Текст книги "Регион в истории империи. Исторические эссе о Сибири"

Осознание экономического и культурного своеобразия Сибири, раздражение сибиряков, вызванное несправедливым отношением к ним столичных властей, создавало в сибирском обществе атмосферу отчуждения от Европейской России и общего недовольства, на которой и мог произрасти сибирский сепаратизм. Несмотря на многочисленные факты и свидетельства сепаратистских настроений, правительственных страхов и настойчивых поисков борцов за сибирскую независимость (или автономию), это неприятие существовавшего приниженного положения так и не переросло в реальную опасность утраты Россией Сибири.

Массовое переселенческое движение начала XX века, породившее напряженность в отношениях сибирских старожилов и новоселов, в известной степени сняло остроту опасности формирования сибирской идентичности и регионального патриотизма. В Сибири и на Дальнем Востоке все еще недоставало интеллектуалов, способных пропагандировать в массах идеи сибирской автономии, было мало высших и средних учебных заведений, местных культурных центров, а также региональных демократических институтов (не было даже земских органов), вокруг которых мог бы сфокусироваться сибирский патриотизм, перерастая во влиятельную политическую силу, способную, как это случилось в Австралии или Канаде, возглавить движение за независимое государство-нацию. Переселенческие общества внутренней Сибири и Дальнего Востока России в XIX – начале XX века имели низкие показатели этнической конфликтности, с тенденцией ее возрастания на фронтирной периферии: на юге Западной Сибири («киргизский вопрос») и юге Дальнего Востока («желтый вопрос»)⁸³. Хотя Российская империя, а затем и СССР рухнули, однако, как отмечает Д. Дивен, новой России удалось вобрать в себя и поглотить в своем «материнском лоне» жемчужину своей имперской короны – Сибирь, и благодаря этому остаться великой державой (чего не удалось ни Турции, ни Австрии, ни даже Англии и Франции)⁸⁴. В основном это произошло благодаря русским крестьянам-переселенцам, которые не только скрепили огромное имперское пространство, но и обеспечили перспективу национального строительства России.

Примечания:

1 Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия… Поли. собр. речей в Государственной думе и Государственном совете, 1906–1911 гг. М., 1991. С. 127.

2 Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. М., 1993. T. I. C. 488.

3 Страна без границ. Тюмень, 1998. Кн. II. С. 6.

4 Ливен Д. Русская, имперская и советская идентичность // Европейский опыт и преподавание истории в постсоветской России. М., 1999. С. 299.

5 Барретт Т.М. Линии неопределенности: северокавказский «фронтир» России // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период: Антология. Самара, 2000. С. 168.

6 Ерофеева И. Славянское население Восточного Казахстана в XVIII–XX вв.: миграционное движение, стадии социокультурной эволюции, проблемы реэмиграции // Этнический национализм и государственное строительство. М., 2001. С. 333.

7 Уманец Ф.М. Колонизация свободных земель России. СПб., 1884. С. 33.

8 Яковенко И.Г. Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы. Новосибирск, 1999. С. 103. Постановку вопроса о связи строительства империи с русской крестьянской колонизацией см.: Лурье С.В. Историческая этнология. М., 1997. С. 161–169.

9 Шиловский М.В. К вопросу о колониальном положении Сибири в составе Русского государства // Европейские исследования в Сибири. Томск, 2001. С. 14.

10 Миролюбов [Ювачев] И.Л. Восемь лет на Сахалине. СПб., 1901. С. 214.

11 Кропоткин П.А. Записки революционера. М., 1990. С. 189.

12 Куропаткин А.Н. Итоги войны: Отчет генерал-адъютанта Куропаткина. Варшава, 1906. Т. 4. С. 44.

13 Цит. по: Головачев П. Россия на Дальнем Востоке. СПб., 1904. С. 57.

14 Бродель Ф. Что такое Франция? Пространство и история. М., 1994. Кн. I. С. 272.

