Текст книги "Полночь в Часовом тупике"

Глава четвертая

Вторник, 31 октября

Луи Барнав никак не мог заснуть. Обычно вино оказывалось верным средством от ночных кошмаров. Но не в этот раз. Скрипнет где-то дверь, послышатся шаги соседа сверху – и сразу нервы напряжены, в голове теснится толпа образов. В конце концов, его сморил тяжелый сон, но этот сон был переполнен кошмарами.

Во сне он видел парад людей-бутербродов, одетых в выцветшие пальто. Они шли гуськом вдоль бульваров, на груди была афиша, на спине была афиша, и на обеих кровавыми буквами было написано его имя. Люди скандировали: «Луи Барнав, Луи Барнав, Луи Барнав – убийца!» Стая ворон превратилась в городской полицейский патруль, вооруженный белыми палками, а потом целая толпа людей из окрестных домов перемешалась со сворой ищеек, пущенной по его следам. Вдруг навстречу ему вылетел фиакр, запряженный обезумевшими, в пене, лошадьми. Даже прежде чем он был раздавлен колесами, увидел, как огромная пила разрезает брусчатку, и он падает, погребенный под останками.

Проснулся он в холодном поту.

– Я не убивал, я невиновен! – вскрикнул он, съеживаясь под драным, провонявшим табаком одеялом. – Жуть какая приснится!

Он встал, почувствовал, что замерз. Накинул плащ поверх фуфайки и кальсон и пошел разжигать угольную печку. Давешнему клиенту, англичанину с пышными бакенбардами, в костюме в клеточку, нравилось общество ремесленников, приказчиков и веселых девиц, собирающихся в районе Мулен де ла Галетт, чтобы поплясать и пофлиртовать. Он мечтал встретить там знаменитого клоуна Футита, как и он, уроженца Великобритании. Напившись в зюзю на площади Пигаль, он устремился на улицу Стейнкерк, где было скопление публичных домов, в том числе и дешевых, трехфранковых, «на время». Луи Барнав лез из кожи вон, чтобы они могли наконец удалиться от толпы женщин, стоящих руки в боки перед дверями с написанными номерами, и наконец, преследуемые их оскорблениями в спину, телохранитель и его подопечный вскочили в фиакр, который отвез их в отель «Темза», на улицу Алжир.

– Я и десятой части того не выпил, что этот англичашка, когда вонючки из компании «Омнибус» выставили меня с работы как какого-то засранца! Они мне инкриминировали вождение в пьяном виде! Ни работы, ни деньжат, и тут мои крошечки травятся от стухшей жрачки, – пробормотал он, взглянув на пожелтевшее фото своей жены и дочери.

Он вспомнил про то воскресное утро, когда бродячий фотограф снял их на улице Абесс, между кондитерской и мясной лавкой. Все еще было неплохо, Нани работала в Армии здоровья на улице Рима, 76, а Хлоя собиралась пойти в обучение к низальщице жемчуга для кладбищенских венков.

Он разжег огонь, пошарил в поисках хлеба или сыра, но безрезультатно, нашел лишь немного скисшего молока, и, раз уж так получилось, позавтракал им. Затем набил трубочку, оделся, засунул в карман плаща потрепанный блокнот и незаметно выскользнул на улицу. Собака консьержа, убежавшая погулять и пометить территорию, побрезговала своим паштетом. Луи Барнав решил не дать пропасть добру и умял его, черпая из собачьей миски руками, а потом вытер пальцы о занавеску привратницкой.

«Поделом ему, вечно на меня рычит и семейство кошачьих не любит, в отличие от всех нормальных консьержей», – подумал Луи Барнав и плюнул на коврик у двери.

Дождь, ливший всю ночь, превратился к утру в синеватую морось. Силуэты домов были таинственно размыты, прохожие напоминали призраков. Повозки с фруктами и овощами двигались в сторону улицы Лепик: там, на крутом подъеме в горку, закупались жители Монмартра. Рядом с тележками шагали рабочие, направляющиеся на заводы северных окраин, а редкие муниципальные служащие в жакетах и шляпах дыней бежали по лестницам вниз, чтобы занять свои насиженные местечки-синекуры за сто пятьдесят франков в месяц.

