Текст книги "Падение титана, или Октябрьский конь"

– Я думаю, – сказал он, – пора мне сесть на осла и поехать разузнать, куда местные жители посоветуют двинуться десяти тысячам человек и горстке коз. Уверен, дорога наша проляжет не через колосящиеся поля или персиковые сады. Но я попытаюсь купить здесь продукты. Рыба приятно разнообразит рацион, но нам нужно обзавестись скотом и – как я надеюсь! – найти зерно для хлеба.

Секст смотрел на Катона, стараясь подавить смех. Верхом на осле тот выглядел очень комично. Ноги у него были такие длинные, что казалось, будто он тащит осла меж ними, а не едет на нем.

Сексту Катон мог казаться смешным, но, когда через четыре часа он вернулся, в глазах трех сопровождавших его местных жителей светился благоговейный восторг. «Мы и вправду достигли цивилизованных мест, если тут слышали о Марке Порции Катоне».

– Я все разузнал, – объявил он Сексту и сошел с осла так, словно перешагнул через низкий забор. – Это Аристодем, Фазан и Фокий. Они будут нашими агентами в Большой Лепте. А в двадцати милях отсюда, Секст, я приобрел стадо годовалых овец. Мясо, конечно, но, по крайней мере, другого рода. Мы с тобой отправляемся в Лепту, так что пакуй вещи.

Они миновали селение Мисурата и пришли в город с двадцатитысячным населением в основном греческого происхождения. Большую Лепту. Урожай пшеницы был весь собран, и урожай хороший. Когда Катон показал серебряные монеты, ему продали достаточно мер зерна, чтобы его люди опять получили хлеб, и достаточно масла, чтобы было куда его макать.

– Всего шестьсот миль до Тапса, и еще сто – до Утики. Из них только двести безводных миль между Сабратой и озером Тритонида, которое уже в нашей провинции.

Катон разломил свежий хрустящий хлеб.

– По крайней мере, пройдя Фазанию, Секст, я твердо знаю, сколько нам понадобится воды на последнем отрезке пустыни. Мы сможем нагрузить несколько ослов зерном, снимать с повозок мельницы и печь свой хлеб. Когда есть топливо, почему бы его не печь? Это ли не прекрасно?

«Стоик до мозга костей, любящий один хлеб, – подумал Секст. – Но он прав. Триполитана – прекрасное место».

Хотя сезон винограда и персиков закончился, местные жители сушили их. Получался изюм, который можно было жевать, забрасывая в рот горстями, и жесткие кусочки персика, которые можно было сосать. Сельдерей, лук, капуста, латук в изобилии росли в диком виде благодаря семенам, разлетающимся с огородов.

Женщины, дети и мужчины Триполитаны носили штаны из плотной шерстяной ткани и кожаные гетры, защищаясь таким образом от змей, скорпионов и громадных пауков, известных здесь под названием тетрагнатиды. Почти все занимались сельским хозяйством – пшеница, оливки, фрукты, вино, – а также держали овец и крупный скот на общей земле, которая считалась слишком бедной и непригодной для выращивания чего бы то ни было. В Лепте имелись свои дельцы и купцы плюс неизбежный контингент пронырливых римских агентов, вечно разнюхивающих, где можно быстро заработать лишний сестерций. Но ощущение было такое, что они приехали сюда, чтобы жить, а не торговать.

От берега уходило низкое плато – начало пустыни в три тысячи миль, растянувшейся на восток, запад и дальше на юг, но насколько, никто не знал. Гараманты ездили по ней на верблюдах, пасли овец и коз, жили в шатрах, которые защищали не от дождя – там дождя не бывало, – а от песка. Сильный ветер гнал песок с такой силой, что можно было в нем задохнуться.

Намного более уверенные в себе, чем восемьсот миль назад, солдаты покинули Лепту в хорошем настроении.

Понадобилось лишь девятнадцать дней, чтобы преодолеть двести миль по пересохшей соленой равнине. Отсутствие топлива не позволяло печь хлеб, но Катон приобрел коров, а также овец, чтобы разнообразить мясную диету. «Все, никаких коз! Если я больше никогда в жизни не увижу козы, я буду счастлив». То же самое чувствовали и его люди, особенно Луций Гратидий, в чьи обязанности входило следить за козами.

