик, то и дело разливая по рюмкам спиртное, в основном слушал друга, лишь изредка отпуская реплики.

А рассказать недавнему арестанту было о чем.

– Ну, вот скажи мне, Толян, – энергично жестикулировал вилкой Порубов. – Мы ведь вроде нормальные пацаны. Не дебилы какие-то, не лохи конченые, и здоровье есть, и жизнь понимаем, и всем остальным не обижены. А что мы в нашем городишке-то можем? На завод идти, гайки точить? В охрану какого-нибудь рынка? Бомбилой в Москве?

– А смысл? – хмыкнул Плещеев. – Ну, пусть двадцать тыщ в месяц, пусть даже двадцать пять. Да разве сегодня это деньги?

– Вот и я о том же. А теперь посмотри, сколько вокруг уродов, которые ни хрена делать не умеют, даже думать не умеют, и при этом у них все есть.

– Менты, что ли? Им, кстати, зарплаты недавно круто подняли!

– Могли и не поднимать, и так половину нашего города крышуют. – Андрей взял наполненную до краев рюмку, приподнял. – Твое здоровье… Я о другом. Сынки разные, которые на папиных лимузинах рассекают. Бизнеснюги, которые к начальству близки: оформил на себя такой олень фирму по ремонту водопроводов, якобы ЖКХ не может справиться, а сам с нас три шкуры дерет и начальству бабло перечисляет.

– Мир устроен несправедливо, – подтвердил Клещ общеизвестную истину. – А ты что, можешь что-нибудь предложить? Или у тебя есть конкретный план, как нам круто подняться?

Порубов подошел к окну, с треском распахнул раму. Малиновая планка рассвета застенчиво розовела над темными крышами. Теплый майский ветер нес в окно тонкую горечь ночных цветов.

– Могу, – прищурился он. – Дело в том, что…

Андрей был немногословен. Если одним все, а другим ничего, это можно исправить. И тут не только в несправедливости дело: ему, Порубову, нужно бабло на срочную операцию для мамы, а если бабло нужно, он его достанет хоть из-под земли. Тем более что необходимую сумму можно получить за какие-то полтора часа, он еще на зоне все хорошенько обдумал, если подойти к вопросу с умом и осторожностью, риска почти никакого.

– Там один пацан со мной из Соликамска сидел за похожее. Сколько его потом менты ни искали, так и не нашли, шифровался грамотно. Да и сами мусора не знали, кого именно надо искать и по каким приметам. А запалился тот пацан чисто по дурости – из-за бабы, – закончил повествование Порубов. – Ну, что скажешь?

– То, что ты предложил, нам вдвоем не осилить, – поразмышляв, прикинул Толян.

– Тоже об этом думал, – согласился Андрей. – Тут, ко всему прочему, нужен хороший головастый пацан, который бы и в компьютерах волок, и во всех этих видеосистемах. Типа нашего Ботана. Кстати, а где он теперь, не знаешь?

Юра Покровский, по кличке Ботаник, или Ботан, как его чаще называли, был одноклассником Андрея и Толика. Единственной страстью и смыслом жизни Ботана были компьютеры и все, с ними связанное, уже в восьмом классе он щелкал самые навороченные программы как семечки, а после школы вне конкурса поступил в Бауманский. Тихого, застенчивого, интеллигентного Ботана неоднократно били местные гопники, пока Порубов не взял его под свою опеку. На Покровского можно положиться на все сто процентов – Юра был человеком проверенным…

– Ботаник наш в одной фирме работает, типа системным админом, – припомнил Плещеев. – Даже знаю, в какой. Хочешь, завтра к нему подвалим?

– Хочу. Ну, что, – прищурился на бутыль с остатками коньяка Порубов, – еще по одной?

– Давай… Да, Андрюха, весь вечер думал, сказать тебе или нет. – Толик выглядел немного виноватым. – Решил, что лучше ты от меня услышишь, чем от кого другого. Катька-то твоя замуж вышла полгода назад.

Катя Пряник, длинноногая и рыжеволосая красавица, была девушкой Порубова до его ареста. Когда Андрея загребли в СИЗО, она некоторое время писала ему, дважды даже привозила «дачки». Однако потом письма стали приходить все реже и реже, и за последний год написала лишь однажды и очень коротко – мол, уезжаю учиться в Москву, вернешься – как-нибудь свидимся.

В принципе Андрей был внутренне готов к такому повороту событий – редкая девушка дожидается своего парня из-за «колючки». Он уже почти поставил на Кате крест, хотя в душе и рассчитывал как-нибудь возобновить отношения, ведь в прошлой, дотюремной, жизни он действительно ее любил.

– А знаешь, за кого? За Мишку Зиганшина. Ну, сынка городского прокурора, который тебя посадил, – выдохнул Клещ. – Юрфак закончил, сейчас в Центральном райотделе работает опером, карьеру делает, подметки на ходу режет. – Толик сделал многозначительную паузу: – Во, сука, эта Катька!

Порубов несколько минут молчал, потом закурил сигарету, подошел к окну и долго всматривался в малиновый шар солнца, медленно поднимающегося над крышами пятиэтажек. Потянулся до суставного хруста, вздохнул, поморщился, словно уксус проглотил, и произнес:

– Ну и хрен с ней, что ни делается – все к лучшему. У нас там еще выпить есть? Тогда наливай!