Луи Барнав прокладывал себе путь среди теней, расталкивая их без единого слова извинения. Иногда он кого-то узнавал на ходу: вот горнист Марсиаль в красной жилетке, златошвейка Фернанда, а этот лысый составляет желающим гороскопы, а это музыкант, который играет на виоле, а вот Альфред, он занимается литьем из бронзы. Барнав прошел вдоль мастерских художников, завешенных кумачом, с кучей всяких ящиков и ящичков. Едва увернулся от бочки, которую бондарь катил по тротуару. Плюнул на леса, окружившие церковь Сакре-Кёр: огромный крест, недавно водруженный на купол, ярко выделялся на фоне грозового неба. Он показал небесам кулак. Снова плюнул на строительную площадку: рабочие сооружали фуникулер для подъема на Холм. На улице Жирардон он остановился возле поворота на аллею Туманов и смачно харкнул в сторону двухэтажного павильона, где жил художник Ренуар. Луи Барнав ненавидел все, что, по его мнению, уродовало его родные места.

Он вернулся, прошел мимо старых домиков, крытых соломой, окруженных садиками и огородиками, на границах стояли крынки с молоком. Несколько лавочек, красный домик – мясная лавка, желтый – молочник, зеленщик-бакалейщик с оранжево-шафрановой лавкой внесли свой вклад в эту убогую декорацию. Улочка со сточной канавой, с теснящимися обшарпанными домишками выглядела совершенно провинциальной. Здесь все пропахло бедностью – если не сказать, нищетой.

– Точить ножи-ножницы! – завывал бродячий точильщик.

Но те, кто работал дома, заперлись в четырех стенах вокруг очага или газовой лампы. Шаги Барнава отдавались в тишине, слышно было лишь, как несколько тощих девчушек прыгали в классики.

– Ну что, малявки, а кто в школу будет ходить? – прогрохотал им Луи Барнав.

Он вышел с узкой улицы на площадь Тертр и направился в свое любимое бистро «Бускара», где была еще маленькая гостиница. По воскресеньям хозяин писал мелом на стекле объявление: «Лотерея». Луи Барнав толкнул дверь, в нос ему ударил запах аниса, бульона и древесных опилок. Он с удовлетворением заметил, что его стол, в углу возле стойки, прямо под газовым фонарем Ауэра, свободен. Уютно расположился за столиком и заказал окорок с фасолью. Рядом с ним два анархиста сочиняли памфлет и заговорщицки перешептывались, потягивая аперитив с хиной. Остальные посетители разделялись на любителей бильярда, которые толпились в задней комнате, и разгульных художников с подмастерьями в подбитых мехом беретах и заношенных шляпах. Одни щеголяли в мушкетерских плащах, другие – в национальных бретонских костюмах. Самые невыразительные были одеты в прямые куртки и стянутые на щиколотках краги или же в саржевые костюмы в стиле «Прекрасной садовницы» Рафаэля.

Стоптанные башмаки, щегольские бородки козликам на зависть, и вдобавок все эти ребята поглощали огромные порции жареной картошки, запивая ее красным вином, и прерывали процесс активного пережевывания пищи лишь затем, чтобы во всеуслышание изречь что-нибудь о современном искусстве.

– Морис! А я уж думал, что ты копыта отбросил! Экое ты чучело в этом цилиндре! – закричал какой-то лохматый художник новому посетителю, зашедшему в бистро.

– Ломье, ты предатель! – проревел его сосед.

– Я? Я вообще запрещаю тебе ко мне обращаться, – мигом отреагировал новоприбывший.

– Ты, владелец галереи, выставляешь какую-то бабу, к тому же русскую, да еще сомнительного происхождения, тебе нет места среди нас!

