Текст книги "Карибский кризис. Как не случилась ядерная война"

Роберт Кеннеди

В конце беседы Р. Кеннеди несколько успокоился и на мое заявление о том, что Хрущев дорожит личными отношениями с президентом, сказал, что последний, несмотря на случившееся, также продолжает дорожить ими.

Прощаясь, уже перед уходом, Р. Кеннеди как бы мимоходом спросил, какие имеются указания у капитанов советских судов, идущих на Кубу, в свете вчерашнего заявления президента Кеннеди и только что подписанной им декларации о недопущении – вплоть до применения силы – наступательного оружия на Кубу.

Я ответил, что мне известно о твердых указаниях, которые были даны капитанам ранее: не подчиняться чьим-либо незаконным требованиям об остановке и обысках в открытом море, как нарушающим международные нормы свободы судоходства. Приказ этот, насколько мне известно, не отменен.

Р. Кеннеди, махнув рукой, сказал: „Не знаю, чем все это кончится, ибо мы намерены останавливать ваши суда».

„Но это будет актом войны», – тут же предупредил я. Он покачал головой, но ничего не сказал.

И даже после этого важного разговора Москва продолжала держать наше посольство в полном неведении насчет своих намерений. Кстати, до конца кризиса посольство так и не было информировано о наличии на Кубе наших ядерных ракет. Позднее заместитель министра Василий Васильевич Кузнецов объяснил мне все это состоянием полного замешательства и растерянности Хрущева и всего советского руководства, когда Кеннеди отказался проглотить „горькую пилюлю» и когда они неожиданно для себя оказались вовлеченными в опасный водоворот событий вокруг Кубы.

Несколько слов о моих встречах с Робертом Кеннеди во время кубинского кризиса. Проходили они, как правило, поздно ночью (1–3 часа ночи), чтобы сохранить факт встречи в глубокой тайне. Встречались мы или у меня, в посольстве, или у него, в здании министерства юстиции, в его кабинете, куда я приходил через особый подъезд.

Когда он приезжал ко мне, то я встречал его у входа, а затем мы вдвоем поднимались на третий этаж в мою гостиную. Здесь мы и беседовали в ночной тишине. На встречах никто никогда не присутствовал, кроме нас двоих. Жена обычно оставляла нам кофе, а затем уходила в спальню. Все это накладывало отпечаток некоторой таинственности, отражая в то же время общую атмосферу напряженности тех дней в Вашингтоне. К тому же мой собеседник по своему характеру не был общительным и не обладал должным чувством юмора, что обычно помогает при сложных переговорах. Он бывал вспыльчив. Так или иначе наши беседы, подчас продолжительные, носили сугубо деловой характер.

23 октября президент Кеннеди послал Хрущеву новое письмо (текст был передан в МИД утром 24 октября). В нем Кеннеди выразил надежду, что Хрущев немедленно даст указание советским судам соблюдать условия карантина, которое объявляет правительство США.

В этот же день МИД передал в посольство США текст ответного письма Хрущева. В нем говорилось, что Советское правительство рассматривает нарушение свободы международного мореходства и международного воздушного пространства „как акт агрессии, толкающий человечество на грань пропасти мировой ракетно-ядерной войны». Соответственно, Советское правительство не может дать указание своим капитанам подчиняться приказам американских военно-морских сил, блокирующих остров Куба. Разумеется, „мы не будем только наблюдать за пиратскими действиями американских судов в открытом море; мы будем вынуждены со своей стороны принять необходимые меры для защиты наших прав; для этого у нас есть все необходимое».

24 октября был, пожалуй, самым напряженным днем за все длительное время моего пребывания на посту посла в США. По всем американским телевизионным станциям показывали нам, как советский танкер (возможно, с ракетами на борту) приближался к черте, установленной американской декларацией о карантине, за которой военные корабли США собирались останавливать и задерживать наши суда, идущие на Кубу, вплоть до их обстрела.

Пожалуй, вся Америка, глядя в телевизоры, считала, сколько еще миль осталось нашему танкеру, сопровождаемому американскими эсминцами и самолетами, до роковой черты: „пять… три… одна миля». Наконец, он пересекает, не останавливаясь, эту черту. Но американские военные корабли не стреляют, пропускают его дальше. Общий вздох облегчения. И прежде всего у всех сотрудников нашего посольства.

