Текст книги "Дед"

Малой

Год выдался куда как скверный. Бывало и хуже – это правда. Но это же не повод говорить, что всё в порядке? Никакого порядка не наблюдалось тогда на горизонте. На моём уж точно. Да и вокруг складывалось по-всякому. Я, конечно, человек маленький, могу ошибаться. Только вряд ли, не в этот раз.

Что за год, а?! Давно жизнь так не изгалялась! Ровно с тех пор, как померли родители. Хоть и приёмные (папаша – тот вообще был редкостная сволочь), а всё одно – жалко. И их, и себя, конечно, но их жальче. Потому как такой смерти никому не пожелаю. Это я к чему вспомнил? К тому, что год был скверный из-за мутантов. У нас в Пустоши так и говорили: «год мутанта».

Из аномалий понанесло заразы за всякую меру. Да такой поганой и зловредной, что и сравнить не с чем. Вот как я к банде складских прибился? Правильно: вырезали чёртовы твари всё наше село в одну не шибко прекрасную ночь. А я сбежал. Жрать нечего. Оружия нет. Не считать же за оружие плотницкий топор? И вообще, человек в одиночку на Пустоши – это не человек, а обед, даже если у него автомат на груди и полная сухарка. Схарчат за милую душу.

Я не захотел пойти на фарш, честно. Надеюсь, вы такое моё желание поймёте. Или как это говорят… мотивацию. Поплутал деньков пять, страхов натерпелся и добрёл до тех самых Складов, где верховодил тогда атаман Ферзь, царствие ему небесное, гниде такой! Да, да, до Складов, что за Ельчанском.

Пять дней в Пустоши без толкового оружия – многовато, тут ваша правда. Но так я ж не пионер из Победограда, я в Пустоши родился. Да и повезло, чего греха таить. Не попался на глаза мутанту, не влип в аномалию, лихие люди не заприметили. Заприметили, наоборот, люди фартовые – со Складов. Разница умозрительная, ведь фартовый парень для другого вполне может стать лихим, но не для меня.

Пошёл к ним служить, делать нечего. Жить-то как-то надо! Хоть и не жизнь там была, а чистое мучение. Я ж по их понятиям – дятел, шестёрка. Чтобы в тузы выбиться, надо быть по душегубному делу, или по воровскому, или по торговому. Душегуб из меня сами видите какой – никакой! Воровать не обучен. Насчёт торговлишки… необходимо сперва продать что-то ненужное, а после купить что-то кому-то нужное, а у меня и ненужного не было.

Хотя насчёт туза я загнул, мне бы до валета дотянуться, что по здравому рассуждению тоже не светило.

Словом, пришлось шестерить, ждать, когда шанс выпадет, но эта паскуда, как обычно, взяла перерыв. Видать, вся моя удача в селе Разъезжем вышла.

Скажи, мол, спасибо, что тебя, болезного, мутанты не порубали с остальными до кучи!

Оно, конечно, спасибо. Низкий поклон. Не в претензии, дай бог, чтобы и дальше так. Не подумайте только, что я ною или, там, давлю на жалость! От нытья толку всё одно никакого, а насчёт жалости – кому я нужен! Я просто описываю, как оно у меня складывалось. Или, как говорят умные люди… диспозицию.

Короче, скверный был год.

Невеста от меня ушла к бывшему лучшему другу. Да только без толку – скоро обоих порвали на кусочки в селе Разъезжем, а я подался в бандиты.

Незадолго до того на Складах поменялась власть. Ферзь поставил на пику бывшего атамана Петруху Нетопыря, а новая метла сами знаете, как метёт. Ферзь вообще – мужчина был серьёзный, а уж как в тузы вышел, так только держись. Никому спуску не давал, а давал, наоборот, пенделей – досталось и мне. Я ж молодой, едва к банде прибился, да и масть далеко не козырная.

Так что это был год не только мутанта, но и Ферзя. Звали его Василием Альбертовичем Фрязиным, но он больше любил погремуху свою фартовую. А как же! Ферзь! Звучит!

Ещё это был год Деда. Можно сказать, в его лице мне снова улыбнулась удача. Это, правда, как поглядеть. С одной стороны, он меня не угробил, хотя мог с полным основанием. Он же мне спас жизнь. С другой стороны, я залетел на нары. С третьей – нары в Победограде куда лучше могилки в Пустоши.