Озеро Тритонида служило неофициальной границей римской провинции Африка. Но люди были разочарованы, потому что вода в озере оказалась горькой от окиси натрия – вещества, родственного соли. Поскольку в море, восточнее озера, водились улитки-багрянки, на берегу Тритониды была построена мастерская для изготовления пурпурной краски. За ней громоздились дурно пахнувшие кучи пустых раковин и гниющих останков их обитателей. Пурпурную краску извлекали из небольшого отверстия в теле улитки, а остальное выкидывали.

От озера начиналась римская дорога, мощеная, в хорошем состоянии. Смеясь и болтая, солдаты постарались как можно быстрее пройти мимо вонючей красильни. Они были рады этой дороге. Где дорога, там Рим.

На подходе к Тапсу умер Афинодор Кордилион, и так внезапно, что Катон, будучи где-то в другом месте, не успел проститься с ним. Плача, он проследил, чтобы из топляка сложили приличествующий погребальный костер, совершил возлияние Зевсу, положил Афинодору в рот монету для Харона, паромщика, который перевезет его в царство мертвых. После окончания ритуала он снова пошел во главе людской массы. «Нас уже совсем мало. Ушли Катул, Бибул, Агенобарб, а теперь вот дорогой Афинодор Кордилион. Сколько же осталось мне? Если Цезарю уготовано править миром, то, вероятно, немного».

Поход закончился возведением большого лагеря около Утики, столицы римской провинции. Новый Карфаген, построенный рядом с прежним, где жили Ганнибал, Гамилькар и Гасдрубал, тоже имел великолепную гавань, но соперником Утике не был, ибо Сципион Эмилиан в свое время сровнял там все, что возможно, с землей.

Больно было расставаться с десятитысячной армией «переселенцев», которые не хотели терять полюбившегося командира. Пятнадцать когорт и нестроевики будут расформированы, ими укомплектуют регулярные легионы. Но этот невероятный поход окружил всех участвовавших в нем сияющим ореолом в глазах остальных римских солдат.

Единственным, кого Катон и Секст Помпей взяли с собой, был Луций Гратидий, который будет тренировать гражданское ополчение, если Катону удастся осуществить свои планы. В последний вечер перед визитом к наместнику Утики и возвращением в привычный мир, покинутый около полугода назад, Катон сел писать письмо в Арсиною – Сократу.

Я заранее, дорогой мой Сократ, нашел несколько человек, у которых двойной шаг равен пяти футам, и поручил им измерить весь наш путь от Арсинои до Утики. В среднем вышло тысяча четыреста три мили. С учетом того, что мы три дня провели в Филенах, день в Хараксе и четыре дня в окрестностях Большой Лепты (в общей сложности один рыночный интервал), наш поход длился сто шестнадцать дней. Если ты помнишь, мы покинули Арсиною за три дня до Январских нон, а в Утику прибыли в Майские ноны. Я думал, пока не сел за расчеты, что мы делали десять миль в день, но получилось двенадцать. Все, кроме шестидесяти семи человек, перенесли поход, а еще мы потеряли одну женщину из племени псиллов: ее укусил скорпион.

Я пишу, чтобы сообщить тебе, что мы благополучно достигли цели, но, если бы не ты и не Насамон, наш поход потерпел бы крах. На всем пути мы встречали лишь доброе отношение, однако ваши услуги воистину неоценимы. Однажды, когда любимая всеми нами Республика опять утвердится в своих прежних границах, я надеюсь увидеть тебя и Насамона в Риме в качестве моих гостей. Я воздам вам почести в сенате.

Письмо дошло до Сократа только через год, – целый год, за который многое произошло. Сократ читал эти строки сквозь слезы. Потом сел, уронил лист фанниевой бумаги на колени и покачал головой.

– О Марк Катон, ты и вправду не Ксенофонт! – воскликнул он. – Четыре месяца беспримерного марша по бездорожью, а ты сообщаешь мне только факты и цифры. Ты настоящий римлянин. Грек еще в пути делал бы заметки для будущей книги. А ты просто нашел несколько человек, чтобы считать шаги. Благодарность твою принимаю и письмо твое буду хранить как реликвию, ибо ты нашел время его написать. Но я многое отдал бы за подробное описание похода твоих десяти тысяч!

