Текст книги "Зеленый луч №4 2020"

У Толь Толича чудесный дом на Комарова, 42. Каждая из пяти комнат имеет два входа, комнаты плавно перетекают друг в друга, можно обойти дом по кругу, можно – зигзагом, если пойти по длинному коридору… Можно закружиться… заблудиться…

Февраль. Морозный и снежный. У Толь Толича юбилей. Приглашена вся родня.

Мама моя поехала в Харабали заранее, помочь приготовить на стол.

Мы с папой, захватив подарок, едем день в день. Я не знаю, почему в подарок был выбран именно этот предмет. Может, в то время это был дефицит. Может, мой папа как строитель лучше всех разбирался в таких вещах. Не знаю. Но в подарок был выбран унитаз.

Унитаз был без упаковки.

Мы сошли с поезда, схватили унитаз, я – правой рукой, папа – левой. И пошли.

Когда мы вышли на улицу Советский Бугор, на которую выходит школьный двор, из ворот вдруг выбежал мой бывший уже на тот момент одноклассник, Андрей Ридель. И я вдруг поняла, что это только меня отпросили из школы, а все остальные-то учатся, что уроки уже закончились, что все одноклассники сейчас побегут по домам и увидят меня. А ещё я осознала, что ходить по всем Харабалям с унитазом неприлично. Ни слова не говоря папе, я отпустила унитаз и резво побежала мимо школы.

Пробежав с полкилометра, я пришла в себя. Остановилась возле больницы, стала ждать папу, мучиться угрызениями совести, корить себя за то, что бросила родного отца с непосильной ношей…

Папа подошёл тяжёлой походкой, горячо обнимая подарок, неся его так высоко, что мне показалось – сейчас наденет его мне на голову.

Поставив унитаз на землю, утерев пот со лба, папа сказал: «А того пацана какие-то девчонки снежками закидали». Папа всегда меня понимал.

Ещё очень долго, многие годы, я переживала, вдруг Ридель меня видел… что он подумал про меня… а если он рассказал кому-то…

Спустя тридцать лет я рассказала эту историю Андрею Риделю. Спросила: «Ты меня видел тогда?». Он ответил: «Нет». И, подумав, добавил: «Я бы запомнил».

* * *

Мне – около тринадцати. Зимние каникулы. В Харабалях меня ждала новость. Витя завёл кутёнка.

Бегу к ним. Во дворе – огромная будка, в ней – крошечный белый милый щенок, ласкуша и непоседа. Величать Бимом.

Через полгода приезжаю на летние каникулы, прихожу в гости к Вите, он встречает меня во дворе, у дома. Из будки вылезает весьма подросший, изрядно запылённый, посеревший, посаженный на цепь Бим. Подбегаю к нему, опускаюсь на колени, обнимаю его, тискаю, тормошу, даже целую. При этом что-то говорю Вите, тот не отвечает. Оглядываюсь, вижу, он стоит, правая рука упёрлась в стену дома, левая давит на грудь, глаза застыли. Ему плохо? Подбегаю к нему: «Витя, тебе что, плохо?».

Он отвечает, задыхаясь: «Это не тот Бим».

Выясняется, что маленький Бимка, с которым я играла полгода назад, однажды ночью умер. Чтобы Витины сыновья, маленькие тогда ещё, не плакали, Витя решил быстренько взять другого щенка, очень похожего, из того же помёта. Детям не сказал ничего, сделал вид, что это Бим, называл его Бимом. И вот этот, новый, Бим оказался страшно злой собакой. И запросто мог меня тяпнуть.

Я обернулась и удивлённо посмотрела на Бима. Тот сидел и с удивлением смотрел на меня. Чувствовалось, он не ожидал, что кто-нибудь когда-нибудь осмелится к нему подойти. Чувствовалось его непомерное уважение ко мне.

С тех пор мы с ним целовались при каждой встрече.

* * *

Мне – почти пятнадцать.

Бабуля продаёт дом.