Дед – это фигура занятная.

Величали его всяко-разно. Кто Бородой (а ведь не было у него бороды!), кто Дедом, а кто просто говорил: Старый. Карапетян (ну, Фрунзик Карапетян, со Складов) звал его аксакалом. Что за аксакал такой? Чёрт его знает. Может, слово запомнилось неправильно – словечко-то чужое!

Но как ни назови, Дед – это Дед.

Возраста его никто не знал, и я не знал, что, впрочем, не показатель, так как сколько мне точно лет – я тоже не ведаю. Что-то между девятнадцатью и двадцатью. Или двадцатью двумя. Салага, одним словом.

Деду, ясен хрен, было больше.

Сколько – вот вопрос. Мне, например, не без интереса, да только пойди спроси у него!

На вид ему можно дать лет шестьдесят, а может и все семьдесят. Не удивлюсь, если бы оказалось, что полтинник, но это вряд ли. Такая, словом, консерва, что и в сто лет не поменяется. Весь седой, лицо в морщинах, а глаза острые. Сощурится, глянет – и аж до костей, если вы понимаете, о чём я.

Росту высокого, не сутулится, как оно бывает со стариками. Походка бодрая, я бы даже сказал, резкая. Словно в любую секунду готов побежать. Чисто пружина – не человек!

Но это всё ерунда.

Главное, этот тип жил в Пустоши один! Понимаете, граждане, один! Я, молодой, здоровый лоб за пять дней едва не обгадился! А он в одиночку годами, если не десятилетиями. Запросто бывал на Складах. При этом также запросто хаживал в Гарнизон к Кировчанину.

На Складах это не знал, наверное, только ленивый, но никто его не трогал, хотя за шашни с гарнизонными любого другого порвали бы на тряпки. И рвали, можете мне верить. Кстати, где именно он проживал, тогда было неизвестно.

К Деду мы ещё вернёмся, ибо вся история затеяна ради него. Но чуть позже. Пока про моё житьё-бытьё.

Устроился я на Складах подручным у Семёна, которого все погоняли Кухмистером. Кухмистер – это вроде как повар. Однако не хотел бы я оказаться на месте того, кто в цвет объявит Семёна поваром! Можно огрести до детского голоса. И можно было, и сейчас всё ещё можно. Дело такое: кухмистер – не просто повар, а начальник кухни. Семён говорил, что так называлась должность при королевских дворах.

Врал, наверное. А может, и не врал. Семён – человек образованный, нам не чета.

Короче говоря, как вы уже догадались, он держал кабак на Складах.

Не нужно думать, что этот подвижник общепита был просто подвижником общепита. Ошибка потому что. Многие её допустили, но выжили из них вовсе не все. Кабак у бандитов был чем-то вроде биржи: там искали заказы, толкали краденое, делились новостями (не задарма, конечно) и так далее. Но и покушать-выпить можно было, кабак всё-таки. Кухмистер же властвовал над всем хозяйством. И сам не гнушался грязненьким – денежки ведь не пахнут.

По молодости Семён был знатный налётчик. Мог и ограбить, и пришить, и долг стрясти. Мог и после – в кухмистерские годы, хотя предпочитал профессию посредника. Так оно спокойнее.

– Кто не сечёт, тот крепко устаёт, Вакса! – сказал он как-то, подсчитывая дневной барыш.

Вакса – это я. Вообще-то «ваксой» разбойнички называли водку. Я исполнял обязанности полового, подносилы то есть, а имени моего никто запомнить не удосужился. Ну и прикипело.

– Эй, волоки ваксу! – обычный крик в мой адрес.

Не звать же меня просто «эй»? Вот «вакса» и прилепилась. Что неплохо, потому как вызывает вполне положительные мысли. Или эти, как их… ассоциации. Было бы куда хуже проживать с кличкой вроде Унитаз или Корма (жопа то есть). В этой среде с таким прозвищем не жизнь – ад, потому как в прозвище окружающие справедливо видят твою суть. Откликаешься на Задницу, значит, таков и есть.

Пришлось бы драться. И дрался бы, будьте уверены. И, скорее всего, пришибли бы вашего юного друга за милую душу.

Так что Вакса – в самый раз.

