Текст книги "Самодержавие и конституция"

Выборгское воззвание

Историк не может позволить себе снисходительного отношения к своим героям, которые-де чего-то не поняли или не уяснили. Его преимущество перед ними заключается лишь в том, что он знает финал драмы, который неведом современнику событий. Представления о будущем у современника чаще всего впоследствии опровергаются жизнью. Однако именно исходя из этих пускай ошибочных представлений, человек выстраивает свою линию поведения. Его мотивы объясняются психологией момента, которую сложно восстановить исследователю спустя столетия, десятилетия и даже годы. Сделать же это необходимо, чтобы герои исторических исследований обрели плоть и кровь, а значит, свойственные им страсти и эмоции.

В этом отношении случай 1906 года чрезвычайно показателен. В обществе царило возбуждение, многим казалось, что настоящая революция только начинается и события 1905 года были лишь прелюдией. По аналогии с Францией 1789 года, Первая Дума должна была стать Генеральными Штатами, а следовательно, спустя некоторое время – Учредительным собранием. За ее вполне вероятным роспуском должен был последовать социальный взрыв, который не мог оставить Россию прежней. Так воспринимали ситуацию многие депутаты, 9 июля 1906 года узнав, что Первой Думы больше нет.

Е. Н. Тимирязева, член партии кадетов, последние два месяца работала в библиотеке Думы. По ее ощущениям, самое начало июля предвещало бурные события. Правда, ближе к выходным страсти вроде бы улеглись, и Тимирязева решила, что Думу не распустят. Ее не смогли разуверить депутаты Д. А. Скульский и В. А. Оболенский, зашедшие к ней 8 июля в библиотеку. Они считали, что было бы лучше, если бы Думу распустили, а депутатов арестовали, чем жить в состоянии «томительной напряженности». Что такое «томительная напряженность», Тимирязевой напомнила ее же горничная в 11 часов вечера того же дня. Феня утверждала, что на Каменноостровском проспекте «народ бунтует»: кричит «ура», бросает шапки, поет песни, а по улицам толпами ходят хулиганы. Тимирязева записала в дневнике: «Я сейчас же оделась, взяла с собой Феню и поехала в клуб (Партии народной свободы. – К. C.), чтобы узнать что-нибудь, предполагая что-то неладное, вообще, и, в частности, декрет о роспуске Думы. На вопрос швейцару, есть ли кто-нибудь в клубе и там ли сейчас М[илюков], я узнала, что народа еще порядочно много, а М[илюков] только что уехали. Мне показалось успокоительным признаком, что П[авел] Н[иколаевич] уехал, и я отправилась домой…»

Утром следующего дня Е. Н. Тимирязева по обыкновению отправилась на работу в Таврический дворец. Когда она уже сходила с конки, кондуктор вдруг сказал: «Вы не в Думу ли? Дума закрыта». Не поверив услышанному, она направилась к дверям Таврического дворца, «которые действительно оказались запертыми громадным висячим замком… Ворота от правой стороны также были заперты, на решетках и со стороны улицы толпились солдаты». Там же ей повстречались встревоженные и растерянные депутаты. Никто не знал, что предпринять и где собраться. Тимирязева решила отправиться на поиски Милюкова. В клубе его не оказалось. Она поехала к нему на квартиру. Там, спросив Милюкова, она получила грубый ответ швейцара: «Ушел». «Он один ушел?» – спросила Тимирязева, опасаясь, что партийного лидера арестовали. Швейцар вновь не проявил особой любезности: «Много у нас тут делов-то, когда мне смотреть, с кем он ушел. Ушли в 4 часа утра». Другой человек тут же, на подъезде, к которому я (Тимирязева. – К. С.) обратилась с убедительной просьбой сказать, один ли ушел П[авел] Н[иколаевич], сообщил мне, что он сам приготовил велосипед, на котором они уехали в 4 часа утра». Решив, что здесь она больше ничего не узнает, Тимирязева отправилась в партийный клуб. Там ее встретил Н. А. Бородин, уже бывший депутат Государственной думы, вопросом: «Ну что? Ничего не узнали?» Тимирязева рассказала то немногое, что узнала, и заодно поделилась своими сомнениями относительно поведения и ответов швейцара. И ей стало еще тревожнее, когда Бородин заметил, что, кажется, «Милюков на велосипеде не ездит».