Тётя, которая уже успела развестись с Толь Толичем, забирает бабулю к себе. Теперь они обе будут жить в малюсенькой квартирке в «красном доме» на улице Советской, 147, в трёхэтажном здании, которое давно уже перекрашено в белый цвет, но которое всё равно называют «красным домом» по старой памяти.

Я в последний раз обхожу бабулин дом. По дощатым полам… – сундук, круглый стол, буфет, шведская печь; по полосатым домотканым половикам… – шкаф, телевизор со стабилизатором, софа; погладить оленьи ноги на ветшающем плюше. Выхожу во двор. Мимо чайных роз, белых хризантем, чахлых картофельных кустов и длинноносой водоразборной колонки – обнять любимую вишню-майку. Выхожу на улицу. Стою, долго держусь за ручку-кольцо в калитке. Не могу разжать пальцы. Смотрю на табличку на заборе. Ирония судьбы. Переименовали улицу. Изменили нумерацию домов. И вместо привычной старой жестяной, местами проржавевшей сепии «улица Комбинатская, 40» – белые буквы на яркой лазури: «ул. Елены Лосевой, 38».

До сих пор каждый раз, когда приезжаю в Харабали, я подхожу к этой калитке и, озираясь, опасаясь, как бы кто не увидел, держусь за ручку-кольцо.

Потому что там навсегда остались кое-какие книги и какие-то ноты, икона Святой Троицы, мягчайший мох в водосточном жёлобе, запах сухого укропа, моё детство и какая-то тайна в подполе.

Элеонора Татаринцева

Жизнь каждого человека – вариант Божественного промысла. Вот только исполнить его – право самого человека.

Жили-были дед и баба… Ни много ни мало, а уже порядка двадцати шести лет вместе жили. По нынешним временам – срок немалый… Время, которое важно оценить по достоинству. Можно сохранить в памяти цветные моменты хорошего, отложив на дальнюю полочку черно-белые безрадостные дни… А если им вдруг станет тесно там со временем и протекут мутными тяжёлыми каплями прямо по темечку, влёт… Ох, больно-то как!

Когда подходил день серебряной свадьбы, она ждала праздника. Пусть небольшого, в узком кругу семейном, пусть даже без свечей и шампанского. Но непременно с цветами и добрыми словами. «Доброе слово и кошке приятно». Сама она коту такие слова всегда говорила, себе не дождалась… Дед просто забыл, а может, и не помнил. Память у него теперь была очень избирательная. Вот, например, на другой день как раз была дата его рождения, рядовая, не круглая, ну так что? О желании праздника во имя себя он напомнил жене сразу с утра. Та вздохнула и честно встала к плите, выбросив все свои претензии в мусорное ведро. Что толку?! Как нарочно, по радио ворковала Валюша Толкунова: «Серебряные свадьбы – душевный разговор…». Пирог удался на славу. Муж был доволен. Душевный разговор спал в шкафчике забвения.

Соединила их в своё время не любовь, а, скорее, желание убежать от одиночества в прописанную временем и людьми сказку под названием «семья». Да ещё соседка постаралась сердобольная, поработала свахой, навязала ей в потенциальные женихи своего сослуживца. Правда, весьма оригинально: назначила каждому час и место встречи в ближнем скверике, а там сами разбирайтесь! Объект для знакомства долго мялся под фонарём, а она, вычислив предполагаемый объект, тихо закипала от этой нерешительности. Просидев обозначенное самой себе время на лавочке с мамашками, не выдержала и решила уйти несолоно хлебавши. Да вот, проходя мимо, зацепилась за умоляющий взгляд и съязвила:

– Не меня ли ждёте, молодой человек?

С этого всё и началось… Что расположило её к нему – это сияющая чистотой белая рубашка, отлично сидящие брюки (как позже выяснилось – сам шил). И ещё, когда предложил руку для опоры, она была сухой и горячей, как июльский день, в котором эта встреча состоялась. Такая рука обещала надёжность. И ещё запах кожи, прогретой солнцем сухой и золотистой пыли, который хотелось вдыхать, уткнувшись в плечо долго-долго…

Обоим было уже очень близко к сорока. Оба, испытанные первыми неудачными вариантами семейных отношений, думали, что уж теперь-то, наученные горьким опытом, избегут ошибок в построении этой самой формы бытия. Расчёт был на разум, и вначале он не подводил.