Завязалась было потасовка, но хозяин ворвался в толпу и быстро унял безобразников. Вновь воцарился обычный безобидный гвалт. Луи Барнав, зажав руками уши, принялся изучать каракули в своем блокноте.

– Доктор Рудольф Фальб[26]26
  Рудольф Фальб (1838–1903) – немецкий ученый-астроном.


[Закрыть], астроном, профессор геологии в Венском университете и профессор математики в Пражском, объяснил это в своем пророческом произведении: 13 ноября 1899 года наша планета столкнется с огромной кометой. Ее раскаленный хвост заденет Землю, обрушив на нее поток громадных небесных скал, все города и их жители превратятся в пепел.

– Чашку кофе? – спросил официант.

Луи Барнав поднял руку в знак согласия, продолжая читать вслух текст, переписанный из календаря «Альманах Ашет, советы практической жизни» за 1899 год.

– Количество комет, несущихся в ледяном космическом пространстве, приблизительно равно семидесяти четырем миллионам миллиардов. Длина их хвостов достигает многих миллионов лье.

– Я бы и подумать не мог, что их столько! – воскликнул официант, в ужасе тараща глаза.

– Да уж, дружище, нужно учиться, чтобы что-то знать и понимать. Беранже[27]27
  Пьер-Жан Беранже (1780–1857) – французский поэт-сатирик.


[Закрыть] вон уже сочинил песню, вдохновленный идеей катастрофы, которую предрекали в 1819 году, «Довольно с нас: состарился наш мир»[28]28
  Пер. А. Н. Апухтина.


[Закрыть], я вот с ним согласен на все сто. Второй раз паника поднялась 29 октября 1832 года, в это время, по мнению некоторых ученых, мир должна была уничтожить комета Биела. А потом 13 июня 1857 года на род людской покушалась комета Карла Пятого, да как-то пронесло. Но теперь уж, дружище, эта новая нас уж точно не пощадит!

Официант так перепугался, что уронил ложку на каменный настил. Несколько художников повскакивали с плетеных стульев и окружили Луи Барнава.

– Ну хватит тут мне! – взорвался хозяин. – Вы совсем застращали этого дурня! Не потеряй мозги, как эту ложку, Арнольф, разуй глаза: эти господа ждут свой окорок с фасолью. Жуть, что тебе здесь понарассказывали.

– Рудольф Фальб – не какой-нибудь шарлатан! Он никогда не ошибается, предсказывая опасные дни, морозы, ураганы, наводнения, землетрясения, извержения вулканов! И нельзя забывать притом о Камиле Фламмарионе! – проревел Луи Барнав.

– Это что еще за птица?

– Это, мсье, ученый и к тому же писатель. Он написал «Конец мира»¹, я читал отрывки в «Сьянс Иллюстре», но даже если там и показаны истории через шесть веков после нас, смысл-то такой же: прилетела комета – и бабах.[29]29
  ¹ Роман был опубликован в 1894 году.


[Закрыть]

– У тебя не все дома, слушай! Только маньяк может так хотеть, чтоб все грохнуло! – возмутился хозяин.

Анархисты поднялись из-за столика и тихо удалились, чем и воспользовался Морис Ломье, чтобы вновь зайти в бистро.

– Ну теперь, когда всех предупредили, надо забраться в укромный уголок и подождать, пока все утрясется, – подмигнув, шепнул он Луи Барнаву.

Не удостоив его ни единым взглядом, бывший извозчик расплатился за мясо и кофе, сунул блокнот в карман плаща и зычным голосом провозгласил:

– «Близки дни и исполнение всякого видения пророческого». Книга Иезекииля, глава 12! Привет всей честной компании!

Таша читала письмо, которое получила утром. Уже раскрывая конверт, она заметила американскую марку и поняла, что письмо от отца. Она всегда волновалась, получая известия от Пинхаса, но на этот раз так распереживалась от прочитанного, что даже опрокинула стаканчик, в котором отмачивались кисточки. Кошка тут же прискакала в надежде получить лакомство, Алиса захныкала, но, к счастью, не проснулась.

Дорогая моя доченька!