3

Римская провинция Африка была небольшой, но богатой. После того как Гай Марий шестьдесят лет назад победил нумидийского царя Югурту, ее территория увеличилась за счет некоторых земель Нумидии. Рим предпочитал иметь царей-клиентов, а не посылать своих наместников, поэтому царю Гиемпсалу разрешили сохранить бóльшую часть страны. Он правил дольше сорока лет, а после него на трон сел его старший сын Юба. У провинции Африка было одно преимущество, которое заставило Рим ввести там прямое правление. Река Баграда, через нее протекавшая, имела сеть полноводных притоков, позволявших выращивать хорошие урожаи пшеницы. К тому времени как Катон и его десять тысяч прибыли туда, эта провинция приравнивалась к Сицилии по поставкам зерна. Владельцами огромных полей были члены сената либо всадники восемнадцати старших центурий. Провинция обладала еще одной важной особенностью: она занимала северный выступ африканского побережья и находилась вместе с Сицилией прямо напротив подъема италийской ступни. Своеобразный трамплин для вторжения в Сицилию и Италию. В прежние дни Карфаген этим пользовался, и не раз.

После того как Цезарь перешел Рубикон и без боя получил контроль над Италией, враждебные ему сенаторы поспешили бежать из страны следом за Помпеем Великим, которого они назначили своим главнокомандующим. Не желая втягивать сельское население Италии в еще одну гражданскую войну, Помпей решил сразиться с Цезарем за границей и выбрал театром военных действий Грецию и Македонию.

Однако для обеих сторон представлялось весьма важным сохранить контроль над основными поставщиками зерна, особенно над Сицилией и провинцией Африка. В связи с этим незадолго до бегства республиканский сенат обязал Катона поехать в Сицилию, которой от имени республиканского сената и народа Рима управлял наместник провинции Африка Публий Аттий Вар. Цезарь же, в свою очередь, послал очень способного Гая Скрибония Куриона, бывшего плебейского трибуна, отбить и Сицилию, и провинцию Африка у республиканцев. Ему нужно было кормить не только Рим, но и бóльшую часть Италии, давно уже неспособную прокормиться самостоятельно. Сицилия быстро сдалась Куриону, ибо Катон не умел командовать войском, он был просто храбрым солдатом. Когда он бежал в Африку, Курион и его армия последовали за ним. Но Аттий Вар не убоялся ни Катона, кабинетного полководца, ни Куриона, совсем еще молодого, зеленого командующего. Поначалу он сделал все, чтобы заставить Катона уехать к Помпею в Македонию, а потом с помощью царя Юбы заманил слишком доверчивого Куриона в ловушку. Курион и его армия были уничтожены.

В итоге Цезарь получил контроль над одной «хлебной» провинцией, а республиканцы обосновались в другой. Что было бы сносно для Цезаря в урожайные годы и недостаточно в неурожайные, которые следовали один за другим из-за чреды засух по всему побережью Нашего моря. Да еще в Тусканском море расположился республиканский флот, охотившийся за транспортами Цезаря с пшеницей. Ситуация обострилась, когда республиканцы проиграли войну на Востоке. Гнею Помпею теперь ничто не мешало бросить все силы на перехват столь необходимого италийцам зерна.

Собравшиеся после Фарсала в провинции Африка республиканцы хорошо сознавали, что Цезарь обязательно придет. И если они не хотят позволить Цезарю завладеть всем миром, им следует постоянно держать свою армию наготове. Ибо Цезарь рано или поздно появится. Скорее рано, чем поздно. Когда Катон покидал Киренаику, все согласились, что это произойдет в июне, поскольку Цезарь сначала должен решить проблему с царем Фарнаком в Анатолии. Но когда десять тысяч героев завершили переход, Катон, к своему изумлению, нашел армию республиканцев в таком беспорядке, словно никакого Цезаря не было и в помине.