Но Бородин был неправ. Тем утром Милюков действительно воспользовался своим велосипедом, на котором разъезжал по городу, сообщая членам Центрального комитета о случившемся: около четырех утра некоторые члены фракции Партии народной свободы, в том числе Милюков, получили известия по телефону из редакций газет об указе о роспуске Думы, печатаемом в «Правительственном вестнике». Необходимо было собрать ЦК партии – этим и занялся Милюков. Местом для такого собрания была назначена квартира одного из самых известных депутатов Думы И. И. Петрункевича. Первым (около восьми утра) туда явился сам Милюков. Именно тогда, во время разговора Милюкова и Петрункевича, определилась основная мысль будущего воззвания. Идею подал Петрункевич. Главный специалист по правовым вопросам в партии Ф. Ф. Кокошкин, не зная о плане Петрункевича, предложил свой. Оказалось, что проекты Петрункевича и Кокошкина были идентичны. Основная идея – пассивное сопротивление как способ борьбы народа за свои конституционные права. «Оно и понятно: мысль была не вполне нова, – объяснял кадет М. М. Винавер факт столь любопытного совпадения, – она носилась в воздухе с момента тревожных известий о роспуске на каникулы…» Сформулировать эту мысль на бумаге было поручено Милюкову. Его «изолировали» в находившейся по соседству квартире брата И. И. Петрункевича, Михаила Ильича, также депутата Думы. «Как сейчас помню, там, в пустой комнате, стоя у рояля, я набросал на пыльной крышке карандашом свой черновик», – писал П. Н. Милюков о создании первого варианта текста обращения депутатов к стране, которому впоследствии суждено было получить наименование Выборгского воззвания.

Всего на квартире Петрункевича собралось около двадцати человек. Как вспоминал А. А. Корнилов, бывший на тот момент секретарем ЦК партии, возражений по сути предложенного документа не было. Вносились лишь незначительные поправки, которые тут же записывал Милюков, и к двенадцати часам был готов исправленный текст с учетом этих замечаний. На том же собрании было решено обсудить предполагаемое воззвание в Выборге (Финляндия), так как в столице распущенной Думе заседать не дадут. Пока продолжались совещания депутатов в Петербурге, в Выборг поехал Д. Д. Протопопов, член ЦК партии кадетов, чтобы определиться с помещением.

П. Н. Милюков пишет воззвание на крышке рояля

Если Протопопов ехал из Петербурга в Финляндию, то Винавер примерно в это же время отправлялся из Финляндии в Петербург. В 9 утра его разбудила телеграмма Петрункевича: «Приезжайте немедленно, крайне нужно». Как вспоминал впоследствии Винавер: «Догадаться, в чем дело, было не трудно. С ближайшим поездом, отправлявшимся в Петербург в 11‐ом часу, я уехал. Проезжая мимо моей городской квартиры, узнал от швейцара, что „господин Милюков на велосипеде часов в 7 утра были“. Догадка превращалась в уверенность. Я ехал к Петрункевичу, оглядывался, искал на лицах людей, искал на мертвых камнях отражения нашего несчастья. Сонливые пешеходы, сонливые лошади, сонливое солнце. Безлюдье – никакой жизни, никакого признака движенья. Кричать хотелось от ужаса и боли».