15 Горизонтов Л.Е. «Большая русская нация» в имперской и региональной стратегии самодержавия //Пространство власти: исторический опыт России и вызовы современности. М., 2001. С. 130.

16 Рибер А. Устойчивые факторы российской внешней политики: попытка интерпретации // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период. Самара, 2001. С. 119.

17 Кэмпбелл Е. «Единая и неделимая Россия» и «инородческий вопрос» в имперской идеологии самодержавия // Пространство власти: исторический опыт России и вызовы современности. М., 2001. С. 206–207.

18 Шенк Ф.Б. Ментальные карты: конструирование географического пространства в Европе // Политическая наука. 2001. № 4. С. 14–15. См. также: Ремнев А.В. Географические, административные и ментальные границы Сибири (XIX – начало XX в.). В печати.

19 Записки Ф.Ф. Вигеля. М., 1892. Ч. II. С. 196–197.

20 Надеждин Н.И. Опыт исторической географии Русского мира // Библиотека для чтения. 1837. Т. 22. Ч. II. С. 39.

21 См.: Мирзоев В.Г. Историография Сибири. М., 1970. С. 139.

22 Васильев В.П. Восток и Запад // Восточное обозрение. 1882. 1 апреля.

23 Семенов П.П. Значение России в колонизационном движении европейских народов // Известия РГО. 1892. T. XXVIII. Вып. IV. С. 354.

24 Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. М., 1996. С. 539.

25 Азиатская Россия. СПб., 1914. T. I. С. 199.

26 П.К. Значение Амурской железной дороги // Окраины России. 1908. № 17 (26 апреля). С. 250.

27 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. М., 1991. С. 486.

28 Вернадский Г.В. Против солнца. Распространение русского государства к востоку // Русская мысль. 1914. № I. С. 57–58.

29 Менделеев Д.И. К познанию России. М., 2002. С. 181–182.

30 Куропаткин А.Н. Русско-китайский вопрос. СПб., 1913. С. 55–75.

31 Завалишин Д.И. Письма о Сибири // Московские ведомости. 1864.24 октября.

32 Радде Г.И. Автобиография //Граф Н.Н. Муравьев-Амурский в воспоминаниях современников. Новосибирск, 1998. С. 171.

33 Н.Р. Ребиндер – вел. кн. Константину Николаевичу (1855) // Российский государственный архив Военно-морского флота. Ф. 410. Оп. 2. Д. 1016. Л. 11–12; Ф. 224. Оп. г. Д. 236. Л. 161–162. См. также: Bassin М. Inventing Siberia: Visions of the Russian East in the Early Nineteenth Century // The American Historical Review. 1991. Vol. 96. № 3.

34 Кропоткин П.А. Указ. соч. С. 173.

35 Барсуков И.П. Иннокентий, митрополит Московский и Коломенский. По его сочинениям, письмам и рассказам современников. М., 1883. С. 383.

36 Там же. С. 382. О православной миссионерской деятельности на Амуре см.: Исаченко Б.А. Православное миссионерство на Амуре во второй половине XIX в. // Вестник Амурского государственного университета. 2001. Вып. 12. С. 21–23.

37 Очерки истории белорусов в Сибири в XIX–XX вв. Новосибирск, 2001. С. 60.

38 Отчет по Восточной Сибири за 1860 г. // РГИА. Ф. 1265. Оп. 10. Д. 202. Л. 3.

39 Гильфердит А.Ф. Мнение западных славян об Амуре и его колонизации // Амур. 1860.28 июня. С. 373–374. В начале XX в. интерес к переселению проявляли черногорцы, см.: Хлебникова В.Б. Черногорцы на русском Дальнем Востоке и в Китае // Исторический опыт открытия, заселения и освоения Приамурья и Приморья в XVII–XX вв. (К 350-летию начала похода В.Д. Пояркова на Амур). Владивосток, 1993. С. 80–82.