Угроза непосредственного военного столкновения на море была несколько отодвинута, продолжались лихорадочные дипломатические поиски компромиссного выхода. В дальнейшем, в разгар кризиса, советские суда не пересекали больше „карантинной линии», чтобы не спровоцировать нежелательные инциденты. Однако строительство на Кубе площадок для ракет продолжалось.

25 октября посольство сообщило в Москву, что обстановка в Вашингтоне остается весьма напряженной. В прессе появляются сообщения о том, что правительство США обсуждает возможность массированного налета американской авиации на строящиеся на Кубе ракетные площадки. Некоторые источники сообщают, что наиболее воинственную линию в правительстве занимают Р. Кеннеди, Банди и военные, которые настаивают на ликвидации ракетных баз на Кубе, не останавливаясь при этом даже перед вторжением на этот остров.

Возможно, говорилось далее в телеграмме посольства, эта информация носит сознательно направленный характер, чтобы оказать на нас дополнительное давление. Вместе с тем, следует считаться с тем, что сам президент, как азартный игрок, по существу, поставил на карту свою репутацию государственного и политического деятеля и связанные с этим перспективы переизбрания в 1964 году. Вот почему нельзя исключать возможности того, что он может, особенно учитывая его окружение, пойти на такие крайние шаги, как бомбардировка ракетных баз на Кубе или даже, может быть, вторжение на Кубу, хотя последнее явно менее вероятно.

Посольство отмечало общее нагнетание обстановки в США по радио, телевидению и в прессе, включая сообщения из различных штатов о приведении в полную готовность систем гражданской обороны, противоатомных убежищ, о закупках населением продуктов и других товаров первой необходимости.

Поздно ночью 25 октября было получено письмо от президента Кеннеди для Хрущева. В нем президент стремился доказать, что не он первым бросил вызов в вопросе о Кубе. Он делал при этом ссылки на прежний диалог между обоими правительствами по поводу характера наших военных поставок, которые мы все время называли оборонительными, хотя теперь выяснилось, что речь шла о ракетных базах. Вот почему он считает оправданными действия, которые недавно предпринял в связи с событиями вокруг Кубы. В заключение Кеннеди призвал вернуться „к прежней ситуации».

В течение 26 октября, как сообщало посольство, средства массовой информации – явно по подсказке сверху – все более настойчиво утверждали, что на Кубе форсированными темпами продолжается строительство ракетных площадок, а сами ракеты приводятся в оперативную готовность. К концу дня с официальными заявлениями по этому поводу выступили представитель госдепартамента Уайт и секретарь президента по вопросам печати Сэлинджер. В заявлениях они довольно ясно намекали, что „указанный факт дает основание» правительству США принять дальнейшие, более серьезные меры против Кубы. В прессе по-прежнему подчеркивается возможность вторжения на Кубу, но тема бомбардировок ракетных баз выходит сейчас на первое место, отмечалось в телеграмме посольства. Сообщалось также о дальнейших мобилизационных мероприятиях правительства США, о приведении в боевую готовность тактической и стратегической авиации.

По свидетельству нашего посла на Кубе Алексеева, Фидель Кастро, который в ночь с 26 на 27 октября пробыл у нас в посольстве до 5 часов утра, был крайне встревожен развитием событий и отсутствием перспектив решения кризиса. Обе стороны стояли на своем, не просматривалось никаких признаков разрешения кризисной ситуации. Кастро допускал возможность нанесения американцами бомбовых ударов по Кубе и даже предложил нашему послу отправиться с ним в бункер на командный пункт, оборудованный в одной из пещер под Гаваной.

Одновременно Фидель послал телеграмму Хрущеву (получена в Москве в субботу, 27 октября), в которой наряду с тревожной оценкой ситуации предложил использовать в переговорах с американцами такой козырь, как угрозы применения Советским Союзом ядерного оружия, если США отважатся на бомбардировку Кубы.

Волнения, вызванные нарастанием кризиса, не могли не повлиять на поведение самого Хрущева. Он понял, что надо срочно искать компромиссный выход из кризиса, чтобы избежать развязывания войны и предотвратить вероятный удар США по Кубе.