Винавер подоспел на квартиру Петрункевича к тому моменту, когда Милюков уже закончил свою работу над исправлением первоначального текста. Этот вариант документа Винаверу не понравился: в нем не было «крика», «стихийной негодующей силы», «блеска молнии», которая должна была бы «осветить перед населением истинный смысл того, что совершилось». Кроме того, текст показался ему слишком длинным. Любопытно, что на вторую часть воззвания, говорившую как раз о пассивном сопротивлении, вызвавшую большие споры и разногласия в недалеком будущем, Винавер не обратил особого внимания. «Да это казалось – особенно в эту первую минуту – столь элементарно простым и естественным, минимумом, жалким минимумом действий, оставшимся в нашем распоряжении». На критику Винавера Петрункевич ответил просто: предложил написать новый текст, однако Винавер, подумав, от этого предложения отказался.

Примерно в это время на квартире Петрункевича появились представители трудовиков. Один из них, C. И. Бондарев, как вспоминал Корнилов, спросил, не согласятся ли кадеты призвать народ к возмущению. Петрункевич спросил Бондарева, верит ли он в то, что этому призыву последуют. «Бондарев несколько опешил, а Иван Ильич ответил ему тогда, что члены партии не будут призывать народ к возмущению, а отправятся все в Выборг, где ими будет предложено определенное обращение к народу». Выборг как место собрания членов Думы вызвал определенные сомнения у трудовиков. Тот же Бондарев пробовал было возражать, но вскоре и сам пришел к мнению, что в Петербурге, «кроме драки, ничего не выйдет». Так вспоминал о происходившем Винавер. Трудовики позднее рисовали более героический образ своих сотоварищей, пришедших на заседание кадетов. Слова, сказанные ими напоследок, якобы звучали так: «Хорошо, мы едем, но знайте, что этим мы губим дело освобождения народа…»

У трудовиков роспуск Думы особых сожалений не вызвал. Напротив, депутаты этой группы почувствовали облегчение. «Наша совесть теперь может быть покойна, – говорили они. – Правительство сбросило с себя маску, оставило игру в парламент, и мы избавлены от участия в недобросовестной игре…» Еще накануне один из лидеров фракции И. И. Субботин признавался в письме, что ждал роспуска Думы с нетерпением, так как он должен ускорить развязку. Наступал момент расплаты. «Мы уже распущены, – писал Субботин жене 9 июля. – Не пиши, жди адреса. Настроение у меня, как у Наполеона, когда подошел к Москве. Если перестану писать, значит – несвободен… Быть крови».

В это время депутаты-кадеты стекались в клуб Партии народной свободы. Среди них был и В. А. Оболенский. Когда он зашел в зал фракционных заседаний, там было около тридцати его сотоварищей по Думе. Они столпились вокруг стула, на котором стоял П. Б. Струве, возбужденно рассказывавший о случившемся. Закончил он свою речь сообщением о решении ЦК партии, согласно которому депутаты в тот же день, 9 июля, должны были собраться в Выборге, дабы обсудить вопрос, как реагировать на роспуск Думы.

Это предложение было неожиданно для всех присутствовавших, и со стороны некоторых… вызвало резкие возражения. Отъезд депутатов из Петербурга в такой момент мне (В. А. Оболенскому. – К. С.) представлялся в известной степени подчинением указу о роспуске, а отъезд в Финляндию, почти заграницу, – дезертирством с ответственного поста и уклонением от открытой борьбы, которая одна достойна избранников народа. Все подобные возражения в довольно сумбурной форме раздавались из толпы, окружавшей Струве, а он, перекрикивая нас, вопил:

– Поймите, что если Дума останется в Петербурге, начнется кровопролитие… Мы не можем допустить кровопролития… Менять решения ЦК нельзя… Будет дезорганизация… Левые согласились уже ехать в Выборг…

Струве слез со стула и направлялся к выходу. Мы шли за ним, а он, отмахиваясь руками, весь красный от волнения, кричал на ходу:

– В Выборг, в Выборг!

«Занавес открылся, возможно, перед последним актом величайшей драмы русской революции. И ныне народ и правительство стоят лицом к лицу…» Так писала о событиях в России New York Tribune 22 июля, то есть 9 июля по юлианскому календарю.