40 Приморский военный губернатор П.В. Казакевич – генерал-губернатору Восточной Сибири М.С. Корсакову (24 июня 1864 г.) // Российский государственный исторический архив Дальнего Востока (РГИА ДВ). Ф. 87. Оп. I. Д. 287. Л. 25–31.

41 Всеподданнейшая записка генерал-губернатора Восточной Сибири М.С. Корсакова (19 декабря 1868 г.) // Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 400. Оп. г. Д. 162. Л. 11.

42 Записка старшего советника Приморского областного правления Аносова «О заселении средствами правительства Южно-Уссурийского округа Приморской области Восточной Сибири» //Там же. Л. 114.

43 Куломзин А.Н. Пережитое //Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1642. Оп. г. Д. 190. Л. 53; Д. 191. Л. 1–2.

44 Там же. Д. 191. Л. 3.

45 Бунге M.X. Загробные заметки // Река времен (Книга истории и культуры). М., 1995. KH. I. С. 211.

46 Россия. Комитет Сибирской железной дороги (Материалы). [1895]. T. г. Л. 290.

47 Московские ведомости. 1891.5 апреля.

48 РГИА. Ф. 1622. Оп. г. Д. 711. Л. 41.

49 Всеподданнейший доклад министра финансов С.Ю. Витте // РГИА. Ф. 560. Оп. 22. Д. 267. Л. 8–9.

50 Тобольский губернатор Н.Л. Гондатти – управляющему делами Совета министров Н.В. Плеве (г марта 1908 г.) // Библиотека РГИА. Печ. зап. № 2487. С. г.

51 Государственный совет. Стенографические отчеты. Сессия III. СПб., 1908. Заседание 30 мая 1908 г. С. 1440.

52 Львов Г.Е. С Дальнего Востока: Переселение и колонизация // Русские ведомости. 1908.18 сентября.

53 Тхоржевский М.И. Последний Петербург //Нева. 1991. № 9. С. 190.

54 Крывошеин К.А. Александр Васильевич Кривошеин: Судьба российского реформатора. М., 1993. С. 131.

55 Дальневосточное обозрение. 1911. Вып. I. С. 82.

56 Тхоржевский М.И. Указ. соч. С. 189.

57 Там же. С. 190.

58 Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. № 4. С. 113.

59 О проекте «большой русской нации» см.: Миллер A.M. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб., 2000. С. 31–41.

60 Унтербергер П.Ф. Приамурский край. 1906–1910 гг. СПб., 1912. С. 4.

61 Приамурье: Факты, цифры, наблюдения. Собраны на Дальнем Востоке сотрудниками Общеземской организации. М., 1909. С. 717–718.

62 Фетисова Л.Е. Адаптационная роль фольклора в системе бытовой культуры первопоселенцев Приамурья и Приморья //Адаптация этнических мигрантов в Приморье в XX в. Владивосток, 2000. С. 27.

63 Георгиевский AM. Русские на Дальнем Востоке: Фольклорно-диалектологический очерк. Владивосток, 1929. С. 9. Всплеск национально-культурных запросов дальневосточных украинцев наблюдался уже после революции 1917 г.

64 Аргудяева Ю.В. Проблемы этнической истории восточных славян Приморья и Приамурья // Славяне на Дальнем Востоке: проблемы истории и культуры. Южно-Сахалинск, 1994. С. 19–21. Не случайно по данным социологических опросов, проведенных в 1997–1998 гг., русские Дальнего Востока лидируют среди других регионов России по числу людей, не знающих этнического происхождения своих предков (Кожевникова Н.И., Рыбаковский Л.Л., Сигарева Е.П. Русские: этническая гомогенность. М., 1998. С. 11).

65 Кабузан В.М. Русские в мире: Динамика численности и расселения (1719–1989). Формирование этнических и политических границ русского народа. СПб., 1996. С. 210.

66 Куломзин А.Н. Пережитое // РГИА. Ф. 1642. Оп. I. Д. 202. Л. 34.

67 Шелегина О.Н. Адаптация русского населения в условиях освоения территории Сибири. М., 2002. Вып. 2. С. 20–21.

