Текст книги "Тихая квартирантка"

Глава 14
Эмили

Когда после смерти жены Эйдана ее родители по неизвестной причине выставили зятя из дома, судья Бирн сдал ему в аренду собственный небольшой домик за городом, на берегу Гудзона. Насколько я слышала, судья сильно урезал арендную плату – предложение, от которого нельзя отказаться. Целиком в его духе.

Судья считает себя клеем, на котором держится город. Ни одна свадебная церемония в радиусе десяти миль не обходится без его участия с тех пор, когда меня еще на свете не было. В сложные времена судья Бирн тут как тут. Всегда находит время поговорить. Всегда придет на помощь, даже если ты против.

Вот почему три дня назад на городской страничке в соцсети судья предложил провести благотворительный забег на 5 километров. «Эйдан, наш любимый мастер на все руки и в целом отличный парень, только что потерял жену и дом. Ему до сих пор приходят неимоверные медицинские счета, а ведь он еще растит дочь. Эйдан слишком горд, чтобы жаловаться, но я знаю, что этому человеку помощь не повредит».

Идею горячо поддержали. Какой-то доброволец из пожарных нарисовал маршрут со стартом и финишем в центре города. Гарсиа, владельцы магазина органических продуктов, предложили бумажные пакетики с изюмом и апельсиновыми дольками. Дети из моей бывшей школы вызвались раздавать стаканчики с водой. Папы объединились в команду помощников на трассе. Все так хотели помочь, что почти забыли о конечной цели и взносе за участие в забеге – минимум пять долларов, дополнительные пожертвования приветствуются. Вся сумма пойдет Эйдану и его дочери на оплату счетов, аренды, расходов на похороны и прочего.

Могу представить, как Эйдан Томас наблюдал за усилиями жителей, кинувшихся ему помогать. Вряд ли подобное внимание его обрадовало, но, не желая показаться невежливым, он хранил молчание.

До сегодняшнего дня.

Мне уже попадалась на глаза страничка Эйдана, хотя мы не в друзьях. У него всего три контакта, включая аккаунт покойной жены. Однако я сразу же узнала его по фото. Вернее, не его фото, а просто живописный снимок замерзшего Гудзона, сделанный с холма у гостиницы.

«Огромное спасибо всем! Мы с Сесилией вам очень признательны», – написал он под постом судьи.

Комментарий, опубликованный два часа назад, лайкнули уже больше пятидесяти человек. Некоторые даже ответили сердечками или заботливыми эмодзи: маленькие мультяшные ручки сведены в виртуальном объятии.

Я у себя в спальне, вожу указательным пальцем по тачпэду ноутбука. Прокручиваю в голове, как на экране, один и тот же кадр: голубые глаза Эйдана наблюдают за мной сквозь стакан «Девственного Олд Фэшн». Наш секрет.

Я нажимаю «Оставить комментарий» и печатаю. Останавливаюсь. Начинаю заново. Опять останавливаюсь.

Меньше всего я хочу показаться назойливой.

Нет, неправда.

Меньше всего я хочу выглядеть безразличной.

«“Амандин” с удовольствием поддержит участников забега (а также болельщиков). Как насчет горячего какао на финише?»

Каждый год к рождественскому параду в ресторане готовят горячее какао. Ничего страшного, если в этом году поставим диспенсер чуточку раньше. В день забега для меня найдется занятие и повод быть рядом.

Я перечитываю комментарий и нажимаю «Отправить».

Собираясь к вечерней смене, поглядываю, нет ли обновлений. Когда я уже готова к выходу, в правом верхнем углу экрана всплывает уведомление.

Два комментария.

Один от миссис Купер, которая несколько лет назад переехала сюда с мужем и двумя детьми. «Великолепная идея!» – написала она. Миссис Купер всегда чересчур полна энтузиазма, вечно боится, как бы ее семья не осталась в стороне.

Второй комментарий – от него. Слишком короткий. У меня в груди все панически сжимается: вдруг он счел затею глупой, вдруг я перегнула палку, вдруг этого недостаточно? Затем я перечитала заново, не торопясь, смакуя каждое слово.

«Очень любезно с твоей стороны».

И дальше, с новой строки:

«По-моему, звучит заманчиво».