«Вчера прибыло в Выборг около 150 депутатов кадетской партии с Муромцевым во главе, и с разрешения полицмейстера стали собираться в гостинице „Бельведер“. Губернатор прибыл из деревни поздно вечером и полагал, что это собрание имеет частный характер: теперь выяснилось, что депутаты совещаются о напечатании воззвания к народу по поводу распущения Думы», – гласило донесение генерал-губернатора Финляндии от 10 июля. На самом деле в Выборг отправились не только кадеты, но и трудовики, социал-демократы, представители Партии демократических реформ. Всего 9 июля в Выборг приехали, по подсчетам Винавера, около 180 человек (из них примерно 120 – кадеты). Правда, многие видные народные избранники приехать не смогли: это Ф. И. Родичев, М. М. Ковалевский, М. Я. Острогорский, А. Ф. Аладьин, А. А. Свечин, И. М. Васильев: они в это время представляли Думу в Англии, на конгрессе Межпарламентского союза.

Большая часть фракции Партии народной свободы прибыла на место около семи вечера. Депутаты, партийные деятели, студенты, журналисты и, конечно, те, кто за ними следил, – все искали комнату, номер в гостинице или хотя бы кровать. В этом преуспели не все, и среди «неудачников» оказались некоторые активные участники будущего совещания. Например, Кокошкин, прибывший в Выборг с женой, смог обрести лишь деревянный диван, предназначенный для хранения керосина. Винавер также не нашел места в гостинице и вынужден был делить комнату с двумя своими коллегами.

Собрание началось в зале гостиницы «Бельведер» в 22:15. Открыл его Петрункевич. Председателем единогласно избрали Муромцева. Его товарищами (заместителями), как и во время думских заседаний, стали Н. А. Гредескул и П. Д. Долгоруков, за стол секретаря уселся Д. И. Шаховской. После проверки состава присутствующих оказалось, что в зале гостиницы «Бельведер» собрались 178 человек.

К 23:30 обсуждение закончилось, было решено сформировать редакционную комиссию, состоящую из шести человек: по два человека от фракции. От кадетов в нее вошли Кокошкин и Винавер, от трудовиков – И. В. Жилкин и С. И. Бондарев, от социал-демократической фракции – Н. Н. Жордания и С. Д. Джапаридзе.

Приближалась ночь, но спали далеко не все. Публицист В. В. Брусянин вспоминал, что некоторые депутаты и представители прессы с минуты на минуту ожидали «набега карательного отряда на гостеприимную финляндскую гостиницу». Наиболее робкие предпочли поскорее уехать.

Не спали и члены редакционной комиссии. Они поднялись в ресторанную комнату, где, среди объедков и пустых бутылок, и должен был составляться текст воззвания. В качестве докладчика выступил Кокошкин: он зачитывал документ, который редактировался отрывок за отрывком. Об этой работе Субботин вспоминал так: «Комиссия проработала до утра. Форма соглашений проектов воззваний была установлена, но эта равнодействующая прошла так близко к проекту к партии народной свободы, что от проекта трудовиков не осталось почти ничего». Впрочем, трудовики все же оказали влияние на окончательную редакцию. Так, заголовок документа «Народу от народных представителей» был предложен Бондаревым.

Спор в комиссии шел относительно степени резкости тех или иных выражений. Правда, трудовики в этой дискуссии принять участия не смогли: побороть сон им не удалось. К 4:30 утра работа была завершена. Оставалось лишь «слить в один текст» отредактированные предложения, чтобы они обрели целостный и законченный вид. Это было поручено Кокошкину, но его знобило, и работать он больше не мог. Ведь «все эти три месяца существования Думы Ф[едор] Ф[едорович] работал по 14–15 часов в сутки, причем с первого до последнего дня его не покидала повышенная температура. Не знаю, чем бы все это кончилось – не последуй роспуск Думы», – вспоминала его жена М. Ф. Кокошкина. Высокая температура была у ее мужа и в ту ночь, так что работу взял на себя Винавер. Со своей задачей он справился за три часа, и к 7:30 текст был готов. Винавер понес его наверх, к трудовикам, чтобы те переписали проект в несколько рук к открытию заседаний. «Наверху, в коридоре и в комнатах, спали люди вповалку крепким сном; я (Винавер. – К. С.) то и дело спотыкался о груды депутатских тел; храп стоял исполинский. В угловой комнате на кроватях лежали человека по два, по три. Еле добудился кого-то, всучил ему бумагу и отправился к себе в ночлег».