Кроме того, меня погоняют Малым. Не знаю, как правильно писать: с заглавной буквы, или прописью, потому что это вроде бы и не кличка. Роста я невеликого, статью не вышел, да и возраст… ну вы уже поняли: малой.

Людское моё имя – Анатолий Андреевич Пороховщиков. Для друзей просто Толя.

С Дедом я познакомился зимой. Уходил в прошлое год двухтысячный. Весело уходил, как положено: с искристым снежком, незлым морозцем и долгими звёздными ночами, когда всё честное христианство любит «посидеть». Посидеть, крепко закусить, да и «ваксу» обычно вниманием не оставляли.

Насчёт христианства-то я не оговорился. Везде, где крепка советская власть, к религии относятся спокойно, но никто в здравом уме не станет говорить про общество «христиане». Иное дело «обчество», сиречь разбойники. Суеверный это народ. Почти все таскают кресты на шеях, и каждый отпетый душегуб любит на людях помянуть Бога или положить поперёк груди широкое, размашистое крестное знамение. Это считается хорошим тоном и должно приносить удачу.

Декабрь двухтысячного случился беспокойным.

На Склады занесло целую бригаду блатных. Не урождённых «вольными людьми», не прибившихся к бандам навроде вашего рассказчика, а именно блатных. Настоящий, исколотый куполами и звёздами, материал тюремной выделки. Всех остальных, за редким исключением, они за людей не держали.

Да, да, именно за людей, так как «человек» по их понятиям – это свой, уголовник. Остальные подразделяются на многочисленные категории: бакланов, шнырей, мусоров, сук, баранов и прочая. Ну какой, скажите на милость, из барана человек? А тем более из мусора (сотрудника милиции то есть).

Эти были особенно лютые.

Эти ломанулись с этапа при переводе из Лыткаринского гарнизонного КПЗ в Победоград, перебив мрачное число конвойных. Их было семеро. Все поголовно ранее осуждённые, рецидивисты. Закон с такими не церемонится – пуля в затылок, и вся недолга. По этой причине они почитали себя «отморозками», которым терять особо нечего. И теперь искали места под зимним солнышком, чтобы, значит, приобрести, что можно потерять. Авторитетная и многочисленная банда складских (нас, грешных), по мнению их старшего – Рыбака, подходила лучше всего.

«Рыбак», чтобы вы понимали, значит, что хозяин погремухи не раз и не два «валил краснопёрых» – сотрудников охраны порядка, солдат и милиционеров. Тот ещё персонаж, если говорить коротко.

Уйдя в бега, бригада натворила дел в округе. Теперь, уже почти неделю, они пропивали награбленное и ждали, что по их поводу решит Ферзь.

* * *

Когда в шестьдесят втором из-за той заварушки на Кубе полетели ракеты и бомбовозы, на месте Складов были… склады. Какие-то мобилизационные запасы третьестепенной важности. Их охраняла рота срочников, затерянная среди тысяч куда более значительных воинских частей необъятной нашей Родины.

ВЧ с утраченным для истории номером не досталось ни грамма ядерной взрывчатки – ну ещё бы! – такая «завидная» мишень для плана Объединённой группы штабов НАТО! Тем не менее роту бросили в огонь последней войны, где она и пропала без следа.

После… что было после – знают все.

Мы победили.

Да только правы оказались говорившие, что победителей в ядерной войне не будет.

Сперва по стране расползлись чёрные пятна с выжженными до стекла кратерами в центре. Когда-то там были города, заводы, порты, а потом только радиация и смертоносный пепел, напоминавший о неугасимых многодневных пожарах.

Пока танки и пехота, затянутая в комплекты ОЗК, рвались через очаги поражения к вражескому горлу, пока бились в воздухе стаи истребителей, а корабли и подводные лодки вонзали огненные кинжалы друг в друга и цели на суше в порядке убывания приоритетов, никто не задумывался, как жить дальше. Ведь война.

«Жить дальше» вышло непросто. Для кого не вышло вовсе, а для остальных наступил кошмар, когда воистину живые позавидовали мёртвым. Страна в руинах. Линии связи и снабжения разрушены. Та первая послевоенная зима унесла многих, очень многих. Счастливчики, оказавшиеся вблизи уцелевших стратегических объектов, скованные железной волей партии, принялись поднимать из развалин то, что ещё можно было поднять.