Дела мои процветают в этом бурлящем городе, по сравнению с которым Париж – просто деревня. Мы с моим партнером намереваемся открыть еще один синематограф на Бродвее. Когда ты получишь это письмо, я уже буду в Англии: задумал путешествие в Европу. Я, конечно, рад буду увидеть вас, тебя, Виктора и малышку Алису, но главное – мне надо поговорить с Джиной: я наконец решил документально оформить наш разрыв. Мы два года назад договорились разойтись полюбовно, но расстояние мешает осуществить все формальности, потому я и пишу тебе. Можешь ли ты договориться о заседании бейт дина, нашего религиозного суда, и найти двух свидетелей? Я обращаюсь к тебе потому, что у тебя есть связи, которые могли бы облегчить этот процесс. Я не могу найти наше свидетельство о браке, думаю, у Джины есть ее экземпляр. После нашего официального развода нам будет легче начать новую жизнь. Мне, конечно, неудобно говорить об этом с тобой, но правда такова: у меня есть подруга, мы очень любим друг друга, и я надеюсь, что женюсь на ней. Трудно найти верные слова, поэтому я сразу перейду к сути дела: у нас родился ребенок, сын, ему три года и его зовут Джереми.

Таша в ярости скомкала письмо.

«Вот шлемазл, мешуга[30]30
  Шлемазл, мешуга (евр.) – сумасшедший, не в своем уме.


[Закрыть], – пронеслось в ее голове, – просто чокнутый какой-то! Седина в бороду, бес в ребро! Братик, понимаете! Моложе меня на тридцать с лишним лет!»

Она прямо вся кипела от негодования. Ему теперь до нее нет дела, он гордится своим новеньким отпрыском, это в его-то возрасте!

– Знать не хочу этого парня, этого… бастарда!

Она взяла себя в руки, успокоилась. Развернула письмо. Пинхас ничего не писал о матери ребенка.

– Никакой он мне не брат, сводный просто! Тоже мне, дядя Алисы и Маркуса!

Решила все-таки дочитать:

Джереми очень славный. Знаешь, он похож на тебя! Он не рыженький, скорее шатен, но у него твои глаза, и когда он сердится, делает такую же гримаску. Джина обидится, нет никаких сомнений. Но я по-прежнему очень привязан к ней.

И ни слова о сестре Рахили. Ах нет, тут постскриптум:

Я рассчитываю затем отправиться в Краков, где поживу у твоей сестры и ее мужа Милоша Табора. И увижу своего внука Маркуса. Как было бы чудесно, если бы в какой-нибудь момент мы могли бы собраться все вместе…

Гнев утих. Таша постояла у кроватки Алисы, ее сердце наполнилось нежностью. Потом она решила перечитать письмо, и даже не заметила, как в комнату вошел Виктор.

– Что нового пишут? – улыбнулся он.

Она вздрогнула, спрятала письмо в сумочку. Не было пока никаких сил обсуждать с ним изменения в личной жизни Пинхаса.

– Да это подруга детства пишет, ничего особенного, неудачный брак, собирается, возможно, развестись… А как у тебя утро, плодотворно прошло?

– Великолепно. Продали партию книг для украшения гостиной, заказчик больше интересовался переплетами из телячьей кожи, чем содержанием. А ты задумала новую картину? – поинтересовался он, бросив взгляд на ее альбом с эскизами.

– Да. Бони де Пон-Жубер пожелал, чтобы я написала портрет его жены. И выдал мне ее фотографию, чтобы я представляла, как она выглядит. Скоро надо к ним идти.

«Час от часу не легче. – подумал он. – Этот гнусный развратник будет пытаться завлечь ее в свои тенета».

– Ты действительно считаешь, что так правильно? Что тебе нужно тратить время на заказы?

– Я же тут отлично написала мадам де Гувелин с ее псами! И ты был не против.

– Но это было три года назад!

– Я обещала. И за это дадут много денег.

– Но нам вроде и так хватает! А как быть с Алисой?