Спать ему долго не пришлось, так как уже в 9 часов началось общее заседание, а заседание фракции кадетов состоялось еще раньше. Столь утомительная ночь не позволила Винаверу председательствовать, вел фракционное собрание В. Д. Набоков. Присутствовали на нем лишь 60 человек. Споры, не законченные прошлым вечером, утром разгорелись с новой силой. В качестве основного оппонента предложенного проекта выступил М. Я. Герценштейн, его поддержала целая группа депутатов. Голосование же выявило, что эта группа составляла большинство присутствовавших. У тех, кто накануне выступал от имени большинства фракции, а сегодня оказался в меньшинстве, возникал очевидный вопрос: насколько правомочна группа из 60 человек решать за всю фракцию. Но споры пришлось отложить: раздался звонок председателя и началось новое заседание бывших членов распущенной Думы.

Споры продолжились. Говорили о бесполезности предлагаемых мер, об их противоречии партийным программам, наконец, об их незаконности. Судя по всему, последней точки зрения придерживался С. А. Муромцев, который, правда, не спешил делиться своими взглядами на обсуждаемый документ. Когда же он на это решился, Петрункевич перебил его и не дал толком высказаться: председатель не имел права влиять на собравшихся. «Нами владели политические страсти. Мы горели негодованием против тех, кто дерзнул посягнуть на первый русский парламент, воплощавший мечты стольких русских поколений», – вспоминала А. В. Тыркова-Вильямс.

Фракционные совещания начались около часа дня. Спорили как и о самом проекте воззвания, так и о необходимости меньшинству подчиниться решению большинства. Обсуждение последнего вопроса проходило чрезвычайно бурно. Столов в комнате, где совещалась фракция, не было. В качестве ораторской трибуны служил стул. «Не успел Набоков с него сойти, – вспоминал Оболенский, – как на стуле оказалась А. В. Тыркова, с чрезвычайной запальчивостью обрушивалась на нас за наши (Оболенского и Набокова. – К. С.) еретические мысли». Столь же яростно она набросилась на тех, кто возражал против текста воззвания.

– Ариадна Владимировна, пощадите, – обращался к Тырковой Н. Н. Ковалевский, депутат от Харьковской губернии. – Ведь это же чепуха. Никто нас не послушает. И подати платить будут, и под ружье станут. Курам на смех.

Я (Тыркова. – К. С.) со своего стула, как с трибуны, громила Ковалевского:

– А что вы предлагаете? Проглотить? Промолчать? Смирнехонько разойтись по домам? Если не протестовать, надвинется реакция еще более темная, чем раньше. Неужели вы согласны покориться такому нарушению прав Думы, прав народа? Готовы проглотить все оскорбления?

Все кругом меня поддерживали, смотрели на него с возмущением. Из моих глаз, вероятно, сыпались искры. Добродушный Н. Н. Ковалевский, могучий степной красавец, виновато озирался:

– Да нет. Я что же. Я согласен, что протестовать надо…

Его хором прерывали:

– Протестовать на словах? На это вы согласны? А с нас довольно слов. Наговорились. Пора начать действовать…

Бедный Николай Николаевич (Ковалевский. – К. С.) под конец сдался…

– Ну, хорошо. Подпишу.

Большинство фракции высказалось за воззвание. Меньшинство вынуждено было подчиниться. Князь Г. Е. Львов, который никак не мог согласиться с решением фракции, тут же заявил о своем выходе из Партии народной свободы.