Если бы покойный Гай Марий посетил теперешний дворец наместника в Утике, он не нашел бы в нем больших перемен. Как и шестьдесят лет назад, внутренние оштукатуренные стены были покрыты неяркой красной краской. За исключением довольно большого зала для аудиенций, дворец представлял собой лабиринт маленьких комнат. Но в пристройке имелись два довольно приличных покоя для приезжих торговцев зерном или влиятельных сенаторов, отправлявшихся путешествовать по Востоку. Сейчас дворец был переполнен республиканскими аристократами до такой степени, что грозил лопнуть по швам, а в душных его помещениях стоял несмолкаемый гул голосов вечно сварящейся заносчивой знати.

Молодой и застенчивый военный трибун привел Катона в канцелярию наместника, где за ореховым столом восседал Публий Аттий Вар в окружении служащих, шуршащих бумагами.

– Я слышал, ты совершил потрясающий переход, Катон, – сказал Вар, не вставая, чтобы пожать гостю руку: к Катону он относился с презрением.

Кивок – и подчиненные, поднявшись, гуськом пошли прочь.

– Я не мог не совершить! – гаркнул Катон, к которому вернулась прежняя манера кричать, сталкиваясь с дурно воспитанным собеседником. – Нам нужны солдаты.

– Да, это так.

Очень способный военачальник, но недостаточно знатный, Вар считался клиентом Помпея Великого, однако не только долг перед своим патроном привел его на сторону республиканцев. Он всей душой ненавидел Цезаря и был этим горд. Кашлянув, он посмотрел на Катона:

– Боюсь, Катон, я не смогу предложить тебе помещение. Все, кто не был хотя бы плебейским трибуном, спят в коридорах, а экс-преторы вроде тебя – в стенных шкафах.

– Я и не жду, что ты пригласишь меня погостить, Публий Вар. Один из моих людей как раз сейчас подыскивает мне пристанище.

Вспомнив, как обычно устраивался Катон, Вар вздрогнул. В Фессалонике это был жалкий кирпичный домишко всего с тремя комнатами и тремя слугами: для самого Катона, для Статилла и для Афинодора Кордилиона.

– Хорошо. Вина? – предложил он.

– Не для меня! – рявкнул Катон. – Я поклялся не пить, пока Цезарь не будет повержен.

– Благородная жертва, – заметил Вар.

Неприятный визитер молча сел. Его волосы и борода выглядели ужасно. Он что, не нашел времени помыться, прежде чем явиться с докладом? О чем тогда можно с ним говорить?

– Я слышал, в прошедшие четыре месяца вы ели только мясо, Катон.

– Иногда нам удавалось поесть и хлеба.

– Правда?

– Я уже сказал.

– Я также слышал, что вас донимали скорпионы и гигантские пауки.

– Да.

– Многие умерли от их укусов?

– Нет.

– И все твои люди совершенно оправились от ранений?

– Да.

– И… э-э-э… случались ли песчаные бури?

– Нет.

– Должно быть, это кошмар – идти без воды.

– Вода у нас всегда имелась.

– На вас нападали разбойники?

– Нет.

– Вам удалось сохранить все вооружение?

– Да.

– Тебе, должно быть, не хватало политических схваток, дискуссий.

– В гражданских войнах политики нет.

– Ты был лишен благородного общества.

– Нет.

Аттий Вар сдался.

– Что ж, Катон, хорошо, что ты вернулся, и я надеюсь, тебе удастся пристойно устроиться. Теперь, когда ты здесь и наше войско полностью укомплектовано, можно собирать большой совет. Он состоится завтра, через два часа после восхода. Нам следует, – продолжал он, провожая Катона к выходу из канцелярии, – решить, кто станет главнокомандующим.

Что ответил бы Катон, так и осталось неясным, ибо за порогом Вар увидел Секста Помпея, развлекающего часовых болтовней.

– Секст Помпей! Катон не сказал, что и ты тоже здесь!

– Это меня не удивляет, Вар. Тем не менее я здесь.

– Ты тоже пришел из Киренаики?

– Под защитой Марка Катона это было приятной прогулкой.

– Входи же, входи! Могу я предложить тебе вина?

– Конечно можешь, – ответил Секст и, подмигнув Катону, исчез рука об руку с Варом.