Глава 15
Женщина в доме

Ты возишься около радиатора, отыскивая наименее неудобное положение. Если привалиться спиной к стене, можно вытянуть ноги.

Закрываешь глаза, прислушиваясь к звукам с улицы. Стук дятла. Птичьи голоса. До похищения ты начала изучать певчих птиц. Нашла книгу с перечнем видов и описанием их трелей. В теории все выглядело понятным, но тебе никогда не удавалось точно опознать пернатых по голосам, даже после многолетней практики в сарае. Для твоих городских ушей любая птица – это просто птица.

Когда возвращается пикап, квадрат света вокруг штор уже потускнел. Двери открываются и хлопают. Из кухни долетают обрывки фраз: «домашнее задание», «ужин», «телевикторина». Чьи-то шаги на лестнице. Шумит унитаз, поют трубы в ванной. По дому растекается запах еды – густой, горячий, маслянистый.

Он предупреждал: ужин будет не каждый вечер. Завтрак – не каждое утро. В нужное время он придет за тобой. Но сегодня первый вечер. Поэтому сегодня он появляется.

Ты уже выучила все па. Он снимает наручники, велит пошевеливаться. Ты встаешь, пару раз сгибаешь колени, растираешь ступни. Внизу стол накрыт так же, как и утром, вместо кофейных кружек – стаканы с водой. Он открывает духовку, проверяя содержимое.

– Сесилия!

Мужчина у себя дома, накрывает на стол. Кормит своего ребенка. Отец.

Он толкает тебя локтем, мол: «Чего ждешь?» Ты садишься на место, отведенное тебе за завтраком.

Сесилия спускается по лестнице, подавляя зевок. Ты помнишь себя в ее возрасте, как утомительно было всему учиться, читать кучу книг, запоминать кучу математических формул. Перед тобой открывался мир, тебя целиком поглощала задача выяснить – в перерывах между занятиями, на переменах, – каким человеком ты хочешь стать и как этого достичь.

Девочка останавливается у входа в гостиную и направляет пульт на телевизор. Комнату наполняет музыкальная заставка – медно-духовые инструменты, ритмичная мелодия, – затем раскатистое: «Это-о-о “Джеопарди![8]8
  В России эта телевикторина известна как «Своя игра».


[Закрыть]”» На экране появляются участники: Холли из Силвер-Спрингс, Джаспер из Парк-Сити и Бенджамин из Баффало. В студию входит мужчина в костюме и галстуке.

– Встречайте ведущего «Джеопарди!» – Алекса Требека.

У тебя немеют руки, ноги и ступни покалывает. Дом ты еще можешь вынести. Даже Сесилию, ее молодость, тайны ее жизни. Присутствие дополнительного человека в комнате. Но телевизор… Люди, отвечающие на вопросы за деньги; Алекс, приветствующий Холли, Джаспера и Бенджамина будто старых друзей… Это уж через край. Слишком сильное столкновение с внешним миром. Слишком явное свидетельство того, что мир продолжает существовать без тебя.

В гостиной отец подходит к дочери, обнимает за плечи. «Раньше твой отец тоже так делал, – раздается у тебя в голове, – по-приятельски притягивал к себе…»

– Ужин готов.

Сесилия поднимает умоляющий взгляд.

– Только первый раунд? Пожалуйста?

Отец вздыхает. Смотрит на тебя. Возможно, отвлекающий фактор – не такая уж плохая идея. Чтобы девочка сосредоточилась на телевизоре, а не на новой гостье.

– Убавь громкость, и пусть работает в фоновом режиме.

Сесилия вскидывает брови. На секунду она – копия отца: та же подозрительность, ожидание подвоха, обмана. Не желая испытывать судьбу, она направляет пульт на телевизор, голос Алекса превращается в слабое бормотание. Сесилия еще немного возится с кнопками. Внизу экрана всплывают субтитры. Умная девочка.

Обернув руки кухонным полотенцем, отец ставит керамическое блюдо в центр стола рядом с нарезанной буханкой чесночного хлеба. Сесилия наклоняется и делает вдох.

– Что это?

– Вегетарианская лазанья, – сообщает он и садится.