26 октября через посольство США в Москве было передано подробное письмо Хрущева для Кеннеди. Письмо носило примирительный характер, хотя, отражая смятение самого Хрущева, оно было составлено довольно сумбурно.

Хрущев оспаривал правильность квалификации президентом Кеннеди советских ракет как наступательного оружия, утверждая, что они носят сугубо оборонительный характер и посланы по просьбе кубинского правительства лишь для обороны самой Кубы. Он продолжал критиковать введенный американцами „карантин», утверждая при этом, что на советских судах, которые сейчас движутся к Кубе вообще нет военных грузов. Куба уже получила все средства для обороны. „Нападать на США советское руководство не собирается. Война между СССР и США была бы самоубийством. Идеологические различия должны решаться мирными средствами. Давайте нормализовывать отношения».

Хрущев призвал президента совместно проявить здравый смысл. Со своей стороны он предложил следующее: советская сторона объявляет, что суда, идущие на Кубу, не будут осуществлять никаких военных поставок вообще; американская сторона заявляет, что США не будут осуществлять интервенцию на Кубу и не будут поддерживать силы, которые имеют такое намерение. Хрущев предложил срочно сделать такие заявления и в любом случае не прибегать к тем опасным акциям, которые могут вытекать из ранее сделанных президентом заявлений в отношении Кубы и судов, идущих к ней. Он намекнул, что в случае такого решения причина размещения советских ракет на Кубе будет вообще устранена. Хотя в этом послании прямо не говорилось о вывозе советских ракет (а на этом настаивал Кеннеди), в Белом доме поняли, что Хрущев готов идти на поиск политического компромисса и, по существу, первый пошел на попятную.

27 октября был днем активной дипломатической деятельности. Не успел еще Кеннеди подготовить свой ответ на последнее послание Хрущева, как утром этого же дня он получил новое срочное послание. Опасаясь поспешной неблагоприятной реакции президента (в частности начала бомбардировок Кубы) на свое предыдущее послание, где не говорилось четко о советских ракетах, Хрущев на этот раз ясно заявил о согласии СССР вывезти с Кубы ракеты, а точнее, „те средства с Кубы, которые Вы считаете наступательными». Вместе с тем Хрущев, чувствуя недовольство своих коллег и военных, предпринял еще одну отчаянную попытку в последний момент спасти свое лицо и прикрыть публичное отступление. Дополнительно к обязательству США о невторжении на Кубу, о чем говорилось в его предыдущем письме, Хрущев предложил „вывезти аналогичные американские средства из Турции», т. е. как бы обмен закрытием баз.

Таким образом, в этот день (названный позже американцами „черной субботой») Кеннеди и его команде предстояло найти непростое решение, как ответить на оба послания Хрущева. Задача осложнялась тем, что свое очередное послание Хрущев, который очень спешил передать по радио, т. е. фактически публично перевел вопрос о турецких базах в контекст кубинского кризиса, чего Кеннеди всячески стремился избежать. После длительных споров в Белом доме в этот день было решено вести дальнейший диалог как бы в двух плоскостях: в официальном (публичном) ответе Хрущеву игнорировать вопрос о турецких базах, переведя его в русло конфиденциального канала.

В тот же день Кеннеди послал Хрущеву свое официальное послание, которое было ответом на послание советского премьера от 26 октября. Однако на последнее послание Хрущева от 27 октября (где упоминались базы в Турции) никаких ссылок в ответе президента не делалось с явным намерением не вступать в переписку по вопросу о Турции.

В своем послании Кеннеди приветствовал желание Хрущева найти быстрое решение кризиса. Однако в первую очередь, по его мнению, следует прекратить все работы на ракетных площадках и привести все наступательное оружие на Кубе в бездействующее состояние под международным контролем. Одновременно он выражал готовность договориться о разрешении кубинского кризиса на следующих условиях: СССР вывозит с Кубы ракеты и другое наступательное оружие, а США отменяют блокаду и дают заверения в том, что Куба не подвергнется вторжению ни со стороны США, ни со стороны других стран Западного полушария.

Кульминация кризиса

В тот же день, 27 октября, меня пригласил к себе поздно вечером Р. Кеннеди. В его кабинете был большой беспорядок. На диване валялся скомканный плед, видимо, хозяин кабинета тут же урывками спал. Важный разговор состоялся наедине.