Луций Гратидий подпирал ворота дворца, жуя соломинку и глазея на женщин, стиравших белье у фонтана. Поскольку на нем не было ничего, кроме забрызганной грязью туники, внутрь его не впустили. Никто из стражи не мог поверить, что этот тощий и грязный верзила был старшим центурионом первого легиона Помпея.

– Нашел тебе неплохую квартирку, – сообщил он щурящемуся на солнце Катону. – Девять комнат и ванна. С уборщицей, поваром и двумя слугами. Пятьсот сестерциев в месяц.

Для римлянина весьма умеренная цена, даже для скряги.

– Отличная сделка, Гратидий. Статилл появился?

– Нет еще, но вот-вот появится, – весело ответил Гратидий, ведя Катона по узкой улочке. – У него много хлопот. Ему ведь надо убедиться, что Афинодора Кордилиона похоронят как подобает. Конечно, философу хорошо бы покоиться рядом с другими философами, но, не разрешив Статиллу принести прах в Утику, ты был прав. Топляк плохо занялся, осталось слишком много костей, да и тело сгорело не полностью.

– Я об этом даже не подумал, – сказал Катон.

Квартира занимала первый этаж восьмиэтажного здания, ближайшего к гавани. В окнах – лес мачт, серебристо-серые пристани с верфями и невероятно синее море. Пятьсот сестерциев в месяц – это действительно удачная сделка, решил Катон, увидев, что слуги уже приготовили ему теплую ванну. Когда, как раз к поздней трапезе, появился Статилл, он не сдержал довольной улыбки. Статилла сопровождал Секст Помпей, который отказался разделить с ними хлеб, масло, сыр и салат, но, удобно устроившись в кресле, стал выкладывать, что́ ему удалось почерпнуть из общения с Варом:

– Тебе, наверное, будет приятно узнать, что Марк Фавоний жив и здоров. Он встретился с Цезарем в Амфиполисе и попросил у него прощения. Цезарь вроде бы с удовольствием простил его, но после Фарсала бедняга, кажется, повредился умом. Ибо он, плача, объявил Цезарю, что ничего более не хотел бы, как вернуться в Италию и вести в своих поместьях тихую, мирную жизнь.

«О Фавоний, Фавоний! Ну что же, я это предвидел. Пока я сидел с ранеными в Диррахии, ты должен был выносить бесконечные ссоры кабинетной клики Помпея, умело подогреваемые дикарем Лабиеном. В своих письмах ты подробно рассказывал мне обо всем, но теперь меня вовсе не удивляет, что после Фарсала ты замолчал. Тебе, наверное, страшно было сообщить мне, что ты больше не на стороне республиканцев. Что ж, наслаждайся покоем, дорогой Марк Фавоний. Я не виню тебя. Нет, я не могу тебя винить».

– Один мой информатор, – продолжал болтать Секст, – не буду называть его имени, шепнул мне, что здесь, в Утике, обстановка еще хуже, чем та, что складывалась в Диррахии и Фессалонике. Даже такие дурни, как Луций Цезарь-младший и Марк Октавий, которые не побывали и в плебейских трибунах, претендуют на должность армейских легатов. Что уж говорить о тех, у кого статус повыше! Лабиен, Метелл Сципион, Афраний и наместник Вар – каждый видит себя в командирской палатке.

– Я надеялся, что этот вопрос будет решен до моего прибытия, – резко сказал Катон с каменным лицом.

– Нет, это будет решаться завтра.

– А что твой брат Гней?

– Он где-то у южного берега Сицилии. Лижет зад своему дорогому тестю. Попомни мои слова, – добавил Секст с ухмылкой, – мы не увидим его, пока кого-нибудь не поставят командующим.

– Разумный человек, – отозвался Катон. – Ну а ты сам, Секст?

– О, я вцеплюсь в папочку моей мачехи, как колючка в овечью шерсть. Метелл Сципион, возможно, не очень умен и совсем не талантлив, но, я думаю, мой отец велел бы мне быть с ним.

– Да. Он так и сказал бы.

Серые глаза в упор посмотрели на Секста.

– А что Цезарь?