Девочка накладывает еду отцу, потом себе, затем смотрит на тебя, вопросительно подняв ложку. Ты передаешь свою тарелку и берешь кусочек чесночного хлеба. Сесилия некоторое время изучает тебя, пока отец не указывает на телевизор. Там категория «Дела сердечные». На кону восемьсот долларов. Скрытые титры дублируют вопрос, который Алекс читает с карточки: «Это происходит, когда вокруг сердца скапливается опасное для жизни количество жидкости».

– Тампонада, – говорит отец. Не с вопросительной интонацией – просто констатирует факт.

Бенджамин из Баффало дает тот же ответ. К его сумме добавляется восемьсот долларов.

– Так нечестно, – возмущается дочь. – Ты это изучал!

Насколько тебе известно, человек с ключом от сарая, от твоей спальни, – не доктор. Здесь кроется какая-то история. Нереализованные амбиции, изменение планов. Прежде чем ты успеваешь придумать, как по-хитрому разузнать больше, Бенджамин из Баффало выбирает категорию «Прозвища» за двести. Алекс читает: «Его также называли “тихим битлом”».

Что-то шевелится в памяти. Знания из прошлого. Песни, которые ты пела. Компакт-диски, которые таскала из домашнего кабинета отца. Первые аккорды It’s All Too Much, искаженный визг электрогитары.

Отец с дочерью беспомощно переглядываются. И вдруг – твой голос:

– Не Джордж Харрисон?

Бенджамин из Баффало называет Джона Леннона – и промахивается. Джаспер из Парк-Сити выбирает Ринго. Холли из Силвер-Спрингс даже не пытается. Когда время истекает, Алекс делает грустное лицо. «Не Джон и не Ринго, – высвечивается в субтитрах. – Правильный ответ… Джордж Харрисон».

Сесилия посылает тебе улыбку, словно говоря: «Молодец». Дождавшись, пока она отвернется к экрану, отец вопросительно вскидывает бровь. Ты пожимаешь плечами. «Что? Ты просил вести себя нормально». Он вновь поворачивается к телевизору, где Бенджамин опять выбрал категорию «Прозвища», на сей раз за четыреста.

«Этот культовый британец родом из лондонского Брикстона известен среди прочего как «изможденный белый герцог». Назовите его настоящее имя».

Холли из Силвер-Спрингс нажимает кнопку и кусает губы. Тебя захлестывают новые воспоминания: нарисованная на лице молния в один из Хеллоуинов. Трепет в груди, когда ты влюбилась в худощавый силуэт, тонкие губы, гипнотический взгляд. Ты быстро проглатываешь кусок лазаньи и отвечаешь:

– Не Дэвид Джонс?

На экране Холли колеблется, пока время наконец не истекает. Она виновато улыбается Алексу, который ждет, не испытают ли удачу двое других, а затем объявляет: «Правильный ответ – Дэвид Джонс… Также известный как Дэвид Боуи».

Сесилия вновь поворачивается к тебе.

– Откуда ты знаешь?

Ты не видишь причин для обмана.

– Мне очень нравится музыка.

Девочка ерзает на стуле.

– О… Мне тоже.

Отец перестал есть, его вилка покоится на краю тарелки. Взгляд переходит с тебя на Сесилию и обратно, будто на теннисном матче.

Ты вспоминаешь еще кое-что: как радовалась в ее возрасте, когда учитель разрешил сделать презентацию о Шер. Как глаза расширялись от восторга при упоминании Боба Дилана. Как музыка мгновенно помогала сблизиться, покончить с разрушительным одиночеством, наступившим в тринадцать лет.

Ты улыбаешься ей. Девочке, которая наполовину его, которой нельзя знать о темных делишках отца.

– Кого слушаешь? – интересуешься ты.

Она задумывается. Раньше ты любила и ненавидела этот вопрос в равной мере. Любила, потому что эти имена тебе никогда не надоедали: «Пинк Флойд», Боуи, Патти Смит, Джимми Хендрикс, «Роллинг Стоунз», «Аэросмит», «Битлз», «Дип Пёрпл», «Флитвуд Мэк» и Дилан. Ненавидела, потому что боялась назвать неправильное имя и выдать себя как очередную девочку-подростка, а не знатока рока.

Сесилия называет несколько имен: Тейлор Свифт, Селена Гомес и Гарри Стайлс. Они только начинали, когда ты исчезла. Таланты, расцветшие в твое отсутствие.