68 Русские в Омском Прииртышье (XVIII–XX века). Омск, 2002. С. 4.

69 Дударенок С.М., Сердюк М.Б. Взаимоотношения религиозных конфессий и структур государственной власти на юге Дальнего Востока (1858–1917) // Исторический опыт открытия, заселения и освоения Приамурья и Приморья в XVII–XX вв. (К 350-летию начала похода В.Д. Пояркова на Амур). Владивосток, 1993. С. 122–124.

70 На рубеже XIX–XX вв. существовал проект заселения старообрядцами и русскими сектантами соседней с Амурской областью территории Маньчжурии. После принятия законов о веротерпимости в 1905–1906 гг. на Дальний Восток переселилось около трех тысяч австрийских и румынских старообрядцев. См.: Аргудяева Ю.В. Старообрядцы на Дальнем Востоке России: этнокультурное развитие во второй половине XIX – начале XX в. Диссертация в виде научного доклада на соискание степени д-ра ист. наук. М., 2002. С. 20–21.

71 Унтербергер П.Ф. Приамурский край, 1906–1910 гг. СПб., 1912. С. 18.

72 Барсуков И.Л. Указ. соч. С. 394–395. Очевидно, это не было исключением в российской имперской политике. Схожий факт, имевший место на западной окраине империи, приводит Л.Е. Горизонтов: Горизонтов Л.Е. Раскольничий клин: Польский вопрос и старообрядцы в имперской стратегии //Славянский альманах. 1997. М., 1998. С. 148.

73 Приамурье. Факты, цифры, наблюдения… С. 720.

74 В 1896 г. раскольники составляли в Амурской области 10% населения, существенно меньше их было в Приморской области – 1%. См.: Капранова Е.А. Государственная переселенческая политика и ее религиозная направленность на Дальнем Востоке // Россия и Китай на дальневосточных рубежах. Благовещенск, 2002. Ч. 3. С. 559.

75 См.: Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. СПб., 1892; Сватиков С.Г. Россия и Сибирь (К истории сибирского областничества в XIX в.). Прага, 1930; Вуд А. Сибирский регионализм: прошлое, настоящее, будущее? // Расы и народы. М., 1998. Вып. 24. С. 203–217; Watrous S. The Regionalist Conception of Siberia, 1860 to 1920 // Between Heaven and Hell: The Myth of Siberia in Russian Culture. New York, 1993. P. 113–131; Сверкунова H.B. Региональная сибирская идентичность: опыт социологического исследования. СПб., 2002.

76 С.М. Лукьянов – П.А. Столыпину (16 января 1910 г.) // Архив внешней политики Российской империи. Ф. Тихоокеанский стол. Оп. 487. Д. 762. Л. 177-6.

77 Sunderland W. The «Colonization Question»: Vision of Colonization in Late Imperial Russia // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 2000. Vol. 48. № 2. P. 231. См. также: Idem. Russians into Iakuyts? «Going Native» and Problems of Russian National Identity in the Siberian North, 1870-s – 1914 // Slavic Review. 1996. № 4. P. 806–825.

78 Термен А.И. Воспоминания администратора: Опыт исследования принципов управления инородцев. Пг., 1914. С. 2.

79 Куломзын А.Н. Пережитое // РГИА. Ф. 1642. Оп. I. Д. 204. Л. 107. Об опасениях сибирского сепаратизма см.: Ремнев А.В. Призрак сепаратизма//Родина (Москва). 2000. № 5. С. 10–17.

80 Попов И.И. Забытые иркутские страницы: Записки редактора. Иркутск, 1989. С. 59; Сватыков С.Г. Россия и Сибирь. Прага, 1930. С. 78.

81 Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. М., 1966. T. I. С. 380, 534.

82 Нансен Ф. Страна будущего //Дальний Восток. 1994. № 4/5. С. 185.