Около двух часов дня выборгский губернатор вызвал Муромцева из зала заседания, и депутаты вынуждены были прервать прения. Губернатор приезжал в гостиницу «Бельведер» еще 9 июля в 11:30 вечера: ему пришлось срочно вернуться с дачи, как только стало известно, что в Выборге собрались бывшие депутаты. А на следующий день он вызвал к себе председателя собрания. Вместо Муромцева вначале прибыл П. Д. Долгоруков, который, согласно донесению финского генерал-губернатора, сообщил, «что собрание депутатов остановилось на мысли обратиться к народу с протестом против закрытия Думы и что они заняты составлением воззвания». Это было тут же передано в Гельсингфорс, и генерал-губернатор принял решение немедленно закрыть собрание. В 14:10 ему было доложено, что приказание выполнено, депутаты готовы подчиниться решению властей и уехать из Выборга с первым же поездом.

В четверть третьего заседание фактически было закрыто: примерно в это же время Муромцев вновь предстал перед депутатами. Бледный, сильно взволнованный, он подошел к своему председательскому месту и заявил, что только что имел беседу с губернатором, который говорил ему о гибельных последствиях, которые может иметь продолжение заседания. Муромцев счел своим долгом дать губернатору слово, что он не будет продолжать собрание, полагая, что «долг всех нас по отношению к Финляндии – уехать из Выборга». Раздались возгласы неудовольствия, изумления, крики: «Останьтесь, останьтесь!» Но Муромцев заверил, что это для него дело чести, остаться он не может, поклонился и немедленно удалился.

«В зале воцарилось неописуемое волнение. Громкие возгласы, движения стульев, люди вскакивали с мест, наступают друг на друга, перекрикивают друг друга. Растерянность полная… Так прошло минуты две». Кто-то крикнул наконец: «Пусть Иван Ильич председательствует!» И по всей зале пошел крик: «Иван Ильич, Иван Ильич!» Но Петрункевич крикнул в ответ: «Князь Долгоруков, наш товарищ председателя». «Долгоруков, Долгоруков!» – пошло по залу. И Долгоруков занял место председателя. Энергично потряхивая звонком, он пытался успокоить присутствующих, что в конце концов ему и удалось.

Поднялся Петрункевич: «Господа, бросим обсуждать дальше. Вопрос ясен, и не в редакции дело. Не разъедемся отсюда, не совершив этого акта. Подпишем воззвание как оно есть». Гром рукоплесканий. До сего момента аплодисменты пресекались по конспиративным соображениям. Ныне же всеми овладел энтузиазм. Вслед за Петрункевичем поднялся М. Я. Герценштейн: «Я был противником воззвания, но всецело присоединяюсь к этому призыву. Я подпишу воззвание». Л. И. Петражицкий вскочил на стул и объявил при общих криках одобрения, что хотя он тоже противник воззвания и знает, что рискует государственной службой, но все же воззвание подпишет. Наконец прозвучали слова председательствующего: «Голосую предложение: принять всю вторую часть воззвания, как она доложена, без дальнейших прений. Согласных прошу поднять руки. Принято единогласно».

Осталось лишь собрать подписи. Был найден переписчик, которому Винавер и отнес свой черновик манифеста. Так появился на свет подлинник Выборгского воззвания, текст которого уже не подлежал какой-либо редакции, а принял свой окончательный вид:

Граждане всей России! Указом 8-го июля Государственная Дума распущена. Когда вы избирали нас своими представителями, вы поручили нам добиваться земли и воли. Исполняя наше поручение и наш долг, мы составляли законы для обеспечения народу свободы, мы требовали удаления безответственных министров, которые, безнаказанно нарушая законы, подавляли свободу; но, прежде всего, мы желали издать закон о наделении землею трудящегося крестьянства путем обращения на этот предмет земель казенных, удельных, кабинетских, монастырских, церковных и принудительного отчуждения земель частновладельческих. Правительство признало такой закон недопустимым, а когда Дума еще раз настойчиво подтвердила свое решение о принудительном отчуждении, был объявлен роспуск народных представителей.