Первый совместный поход – первая проба на совпадение. Он вызвался сопровождать их с маленькой тогда ещё дочкой в цирк. Шёл чуть сзади, молчал. Она, любившая определённость, что-то говорила, говорила, не понимая и не принимая это молчание. Оно её смущало, вызывая из темноты комплексы прошлых отношений. Наконец спросила:

– Тебе, наверное, неинтересно в цирк?

Он отреагировал неожиданно:

– Ты не представляешь, какой я счастливый! Я веду семью развлекаться!

Вскоре они расписались. Девочку он тоже удочерил сразу, по собственной инициативе, соблюдая все правила порядочности. Впрочем, особо ей в папки не навязывался. Может, не умел, может, не хотел… Ему больше нравилось проявлять себя в деле, для которого требовалось умение работать руками, как то: слесарить, мастерить что-то для дома. Замечаний в свой адрес не терпел. Сам же всегда готов был дать рекомендации и указания собеседнику. Ему очень важно было быть всегда правым. Она же, будучи неконфликтным человеком, приняла его правила, тем более что пользы всё равно было больше: и по дому помощь, и финансово легче вдвоём.

Мобильных телефонов тогда ещё не было, и они повадились оставлять друг другу записки.

«Привет, дорогой! – писала она. – Меня срочно вызвали на дежурство. Дочь уроки сделала, накормлена. Телефон-автомат у подъезда не работает. Пироги в холодильнике, супчик на плите. Бери всё, что найдёшь. Целую!».

Утром, придя со службы, на обратной стороне листка она обнаружила: «Роднуля! Ночь прошла нормально, дочь проводил в школу, сегодня задержусь. Целую. Твой муж».

От этого «роднуля» тепло становилось на сердце, и она готова была простить ему всё предыдущее и последующее отсутствие внимания. Одну из таких записок она почему-то сохранила в шкатулке с документами. Её неутолённая мечта семейного благополучия с утроенной энергией принялась это самое благополучие строить. При наличии семьи есть для чего наряжать новогоднюю ёлку, выпекать куличи или даже мастерить сердечки ко Дню святого Валентина! Он принимал как должное приятное поклонение себе и суету вокруг себя. Так он чувствовал себя центром личной маленькой вселенной, и это льстило его самолюбию, поруганному в первом брачном опыте. Но отдача «от себя» получалась плохо. Наверное, боялся впасть в зависимость…

Говорят, неплохо быть женой моряка, полярника или вахтовика. Меньше видишь, крепче ценишь. Правильно говорят! Их разумные отношения складывались по тому же принципу – вахтовый метод работы плюс чисто мужские увлечения: охота, рыбалка… Её это вполне устраивало, каждый сам по себе, но есть и общее пространство действия, чего ещё-то желать? Действительно, бывает гораздо хуже. Выпивал он вполне умеренно, за домашним столом, в удовольствие. Потом с таким же удовольствием отправлялся спать. А ей что – полная свобода действий и какая-никакая социальная защищённость! Общих детей так и не заимели, своих с обеих сторон подняли, образование дали, помогали, чем могли. Он и свою квартиру потом со всеми потрохами отдал старшей дочери, которая её тут же продала и уехала в другой город. Без последующего общения.

– В примаки я теперь к тебе пришёл! – пошутил он тогда.

Она не возражала, места хватит! Какой смысл цепляться и делить имущество, да ещё с детьми? Разум предполагал жить долго и счастливо, работа по этому вопросу продолжалась, как-то притирались друг к другу. С душевным теплом получалось хуже. Она потом придумала оправдательную формулу – «благодарность». Ведь действительно за спиной остались трудные девяностые годы, пройденные вместе. Он украсил их быт своими охотничьими и рыбацкими походами, никогда не возражал против подруг и не контролировал дела. Доверие или безразличие? Стоит ли об этом думать? Лучше принимать как подарок судьбы!