И тогда наружу полезло то, чему долго не находили названия.

Многие поражённые зоны превратились в зоны аномальные или, как говорят умные люди, ОПДФ – области патологических девиаций физики. Из отравленных водоёмов и лесов стали появляться невообразимые монстры, которых за неимением лучшего именовали просто: мутантами.

Среди волн разбушевавшейся природы крепко стояли такие города, как Победоград – подземная столица СССР. А между ними воцарился хаос. Разбежавшийся контингент исправительно-трудовых учреждений составил ядро будущих «вольных людей», которые исправно терроризировали выжившее гражданское население, что осталось на территориях «условного контроля советской власти».

С той поры утекли годы.

Ватаги вольных присмирели. Как же иначе? Жить-то надо всем, а у вольницы уж третье поколение народилось. Особо буйные сложили головы в драках за сферы влияния или нарвавшись на железный обух регулярных частей армии и внутренних войск. Передавили бы всех – это будьте благонадёжны. Государство не терпит конкурентов в области насилия.

Да вот незадача: силёнки у советского государства после войны оказались не те. А те, что оказались, уходили на борьбу с распоясавшейся природой. Посему банды опредметили себя на карте бытия. Те, разумеется, которым достало ума и такта.

Одна такая банда набрела на покосившиеся заборы и дребезжащую жесть заброшенной воинской части, где оказалось чем поживиться. Ибо в масштабах СССР те самые третьестепенные запасы хоть и были чем-то пренебрежимо малым, но для сотни людей среди разрушенного мира – это настоящее неизмеримое богатство. Тонны медикаментов, тушёнки, круп, армейских рационов, тысячи ящиков с патронами, оружие, порох, генераторы, топливо… и крепкое место, в котором можно жить, а не существовать.

Так на полотне нового мира появилась метка «Склады», а её новые хозяева стали именоваться складскими.

Первый голова складских, некто Гвоздь, умер от скучного гепатита, так как по ту пору в банде не оказалось «лепилы» (доктора то есть). Следующий, Королёк, пропал без вести. Поговаривали, что попался в лесу каким-то особо злотворным мутантам. Сожрали его, наверное, как же ещё?

Поговаривали и вовсе странное. Будто бы видели Королька и его ближайшего подручного Писаря на дороге за Гарнизоном. Будто лицо, да и общее обличье обоих было… неправильным. Не человеческим.

Но это уж точно брехня! Кто в такое поверит?

Старшие Складов перессорились. Васёк Трубач убил Тугрика, Жид – Васька, а Петруха Нетопырь – Кислого и Жида, став, таким образом, новым головой. Царствовал он недолго, лет пять или семь. Потому что на сходе, или, как его называют, «решалово», напоролся на Ферзёву пику. Так что атаманом теперь стал Ферзь. И к исходу века сидел на Складах прочно.

Кабак Сёмы Кухмистера располагался на складской площади, по зимнему времени заваленной снегом. Располагался удачно и со значением – прямо напротив Терема, где квартировал сам атаман.

Фонари по углам площади не горели, напоминая о своём существовании унылым дребезжанием и не менее унылым воем ветра в проводах. Метель расшалилась не в шутку, по каковой причине на улицу никто не казал носа. Кроме часовых и патруля, только что протопавшего через белую мятущуюся мглу.

В кабаке, напротив, было вполне уютно. Гудела в углу русская печка, которую только что накормила дровами Семёнова баба. За стойкой, изредка оглядывая залу, сидел сам Кухмистер, читавший по своему обыкновению книжку. Над ним висел плакат системы «киноафиша», с которой улыбалась миру Любовь Белова. Где Семён её раздобыл?

Зала была полнёхонька.

За добрым десятком столов гомонили, ели и выпивали бойцы, барыги и прочие нужные люди. Было, по выражению Кухмистера, «небезбабно». В гул мужских голосов то и дело вплетались девичьи хохотки или даже грешные повизгивания. Задымлённый воздух однократно рассёк звук пощёчины с вполне убедительным «следи за руками, козёл, а не то яйца отобью», каковое обещание общество встретило дружным гоготом. Иногда помещение тонуло в басовитом рёве гражданской жены Кухмистера:

– Танюха! Подносы!!!

Дрожали от него стёкла, гасли свечи, и всем становилось ясно: нужда в подносах назрела.