Кубинский кризис, начал он, продолжает быстро углубляться. Только что получено сообщение, что сбит американский невооруженный самолет, осуществлявший наблюдательный полет над Кубой. Военные требуют от президента отдать приказ отвечать огнем на огонь. Отказываться от таких полетов США не могут, так как только таким путем можно быстро получить сведения о ходе строительства ракетных баз на Кубе, которые представляют собой очень серьезную угрозу нашей национальной безопасности. Но если начать ответный огонь, то быстро начнется цепная реакция, которую будет очень трудно остановить. То же относится к существу вопроса о ракетных базах на Кубе. Правительство США полно решимости избавиться от этих баз – вплоть до их бомбардировки, ибо, повторяю, они представляют большую угрозу для безопасности США. Но на бомбардировку этих баз, в ходе которой могут пострадать советские военные специалисты и советские охранные подразделения, Советское правительство, несомненно, ответит нам тем же где-то в Европе. Начнется самая настоящая война, в которой погибнут прежде всего миллионы американцев и русских. Мы хотим избежать этого во что бы то ни стало. Уверен, что такое же стремление есть и у правительства СССР. Однако промедление с нахождением выхода связано с большим риском (здесь Р. Кеннеди как бы вскользь заметил, что у них много неразумных голов среди генералов, да и не только среди генералов, которые так и рвутся „подраться»). Ситуация может выйти из-под контроля с непоправимыми последствиями, подчеркнул мой собеседник.

В этой связи, продолжал он, президент считает, что подходящей базой для урегулирования всего кубинского кризиса могли бы явиться письмо Хрущева от 26 октября и ответное письмо президента, которое сегодня, 27 октября, отправлено через посольство США в Москве Хрущеву. Главное для нас – получить как можно скорее согласие Советского правительства на прекращение дальнейших работ по строительству ракетных баз на Кубе и осуществление мер под международным контролем, которые сделали бы невозможным применение упомянутого оружия. В обмен правительство США готово, помимо отмены всех мер по „карантину», дать заверения, что не будет никакого вторжения на Кубу и что другие страны Западного полушария – в этом правительство США уверено – готовы будут дать такие же заверения.

Компромисс, предложенный Р. Кеннеди, как и послание президента от 27 октября, страдал тем недостатком, что он не включал обмена „базы на базу». Поэтому я, хотя и не имел на этот счет никаких указаний из Москвы (полного текста послания Хрущева от 27 октября у меня еще не было, поскольку сперва оно было вручено в Москве посольству США), тем не менее спросил, а как быть в отношении американских ракетных баз в Турции?

Оказалось, что Р. Кеннеди имел на это ответ, санкционированный президентом, но который до того момента они не сообщили еще Хрущеву, держа его в запасе на крайний случай.

Президент и его брат, видимо, решили, что этот наш разговор и был таким случаем.

Если в этом сейчас единственное препятствие к достижению упомянутого выше урегулирования, то президент не видит непреодолимых трудностей в решении и этого вопроса, четко ответил Р. Кеннеди. Главная трудность для президента – публичное обсуждение вопроса о Турции. Формально размещение ракетных баз в Турции было оформлено официальным решением НАТО. Объявить сейчас (односторонним решением президента США) о закрытии в Турции ракетных баз – это значит ударить по всей структуре НАТО и по положению США как лидера союза, где, как, несомненно, хорошо известно Советскому правительству, существует и так немало споров.

Однако президент Кеннеди готов негласно договориться и по этому вопросу с Хрущевым. Думаю, что для свертывания таких баз в Турции, сказал Р. Кеннеди, потребовалось бы 4–5 месяцев. Это – минимальное время, которое необходимо правительству США, чтобы сделать такие шаги с учетом процедуры, существующей в рамках НАТО. По турецкому аспекту можно продолжить обмен мнениями, используя для этого наш с вами канал связи. Однако публично об этом плане, снова сказал он, президент ничего не может сейчас сказать. Р. Кеннеди предупредил, что его сообщение о Турции является весьма конфиденциальным и в Вашингтоне, помимо него и брата, о нем знают еще только 2–3 человека. Вот все, что президент просил передать Хрущеву, подчеркнул Р. Кеннеди. Президент просил также Хрущева дать ответ на высказанные соображения по возможности в течение завтрашнего дня (воскресенье). Нынешняя ситуация, к сожалению, складывается таким образом, что времени для решения вопроса остается весьма мало. К несчастью, события развиваются слишком быстро. Отсюда просьба дать ответ завтра. Президент надеется, что глава Советского правительства его правильно поймет. Сказав это, Р. Кеннеди дал мне номер прямого телефона в Белом доме, по которому я мог бы сразу связаться с ним лично.