– Здорово, – говоришь ты. В прошлой жизни тебе всегда было непросто в разговорах с другими людьми, с новыми друзьями, выражать одобрение без нотки снисходительности.

Она кивает.

– А ты?

Ты чувствуешь испепеляющий взгляд отца. Если потом он спросит, ты скажешь, что так ведут себя нормальные люди. Разговаривают. Делятся тем, что любят больше всего.

Называешь несколько имен:

– «Роллинг Стоунз» – их я даже видела живьем в две тысячи двенадцатом году. «Бич Бойз». Сестры Пойнтер. Элвис, хотя его, наверное, любят все. И Долли Партон. Я обожала Долли в юности. Умоляла родителей свозить меня в Долливуд каждое ле…

Словно богохульство в церкви. Запинка в заклинании. Ты сбиваешься с мысли. «Мои родители…» Ты впервые упомянула их в его присутствии – людей, у которых он тебя забрал.

Ты жила своей жизнью. Студентка колледжа накануне выпуска. У тебя были курсовые, дела, друзья, работа. Но ты все еще оставалась их дочерью, нравилось это тебе или нет. Вы по-прежнему вместе обедали каждую неделю. Обменивались сообщениями и телефонными звонками. Делились новостями.

Сесилия прочищает горло, тянется к сервировочной ложке, давая тебе время собраться. Ты попробуешь еще раз:

– …каждое лето. Но так и не сложилось.

Вывалив ложку лазаньи себе на тарелку, девочка вновь поднимает на тебя взгляд, и ты готова расклеиться. Прошло столько времени с тех пор, как кто-то смотрел на тебя так. С добротой. С пониманием. Словно ты и твои чувства – не пустое место.

Ты не знаешь, о чем она думает. Возможно, что ты поссорилась с родителями или что они умерли, не успев свозить тебя в Долливуд. Какую бы историю девочка себе ни сочинила, она старается изобразить понимание.

– Ну, – говорит Сесилия. – Теперь ты можешь поехать, когда сама захочешь.

Уставясь в тарелку, ты произносишь:

– Точно. Когда сама захочу.

Позже, когда отец отправляет Сесилию чистить зубы, девочка украдкой косится в твою сторону. Как стажер, который только что нашел с кем сесть рядом в первый рабочий день. Как забытый всеми двоюродный брат на похоронах, который с облегчением нашел собеседника на время службы.

Ты видела подобный взгляд раньше. Это глаза человека, который одинок и страдает.

Глава 16
Сесилия

Иногда горло будто сжимает тисками. Мне хочется кричать или поколотить что-нибудь. Не кого-нибудь, нет. Что-нибудь.

Отец, узнай он об этом, покачал бы головой так, что мне захотелось бы провалиться под землю. Мама обычно говорила ему: «Нельзя же ко всем предъявлять столь высокие требования. Она еще ребенок. У нее вся жизнь впереди, чтобы стать похожей на тебя».

Когда больше нет сил терпеть, я иду в лес у кладбища на холме, нахожу дерево и несколько раз пинаю его ботинком. Вначале потихоньку, затем с каждым ударом все сильнее. Отец не в курсе, само собой. Я делаю это между школой и кружком рисования, чтобы он не видел. У него и без меня сейчас забот полон рот.

Сначала мама, а теперь Рейчел.

Он рассказал о ней еще до того, как мы переехали. Якобы подруга друзей. Неважно. Мне все равно, кто она такая, главное – она будет жить с нами в новом доме, который и без того не внушает особой радости.

Отец говорит, Рейчел нужна помощь. У нее кое-какие трудности. Я спросила, какие именно. Он не стал вдаваться в подробности, добавил только, что она пострадала и ей больше не к кому обратиться. Поэтому мы сдадим ей лишнюю комнату в доме судьи, будем есть с ней за одним столом и все такое.

Я не сказала отцу, что у меня тоже трудный период и я не в восторге от идеи совместных застолий с незнакомцами, но так и быть.

«Рейчел пришлось нелегко. Так что не приставай к ней. Не задавай вопросов. Не стесняй ее. Прояви такт и уважение».

Мне хотелось ответить: «Да легко, я в любом случае не горю желанием подружиться с первой встречной». Но это было бы бестактно. Папа отзывчивый человек. Очень любезно с его стороны помочь Рейчел, особенно сразу после того, как моя мама – его жена – умерла. Поэтому я сказала: «Хорошо» – и пообещала сделать все возможное.

