Текст книги "Великолепная десятка. Выпуск 2: Сборник современной прозы и поэзии"

 
Ну а пока что, забыв себя же,
живём в себе же, собой и живы…
 

Ирина Гольцова. Единицы речи

Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе

 
Душа моя невнятная,
Ты друг ли мне?
Нам, пряная да мятная,
Гореть в огне.
 
 
В прозренье адском плавиться
Нам, как в смоле,
Непоправимым маяться
В бесслёзной мгле.
 
 
Зачем же, словно пленница
Большой луны,
Хранишь, душа-медведица,
Больные сны?
 
 
Зачем лететь артачишься,
Мой свет, в окно,
А тихо в клетку прячешься
Клевать пшено?
 

 
Ким по жёрдочке скакал,
Щебетал задорно,
Сцены средний пьедестал
Штурмовал проворно.
А споткнётся – не беда,
Не заметим даже.
А заметим – и тогда
Ничего не скажем.
Если сфинкс умеет петь
И скакать по веткам —
Это надо посмотреть,
Это очень редко!
 
 
Одинокие слова —
Единицы речи,
Мы бессмысленны сперва,
Мы пусты до встречи.
Он загадку задаёт
И не ждёт ответа,
А закрыв глаза, поёт,
Что ответа нету.
 

 
Разбуди меня в пять или в шесть.
Не сердись, если стану сердиться:
В гущу сна так отрадно осесть,
Как чаинка, как в заросли птица —
Невесомо и сладко осесть…
 
 
Как усталый глазастый птенец:
Что колючки ему – что кочевья —
Что эпохи бесславный конец —
Для него существуют деревья.
Что эпохи ему – что конец…
 

Игорь Козин. Философское

Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе

 
"Так вспыхивает свет и создается мир —
Его по-своему образовать желает
Кецалькоатль – Перо на чешуе,
Орел-Змея, Паренье в небесах
и Стланье по земле".
 

(Хосе Лопес Портальо)

 
Вот и окончен бой.
Был он жестоко скорым,
Гибель неся с собой
Воинам тем, которых
 
 
Вдовам не долго выть
Воем на этом свете
В хижинах из листвы,
Где под листами – дети…
 
 
Солнечные блестят
Зайчики на кирасах,
Шлемах, мечах солдат
Дона Вилья-Лас-Каса.
 
 
Конкистадоров сброд,
Вырезав всю деревню,
Свой продолжать поход
Сможет в столицу древних
 
 
Храмов и пирамид
Бога Кецалькоатля…
Только вот семенит
В чёрной сутане падре.
 
 
Дону испанский поп,
Молвил смиренно: "Слушай,
Надо младенцев, чтоб
В ад не попали души,
 
 
Нам покрестить – водой
Сбрызнуть святой. Успеешь
Всех перебить потом".
– Делай. Да побыстрее!
 
 
Перекрестили их…
И – головой о камень.
Вздрогнуло хоть на миг
Небо над облаками?
 
 
Или, забыв шуметь,
Синие волны море
Остановило? Нет —
Море не знает боли,
 
 
Небу неведом страх,
Кецалькоатлю – жалость.
Числящимся в богах
Каждому дали малость:
 
 
Кровь убиенных жертв
К Солнцу поднимет паром;
Время, известный лжец,
Жизнь заберёт задаром;
 
 
В Мира круговорот
Трупы, как удобренье;
Ну, а Христос возьмёт
Души, венец творенья.
 
 
А командор Лас-Кас
Взмахом руки на Запад
Молча отдаст приказ
Банде своей азартной
 
 
Дальше вперёд идти,
Чтобы судьбу и память
Где-то в конце пути
В золото переплавить…
 

«Всё, что не от веры, есть грех»

(Ап. Павел, Римл. XIV, 23)

«Слово изреченное есть ложь»

(Ф.Тютчев)

 
Две строчки срифмовал – ай, молодец!
Осилил восемь и – великий гений.
Пусть интеллекта больше у растений,
Плевать, что вместо мозга – холодец,
Зато в стихах содержится мораль
И проповедь «Добра», «Любви» и «Бога»…
 
 
Пусть заливается досужий враль,
Ты лучше душу сделай недотрогой.
Ведь Бог находится совсем не там,
Куда указкой тычет проповедник,
Не в том, о чём твердят его уста
Во время затянувшейся обедни.
Лишь мимолётный след Его —
В глазах
Смеющегося радостно ребёнка,
В апрельски свежих
Тополя листах,
В росе
С утра на паутине тонкой,
В чуть слышном свисте
Быстрых птичьих крыл,
Слегка дрожащих, воздух рассекая…
В том,
Что хоть нет возврата из могил,
Пир жизни ни на миг не затихает.
 