Вместо нынешней Думы правительство обещает созвать другую через семь месяцев. Целых семь месяцев Россия должна оставаться без народных представителей в такое время, когда страна находится на краю разорения, промышленность и торговля подорваны, когда вся страна охвачена волнением и когда министерство доказало свою неспособность удовлетворить нужды народа. Целых семь месяцев правительство будет действовать по своему произволу и будет бороться с народным движением, чтобы получить послушную угодливую Думу, а если ему удастся совсем задавить народное движение, оно не соберет никакой Думы.

Граждане! Стойте крепко за попранные права народного представительства, стойте за Государственную Думу. Ни одного дня Россия не должна оставаться без народного представительства. У вас есть способ добиться этого: правительство не имеет права без согласия народного представительства ни собирать налоги с населения, ни призывать народ на военную службу. А потому теперь, когда правительство распустило Государственную Думу, вы вправе не давать ему ни солдат, ни денег. Если же правительство, чтобы добыть себе средства, станет делать займы, то такие займы, заключенные без согласия народного представительства, отныне не действительны, и русский народ никогда их не признает и платить по ним не будет. Итак, до созыва народного представительства не давайте ни копейки в казну, ни одного солдата в армию. Будьте тверды в своем отказе, стойте за свои права все, как один человек. Перед единой и непреклонной волей народа никакая воля устоять не может. Граждане! В этой вынужденной, но неизбежной борьбе ваши выборные люди будут с вами.

Пока в маленькой комнатке на первом этаже гостиницы работал переписчик, в зале заседаний уже шел сбор подписей. Он продолжился, когда в зал принесли подлинник: подписи ставились уже непосредственно под ним. Потом подлинник был отправлен в гостиницу к Муромцеву, откуда вернулся уже и с его подписью.

В 4 часа дня все депутаты вышли на улицу. «День был ясный, теплый, с моря дул легкий ветерок. И на душе было легко. Один только человек бродил среди нас мрачный, с насупленными бровями». Речь шла о С. А. Котляревском, известном юристе, депутате от Саратовской губернии, члене партии кадетов. Он не успел на обсуждение воззвания, так как роспуск застал в Москве, куда отправился на выходные. «Нервно пощипывая бородку, он подходил то к одному, то к другому и с ужасом спрашивал, как это мы, умные люди, допустили до такого шага… Мы шли в городской сад обедать, и он шел все время с нами, все время донимая нас упреками, с тем же выражением скорби обходил нас и за ресторанным столиком, все укоряя, и, наконец… не выдержал и отправился подписывать воззвание». В ресторан отправились и те, кто не подписал и не собирался подписывать манифест. Например, П. А. Гейден. Он, Н. Н. Львов и М. А. Стахович, лидеры Партии мирного обновления, приехали в Выборг лишь около трех часов назад, в начале второго, и сделали это по настоянию Д. Н. Шипова. Их целью было уберечь Думу от антиконституционных актов, в том числе от подписания воззвания, но с задачей своей они не справились.

Сколько же депутатов присоединились к воззванию, определенно сказать нельзя. В подлиннике воззвания 170 подписей. Некоторые депутаты, не имевшие возможности непосредственно присутствовать в Выборге, спустя некоторое время просили присоединить свои подписи. Таких было 36 человек. Но депутаты подписывались уже и на печатных экземплярах воззвания, причем делали это как в Выборге, так и в Петербурге. Листы с подписями, по всей видимости, не сохранились. Стандартный же экземпляр отпечатанного воззвания содержал 181 подпись. Задача отпечатать воззвание была возложена на депутатов Н. А. Бородина и В. А. Оболенского. По дороге в типографию им встретился А. Букейханов, депутат от Семипалатинской области. Он добрался до Петербурга лишь после роспуска Думы. Узнав, что депутаты в Выборге, поехал туда. «Мы (Оболенский и Бородин. – К. С.) сообщили ему, что и в Выборг он опоздал. „Ну что ж делать? – покорно сказал он. – Пойду с вами в типографию“».