Я не тупая и в курсе, что немного странно селить в доме незнакомку, едва умерла твоя супруга. Сперва я решила, что Рейчел – его девушка или кто-то в этом роде. Видела такое в кино. Я много смотрю телевизор и знаю, что делают мужья после смерти жен. Они продолжают жить. Конечно, я не ожидала, что отец начнет новую жизнь так быстро, но вряд ли у меня есть право голоса.

Потом я увидела, как они ведут себя друг с другом, и поняла, что ошиблась. Помню, как родители держались за руки, как мама называла папу «милый», как они смотрели друг на друга, даже после ссоры. Между отцом и Рейчел ничего подобного. Никаких искр. Никакого трепета. Ничего.

Несправедливо с моей стороны так думать об отце. Он не забыл бы маму столь быстро, не променял бы ни на кого. Он ее любил. Мы до сих пор ее очень любим.

Пока самое удивительное, что Рейчел мне вроде как нравится. Она с прибабахом, конечно, но не в плохом смысле. Я тоже не без странностей, если честно. Рейчел разговаривает со мной не так, как другие взрослые. Она расспрашивает о том, что я люблю. И никогда не упоминает мою маму. Приятно для разнообразия, когда со мной не обращаются будто с поломанной вещью.

Прежде чем она переехала, папа обещал, что ее приезд ничего для нас не изменит. Разумеется, многое изменилось. Не в плохом смысле. Просто она живет с нами. Ест с нами. Не знаю, с чего он решил, что все останется по-прежнему. Ему нравится думать, что он может все контролировать, останавливать время… Но все всегда меняется.

К примеру, после маминой смерти у меня какое-то время были проблемы с едой. Теперь ко мне вернулся аппетит. Хуже того: я снова начала получать удовольствие от ужина. Когда мы втроем смотрим «Джеопарди!», все как будто по-старому.

С тех пор как приехала Рейчел, я реже чувствую потребность пинать бедное дерево.

Оно наверняка в восторге, а что насчет меня? Как я могу такое говорить? Мама умерла всего пару месяцев назад. Хорошенькая из меня дочь…

Я не должна забывать о скорби. Мне по-прежнему должно быть больно.

Рейчел мне нравится, но я немного ее ненавижу за то, что разогнала мою хандру.

А вообще я рада, что они с отцом не спят вместе.

Глава 17
Женщина в доме

Когда в доме воцаряется темнота, он приходит.

Его поведение здесь почти идентично тому, что было в сарае. Он вздыхает. Оглядывает тебя с головы до ног. Ему не нужно ждать, пока ты поешь или воспользуешься ведром. Вместо этого он снимает наручники, жестом велит лечь на кровать. Затем, передумав, говорит вернуться на пол. Ты сбита с толку, но подчиняешься.

Чуть позже до тебя доходит. Он не хочет, чтобы дочь слышала скрип пружин, предательский стук каркаса кровати о стену.

Глава 18
Женщина в доме

Днем ты принадлежишь себе.

Читаешь свои книги в мягкой обложке, которые выучила почти наизусть. Ты ставишь перед собой задачу воспроизвести по памяти первую главу «Дерево растет в Бруклине». Пытаешься вспомнить медитативные практики из прошлой жизни, чтобы силой мысли сжимать или растягивать время.

Иногда в полной тишине дома ты напеваешь – убедиться, что еще не оглохла.

Занятия бегом научили тебя кое-чему. Главное в марафоне – не думать о финише. Не представлять финишную черту. Существовать в настоящем. Единственный способ этого достичь – шаг за шагом продолжать движение. Не обязательно искать в этом прелесть. И уж точно не удовольствие. Важно только остаться в живых.

◾ ◾ ◾

Ты высматриваешь видеокамеры. Находясь в одиночестве в спальне и в кухне во время еды. Ты не знаешь наверняка, правду ли он сказал или все выдумал. Ты ничего не замечаешь, но ведь их легко спрятать между двумя книгами, в углу подвесного потолка, за кухонным шкафом… Ты веришь, что он все видит.