 
Бог не нуждается в речах (п)ослов,
О Нём везде вещающих натужно.
Ты посмотри вокруг – там ВСЁ,
Что нужно…
А уши – затвори от лживых слов.
 

"И увидел я новое небо и новую землю,

ибо прежнее небо и прежняя земля миновали,

и моря уже нет"

(Откровение Иоанна Богослова, 21:1)

 
череп небесного свода
накрепко землю объял
и океанские воды
словно большая змея
вкруг обездвиженной суши
плотным сомкнувшись кольцом
не отпускает и душит
труп великана наш дом
вечные спутники смерти
толпами юрких червей
ползаем роемся в тверди
общей могилы своей
втайне мечтая о чуде
что не напрасна борьба
верим
наградою будет
новая жизнь
и судьба
 

Александр Линде. Где опускается ночь

Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе

 
Где опускается ночь – зажигается свет,
время стремится к нулю обнажая ответы,
наш разговор с тишиной в этот час «тет-а-тет»
о пережитом торопит быстрее поведать.
В нем распадаются грани песчаных секунд,
что доверяют себя беспрестанному бою,
ну и пускай, лишь бы мне на бегущем веку
просто остаться и быть, просто вместе с тобою.
 
 
Где-то дымят свои дни облака городов,
произрастают сутулые волны и скалы,
но продвигаются стрелки незримых часов,
где-то опять горизонт зачинается алым.
Тянутся лентами кляксы впечатанных букв
и пробегает усмешка по рваному строю,
но так ли важно, когда произносится вслух:
«просто остаться и быть, просто вместе с тобою».
 

12.07–13.07.2012 г.

 
Закрыться четвергом от грозного вчера
и величать зарницы «смелым оком»,
грядущее спешит охотника встречать
и окропить его грехи иссопом.
 
 
Подвластно февралю итоги января
перечеркнуть и начертать начало,
горящее в душе светильником, даря
путь на ладони. Радость увенчала
 
 
моления и ход, подобный колесу,
что катится, земли касаясь снова,
стремиться вверх уйти, подняться в высоту
и стать на йоту ближе к Богу Слова.
 
 
Безмолвствует закон, а вереница дней
спадает в прошлое – откуда нет возврата,
и щерится злодей, бьёт плетками страстей,
пытаясь хитростью сойти тебе за брата.
 
 
Изъяны да грехи, но есть молитва, пост,
врачующие боль. Душа-невеста
стремится к жениху, себе избрав погост,
очиститься и стать на званом месте.
 

11.01.2013 г.

 
Горят костров нордические свитки,
и небо тянется испить с ковша заката
былинный воздух. Ледяной напиток
гортань глотает с пламенным накатом.
Срываешь с неба огненные рифмы,
тревожишь мозг и думаешь украдкой
перелопатить согбенные мифы,
что учат жить, влекут листом тетрадным.
И прорастают древние виденья,
тревогой душу щекоча, желая
узнать, собрать поруганные звенья,
испить воды, которая живая.
Отвоевать булатом оголтелым
распавшиеся ложью околотки,
переложить воинственно и смело
слова родные, чтоб заткнули глотки
оскалы псов, что тешатся на тризне.
Тогда прольется чередой иная,
родная правда, истина, соль жизни,
укажет путь. Торжественно вздымая
над головами боевые стяги,
ударят громом молний барабаны,
в сердца вдыхая голоса отваги,
оставить дом и новым утром рано
в кулак единый все собрать дружины,
и, погрузясь на корабли, от места
отплыть тогда и где-то на чужбине
ватагой дружной хороводить дерзко.
 

 
Простое отражается в себя
как капля, что теснится в роговице,
в ней ясность неизвестности кровится,
молчание питая и любя
произволение на тысячи веков
уставов древних и обрядов давних,
ревнивый мох наброшенный на камни
и тайну, что хранит оскал штыков.
Простое отражается в тебя.
 