Нужно сказать, что в течение нашей встречи Р. Кеннеди не скрывал своего волнения, во всяком случае я его видел в таком состоянии впервые. Он даже не попытался вступить, как это он делал часто, в спор по тому или иному вопросу, а лишь настойчиво возвращался к одной теме: время не терпит, нельзя его упустить. После встречи со мной он сразу же поехал к президенту, с которым, как сказал Р. Кеннеди, он сейчас, по существу, проводит почти все время.

Надо сказать, что в течение всех дней кризиса Политбюро практически заседало непрерывно. Американские журналисты писали, что и в Белом доме, и в Кремле окна светятся всю ночь напролет. Узнав об этом, Хрущев перенес заседания Политбюро из Кремля за город, на дачу в Ново-Огарево, и оставался там до 28 октября. Правда, он посетил в эти дни Большой театр. Но это была игра на „публику».

Как позже мне стало известно от членов Политбюро, согласие президента на вывод их ракетных баз из Турции, сообщенное мне Р. Кеннеди, явилось поворотным пунктом в разрешении кубинского кризиса, ибо оно позволило Хрущеву „спасти лицо», когда он был вынужден согласиться на вывоз ракет с Кубы. Сам Хрущев в своих мемуарах не оставляет никаких сомнений в том, что мой разговор с Р. Кеннеди решил все дело. „Это была кульминация кризиса», – подчеркивал он.

События к этому моменту продолжали развиваться своим чередом. Множились тревожные сведения о готовящейся американцами бомбардировке ракетных баз на Кубе. По данным советской разведслужбы, бомбардировки вроде намечены были на 29 или 30 октября. Напряжение среди советского руководства, как и в Белом доме, сильно возросло. Беспокойство усилилось, когда из моей беседы с Р. Кеннеди стало известно, что президент подчеркнуто ждет нашего ответа на следующий день, т. е. в воскресенье, 28 октября. Дело явно шло к драматической развязке конфликта. Накал достиг критической точки, когда в Политбюро поступила ошибочная информация от военной разведки о том, что президент собирается выступить по телевидению с важным обращением к нации насчет Кубы в 5 часов дня по вашингтонскому времени (в Москве опасались, что это могло быть решение о бомбардировке Кубы).

Именно в этих условиях, как свидетельствует помощник Хрущева О. Трояновский, после лихорадочных дискуссий в советском руководстве в ночь с 27 на 28 октября, а также утром 28 октября было принято окончательное решение: принять предложение Кеннеди, тем более что впервые полученное через меня принципиальное согласие президента на вывоз американских ракет из Турции позволяло „прикрыть» наше отступление на Кубе, или, как сказал сам Хрущев на заседании Политбюро, предоставило „достойный выход из конфликта».

В 4 часа дня 28 октября я получил срочную телеграмму от Громыко: „Немедленно свяжитесь с Р. Кеннеди и скажите ему, что Вы передали Н. С. Хрущеву содержание беседы с ним. Н. С. Хрущев прислал следующий срочный ответ: „Соображения, которые Р. Кеннеди высказал по поручению президента, находят понимание в Москве. Сегодня же по радио будет дан ответ на послание президента от 27 октября, и этот ответ будет самый положительный. Главное, что беспокоит президента – а именно вопрос о демонтаже ракетных баз на Кубе под международным контролем, – не встречает возражений и будет подробно освещен в послании Н. С. Хрущева». Громыко послал свою телеграмму, не дожидаясь даже пока будет готов полный текст ответного послания Хрущева.

Не скрою, получив эту телеграмму, я почувствовал большое облегчение, ибо хорошо понимал, что ожидавшийся ответ Хрущева касался вопроса быть или не быть военному конфликту. Нервное напряжение последних дней как-то сразу спало. Стало ясно, что наиболее критический момент кризиса благополучно пройден. Можно было вздохнуть более спокойно. Я тут же позвонил Р. Кеннеди, и мы условились о немедленной встрече.