Утром по выходным они уходят, упаковав ланч в набитые рюкзаки. До вечера ничего не слышно, кроме птичьих трелей. Сесилия возвращается уставшей, однако с радостью делится впечатлениями о походе, новых открытиях, блужданиях по библиотеке или музею. Ты извлекаешь информацию из каждой ее фразы. Холод: должно быть, рядом горы, и ты все еще на севере штата. Нельзя сказать наверняка. Иногда она упоминает названия близлежащих городов. Тебе они ни о чем не говорят. Ты можешь находиться где угодно.

Сесилия расспрашивает тебя. Хочет знать, чем ты занимаешься, пока ее нет дома. Ты повторяешь ложь, состряпанную отцом: удаленная работа в службе поддержки клиентов в IT-компании. В дополнение к этому придумываешь жизнь для той Рейчел, которой Сесилия тебя считает. Послеобеденное чтение – не совсем ложь. Туманное упоминание магазинов, о которых слышала от ее отца. Ты воздерживаешься от того, чтобы снабдить Рейчел друзьями или семьей. Нельзя полагаться на память – вдруг она не сохранит выдуманных персонажей, подробности их жизни… Девочка не глупа. Если проколешься, она заметит.

◾ ◾ ◾

Тебе нельзя ни к чему прикасаться, но глаза вольны путешествовать куда угодно. Как в детстве, когда мама водила тебя по магазинам: трогай только глазами. Ты обегаешь взглядом кухню, изучаешь гостиную. На книжной полке рядком стоят медицинские триллеры. Сидя на диване, склонив голову набок, пытаешься разобрать названия. Что ты выискиваешь? Определенный порядок? Тему? Объяснение тому, кто он такой и чем занимается, спрятанное между «Вскрытие показало» и «Штамм “Андромеда”»[9]9
  «Вскрытие показало» (1990) – детективный роман П. Корнуэлл. «Штамм “Андромеда”» (1969) – научно-фантастический роман М. Крайтона.


[Закрыть]?

Она прямо здесь, пульсирует в стенах, тихо гудит под паркетным полом. Истина о нем, заключенная в самом сердце дома.

В каждом предмете сокрыта история, правдивая или нет – другой вопрос. Медицинские триллеры в мягкой обложке – коллекция покойной жены, оставшаяся после череды отпусков, или предостережение о темной одержимости человеческим телом? Детские фотографии Сесилии – в бассейне отеля, с «выпускного» в третьем классе, в глубоко нахлобученной шляпе ведьмы на Хэллоуин – обычные символы семейной жизни или театральный реквизит, размещенный только для видимости?

Что в этом доме – его? Или это съемочная площадка, альтернативный мир, собранный по кусочкам, чтобы скрыть истинное «я»?

Ты видишь одни вещи и подмечаешь отсутствие других. Нет стационарного телефона. Нет компьютера. Возможно, где-то лежит ноутбук, запертый в ящике стола и защищенный паролем; его достают только для выполнения организационных задач и домашних заданий. Мобильники вечно в карманах. Сесилии даже не позволено оставлять свой: он у нее исключительно для школы и уроков рисования. Едва она приходит домой, отец протягивает ладонь, и дочь кладет на нее телефон. Ей тринадцать. В тех редких случаях, когда девочка выражает недовольство, он говорит, что не позволит ей тратить время на социальные сети – мол, потом она еще спасибо ему скажет. Сесилия вздыхает, но не перечит.

Твои глаза возвращаются к книгам в мягких обложках, к фотографиям, к аккуратным стопкам журналов о природе на столике. Ты ищешь ответы. Человека. Свидетельства жизни. Его историю.

Ночью ты видишь сны. Образы преследуют тебя со времен сарая: ты со всех ног бежишь по проселочной дороге. По обочинам растут деревья. Сзади настигает звук его дыхания, от шагов исходит угроза.

Ты резко просыпаешься. Даже во сне он не оставляет тебя в покое. Но ты бежишь, и на краткий миг все кажется реальным. В темноте ты стараешься подольше удержать эти ощущения: наполняющая тело энергия, взмахи руками, восхитительный обжигающий горло воздух.

◾ ◾ ◾

Самое поразительное открытие ты делаешь однажды вечером, за тарелкой вегетарианского пирога. Сесилия смотрит телевизор. Ник из Арканзаса выбрал «Девизы» за четыреста.