Ну-ка пересчитайте своих знакомых, которые могут хоть таким похвастаться? В общем-то жить вместе было можно! «С таким мужем, может, сложно жить, но уютно будет стариться!» – гордо говорила она подругам.

Ан нет, не угадала! Когда совместно-постельный период тоже подошёл к концу, они разошлись по разным комнатам. Благо дети выросли, разъехались, и вся двухкомнатная территория принадлежала только им. Разбегаться совсем уже вроде бы не было смысла – куда он пойдёт? По-человечески жалко… Да и привыкла она к нему вроде! Пусть живёт! Но когда пришёл пенсионный возраст и жизнь столкнула их лицом к лицу в пространстве родной квартиры, стало хуже. Она притиралась к характеру, выискивала психологические подходы, что-то дорисовывала с надеждой на будущее. Но «игра в одни ворота» в конце концов ей надоела. Нет, традиции подарков к праздникам ещё держались, но уже без радости, а по взятой на себя обязанности. Медленно нагнеталось разочарование… Пару раз конфликты непонимания чуть было не привели к распаду. Но одиночество, тихо дремлющее в уголке, грозно встало за её спиной и приказало: «Не сметь!». Погрозило пальчиком: «А то хуже будет!». И она притихла.

В его комнате центральную часть занял большой плазменный телевизор, который вещал с утра до глубокой ночи. Иногда она сама вставала и выключала, видя, что супруг давно и надёжно спит. Себе она повесила на стенку небольшой, включаемый лишь для полезной информации или развлекательной какой программы. Она больше любила читать или вязать разные полезные штучки: носочки, шапочки, сувенирчики для друзей и близких. Поэтому к своему юбилею выпросила в подарок кресло-качалку, которое уютно уместилось около окна. С наружной стороны на подоконнике укрепила кормушку для птиц, и они, освоившись, постоянно будили её своей суетой по утрам. Завела кота. Приветила маленького беспризорника, выкармливала из соски. Выходила себе на радость. В отличие от мужа, маленький подобрашка щедро платил ответной любовью, забирался на плечо, мурлыкал прямо в ухо и облизывал руки. Он с готовностью работал лекарем, ластился к больным местам, лёгкими царапками старательно делал массаж на больной ноге. Этот друг понимал лучше всех остальных… А он стал связующей нитью между обоими жильцами, по очереди посещая каждую комнату. Он стал общей темой для разговоров. Он ввёл в доме режим открытых дверей, категорически не терпел, когда кто-либо какую-нибудь дверь закрывал. Принимался царапать независимо от того, с какой стороны оказался. С такой помощью и этот период совместной жизни как-то определился…

Но судьба не все свои испытания привела в действие. Настало время следующих.

Как-то, возвращаясь домой из магазина, она заметила мужа, медленно бредущего по аллейке. Догнала, окликнула:

– Гуляешь?

Он развернулся, очень злобно на неё глянул и отмахнулся рукой. Она обиделась:

– Ну и леший с тобой!

Пошла вперёд, зашла в квартиру. Минут через десять он подошёл. Опять вопрос:

– На что злишься, скажи на милость?

В ответ беспорядочные жесты руками и едва внятное:

– Ты-ты-ты…

Охнула, сразу поняв: беда! Помогла раздеться, уложила, вызвала скорую. Благо помощь пришла быстро, и страшный диагноз не успел ещё стать необратимым. Впервые он чувствовал себя таким беспомощным и зависимым от воли других. Сидя в больничной каталке, он тихо плакал от бессилия. А она гладила его по голове и выговаривала какие-то успокоительные слова, сама не зная, во что верить. Ей было страшно и за него, и за себя.

Пустое пространство дома напряглось ей навстречу. Начинался новый этап жизни и борьбы за семейное благополучие. Потом, после выписки, она мысленно поблагодарила Бога за то, что всё ещё не так страшно. Он двигался. Сам. Диагноз «инфаркт головного мозга» предполагал, что какая-то часть мозга, ответственного за те или иные функции, отмерла и задача выздоравливающего – пробудить у оставшейся части умение справляться с поставленными задачами.