– Я обо всем договорилась. Айрис возьмет ее в Люксембурский сад на кукольный спектакль.

– Было бы лучше, если бы мадам де Пон-Жубер сама приходила сюда, ее муж позволит ей на некоторое время ускользнуть из супружеских оков – он-то так частенько делает.

Таша не ответила. Сидела, молча грызла ноготь на большом пальце, – ясно было, что из нее ни слова не вытянуть.

– Здравствуйте, мсье Легри. Вычислить место вашего обитания было даже проще, чем я предполагала. Служанка в вашем магазине – сама любезность…

«Будь проклята Мели Беллак!» – подумал Виктор, стиснув челюсти.

Он, ни о чем не подозревая, смело распахнул входную дверь на первый же стук – и, о ужас, столкнулся нос к носу с Шарлиной Понти, еще более обворожительной, чем накануне.

– Я вас надолго не задержу, – успокоила его она, усилив при этом напор и буквально вдавливаясь в квартиру.

Она кивнула головой Таша, которая оцепенела от ярости: посреди обеда вваливается какая-то совершенно незнакомая красотка, при этом вся такая элегантная. Актриса расстегнула клетчатый плащ и повесила на спинку кресла. Поправила оборки муслинового платья цвета слоновой кости, обшитого по краю бархатными бантиками и стразами.

Завитые волосы венчала вишневая плессированная шапочка, украшенная плюмажем из черной жатой тафты. А Таша, уверенная, что к ужину никого ждать не приходится, осталась во всем домашнем. Потому она тут же устыдилась своей широкой блузы в пятнах краски и растрепанной шевелюры. Она бросила испепеляющий взгляд на Виктора, с негодованием заметив странные гримасы, которые он строил гостье в надежде заставить ее примолкнуть. А той между тем было хоть бы хны.

– Это мадам Легри, я так понимаю? А девочку как зовут? – поинтересовалась Шарлина Понти, встав рядом с высоким стульчиком, где сидела малышка.

– Алиса, – с набитым ртом прошамкала девочка.

– Какое чудесное имя! А как ты хорошо разговариваешь! Это будущая актриса, мсье Легри. О, как неудобно получилось, я ввалилась к вам во время еды, мне очень жаль!

– Я почти доел, может быть, мы отойдем с вами в мастерскую моей супруги?

– Вы отъявленный лжец, мсье. Ваша тарелка почти полна, и благодаря моему внезапному вторжению вам придется есть холодную говядину. Буду краткой: у меня есть несколько важных сведений о Робере Доманси, которые я могу вам сообщить. Вчера я скрыла правду, сказав, что он держался от меня на расстоянии, на самом деле мы очень быстро преодолели это расстояние. А потом он очень быстро смылся. Боже, как же я была глупа, сердце разрывается!

Она испустила трагический вздох. Алиса испугалась, бросила вилку, отвернулась от тарелки с пюре.

– Женщины такие наивные, вы согласны со мной, мадам? Ох, я опять болтаю глупости и вам докучаю…

– Кто такой Робер Доманси? – спросила Таша.

Виктора внезапно одолел приступ кашля, и он устремился на кухню. Он надеялся, что Шарлина Понти догадается пойти за ним. Но она не тронулась с места, стоя как соляной столб возле Алисы. Он выпил стакан воды и вынужден был вернуться.

– Ну, вам получше? Вы меня так напугали! Представляете, ведь моя бабушка умерла, потому что ей не в то горло попало! Робер был актером в «Комеди-Франсез», как, впрочем, и я, – объяснила Шарлина Понти, обернувшись к Таша.

– Был? А сейчас что?

– Он умер, его убили в воскресенье ночью, разве муж вам не рассказывал?

Таша встала. Лицо ее было очень бледным. Она в упор смотрела на Виктора, а тот был готов провалиться сквозь землю.

– Нет, он в очередной раз избавил меня от своих патологических пристрастий, – сердито ответила Таша. – Ну, или у него провалы в памяти.