Он с большим вниманием выслушал ответ Хрущева. Поблагодарив за сообщение, сказал, что немедленно вернется в Белый дом, чтобы информировать президента „о важном ответе» главы Советского правительства. „Это – большое облегчение», – добавил Р. Кеннеди. Эти слова вырвались у него как-то непроизвольно. „Я, – сказал он, – смогу сегодня, наконец, повидать своих ребят, а то совсем отбился от дома». Впервые за все время кризиса он улыбнулся.

Прощаясь, Р. Кеннеди снова просил держать пока в строгом секрете договоренность о Турции. Я ответил, что в посольстве, кроме меня, никто не знает о вчерашнем разговоре с ним.

Нетрудно догадаться, что ответ Хрущева был встречен с большим облегчением и президентом Кеннеди, и даже наиболее воинственными представителями его ближайшего окружения.

Тем временем в Москве 28 октября текст обещанного обращения Хрущева к Кеннеди был в большой спешке передан по радио и одновременно в американское посольство, чтобы опередить предполагаемое выступление президента (в ответе не было ссылок на турецкие базы).

Следует отметить, что спешное решение Хрущева эвакуировать и ликвидировать ракетные базы не было согласовано с кубинским руководством, что сильно обидело Ф. Кастро и создало серьезные осложнения в советско-кубинских отношениях.

Кеннеди в ответ тут же приветствовал послание Хрущева, назвав его важным вкладом в дело мира.

29 октября я передал через Р. Кеннеди конфиденциальное послание Хрущева для президента. В нем говорилось, что советский премьер понимает, сколь сложно для президента публичное рассмотрение вопроса о ликвидации американских ракетных баз в Турции. Учитывая сложность этого вопроса, он согласен с пожеланием публично не обсуждать его. Выражалось согласие продолжать разговор на эту тему в конфиденциальном порядке через меня и Р. Кеннеди.

В послании особо отмечалось, что договоренность по Кубе была достигнута с учетом того, что президентом дано согласие на решение вопроса об американских ракетных базах в Турции. Это согласие надо как-то оформить.

На следующий день, 30 октября, Р. Кеннеди сообщил мне, что президент подтверждает договоренность о ликвидации американских военных баз в Турции и что будут приняты меры к ее выполнению, но без ссылок на то, что это связано с кубинскими событиями. Он заявил далее, что Белый дом не может оформить такую договоренность в виде даже самых конфиденциальных писем, так как они вообще опасаются вести переписку по такому деликатному вопросу. Он добавил сугубо доверительно, что не хотел бы исключить, что сам он когда-нибудь может баллотироваться на пост президента, а обнародование такой переписки, в обход НАТО, может ему сильно повредить.

1 ноября я передал Р. Кеннеди, что Хрущев согласен с этими соображениями и не сомневается, что слово, данное лично президентом по вопросу, относящемуся к Турции, будет выполнено.

Самое любопытное в этом диалоге с Кеннеди о сохранении в тайне договоренности по американским ракетам в Турции было то, что сам президент был готов в наиболее критический момент кризиса признать такое обязательство публично, чтобы только не сорвать из-за этого важную договоренность с Хрущевым об урегулировании кризиса.

Как сообщил мне Раск много лет спустя, госсекретарь предложил, а президент дал согласие, в случае необходимости, еще на один шаг: Раск звонит Эндрю Кордье, старому другу и заместителю Генерального секретаря ООН, и передает ему текст заявления, которое будет опубликовано У. Таном. Заявление Генерального секретаря будет содержать как бы его собственное предложение о выводе как советских ракет с Кубы, так и американских из Турции. Кордье должен был передать этот документ У Тану только после специального дополнительного сигнала лично от Раска. Однако события развивались быстро и таким образом, что такого сигнала не потребовалось, ибо Хрущев согласился на негласную договоренность. А текст „заявления» У Тана так и остался в глубокой тайне, известный только президенту, Раску и Кордье.

То, что Хрущев не настоял на том, чтобы Кеннеди дал не конфиденциальное, а публичное обязательство (а он мог этого добиться, как это видно из слов Раска) о выводе ракет из Турции, – было его большой ошибкой и стоило ему впоследствии дорого. Кеннеди был провозглашен средствами массовой информации как несомненный победитель в опасном кризисе, поскольку никто не знал о секретной сделке по „обмену базами» на Кубе и в Турции, а все видели только унижение Хрущева, когда вывозились советские ракеты.