Секст нахмурился:

– Вот здесь абсолютная неразбериха, Катон. Насколько известно, он все еще в Египте, хотя явно не в Александрии. Разные ходят слухи, но достоверно известно лишь то, что он не давал о себе знать с ноября, когда написал из Александрии письмо, которое пришло в Рим спустя месяц.

– Невероятно, – сквозь зубы сказал Катон. – Этот человек любит писать, а теперь, как никогда в жизни, ему нужно быть в курсе происходящего. Цезарь – и молчит? Цезарь – и не поддерживает ни с кем связи? Тогда он, наверное, мертв. О, какой поворот судьбы! Цезарь – и умер от заразы или от копья аборигена в такой тихой заводи, как Египет! Кажется, меня водят за нос.

– Нет, он определенно не умер. По слухам, он здоровее других. И совершает путешествие по Нилу. На золотой, усыпанной цветами барже, а рядом – царица Египта. Арф столько, что их звуки способны заглушить рев десятка слонов. Везде едва прикрытые танцовщицы и ванны, полные ослиного молока.

– Ты смеешься надо мной, Секст Помпей?

– Смеяться над тобой, Марк Катон? Ни за что!

– Тогда это хитрость. Но в Утике на нее могут купиться. И видно, купились. Этот кусок дерьма Вар не захотел ничего мне сказать, поэтому я тебе благодарен. Нет, молчание Цезаря – это уловка. – Он скривил губы. – А что слышно о знаменитом консуляре и юристе Марке Туллии Цицероне?

– Сидит в Брундизии и не может решить дилемму. Ватиний позвал его обратно в Италию, но тут с основной армией Цезаря появился Марк Антоний и велел Цицерону уехать. Цицерон в ответ показал письменное приглашение Долабеллы, и Антонию пришлось извиниться. Но ты знаешь эту бедную старую мышь. Цицерон слишком робок, чтобы отважиться высунуть из Брундизия нос. А его женушка напрочь отказывается ему помочь. – Секст хихикнул. – Она так безобразна, что ее лицо может служить водостоком фонтана.

Взгляд Катона несколько охладил его.

– А что в Риме? – спросил Катон.

Секст присвистнул:

– Катон, там полный цирк! Правительство довольствуется десятью плебейскими трибунами, потому что никому не удается провести выборы эдилов, преторов или консулов. Долабеллу усыновил кто-то из плебса, и теперь он плебейский трибун. Долги у него баснословные, поэтому он пытается провести через плебейское собрание закон об отмене долгов. Каждый раз, когда он выносит его на обсуждение, парочка сторонников Цезаря, Поллион и Требеллий, налагают вето, поэтому он по примеру Публия Клодия организовал уличные банды, терроризирующие и бедных, и богатых, – весело частил Секст. – Поскольку диктатор в Египте, его замещает начальник конницы Антоний. Ну, тот шокирует всех. Вино, женщины, алчность, злость и коррупция.

– Тьфу! – плюнул Катон, сверкнув глазами. – Марк Антоний – хищник, бешеный хряк! О, это прекрасная новость! Цезарь наконец перехитрил сам себя. Поручил Рим пьянице и буяну! Заместитель диктатора! Начальник конницы! Задница он конницы, а не глава!

– Ты недооцениваешь Марка Антония, – очень серьезно возразил Секст. – Нет, Катон, он что-то задумал. Ветераны Цезаря стоят лагерем вокруг Капуи. Они ропщут, поговаривают о походе на Рим, чтобы отстоять свои права, а какие права – неизвестно. Моя мачеха, которая, кстати, посылает тебе привет, считает, что Антоний обрабатывает солдат в своих целях.

– В своих целях? Не в целях Цезаря?

– Корнелия Метелла говорит, что у Антония большие амбиции и что он хочет сравняться с Цезарем.

– Как там она?

– Хорошо. – Лицо Секста беспомощно сморщилось, но он быстро справился с приступом слабости. – Она построила мраморный склеп на территории своей виллы в Альбанских горах, после того как Цезарь прислал ей прах отца. Кажется, он где-то встретил нашего вольноотпущенника Филиппа, который сжег тело отца в Пелузии, на берегу. Сам Цезарь кремировал голову. Прах сопровождало теплое, сердечное письмо – это ее слова, – в котором говорилось, что ей разрешено сохранить свое имущество и состояние. Она держит это письмо при себе, на случай если Антонию вздумается все у нас конфисковать.