83 Куприянов А. Великороссия и Сибирь – материк этнического спокойствия в море имперской конфликтности (1881–1904 гг.) // Новый мир истории России. Форум японских и российских исследователей. М., 2001. С. 122–135; Дятлов В.И. Современные торговые меньшинства: фактор стабильности или конфликта? М., 2000 (глава 2, «Китайская диаспора и дискуссии о „желтой опасности“ в дореволюционной России»).

84 Ливен Д. Россия как империя: сравнительная перспектива // Европейский опыт и преподавание истории в постсоветской России. М., 1999. С. 273.

Елена Безвиконная
Геополитическое пространство Степного края: Омская область и проблема границы в государственном строительстве Российской империи (20-30-е годы XIX века)

В первой половине XIX века подошел к своему логическому завершению один из этапов процесса строительства Российского имперского пространства. Имперскую политику этого донационального периода можно охарактеризовать как совокупность военно-административных, социально-экономических и идеологических мероприятий, направленных на регулирование отношений между центром и окраинными территориями. Поиски наиболее эффективных методов управления регионами продолжались на всем протяжении XVIII века и эволюционировали от установки на централизацию и унификацию власти до использования децентрализаторских элементов. Интегрируя вновь присоединенные внешние окраины (Закавказье, Сибирь, Степной край и др.) в имперскую модель административного управления, самодержавие избегало унификаторского подхода по отношению к ним, стремясь учитывать региональные особенности. Вместе с тем в имперской политике присутствовала тенденция к постепенной модернизации принципов управления, судебной системы, социально-экономических отношений на окраинах по образцу центральных провинций. Фактически применительно к XIX веку речь идет об оформлении нового направления имперского администрирования – региональной политики, требующей дифференцированных подходов к каждой административно-территориальной единице.

Неотъемлемой составляющей завершающего этапа интеграции окраин в империю являлось утверждение четких государственных границ как гаранта имперской безопасности и территориального единства. Совершенно очевидно, что попытка российского самодержавия установить границы в Степном крае во многом была результатом переноса европейского дискурса геополитики на азиатскую почву (о чем ярко свидетельствует язык публикуемых ниже документов, в частности, попытка рационализации пространства Степного края с помощью маркировки природных рубежей и соотнесения административной единицы с характером населения). Но специфика географических условий азиатской России, образ жизни населения региона, сложность геополитической ситуации (столкновение различных империй) обусловили потребность в дифференцированном подходе к понятию «граница».

Предложенная А. Рибером классификация «границ» достаточно удачно вписывается в реалии Степного края начала XIX века¹. В данном случае можно говорить о трех взаимосвязанных типах границ. Прежде всего – граница политическая (в терминологии офицера Генерального штаба, сотрудника Русского географического общества М.И. Венюкова – «действительная» государственная граница²), представляющая линию военных крепостей и форпостов. Последние рассматривались в качестве этапов продвижения в Центрально-Азиатский регион (см. ниже Представление генерал-губернатора Западной Сибири И.А. Вельяминова военному министру А.И. Чернышеву от 23 марта 1835 года). Определение границ Омской области демонстрирует важность соотношения политической границы с границей культурно конструируемых метарегионов – европейского и азиатского. Наконец, социально-экономический тип границы образуется в результате столкновения двух жизненных укладов – оседло-земледельческого и кочевого скотоводческого. Основанные на различных социально-правовых нормах (обычном праве и унифицированном законодательстве), эти жизненные уклады с начального момента своего взаимодействия порождают многочисленные противоречия и конфликты³. Используя терминологию современной геополитики, данную типологию возможно объединить в сложносоставной феномен «азиатской границы»⁴, под которой понимается нестабильное, постоянно изменяющееся пространство, выступающее как база для последующего расширения имперской территории. Применительно к Сибири и Степному краю еще более адекватным кажется определение «евразийская» (а не «азиатская») граница. В книге такого представителя российского евразийского движения, как П. Савицкий, она определяется как укрепленная линия, то появляющаяся, то исчезающая⁵. Действительно, с начала XVIII века самодержавная власть, руководствуясь преимущественно необходимостью защиты южных территорий государства от набегов казахских кочевников, инициировала строительство «линий» военных укреплений (Сибирской, Иртышской, Колыванской и др.). Последние представляли собой крепости и форпосты, расположенные на достаточно большом расстоянии друг от друга⁶. Например, Сибирская линия протянулась на достаточно протяженном пространстве от Бухтарминской до Звериноголовской крепости. Практика возведения отдельных оборонительных укреплений, которые впоследствии превратились в административные центры Сибири и Степного края, позволила имперскому центру определить направления последующей экспансии. Н.Ю. Замятина охарактеризовала данную политику как стратегию «оцентрования территории»⁷. Эта стратегия заключалась в создании отдельных административных опорных пунктов (городов, укреплений) с целью утверждения позиций империи в регионе. Основывая военные пункты, государство утверждало свое право на данное пространство, формировало соответствующую имперскую идеологию, умозрительные, а впоследствии и вполне реальные представления о его принадлежности и полной зависимости от имперского центра. Организация военно-административных единиц значительно опережала процессы торгово-промышленного проникновения в Степной край.