 
День сумраком хищным заколот,
воловьею шкурой укрыт,
не спит только гибнущий хворост,
и звездная плесень кружит.
 
 
Степь ушлая хитро таится,
дрожит частоколом костер,
мне сон в руку нагло ложится,
и грифель последний истерт.
 
 
Мой спутник уткнулся в папаху,
сопит, отвернувшись, и мне
так хочется плюхнуться с маху
в чужой до родства стороне.
 
 
Что бают ему сны пустые?
Что дарит их шаткий приют?
Кресты ли, что корни пустили,
и нас с тобой следом убьют?
 
 
А может, мерещится город,
что рухнул в чужой горизонт?
День сумраком хищным заколот,
а мне рисковать не резон.
 

8.03.2012 г.

Наталья Малинина (Смирнова). «Бабочка. Нежность. Жизнь…»

Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе

Памяти без памяти любивших

Beethoven. «Largo Appassionato»

 
Это не мой закат расплескался теперь в полнеба —
Это твои глаза мне его рисуют.
Мне бы нырнуть в него серебристой нерпой,
Так, чтобы ты меня не любил впустую.
 
 
Страшно, когда болит не в одно – в два сердца!
Брось меня, милый: это, пойми, так надо!
Мы с тобой параллельны, как эти рельсы,
Я погибаю, я – город в твоей осаде!
 
 
Ты меня подменяешь (пойми!) собою!
Ты мою тень воруешь – без тени странно!
Ты вытесняешь меня из меня – без боя!
Память о наших жизнях – сплошная рана…
 
 
“Нам, близнецам сиамским, делиться на два?!
Если душа одна, то куда ей деться?!» —
Вижу в глазах твоих ужас и боль разлада,
И заметались в клетке мои два сердца.
 
 
…Это не мой закат разметался теперь в полнеба.
Это твоя любовь для меня рисует.
Ты расплескался в нём серебристой нерпой,
И не стираю брызг по всему лицу я…
 

 
Позволь мне на прощанье целовать
и греть губами знобкие ладони,
смотреть в твои глаза. Они бездонны:
я в них боюсь надолго заплывать.
В них нет материков и островов
ни одного надёжного причала…
Пока обоих нас не укачала
бескрайняя любовь без берегов;
пока шторма обыденных обид
наш парус на клочки не истрепали;
пока врасплох нас беды не застали,
пока предательство под килем не бурлит,
прости и постарайся осознать:
хроническое счастье – невозможно.
Я не хочу любовь опошлить ложью
и болью неизбежной изнурять.
…Пусть в Волге распластается закат
и наши опрокинутые лица,
и больше никогда не повторится
ни берег, ни волна, ни этот взгляд.
Вся наша нежность – скрытая тоска…
Ну отними с лица свои ладони!
Всмотрись в мои глаза – они бездонны:
в них берег не пытайся отыскать.
 

«Не уйти, эту нить не порвать»

Г. Бениславская[1]1
  Галина Бениславская – одна из женщин С. Есенина, застрелившаяся на его могиле


[Закрыть]

 
Не предавай меня, не продавай
За поцелуи и бесстыдство голое:
Я модной страсти выучу букварь
И шарфик повяжу на нежном горле я.
И стану, как она, красиво лгать
И в обмороки падать безупречные,
И надо мной ты будешь хлопотать
С какими-то настойками сердечными…
А ты внимать рассудку не готов,
Когда она талантливо расплачется!
Как тонко маскируется в любовь
Её безбожно-нежное палачество!
Лишь простодушный медвежонок-сон,
Безгрешно прикорнувший меж двоими – и
Тебя облапивший со всех сторон,
Не верит её вычурному имени…
…Молчи, молчи, смятенно пряча взгляд.
В нём ад её ночей. До разговоров ли?!
А время пятится назад, назад, назад
И…
Красный шарф
Кружит над Айседорою.
 