– Я поражен и… и очень обеспокоен, Секст, – сказал Катон. – Где сейчас Цезарь? Что он замышляет? Как я могу об этом узнать?

На другой день, через два часа после рассвета, семнадцать человек собрались в зале для аудиенций наместнического дворца.

«О, – подумал Катон с упавшим сердцем, – я вернулся на свою арену, но, кажется, потерял вкус ко всему, что тут творится. Может быть, это мой недостаток – отсутствие стремления к высшим командным постам, но если так, то этот изъян очень хорошо сообразуется с философией, безжалостно и безраздельно владеющей моей душой. Я точно знаю, что мне следует делать. Люди могут смеяться над моими самоограничениями, но потакать своим прихотям намного хуже. А что такое стремление к власти, как не потачка себе? Вот мы здесь, тринадцать человек в римских тогах, готовые разорвать друг друга из-за пустой скорлупы, именуемой командирской палаткой. Неплохая метафора! И очень верная! Сколько людей занимали подобную скорлупу? А главное, чем они ее наполняли? Кто пребывал в ней скромно, без роскоши? Один только Цезарь. Хоть я его и ненавижу, но вынужден это признать!

А эти четверо наверняка нумидийцы. Один из них явно царь Юба. Весь в тирском пурпуре, на вьющихся длинных локонах – белая диадема. Борода тоже курчавая, перевита золотыми нитями. Как и другим двоим, ему около сорока. А четвертый совсем еще молод».

– Кто эти… персоны? – спросил Катон своим самым громким и самым противным голосом.

– Марк Катон, говори тише, пожалуйста! Это царь Нумидии Юба, царевич Масинисса с сыном Арабионом и царевич Сабурра, – ответил Вар, немного смутясь.

– Удали их, наместник! Они не римляне! Это собрание не для них!

Вар еле сдержался.

– Нумидия – наш союзник в войне против Цезаря, Марк Катон, и они имеют право присутствовать здесь.

– Может быть, они и имеют право присутствовать на военном совете, но не имеют права наблюдать, как тринадцать римских аристократов выставляют себя идиотами, споря о чисто римских делах! – заорал Катон.

– Собрание еще не началось, Катон, а ты уже буянишь, – сквозь зубы проговорил Вар.

– Я повторяю: это собрание римлян! Извинись за меня, но пусть иноземцы уйдут!

– Извини, но я не могу этого сделать.

– Тогда я останусь здесь, но в знак протеста не пророню ни слова! – рявкнул Катон.

Сопровождаемый пристальными взглядами четверых нумидийцев, он отошел вглубь помещения и встал за спиной Луция Юлия Цезаря-младшего. Тоже побег от древа Юлиев, чей отец Цезарю – двоюродный брат, а также правая рука и верный сторонник. «Интересно, – думал Катон, сверля взглядом спину Луция-младшего. – Сын идет против отца».

– Он и в подметки родителю не годится, – прошептал Секст, бочком придвигаясь к Катону. – Не без способностей, конечно, но не в состоянии признать очевидное.

– А ты сам не хочешь стоять где-нибудь в первых рядах?

– В моем возрасте? Нет, рановато!

– Я замечаю в тебе некоторое легкомыслие, Секст Помпей. Тебе следует от него избавляться, – сказал, опять по обыкновению громко, Катон.

– Я знаю об этом, Марк Катон, поэтому и стараюсь держаться к тебе поближе, – так же громко ответил Секст.

– Тихо там, в задних рядах! Я призываю к порядку!

– К порядку? К какому такому порядку? Что ты имеешь в виду, Вар? Я вижу здесь по крайней мере одного жреца и одного авгура! С каких это пор собрание римлян, намеревающихся обсудить государственные дела, проводится без предварительных молитв и истолкования знамений? – крикнул Катон. – Неужели наша дорогая Республика дошла до того, что даже такие люди, как Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион Назика, принуждены стоять и молчать, не возражая против твоих незаконных действий? Я не могу заставить тебя выдворить иноземцев, Вар, но я запрещаю тебе начинать собрание, не воздав почестей Юпитеру Всеблагому Всесильному и Квирину!