Утро в Центральном райотделе начиналось как обычно. Свежий офицер сменил в застекленной кабинке уставшего сменщика, закончившего суточное дежурство. В небольшом холле, ощутимо пахнувшем туалетом и хлоркой, постепенно собирался народ: пожилая женщина со свежим кровоподтеком, несколько наркоманского вида подростков, серый мужичок с явным абстинентным синдромом. За прутьями «обезьянника» вяло заматерились проснувшиеся бомжи.

Молодой чернявый мужчина, с щегольским зализанным пробором и кожаной папочкой в руках, кивнул на входе дежурному и легко вбежал на второй этаж. Достав из кармана связку ключей, открыл кабинет с табличкой «Оперуполномоченные УР», прошел в свою комнатку.

В небольшом обшарпанном помещении стоял стол с допотопным телефоном и стареньким компьютером, стандартный сейф и стул. Еще один стул посередине кабинета предназначался для посетителей.

Чернявый уселся за стол у окна, и на столе тут же зазвонил телефон.

– Старший лейтенант Зиганшин слушает, – поднял он трубку. – Конечно, на месте, раз ты на служебный звонишь. Сколько тебе повторял: если сам понимаешь, что не сумеешь раскрыть преступление, не принимай заяву, а то процент раскрываемости по райотделу снизится. Да, да, отказуху пиши, ссылайся на кодекс, на что угодно… Только грамотно, не зарывайся.

Утро старшего лейтенанта прошло в телефонных звонках. Зиганшин наставлял, увещевал, запугивал, юлил, льстил и хамил – в зависимости от того, с кем разговаривал. Вскоре появились первые посетители: угрюмая баба с заявлением на мужа-алкоголика, избитый подросток с жалобой на отца, гордый патрульный сержант с пойманной им рыночной воровкой…

Правоохранитель, натянув на лицо маску казенного отчуждения, слушал, задавал вопросы, писал протоколы… Все это было скучно, рутинно, а главное, не приносило никакой личной выгоды.

Конечно, Миша Зиганшин никогда бы не пошел работать в райотдел – после юрфака он хотел устроиться в суд, на службе в горотделе настоял папа, городской прокурор. Мол, низовой оперативный уровень – лучшее место для начала карьеры в МВД, прослужив там лет пять без «залетов» и имея «волосатую руку», вполне можно выйти на другой уровень – например, попасть в главк. А ведь только в главках можно отстроить большую карьеру и нахватать звезд на погоны.

Проработав в Центральном райотделе чуть более трех лет, Миша прекрасно понял главный принцип полицейской службы: беспрекословно исполнять все веления начальства, с ненужными инициативами не лезть, а главное – содержать в идеальном порядке всю документацию и иметь хороший процент раскрываемости. Все это не только способствовало карьерному росту, но и давало возможность подхалтурить на службе, ведь образцово-показательного опера трудно заподозрить в нарушении закона!

После обеда мобильник в кожаной папке закурлыкал. Зуммер вызванивал «Лезгинку», и Зиганшин внутренне напрягся.

– Да, я… – бросил он. – Как и договаривались, уважаемый Гасан, только не наглеть. И смотри, чтобы точила была не слишком козырной, а то и нарваться можно, даже я не спасу. Да, заяву, конечно же, приму, как и договаривались. Не забывай, что изнасилование относится к так называемым делам частного обвинения и не может быть возбуждено без заявления потерпевшей, то есть тут всегда можно переиграть. Все, до связи…

Остаток дня прошел обыденно: вызов к начальству с отчетом о проделанной работе, оформление бумаг, дружеский треп с вернувшимися с задания коллегами.

Мобильник Зиганшина звонил еще дважды. Первый раз он зазуммерил песенкой «Муси-пуси», и оперативник, расплывшись в улыбке, несколько минут слушал не перебивая.

– Буду как обычно, – только и произнес он и нажал на отбой.

Второй раз сотовый заорал на весь райотдел «Владимирским централом». Звонил сексот – завербованный Зиганшиным мелкий уголовник.

– Да сколько раз тебе говорить, не звони мне на эту мобилу! – бросил Зиганшин вместо приветствия. – Что у тебя неотложное? Что-о-о?! Порубов, говоришь, с зоны откинулся? Что-то рано. Три года всего ему дали? Во-от оно что… А я-то думал, что за нападение на сотрудников больше дают.

Солнце за зарешеченным окном, перевалив через хребты крыш, клонилось к закату. Рабочий день незаметно приближался к концу. Вежливо попрощавшись с сослуживцами, Миша поспешил на выход. Уже выходя из здания райотдела, он набрал номер жены:

– Катюша, привет! Извини, но сегодня меня на службе задерживают, начальство из Москвы прикатило с проверкой. Боюсь, надолго. Да ты не переживай, я пообедал. Понимаю, что сгораю на работе. Как говорится – «светя другим, сгораю сам». Жди дома, как только, так сразу, звук в мобиле я отключу, сама понимаешь.

Несколько минут оперативник простоял на крыльце райотдела, размышляя: правильно ли он сделал, не сказав жене Кате о возвращении Порубова, с которым она встречалась до замужества. «Правильно!» – похвалил он самого себя, лучше сделать вид, что он ни о чем не знает, и проследить Катину реакцию.

Подойдя к патрульному «уазику», Зиганшин поинтересовался у сержанта-водителя:

– Вы, кажется, на Ремзавод едете патрульных наших менять? Подкиньте и меня заодно, мне по делу.

В дальнем районе под названием Ремзавод жила Люся, любовница Зиганшина, с которой он встречался уже четвертый месяц…