 
Больше никогда в георгинной роще
Нам не перепрятать нехитрых кладов.
Больше никогда… Боже, как полощет
Мокрое бельё ветер в палисадах…
Больше никогда… Как вы там, родные?
В доме сиротливо толкутся тени.
Скоро будут в нём ночевать чужие.
«Больше никогда…», – горько всхлипнут сени.
…От постели маминой – тёплый запах;
Узнаваем так, словно смерти нету.
Больше никогда на нехитрый завтрак
Мне с моим братишкой не кликать деда…
Больше никогда…
Но в кудлатых лапах
Прячет сад рубашки под ваши души:
Из фланели в клеточку – это папе.
Из вельвета синего – для Андрюши.
Ну а если яблока наливного
Слышен топоток по ребристой крыше —
Это сад, как мама, из тьмы былого
Угостить любимых возможность ищет.
 

 
Встретиться нам с тобой так и не довелось.
Бабочкой шар земной вколот в земную ось.
Трепет цветастых крыл сыплет в мой сон пыльцу…
Сбился с пути? Забыл путь к моему крыльцу?
…Рыж капуцинок зов, нежен их капюшон,
Прячущий лик и лет самозабвенный сон;
…Самозабвенных зим самозабвенный звон —
Где нам с тобой двоим свадьбу назначит он?
…Бабочка на цветке, помните львиный зев?
…Были накоротке… А под крылом – посев
Ликов, что маков цвет; лютиков на ветру,
Лилий (нежнее нет)… Мудрая речь гуру,
Льющаяся рекой (лекция поутру) —
Всё не про нас с тобой… Я этот сон сотру!
…Мы – в темноте аллей. Бунина синий том.
Эй, февраль-Водолей! Где нам – метельный дом?
Где бесподобный смех – наш – звенит в унисон?
…Шапочки модный мех возле его погон…
«Хочешь моей любви, так говори, не трусь!»
…Бабочки-феврали. Крылышек тонкий хруст.
…Встретиться на Земле было нам недосуг.
Бабочка на игле – зодиакальный круг.
Не умирай, держись! Я соберу нектар!
Бабочка. Нежность. Жизнь.
…Крыльев твоих пожар.
 

Татьяна Кузнецова. Ровесники

Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе

 
Давай за братство в тесном мире,
за красоту весёлых дур.
Мы снова мило покурили —
гламур, братишечка, гламур.
Полночный трёп. Базар вокзала.
Неспелых душ простой удел.
И я сказала, что сказала,
а ты услышал, что хотел.
Иди к себе. Ищи в стакане
к дурной мечте обманный путь.
Герой разбрасывает камни,
а трусы строят что-нибудь.
 

 
Ты отбился от своей стаи.
Время стариться и вить гнёзда.
На тусовке ты сидишь с краю.
Быть собою вне толпы – просто.
Тихо-тихо подошёл август,
ночь беспечнее, и день ласков,
и заходит в новый дом властно
сочинённая тобой сказка.
Всё сильнее давит свод правил,
всё страшнее предстоит выбор.
Ты отбился от своей стаи,
ты доверился иным играм.
Мир большим таким ещё не был,
мир цветным таким ещё – будет.
Солнце режет пополам небо,
плавит ниточки родных судеб…
 

 
Накапать лекарство на сахар,
послушать родную попсу,
и в целях ухода от страха
напиться в девятом часу,
и ждать, что погасится ссуда
решеньем большого жлоба,
а дома немыта посуда
и пыль на экране компа.
Твой мир опрометчиво сдулся
до койки и тропки в сортир,
и лодку уродливым курсом
небесный ведет командир,
и времени снова не хватит
на вирши, друзей и семью…
Ах, как же не в лад и некстати
сколбасило душу твою.
 

Вероника Сенькина. Виден берег, мужайся…

Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе

 
И тот не брат мне, и этот – меден.
Что дальше, Дава? Что дальше, Дава?
Одни кричали: поверьте мне де…
Другие: «Вы не имели права…»
 
 
И бился стягом рассвет над башней,
Сгущались тучи, смелели грозы.
Что дальше, Дава? Скажи, что дальше?
Хлестнет по небу кровавой розгой?
 
 
Не сахар будет и не малина.
Горчить, как клюкве – досталось веку.
И левый берег, и правый – длинен.
И неприемлем для человека.
 
 
Что дальше, Дава, какие бури?
Какие тиши нам наметелит?
И закадычный сто раз обует,
Пока заклятый окаменеет.
 

 
Послезавтра вспыхнет костер, если только дождь не пойдет.
Толпы миловидных сестер с братьями до спичек охочи.
Чирк! И содрогнется земля, и начнется новый отсчет,
Если только дождь не пойдет (если не вмешаешься, Отче).
 