Пустовали лишь «хозяйские столы», что поближе к печке, кроме одного, длинного, накрытого скатёркой, – за ним восседали семеро новоприбывших деловых. Все сплошь крепкие мужики с бритыми головами, одетые кто во что горазд.

– Чего-то Ферзь тянет. Сколько можно волынить? – говорил один во весь голос, не стесняясь окружающих Ферзёвых подданных.

– Да, братуха. Уж пятый день, – согласился с ним сосед на другом конце стола.

– Чего-то Ферзь не догоняет. Мы ж не бакланы какие, мы – настоящие воры. В авторитете! Так бы и сказал: не ко двору вы, уважаемые. А то тянет чего-то. Чего, спрашивается? – развернул мысль первый.

– Коля, ну ты… вообще даёшь! – не согласился с ним ещё один, на голове которого змеился длинный шрам в окружении седоватого ёжика волос. – Ты в чужой хате. В хате хозяином Ферзь. Он в своём праве. Сидим, кушаем, тепло, светло. Куда ты гонишь?

– Да, Коля. Резаный дело говорит. Тише едешь, как говорится. Давай лучше ещё жахнем. Эй, как там тебя? Вакса! Тащи ханку!

– Мля. – Коля хряснул по столу кулаком. – Где бы вы с Резаным были, такие умные, если б не я? А я скажу: в Победограде. Так бы и уехали по этапу. Прямиком к стеночке.

Доселе молчавший мужик во главе стола поднял взгляд от тарелки, где дымились грибы с картошкой. Отложил ножик. Собрание разом примолкло.

– Коля, заткнись, – коротко постановил он.

– Не, Рыбак, а чего я такого сказал?

– Ты, Коля, пойди сейчас в терем к Ферзю да изложи всё по порядку. Что ты недоволен, что ему бы лучше поторопиться. Ну, чего сидишь? Иди, пообчайся. Можешь?

– Я что, дурной?

– А раз не можешь, не гони волну. Понял мысль?

Коля как-то сразу поник, насупился и покивал головой, мол, чего тут непонятного? Видать, среди новых деловых Рыбак был в большущем уважении. Я принёс истребованной «ваксы» (водки то есть), и за блатным столом вновь повис лёгкий трёп о необязательном. Сквозь хруст солений и звон ножей слышалось, как Коля пересказывает в подробностях собственный подвиги в ходе побега с этапа. Никакого энтузиазма в ответ не последовало. По всему выходило, что своими байками он успел товарищей изрядно достать.

Компания складских в центре зала грянула «Батальонного спецразведчика». Грянули дружно, но, как водится, кто в лес, кто по дрова. Верховодил худощавый малый, чья жилистая наружность никак не вязалась со звучным голосом, легко накрывавшем хриплую разноголосицу коллег:

 
Ведь был я лихой спецразведчик,
А он писаришка штабной!
Я был аномалий проходчик,
А он спал с моею женой!
Ах, Клава, любимая Клава,
Неужто судьбой суждено,
Чтоб ты променяла, шалава,
Меня на такое говно!
Меня – на такую скотину!
Я срать бы с ним рядом не стал!
Ведь я от Мадрида к столице
По трупам мутантов шагал!
 

Складно выводил он. Звали малого Наганом, он был одним из бригадиров Ферзя. Любил иногда посидеть со своей кодлой, пренебрегая хозяйскими столами.

В этот момент дверь отворили снаружи, впустив облако морозного пара. Здорово мело в тот день на улице! Даже вторая дверь в сенях не шибко спасала. Ну да хоть снега не нанёс незнакомец, и то спасибо.

Незнакомец, впрочем, оказался какой-то неправильный. Общество оглянулось, увидело путника и вновь стало жевать, выпивать, гуторить. То есть незнакомец для складских был и вовсе наоборот – знакомец! Это я по неопытным своим годам видел его впервые.

Гость снял шапку, обвёл глазами помещение и вроде как поклонился честному собранию. Был он немолод, а пожалуй, что и стар. Он неспешно, чинно прошагал через залу, так что я хорошо его разглядел. Сплошная зависть: зимняя куртка и штаны, ладные ботинки с высоким берцем, всё из снаряжения спецразведки! Поверх куртки – разгрузочный жилет, весь в подсумках и кармашках. На груди, чуть смещённый вправо стволом вниз – чудо чудное! – настоящий автомат Коробова!