– Ну что, будем учиться говорить и мыслить заново! – решила она и устремилась к поставленной цели. Помимо лечебных процедур она разговаривала с ним, убеждала читать вслух, учить стихи.

«Тучки небесные, вечные странники…» – вспоминались любимые школьные строчки.

– В детстве, поди, не учил, давай теперь попробуем.

Он старательно повторял, тут же забывая, читал по слогам, не понимая смысла… Глаза его постоянно были на мокром месте. Но воля к жизни взяла своё, а вместе с ней – и раздражение за принуждение. Теперь он стремился всё делать сам, освоил прогулки, старательно читал странички календаря, занимался гимнастикой. Чем лучше шёл процесс восстановления, тем яростней он сопротивлялся её заботе. Сопровождая его по врачам, она старалась сама всё рассказать о его состоянии, чтобы облегчить процедуру разговора. Но когда несколько раз он грубо наорал на неё публично (это он уже умел), она поняла: надо отступить. Он никак не хотел признаваться в собственной беспомощности ни себе, ни другим. А значит, вина автоматически перекладывалась на ближнего. И, конечно, врагом номер один стала жена. Ему казалось, что это она сознательно создаёт ему дополнительные трудности. Это раздражало и искало выхода. У него появилась особенность – до визга орать на неё, если чего-то не оказывалось под рукой: ложки, чашки, лекарства или одежды. Он так добивался самостоятельности.

А ей казалось, что с каждым разом из неё по капле выходила доброта, а сердце съёживалось и становилось шершавым, как наждачная бумага. Вот так и жили эти два чужих человека, знавших друг про друга все подробности, но так и не понявших чего-то очень нужного обоим. Она любила своё жилье. Квартиру заработала собственным трудом, отслужив на ударной стройке не один год. Любила время от времени менять её внутреннее убранство. Недаром есть правило «хочешь изменить жизнь – переставь мебель». Она часто меняла интерьер комнат, отдавая предпочтение то другому цвету, то другим вещам. Приходило ощущение новизны. Пространство преображалось, улыбаясь, и настраивало на позитив. Он же предпочитал стабильность. Его правило «всё должно быть под руками» нарушало гармонию её быта. В его комнате возле кровати – резной, сделанной на заказ, – стоял табурет, на котором возвышались две, а то и три кружки с травяными настоями, вставной челюстью и кефиром на ночь. Возле кресла, в котором он дремал перед экраном, громоздились бутылки с водой, которую он пил по два литра в день по совету доктора Мясникова. Пить и курить он резко бросил для восстановления здоровья. Коробочки с препаратами и рекомендации врачей занимали всю территорию стола – каждая в строго отведённом месте. Он даже ложку свою закалил на огне, чтобы отличалась от остальных, и ел только ей. Он не понимал её стремления к перестановке мебели и прочей суете. Пережив то, что пережил, он принял главное для себя – здоровье – и делал всё, чтобы сохранить его. Сам. Невзирая на окружающих.

Через год ему по жизненным показателям предложили сделать операцию коронарного шунтирования. Причём срочно. Он к этому времени уже почти нормально говорил, двигался, принимал решения. Согласился сразу. Всё прошло хорошо, и опять в восстановительный период он стал нуждаться в ней, в её помощи. Время для восстановления, посвящённое мужу, она считала для себя потерянным. Это была необходимая обязанность, доверенная ей. Ни о каких претензиях, ни о каких эмоциях мысли даже не было. Каменная баба, надёжная, как броня… И ещё возникало ощущение родства по принципу Адамова ребра. Ну разве только наоборот: из её ребра, для её внимания. Она может дать это, вот и даёт! А остальное – шелуха!

По мере выздоровления он снова принялся самоутверждаться. Она привычно отступила. Составляла в помощь его памяти схемы приёма лекарств, записывала к врачам, готовила диетическую пищу и молчала, молчала…

Он теперь разговаривал не с ней, а с телевизором. От его яростных криков в экран она вздрагивала, пугалась и прибегала, думая: что-то случилось. Потом привыкла.