– Если бы ты подождал немного, Катон, ты бы понял, что я как раз собирался предложить нашему уважаемому Метеллу Сципиону произнести положенные молитвы и попросить уважаемого Фавста Суллу истолковать знаки, – сказал Вар, быстро сориентировавшись, что не обмануло никого, кроме нумидийцев.

«Было ли когда-нибудь собрание более обреченное на неудачу, чем это? – спросил себя Секст Помпей. Он получал удовольствие от спектакля, наблюдая, как сноровисто Катон делает фарш из десяти римлян и четверых нумидийцев. – Я прав: Катон очень переменился с тех пор, как мы встретились в Паретонии, но сегодня я получил представление о том, каким он был в сенате, яростно протестуя против любого предложения Цезаря или отца. Перекричать его невозможно, игнорировать тоже».

Высказав свой протест и проследив, чтобы религиозные формальности были соблюдены, Катон остался верен своему слову, встал позади всех и замолчал.

На звание командующего претендовали четверо: Лабиен, Афраний, Метелл Сципион и, как ни странно, сам наместник провинции Африка Вар. Резоны у каждого были свои, но довольно весомые, чтобы рьяно отстаивать их. У не-консуляра Лабиена был лучший боевой послужной список, а консуляр и экс-наместник Сирии Метелл Сципион упирал на свою родовитость. Афраний, понятно, вступил в драку, чтобы исподволь поддержать Лабиена, но он тоже был видным военачальником и консуляром. Однако, увы, у него, как и у Лабиена, предки не стоили того, чтобы о них говорить. Неожиданно сильным соперником оказался Аттий Вар, мотивировавший свои претензии тем, что он – законный наместник провинции, фактически ведущей войну, а следовательно, военное положение ставит его выше всех прочих.

Катон понимал, что греческий язык слабоват для страстей, накалявшихся все сильнее. В греческом недостаточно бранных слов, зато латинские ругательства можно изливать непрерывным потоком. Поэтому возобладала латынь. Нумидийцы сразу же потеряли нить разговора, что не понравилось Юбе, весьма проницательному и хитрому человеку. Он втайне презирал всех этих шумно спорящих римлян, но считал, что его шансы расширить свое царство за счет Мавретании намного выше с ними, чем они были бы с Цезарем, которому Юба не нравился. Вспоминая тот день в римском суде, когда Цезарь, ненавидевший ложь, потерял терпение и дернул его за царственную бороду, Юба всякий раз испытывал боль.

Возмущение нумидийцев усугублялось еще и тем, что Вар никому не предложил кресел. Предполагалось, что все будут стоять, сколько бы времени ни длился спор. Просьба предоставить кресло уставшему царю была равнодушно отклонена. Натренированные на своих идиотских собраниях римляне чувствовали себя неплохо и стоя. «Хотя я должен поддерживать их в сражениях, – думал Юба, – это еще не значит, что я не могу начать борьбу против них. Какой богатой сделалась бы Нумидия, если бы земли реки Баграда принадлежали лишь мне!»

Четыре коротких весенних часа, по сорок пять минут в каждом, пролетели почти незаметно. Споры все продолжались, решение так и не находилось, колкости делались все ядовитее с каждой падающей каплей в часах.

– Ты мне не конкурент! – наконец грубо крикнул Вар Лабиену. – Это из-за твоей тактики мы потерпели крах под Фарсалом, и я плюю на твое утверждение, будто ты – лучший наш командующий! Если ты лучший, то как мы сможем побить того, кто побил тебя? Пора понять, что возглавить войско должен новый человек – Аттий Вар! Я повторяю: это моя провинция, законно порученная моему попечению истинным сенатом Рима, а наместник провинции стоит в ней выше всех.

– Сущая чушь, Вар! – крикнул Метелл Сципион. – Я считаюсь наместником Сирии, пока не пересеку померий Рима. А этого не случится, покуда Цезарь не сломлен. Мало того, сенат предоставил мне imperium maius! А ты всего лишь пропретор! Ты мелко плаваешь, Вар.