И так вся кумплекция ладно сидела на хозяине, что было ясно: не один год и не одну сотню вёрст он с ней отшагал. Серьёзный мужчина, без дураков.

Интересные выводы получались при первом же взгляде. Пришёл издалека, не местный, иначе я бы его знал. Пришёл один. А это, товарищи, чёрт знает что! Один, ночью, в Пустоши, да ещё зимой!

Я как раз стоял за стойкой и протирал пивные кружки, когда странный старик повёл себя и вовсе странно.

Он, не чинясь, дошёл прямиком до Кухмистера, который с ним поручкался, оторвавшись от своей книжки.

– Здорово, Старый! – сказал он и положил томик на стойку.

– Здорово, Семён! – ответил гость и ухватил книгу рукой, повернув названием к себе. – Диккенс. «Оливер Твист». Просвещаешься?

– Развлекаюсь, Старый. Если бы надо было просвещаться, я бы книгу о вкусной и здоровой пище освоил.

– Скорее уж «Граф Монте-Кристо», оно тебе больше пойдёт – про побег из тюрьмы. И как тебе Диккенс?

– Душевно и на жизнь похоже. Такая сволочь этот Феджин! Чисто наш покойный Жид, царствие ему небесное. Ладно, Старый, сдавай оружие, у нас не положено, сам знаешь.

– Принимай, – гость ловко вылез из разгрузки, снял автомат, передав всё Кухмистеру. – Сообрази мне свои знаменитые грибы с картошкой, будь другом.

После чего старик обернулся и сел прямиком за хозяйский стол по правую сторону от стойки! Как будто так и надо! Я даже слегка ошалел.

Ошалели и деловые, переставшие есть, вовсю разглядывая диковинного человека. Тот неспешно снял куртку, повесив на крюк возле печки, подвинул стул, поддёрнул штаны и расположился, словно никуда не уходил.

– Эй, Вакса! Прекрати пялиться и звездуй на кухню, – бросил мне Кухмистер из своего угла. – Неси сковороду грибов в сметане, сто водки и один ломоть хлеба. И проследи, чтобы чай заварили с липовым цветом.

– Казённую? – уточнил я на всякий случай. – Водку брать казённую?

– Не, тащи хреновуху, что вчера поставили.

Я исполнил всё в точности, не переставая дивиться таким церемониям. Этак Семён привечал разве что Ферзя да пару-тройку его ближников. Впрочем, кто я такой и что вообще знаю? Очень немного.

Гость не спеша расправлялся с упоительной кухмистеровой картошкой, успев раз причаститься от графинчика, исходившего ледяным потом. Налил по второй, когда к нему за столик подсел тот самый неугомонный деловой Коля.

– Ты чего один бухаешь, старый? – поинтересовался он, утвердившись на стуле. – Давай вместе выпьем, как промеж пацанов принято. Наливай!

И Коля хлопнул о скатерть своей стопкой.

Гость на делового даже не взглянул. Приняв вторую, он взялся закусывать, всё так же молча.

– Э! Старый! Ты не охренел?! Ты попутал, старый?! – Коля завёлся с места в карьер. – Да ты меня чего, вертел, что ли? А?!

В кабаке стало тихо. Слышно было, как Кухмистер шелестит страницами за стойкой.

– Не дерзи незнакомым людям, – ответил гость, прожевав. – Это раз.

– Чего ты сказал?!

– Без приглашения за стол не садятся. Это два.

– Жить надоело, старый?! Мне что-то не нравится…

– Подошёл, так представься, и не ори, как обезьяна. Это три. А как тебе нравится, петухам расскажешь, ты в этом крепко разбираешься, судя по всему.

Коля весь подобрался, напружинив ноги. Как по волшебству, в руке его сверкнула финка.

– Попишу, коз-з-зёл…

Дальше он ничего не сказал и как-то сразу расслабился, не захотел прыгать. Я бы тоже не захотел. Над столешницей показался мрачных размеров чёрный пистолет. Когда старик его выхватил и откуда, я рассмотреть не смог.

– Ну попиши, – спокойно пригласил гость.