Иногда при телефонном разговоре с подругами позволяла себе пожаловаться на его агрессивность и собственную усталость. Она стала хуже слышать и, разговаривая, слегка снижала голос. Думала, что он тоже не услышит. Но она ошибалась. Кое-что из этих жалоб доходило до его слуха, и это не прибавляло ему нежности в её адрес. Но ведь ему в его положении некуда было деваться! Приходилось терпеть и таить злость в себе.

Однажды и она почувствовала себя плохо. Поднялось давление. Лекарства не помогали, а он, проходя мимо её открытой двери, даже не отреагировал на то, что она не встаёт с постели. Но, может, не понял?..

«Значит, надо брать инициативу в свои руки», – горестно решила она… Набрала номер скорой, постучала ему в стену. Не услышал. Пришлось прибегать к мобильнику.

– Подойди, пожалуйста!

Подошёл. Увидел. Испугался. Её болезнь не входила в его картину мира. Всё время, пока врачи делали своё доброе дело, маячил в двери с совершенно беспомощным выражением лица. Ему было страшно… Но ненадолго, потому что ей удалось справиться со своим состоянием, по крайней мере, внешне.

Потихоньку подполз «третий возраст». Где-то там впереди замаячила старость… Она не чувствовала в себе её признаков. Пока… Ей по-прежнему хотелось перемен в жизни и в доме. Устроившись с вязаньем в своём кресле, она принималась планировать, что ещё можно изменить в квартире. Переставить мебель, выбросить устаревшее, заменить что-то новым. Размечтавшись, она прикидывала, как сделает всё это без него… Вдруг пугалась своих мыслей, понимая, в каком случае возможно это «БЕЗ НЕГО». Нет-нет, реализации такой программы она совсем не хотела. И зла ему не желала… Ей только мечталось отдохнуть от своего спутника по жизни, хоть ненадолго. Чтобы можно было просыпаться, когда захочешь, ходить по всей квартире спокойно, а не под перекрёстным огнём раздражённых глаз. Играть с котом, кормить птиц и, может быть, даже петь вслух… И просто переставить эту мебель для новой жизни! Опасаясь, как бы выдуманная мысль не произвела действие, молилась, как умела…

А ещё ей стали сниться эротические сны. Красивые, нежные… Причём в качестве партнёра мог быть совершенно незнакомый образ, так сказать, условный любимый. По утрам в ванной, глядя на себя критическим оком, она отмечала и оплывающую фигуру, и увядающую кожу, и не только лица. Смеялась над собой: бабка старая, а всё туда же! Это зеркало ещё льстило и значительно сбавляло благоприобретённый возраст. Но не до степени же сексуальных фантазий! В реальной жизни эта женщина себе их не позволяла уже давно. Но во сне зеркал не было, и формы вполне соответствовали эмоциям. И она позволила себе такую вольность – видеть эти трепетные сны! Просыпалась утром обновлённая, с радостным ощущением пережитого. И ещё некоторое время радужная оболочка её души сияла, примиряя с унылостью реального дня.

Мужу полагалась по показаниям реабилитационная поддержка в стационаре. И когда эта возможность реализовалась, она облегчённо перевела дух. Уф! И овцы целы, и волки сыты. Ура, свобода от обязательств, безо всяких угрызений совести!

Ликование продолжалось дня два. Мебель переставить, конечно, не решилась, а шорох по углам навела, кружки перемыла, банки убрала. А когда необходимый минимум выполнила, вдруг загрустила. Кот ходил за ней по пятам и вопросительно помяукивал. Безусловная тишина умиротворённых стен никак не хотела наполняться радостью. Любимое вязание сиротливо свернулось в корзинке рядом с креслом. И даже кот не хотел играть с клубками.

За окном шумно суетились воробьи, склёвывая крошки хлеба, да разлапистые листья орехового дерева чуть шевелились, привлекая ветерок. Бездождливая осень оседала серой пылью на подоконнике… А ей совсем не хотелось заставить себя помыть окно. Ничего не хотелось! Притулившись к её тёплому боку, в кресле тихо раскачивалось одиночество и умиротворённо поскрипывало:

– Я с тобой…