– Эти два латинских слова составляют девиз морпехов США, – говорит Алекс Требек.

– Semper fidelis[10]10
  Всегда верен (лат.).


[Закрыть], – отвечаете одновременно ты и идеальный отец. Он медленно поворачивает голову. Впервые в присутствии дочери смотрит тебе прямо в глаза.

– А ты откуда знаешь?

Его тон требовательный, напряженный. Видимо, ты задела какую-то важную струну.

Ты не хочешь называть ему настоящую причину. Предпочла бы сохранить при себе воспоминания о марафоне морских пехотинцев[11]11
  Марафон ежегодно проводится в последнее воскресенье октября и приурочен к отмечающемуся 10 ноября Дню морской пехоты США.


[Закрыть] 2012 года. Вечерний поезд от Пенсильванского вокзала до Юнион-Стейшн, ночь в отеле и подъем по звонку в четыре утра. Автобус, набитый фигурами в нейлоновых костюмах, прогулка до Пентагона в предрассветном тумане. Мужчины в форме обыскивают твой пояс для бега, просматривают пакетики углеводного геля с кофеином, адвил в индивидуальных упаковках, питательные батончики. Государственный гимн, затем выстрел. Тридцать тысяч бегунов. Четыре часа и двадцать минут. Виргинские леса по обеим сторонам трассы, бесконечный участок шоссе в удушающей жаре и, наконец, финишная черта. Снова люди в военной форме. Вручение медалей. Твои усталые ноги, потное тело, ленточка на шее. Бегун рядом с тобой произносит два слова, обращенные к морскому пехотинцу: Semper fi.

Ты не хочешь, чтобы он все это знал. Что однажды, если представится случай, ты сможешь убежать.

Но не сейчас. Твое тело пока не готово. Второе правило выживания за пределами сарая: готовься. А до тех пор сиди тихо. Ешь. Смотри «Джеопарди!». Отвечай на вопросы за обеденным столом.

Пока отец с дочерью ждут твоего ответа, ты составляешь в голове наиболее правдоподобную ложь.

– У меня был инструктор по фитнесу, бывший морпех. Он нам рассказал.

Отец озадаченно поднимает бровь. Ковыряет свой кусок пирога. Непохоже на него. Он не из тех, кто колеблется. Он или ест, или нет.

Сесилия заговорщицки наклоняется вперед.

– Папа тоже был морским пехотинцем. – Она дергает подбородком в сторону отца. Тот пытается ее остановить: «Сесилия…», но девочка продолжает: – Бросил колледж ради службы.

Твоя вилка звякает о тарелку. Морской пехотинец.

– Ого.

Единственное, что тебе удается выдавить.

– Санитарный инструктор, – тихо бормочет он, вынужденный открыть часть своего прошлого. Ту, которую надеялся сохранить, как и ты с марафоном.

Ты не знаешь, чем занимается санитарный инструктор. Он бросил колледж, чтобы стать одним из них, – по-видимому, санинструктору не требуется медицинского образования.

История вырисовывается сама собой: человек, который хотел стать врачом, но не смог. Вырванный из учебного процесса водоворотом мыслей, навязчивым циклоном, мощной волной. Он не бросил учебу, чтобы служить, как сказала дочь. Скорее, бросил и пошел служить. Стал санитарным инструктором. Его комиссовали, с почетом или с позором – неизвестно.

Что-то привело его сюда, где бы вы ни были. Он нашел работу. Женился. Обзавелся семьей и домом. Стал тем, кого ты знаешь.

Ты опускаешь вилку, кладешь ладонь поверх салфетки. «Он бросил учебу, чтобы служить».

Воспоминания: дедушка друга, похороны на Арлингтонском кладбище. Барбекю на Четвертое июля, твой отец за грилем, мама в красном платье. Кантри-песня о флаге, свободе и мести. Аудитория в Университете Нью-Йорка и ветеран со служебной собакой, ставшей талисманом класса. Три слова, которые говорят, когда приходит время отдать дань уважения.

Три слова, которые ждет Сесилия, выросшая на рассказах о том, как отец бросил колледж, чтобы служить своей стране.

Ты снова поднимаешь вилку. Не в силах смотреть на него, говоришь, глядя поверх его плеча:

– Благодарю за службу.

Он кивает. Твой рот наполняется кислотой.