– Стыдно, Колян, – послышался голос из-за стола деловых. – Мне за тебя стыдно. Если сейчас уважаемый человек тебя продырявит, я пальцем не пошевелю, потому что ты ведёшь себя как баран.

– Рыбак, да я… – попытался оправдаться тот.

– Закрой рот с другой стороны. Спрячь перо. Встань. Извинись перед человеком. Вернись на место. Отдыхай. Ясно излагаю? Да не бубни! Внятно извинись! Наехал-то ты вполне внятно!

Разобравшись с захромавшей в обществе дисциплиной, глава деловых встал и подошёл к столу гостя.

– Разрешите присесть? – Тот указал рукой, мол, ничего против не имею. – Я Рыбак. А как вас величать?

– Дедом.

– А по имени отчеству?

– Деда достаточно. И можно на «ты».

– Подходит. В смысле, и на «ты» удобнее, и кличка в тему.

– А это не кличка. Позывной.

– Как тебе будет угодно, как тебе будет угодно! – Рыбак рассмеялся. – Ты нас прости – не уследили за юношей. Не держи зла.

– Юноша извинился – этого хватит. Я не обидчивый. – Дед приподнял графинчик. – По пять капель ради знакомства? У меня ещё немного есть.

– Зачем же немного? – неделанно изумился Рыбак. – Сейчас нормальную дозу организуем! В лучшем виде!

– Нет, теперь уж ты меня извини, – я больше сотки не пью. Никогда.

– По состоянию здоровья, так сказать?

– По религиозным соображениям.

– Ну, тебе виднее, ты – мужчина взрослый. Давай тогда по пять капель!

Рыбак и Дед выпили, зажевав густую от холода хреновуху: один картошечкой, другой – огурцом.

– Наш Коля, по правде сказать, не просто так сорвался, – сообщил Рыбак, отдышавшись после терпкой влаги. – Уж очень ты, Дед, любопытная фигура. Один, зимой в Пустоши, да ещё по ночному времени… Удивительно! Удивительно неразумно! А ты впечатления неразумного человека не производишь. Поделишься, зачем такой риск?

Дед помолчал, раздумчиво пережёвывая пищу.

– Не первый год живу, Рыбак, – пояснил, наконец, он. – Если знаешь как, риск вполне умеренный. Привычка. Ради чего? Ферзь мне заказал «теплушку». Знаешь, у него электростанция на пару, а угля с солярой не напасёшься. Я «теплушку» достал и принёс. Ну и ещё кое-чего на торговлю, чтобы налегке зря не ходить.

– «Теплушку»?! – поразился Рыбак и даже всплеснул руками. – Она же… она же встречается только в «пекле»! И ты один полез в «пекло»?!

– Не в каждом «пекле», уважаемый, – уточнил Дед. – Дай бог в каждом пятом. А я места знаю. Одному сподручнее, и делиться ни с кем не надо.

– Офигеть! – прокомментировал Рыбак.

Я тоже офигел, было с чего. «Пекло» – это такая гнусная аномалия, друзья мои и товарищи, в Пустоши не бывавшие! С одной стороны, её хорошо видно. Как земля затрещала, как пошли багровые сполохи – лучше тикать. Насчёт «тикать» то есть – никаких сложностей, если ты не хромой, или не конченный идиот, или, например, не хочешь быстро и без замечаний поджариться.

С другой стороны, лезть в «пекло» за хабаром – это надо иметь бесконечные нервы.

Горячие участки нарождаются вокруг центра в совершенно непредсказуемом порядке. А уж если ты в такой угодил, жизни тебе секунды полторы – сгоришь к червонной матери! Зато в центре попадается ценный хабар. Или, как говорят умные люди, аноген – предмет аномального физического генезиса.

Вот взять хоть «теплушку». Не помню, как про неё говорят умные люди. Что-то вроде… пирофор… пирофоро… а, чёрт, какая разница! Зато если такую штуку (полупрозрачный камешек) положить в воду, она тебе полгода будет задавать жару. Ферзь «теплушками» питал электростанцию, что умно. Недёшево, но, как ни крути, соляра на полгода встанет куда дороже!

Короче говоря, Рыбак восхитился. И не замедлил выступить с предложением.

– Во ты, Дед, даёшь! Ты скажи! Ты вообще по аномалиям спец или только насчёт «пекла»? Если не секрет, конечно.