 
Видятся запястья в бинтах, слышится врачей суета
По спине мурашки – не страх, ужас леденящий – по коже.
Шарфик ли на шее? петля? Комната зарей залита…
Послезавтра вспыхнет костер, если небо плакать не сможет.
 
 
Тем, кому швартовы рубить, долго добрых снов не видать,
На ковчеге всем не уплыть, – велико количество тварей…
Если у безумных людей спички не удастся отнять,
Послезавтра вспыхнет костер, и погибнут все при пожаре.
 

 
Виден берег, мужайся, мы скоро коснемся земли,
Мы почти подчинили себе твердолобость науки,
Мы почтили молчанием тех, для кого не смогли
Стать источником смысла и стали источником скуки.
 
 
Как помочь не себе? Мы с тобой ещё те мастера…
Мой ощипанный ангел, на что мы другое годимся?
Что мы можем ещё, кроме как набирать номера
Юрких скорых и чистить от пятен смешных далматинцев?
 
 
Что мы можем создать, кроме хаоса, кроме руин?
Наша роль никому не понятна и тем офигенна.
Выше нос, мой ощипанный ангел, ровнее рули,
Нам ещё предстоит насолить бочек пять диогенов.
 

Игорь Джерри Курас. Москва

Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе

 
Москвы не существует – это факт.
Она, как отражённый артефакт
в ста зеркалах, направленных друг к другу
вся затерялась. И, пройдя по кругу,
уже не возвратится, чтоб найти
то место, из которого уйти.
 
 
Для тех, кто видит мир со стороны —
она, как пифагоровы штаны
квадратом снаряжает каждый катет —
и вот уже не светит и не катит
ни тем, кто носит эти имена —
ни тем, кто здесь не понял ни хрена.
 
 
Ты будешь кипятиться, как дурак;
ты скажешь: "Предположим, это так.
Москвы не существует. Только ниша.
Но был ли тот, кто незаметно вышел —
воистину отчаявшись найти
то место, из которого уйти?
 
 
Вернётся он – тебя поцеловать,
ты не отпрянешь: и опять, опять
всё повторится, всё пойдёт по кругу
в ста зеркалах, направленных друг к другу.
А что Москва? Несовершенный круг.
Шестнадцатые доли. Пробный звук…"
 
 
Не кипятись, я соглашусь с тобой:
Москвы не существует – только сбой,
произошедший от её потери
в ста зеркалах, в которых даже двери
так затерялись, что и не найти
то место, из которого уйти.
 
 
Но мы-то знаем, где её искать,
когда вернётся нас поцеловать
тот, вышедший. И выданы друг другу
шестнадцатые доли сделать фугу.
И – как всегда – квадрата сторона
тем, кто опять не понял ни хрена.
 

 
Москва, я думаю о том, как ты исчезала:
таяла льдиной,
превращалась в воду,
силилась слиться
и вот – слилась
неразборчивым звуком
в фонографическом цилиндре вокзала —
зябкая, как случайная связь.
 
 
Ещё подростком, Москва, я считал тебя страшным
неправдоподобным мифом, глупой сказкой, невероятным вздором.
Но ты набухала в вагонном окне Останкинской башней;
тянулась мрачными электричками
и бесконечным забором.
 
 
Ты была неизбежна, и я в полудрёме оконной
считал столбы твои
по дороге на юг,
по дороге к солнцу,
к счастливым лицам.
Москва-столица – ты казалась тогда многотомной
энциклопедией с прожжёнными жёлтым пустыми страницами.
 
 
И я искренне,
искренне,
искренне
хотел увидеть хоть что-то благое
в твоих грядущих огнях,
когда, простучав километрами,
поезд, качаясь, отчаливал от станции Бологое
и отчаянно шёл к тебе
полустанками ветреными.
 
 
И теперь,
когда я пишу твоё имя на почте —
нет —
я не верю в возможность доставки даже самую малость.
Москва!
Ты не существуешь, как не существует дойчланд,
которая юбер алес.
 
 
И если твой голос иногда в телефоне
кажется мне живым дыханием сквозь бесконечные дали,
то я, всего лишь, принимаю тебя на веру,
как радугу в небе – дальтоник —
не вдаваясь в детали.
 