– Заметьте, я понимаю, почему он скрыл от вас нашу встречу: он, очевидно, боялся, что вы будете ревновать. Не волнуйтесь, наша беседа была о посторонних вещах, он даже отверг мое предложение посетить библиотеку. Что же касается Робера, бедняги Робера, я вполне в состоянии удовлетворить ваше любопытство, если это вас по-прежнему интересует, мсье Легри.

Шарлина скинула шарф, открывая взорам обширное декольте.

– Ну так удовлетворяйте уже! – раздраженно воскликнула Таша.

Алиса аж подскочила – она не привыкла, что мама кричит, и тут же заплакала. Виктор был ей за это даже благодарен, он бросился к ней, схватил на руки и унес на другой конец комнаты, чтобы утешить.

– А ваши часы вон там правильно идут? Ох, я опаздываю на репетицию, вы уж на меня не обижайтесь! Завтра в полдень, сад Пале-Рояль, мсье Легри! – повелительно заявила Шарлина Понти, облачаясь в плащ.

– Ну, я не уверен, что… – но красотка уже упорхнула.

– Вот противная кривляка и невоспитанная вдобавок, ни тебе здрасте, ни до свиданья, и все это перед нашей девочкой, с ума сойти можно! – возмутилась Таша.

– Тише, милая, она ведь нас слушает.

– У тебя еще хватает наглости волноваться, что наша дочь что-нибудь не то услышит в этом доме?

Виктор сел, взял на руки Алису и принялся пичкать ее остывшим пюре.

– Ты зря волнуешься. Я правда встретился вчера с этой юной нахалкой, потому что меня попросил об этом Огюстен Вальми. Робер Доманси – его родственник. Он хочет провести тайное расследование и попросил меня помочь в этом.

– И ты хочешь, чтобы я проглотила эту нелепицу?

Виктор изобразил оскорбленную невинность и, левой рукой, продолжая рисовать кошечку на пюре в Алисиной тарелке, торжественно поднял правую.

– Любовь моя, клянусь здоровьем нашей дочери, что…

– Нет уж. Не клянись, тем более здоровьем дочери. Ты никогда не держишь слово. Ну обещай мне хотя бы вот что: ты не позволишь соблазнить себя этой доморощенной Саре Бернар.

– Не более, чем ты уступишь домогательствам Бони де Пон-Жубера!

– Она липучка!

– А он хлыщ!

Алиса поочередно смотрела то на одного родителя, то на другого, а потом заявила, показывая на кошку в своей тарелке:

– Хлыпучка!

Они обернулись к ней, потом переглянулись, пытаясь сдержать подступающий хохот.

Таша вышла из фиакра на улице Мирабо – чтобы попасть в особняк Пон-Жуберов, она должна была пройти пешком мимо двух больших зданий, в которых помещался дом престарелых, первый корпус назывался Сент-Перин, а второй – Шардон-Лагаш. Ее внезапно вновь охватила тревога, она почувствовала, что боится постареть, потерять тех, кого любит, что страшится попасть в братскую могилу живых мертвецов, вырванных из памяти близких, приговоренных ожидать конца в компании других таких же престарелых затворников. Потом перед мысленным взором промелькнуло лицо дочери, оставленной заботам Айрис, и она почувствовала, что успокаивается. Если она доживет до преклонных лет, Алиса будет ей поддержкой и опорой, хотя Таша вовсе не собиралась при этом отравлять ей существование.

Она подошла к воротам, потянула за шнурок звонка. Лакей в ливрее окинул ее недоверчивым взглядом, а когда она сообщила о цели своего визита, сделался еще более высокомерным. Они прошли черед садик, потом поднялись по небольшой лестнице, вошли в подъезд и оказались в коридоре. Далее Таша предложили полюбоваться обстановкой будуара, а мадам де Пон-Жубер не замедлит в ближайшее время появиться.

В комнате царил культ сатина-либерти[31]31
  Сатин-либерти – сорт блестящей мягкой шелковой (полушелковой) материи.