Нужно было еще найти русских наборщиков для экстренной работы, что в Выборге оказалось совсем не просто. Депутатам помог Н. А. Рубакин, писатель и книговед. Высланный из столицы, он жил в это время в Выборге, и у него было много знакомых среди наборщиков и печатников, которых и привлекли к работе. Уже через несколько часов Бородин читал и правил корректуру воззвания, «а к утру горы его были напечатаны и постепенно переправлялись через границу в Петербург».

«Дума в поезде». Прибытие депутатов из Выборга на Финляндский вокзал

Финские доброжелатели Первой Думы предложили посадить депутатов на корабль, дабы он плыл у берегов Финляндии. Так, по их мнению, парламент мог продолжать свою работу. Этот план, условно названный «Дума на корабле», Винавер счел фантастическим. Зато осуществился другой: «Дума в поезде»: большинство депутатов, участвовавших в обсуждении выборгского воззвания, отправились в столицу 11 июля в 12 часов дня.

«Мы были уверены, что при въезде в Петербург на Финляндском вокзале что-нибудь произойдет, могут всех нас арестовать. Народ отзовется на это дружным негодованием и поднимется на освобождение своих избранников. Вместе с тем это послужит началом и к собственной его свободе и счастью… Петропавловская крепость, куда, казалось, все мы будем посажены, заменит собою Таврический дворец и сделается главным штабом народной революции». Таким рисовалось возвращение Думы в столицу трудовику Г. К. Ульянову. И. И. Субботин вспоминал, что перед отбытием поезда среди депутатов ходили слухи, что в Петербурге уже кое-где была стрельба, а Финляндский вокзал окружен войсками, получившими приказ арестовать депутатов. Настроения пассажиров этого необычного поезда были под стать их ожиданиям. Они будто бы ехали на войну и не знали, останутся живы или нет. Из вагонов поезда раздавались звуки «Рабочей марсельезы», развевались красные полотна, а на станциях из окон летели листки свежеотпечатанного воззвания.

На Финляндском вокзале тем временем собралось человек 200 встречающих (не считая, конечно, усиленных нарядов жандармерии). Толпу разогнали, осталось лишь 50 человек, заявивших, что они корреспонденты различных газет. Кроме них, остались немногочисленные представители Партии народной свободы, которым удалось отстоять свое право встретить своих товарищей. Ожидание становилось тягостным и мучительным, и те немногие, что собрались на платформе, в тревоге посматривали на часы. «Поезд приближался. Нервное состояние росло…» Наконец он остановился, и из него вышли около 100 депутатов. Кто-то кричал «ура», махал шляпой, громко приветствуя народных избранников. Его примеру последовали остальные. Этим «кто-то» оказался журналист В. В. Хижняков, которого отвели в участок, в отличие от депутатов, которых пока никто арестовывать не собирался.

Среди встречавших была уже упомянутая Е. Тимирязева, которая так описала сцену встречи членов Первой Думы: «Впереди показалось измученное лицо Бородина. Я напряженно искала глазами. Показался Протопопов… Промелькнуло лицо Френкеля, Шапошникова и др[угих]… Машинально здороваясь, я смотрела вперед, не видя П[авла] Н[иколаевича] и Струве. Наконец. Ну вот они… „Где М[илюков]?“ – тревожно вырвалось у меня. „Там, сзади“, – ответил Петр Б[ренгардович] (Струве. – К. С.), и я против течения толпы устремилась дальше… „Да, где же М[илюков]?“ Мой возглас был так неожидан для меня и других, в голосе было столько тревоги, почти отчаяния, что я не услышала реагировавший мне голос Долгорукой: „Да вот он“».