 
Где А и Б сидели на трубе
теперь ни бе ни ме ни кукареку.
Из-под воды явленный новодел
привычно переводит раком греку.
А грека, удивлённый напоказ,
уже давно потерян в переводе:
«Который час?! Скажи, который час?!»
«Последний час вигилий на исходе»
Что снится здесь тебе среди ночных
потусторонних отблесков холодных?
Как уберечь тебя от сволочных
твоих сестёр и этих братьев сводных?
Крошится льдом нелепая река,
и лунный свет не истекает – мажет;
и если прилетит издалека
(как Делия босая) пух лебяжий —
что сделает? как сможет он помочь?
в каких словах найдёт он избавленье
тому над кем не полномочна ночь,
и полуночно каждое мгновенье?
Встречай его, кургузый новояз;
кидай его в навоз своих конюшен —
топчи его копытом, не боясь,
что окрик твой осмеян и ослушан.
Нет никого из них: ни А, ни Б —
глашатай новой жизни клюнут в темя.
Недвижное играет на трубе
и сатанеет на морозе время.
 

 
Это время потом назовут довоенным —
будут слушать наши глупые песни, смотреть наши пошлые сериалы
и думать, пожимая плечами: какого хрена?
чего же им всем не хватало?
 
 
А потом и сами напишут свои, ещё более глупые песенки,
сами снимут свои, ещё более пошлые и тупые ситкомы,
но тоже исчезнут в каком-нибудь новом кровавом месиве,
в каком-нибудь новом армагеддоне.
 
 
Всё никак не заснуть: то песни поют, то протяжная взвоет сирена,
то кровавое что-то мерцает. Он вглядывается, смотрит сквозь небо устало
и думает: ну какого же хрена?
чего же мне не хватало?
 

 
Так давно, будто где-то до нашей эры
всё, что было до нас —
черепки, да медь;
только клёны —
древние, как шумеры —
не успели ещё отшуметь.
Я заносчив, я вспыльчив;
бываю робок,
порой, слова говорю не те.
Что поделать? —
только мойщики небоскрёбов
всегда на высоте.
Как тебе дозвониться? —
телефон твой сломан.
Что изведает слово,
когда не дотягивается рука?
Я и ты,
Ты и я:
непонятные идиомы
шумерского языка.
 

Татьяна Китаева. Следующий…

Администратор второго Открытого чемпионата России по литературе

Следующий…

Жить надо дальше… времени, данного мне тобой. Только часы посеяла… И не в ладах с головой. Сердце то млеет сладко, то сериально скачет. Плачет девочка Таня… Был ведь любимым мячик.

Мячик потом найдется… Утром. Оно мудренее. Кажется, это счастье – раз от раза больнее.

Жить надо дальше времени, чтобы творить удачу…

Плачет девочка Таня. Плачет – а был ли мячик?

Маяте твоей места нет. Имя только. Гори, горе. Клин не вышибет кол осиновый.

Вуаля. Воля!

Круг замкнется, не по тебе колокольчик придверный вздрогнет.

Помнишь, ты ведь ждала уже?

Помни.

Или память тебе не впрок? Иль тепло тебе, красна девица, караулить свою любовь? Ну, а мир себе дальше вертится, жизнь идет, скоро новый год – и не сетуй на то, что горько. Это слово надо кричать.

Ты не вой только.

Следующий шаг. Что ты сделаешь? Пожелаешь всем счастья? Свечку подержишь за упокой души своей? Вы не единое целое – просто части. А по частям тебе намного больней.

Частности все это, ерунда, глупый лепет, бабьи притворки и выдумки, заполошность. Ты никогда не станешь Мисс Осторожность. Он никогда не полюбит любовный скрежет,

как и любой другой. Ведь тебе не мило? Мало ли миль нарезалось – а толку, пане? Ты никогда не будешь любить не любимых – и от твоей любви он твоим не станет.

Следующий вдох. Дыши. И не смей замерзнуть. Он не обманывал и не творил надежды. Он не срывал с тебя в страсти твои одежды, крестик ладонь не носила – в очередь к грезам.

Следующий миг – и ты смотришь уже с истеринкой. Как же несладко привыкнуть только лишь к мысли… Он – нетвоянетвоянетвоя Америка!!! Даже если в душе его мишка гризли.

Следующий.