[Закрыть]: им были обиты стены, софа, кресло, подушки, исключение составляли картины и гравюры. Таша почувствовала, что ей становится дурно в этой нише, украшенной букетами в стиле Помпадур и фантастическими цветами: создавший их художник явно был не силен в ботанике. От такого обилия безвкусных цветолож и цветоножек у нее закружилась голова. И тут дверь в будуар незаметно захлопнулась. Прежде чем Таша успела пикнуть, ее обхватили две сильные руки и развернули лицом к лицу с тем, кто затем впился губами в ее губы. Бони де Пон-Жубер впился в нее так крепко, что сопротивляться было бесполезно. Шаг за шагом он теснил ее к софе, и как она ни напрягалась, стараясь устоять, он клонил ее все ниже. Она с ужасом и отвращением почувствовала, как его рука скользнула под ее юбку и пытается проникнуть между ног. Она попыталась закричать, но его губы зажимали ей рот, у нее получилось лишь замычать. Насильник навалился на нее, давил всем своим весом, а его рука, словно краб, пыталась проникнуть ей в самое интимное место.

– Прекратите немедленно! Встаньте и отпустите ее, или я позову на помощь, и вся челядь узнает о ваших развратных наклонностях! – прозвучал тут женский голос.

Рука замерла, выскользнула наружу, тяжесть, давящая на Таша, исчезла. Бони де Пон-Жубер бросил уничтожающий взгляд на Валентину:

– Что вы себе напридумывали? Эта дама счастлива уступить моим ухаживаниям, она сопротивлялась только для порядка, она только того и жаждет, ну совсем как вы, дорогая.

И он вышел из будуара так спокойно, словно заходил за пепельницей.

Валентина устремилась к Таша, которая сидела и пыталась поправить сбившееся белье и одежду.

– Мне так жаль, послушайте… Может быть, вызвать врача?

– Нет-нет, если можно, водички. Меня что-то тошнит.

Валентина помчалась и принесла стакан воды, который Таша опустошила одним махом.

– Боже мой, какое животное! Я должна была что-то заподозрить, это ведь не в первый раз. Да и меня он сперва силой принуждал к таким вещам! Что только не творил со мной в первую брачную ночь! Как только родились мальчики, я запретила ему заходить в нашу спальню. Но он выслеживает и иногда, где-нибудь в уголочке, в коридоре…

– Ничего себе! А о разводе вы не подумываете?

– Да уж думала! Но что тогда со мной будет, у меня никаких средств, все на его имя. Когда я выходила замуж за Бони, моя тетя, мадам де Салиньяк, не спросила, чувствую ли я что-то к этому человеку. У меня не было никакого опыта физической любви, она казалась мне отвратительной, но чем больше я ему отказывала, тем больше росли его аппетиты, и я терпела его нескончаемые приставания, не пытаясь возражать. Так меня воспитали, покорной и безответной. Утешало меня лишь то, что приличия были соблюдены. Рождение близнецов стало часом моего избавления, он прекратил меня домогаться. Приобрел привычку ходить на сторону. Его встречали в обществе дам полусвета, а я, а я… – Валентина всхлипнула. В итоге Таша пришлось ее утешать. А ей уже поскорей хотелось бежать из этого особняка – вдруг владельцу приспичит вернуться? Она встала. Виктор был прав. Ни при каких обстоятельствах ей не следовало даже переступать порог этого особняка.

– Я вам очень сочувствую. Лучше будет, если вы сами будете приходить ко мне раз в неделю, если захотите, мы сможем поговорить, а предлогом будет ваш портрет, который я согласилась написать, но никто не заставляет вас позировать, если вам того больше не хочется.

– Спасибо за сочувствие, мне стало полегче. Мне бы хотелось, чтобы вы написали мой портрет. И посоветовали бы мне что-нибудь – если вы не против.

– Конечно. Вы спасли меня из когтей тигра, это будет только справедливо.

Валентина проводила Таша до ворот. На прощание она шепотом спросила:

– А мужу вы расскажете?

– Никогда. Он вполне способен тогда убить вашего.