– Никакого секрета. Нормально секу. Исходил все пакости в здешних местах, и не только в здешних. – Дед помолчал, видимо, боролся с ложной скромностью. – Есть в соседнем Гарнизоне персона. Зовут Следопытом. Вот он разбирается куда лучше моего, и опыта больше. Но я не последний человек в этом деле.

– И как, можешь достать всё что ни закажут?

– Нет. Не всё. Это не профессия… так, ищу кое-что для души. Но если наткнусь на полезную вещь – вынесу без проблем. Чем-то конкретным интересуешься, Рыбак?

– Да как тебе сказать? Вроде бы всего хватает. Но это пока, сам знаешь, как, бывает, жизнь оборачивается! Что же такое потребно твоей душе? Ну… что ты ищешь?

Дед усмехнулся. Я обратил внимание, что губы растянули лицо в улыбку, но глаза остались пустыми, без следа веселья. Физиономия, явно непривычная к таким маневрам, потрескалась морщинами.

– Есть один редкий аноген. Называется «обратная смерть». Может, слышал?

Рыбак рассмеялся с секундным опозданием. Смеялся долго и весело, аж до слёз.

– Прости, прости! Повеселил!.. Эх! «Обратная смерть»! А ты с юмором! Глядя на тебя, и не скажешь! «Обратная смерть»! Ха-ха-ха! Это ж каждый знает, что сказка! Нет никакой «обратной смерти»! Анекдот про спецразведчика Чёрного! Байка для чайников! Вот ты меня отбрил так отбрил! И я хорош! Показалось: правда!

– Хозяин – барин. Не верь.

– Ладно, ладно, ладно! Вопрос был невежливый, вопрос снимаю. Не хочешь говорить – имеешь право. Ты для своей души шастаешь по аномалиям, не для моей! – Рыбак примирительно поднял ладони. – Меня другое интересует… раз ты такой спец, не впишешься в одно предприятие?

– Какое?

– Да… – Рыбак неопределённо покрутил пальцами в воздухе. – Есть одна наколочка. За Ельчанском на Болотах посёлок мутантов. Ну, нормальных, не монстров. Речники их фамилия. Думаю пощипать. Там, говорят, хабара… такой гешефт поднимем! Одна загвоздка – очень они глубоко в Болота забрались, через аномалии не пройти. Нужен проводник. Ты то есть. Подпишешься?

– Нет, – коротко ответил гость.

– Чего так? Я доляну нормальную отстегну. Со всем почтением! Хочешь двойную? Как себе!

Дед покачал головой.

– Без обид, Рыбак. Ты – человек в здешних краях новый. А я, наоборот, старый. Меня здесь все знают. Я за такие дела не берусь. Ни за двойную долю, ни за тройную. Принципиальная позиция, понимаешь?

– Очень жаль. Уж больно дело сытное. Мутанты же, дикари. Со стволами, говорят, у них плохо, а тут мы такие нагрянем с артиллерией! Верное дело!

– Про Речников забудь. Мой тебе совет. Со стволами у них плохо – факт. Только ты из Болота не выберешься. Гарантирую.

– Но ты бы мог провести?

– Я бы мог, но не стану. Почему – уже обрисовал. Повторяю: со всем уважением, без обид.

– Да какие там обиды! Я предложил, ты отказался. Всё путём! Ладно, Дед. Пойду я к своим. Приятно с разумным человеком поговорить! Бывай!

– Бывай, Рыбак.

Так я впервые увидел Деда.

И не только я. Беглые деловые тоже. Кстати, на месте Деда я бы не шибко обольщался насчёт их медоточивого главаря. Гадом буду, заводного придурка Колю настропалил именно он – известное дело. Прощупать, так сказать, почву, зафиксировать реакцию, а уж потом подойти самому, такому разумному и вежливому.

Уж очень они пристально разглядывали Деда после. Волшебную его снарягу, в особенности автомат и чёрный пистолет, который, как я узнал позднее, назывался АПС – автоматический пистолет Стечкина – страшная редкость.

Да и расспросы Рыбака мне бы не понравились. Все эти разговорчики, восторги, извинения – завеса. Так я думал. Главное – Рыбак выспросил у Деда насчёт его компании, в том смысле, что не имеется таковой, что Дед – одиночка, что вписаться за него некому.