Фактически же окончательное урегулирование кризиса не было ни большой победой, ни крупным поражением для обоих лидеров. Кеннеди, по существу, добился восстановления status quo, которое существовало вокруг Кубы до ввоза советских ракет. Но ему пришлось де-факто согласиться с присутствием на Кубе советского военного персонала. Главное, Хрущев добился обязательства от Кеннеди не нападать на Кубу (т. е. то, что он и Кастро хотели), а также дополнительного обязательства о вывозе американских ракет из Турции. Правда, последнее обязательство осталось „за занавесом», это дало Кеннеди большое пропагандистское преимущество.

Потребовалось еще около двух месяцев интенсивных дипломатических переговоров и обменов посланиями на высшем уровне, и только 7 января 1963 года заместитель министра иностранных дел СССР В. Кузнецов и постоянный представитель США при ООН Э. Стивенсон направили Генеральному секретарю ООН совместное письмо, в котором в связи с урегулированием кубинского кризиса предложили снять этот вопрос с повестки дня Совета Безопасности.

Итоги и уроки кризиса

Все последующие администрации США в той или иной форме подтверждали готовность придерживаться договоренности 1962 года. Вместе с тем периодически американская сторона предъявляла нам разного рода претензии, пытаясь расширительно, к своей выгоде, толковать смысл договоренности 1962 года, которая не была оформлена в том году в письменном виде, поскольку от этого тогда уклонилась администрация Кеннеди. (Кеннеди уклонился от официального оформления своего обязательства не нападать на Кубу, поскольку Кастро отказался разрешить Соединенным Штатам проконтролировать на кубинской территории вывоз советского наступательного оружия. Хрущев вынужден был удовлетвориться устным заверением о том, что США не будут нападать на Кубу, если на ней не будет размещено советское наступательное оружие. Здесь также сказалась спешка, в которой действовал Хрущев).

Мне навсегда запомнилась лихорадка октябрьского ракетного кризиса, когда всеобщий мир буквально висел на волоске и когда руководители СССР, США и Кубы вынуждены были, что называется, „на лету» вчитываться в тексты адресованных друг другу посланий. В решающий момент кризиса Кеннеди и Хрущев оказались на высоте, проявив политическое мужество и выдержку. Что если бы на месте Кеннеди оказался Рейган, вместо Макнамары – Уайнбергер, а госсекретарем был бы не Раск, а генерал Хейг?

Чтобы понять всю опасность военного конфликта вокруг Кубы, достаточно напомнить, что советские ракеты тактического и среднего действия имели десятки ядерных зарядов, целями которых могли стать крупнейшие города Америки, включая Нью-Йорк, Вашингтон, Чикаго.

Оценивая в целом карибский кризис, хотел бы отметить его значение для последующего развития советско-американских отношений – он убедительно показал опасность прямого военного столкновения двух великих держав, которая была предотвращена – на грани войны – лишь быстрым и мучительным осознанием обеими сторонами катастрофических последствий такого столкновения. Именно в силу этого упор был сделан на политическое решение конфликта, чему в немалой степени помогло наличие прямого конфиденциального канала между руководителями обеих стран. Даже сейчас, много лет спустя, это совместное решение можно считать моделью успешного управления кризисом. Стало ясно, что третьей мировой войны можно избежать.

Кубинский кризис имел важные долговременные последствия. Оба правительства, оба лидера Хрущев и Кеннеди, вольно или невольно стали осознавать большую опасность возможности повторения такого кризиса, в котором они прямо противостоят друг другу. Более того, они осознали необходимость ослабления напряженности после урегулирования кризиса. В течение следующего 1963 года был подписан ряд соглашений между Москвой и Вашингтоном, включая договор о частичном запрещении ядерных испытаний и соглашение об установлении „горячей линии» (прямой связи) между обеими столицами.

Кроме того, зависело это или нет от октябрьского кризиса 1962 года, но ни в 1963 году, ни позднее не возникало новых серьезных кризисных ситуаций, связанных со спорами вокруг другого опасного очага – Берлина. Не возникало больше и угрозы американского вторжения на Кубу.