В начале XIX века потребность завершения имперского строительства, опыт управления другими национальными окраинами, отсутствие возможности локализовать пограничные конфликты силами иррегулярных войск заставили самодержавие перейти к юридическому оформлению статуса Степного края, продвижению «линии» военных укреплений в пределы степной зоны. «Устав о сибирских киргизах» от 22 июля 1822 года⁸ способствовал не только систематизации принципов управления, судопроизводства, социально-экономических отношений, но и законодательно оформил стратегические планы самодержавия в отношении государственной границы в регионе. Параграф 317 Устава гласил: «Сибирские линии в значении стражи не составляют учреждения на всегдашние времена, но по мере распространения порядка в занимаемых киргизами землях, стража сия продвигается вперед и, наконец, должна кончить постоянным утверждением себя на действительной государственной границе». Под «действительной государственной границей» понимались «естественные пределы», т. е. реки и горные хребты. С точки зрения подавляющего большинства российских чиновников – представителей центральной и сибирской администрации – степная зона не обеспечивала надежных границ для государства, а кочевое население не представляло значительного экономического интереса для империи⁹. Военный историк, чиновник, сторонник теории «естественных границ» А.И. Макшеев рассматривал процесс проникновения российского имперского пространства в степь как «неудержимое стремление русского народа и российской цивилизации двигаться на восток» под влиянием закона исторической необходимости¹⁰. Представленные в рубрике «Архив» материалы, связанные с проведением военно-топографического обозрения Омской области в 1832 году (обозрение проводилось штабс-капитаном Генерального штаба М.П. Бутовским по инициативе начальника Главного штаба генерал-лейтенанта П.П. Сухтелена), свидетельствуют о том, что за основу разделения региона были взяты «естественные пределы», т. е. реки, озера, горные хребты, которые могли стать вехами для постановки пограничных знаков. Совершенно очевидно единство взглядов центральной и сибирской администраций по вопросу о целях дальнейшей имперской экспансии в Центральной Азии. Фактически стратегической целью имперской политики России являлось продвижение в регион до границ с Китаем и Афганистаном. Статус пограничных опорных пунктов постепенно должен был перейти от крепостей, расположенных на Сибирской линии, к административным единицам внутри Степного края – окружным приказам. Для осуществления столь трудной задачи была учреждена новая административно-территориальная единица – Омская область.

Переходный и динамичный характер этого «рубежа» обусловливался присутствием на территории Омской области постоянных и иррегулярных войск, предоставлением областному начальнику гражданских, военных и даже дипломатических полномочий. Основными задачами областной администрации, прежде всего областного начальника, стали: проведение четких пограничных линий между Омской областью и Томской и Тобольской губерниями (императорский указ от 26 января 1822 года)¹¹; организация внутренних округов и их разграничение; формирование системы внешних округов с учетом социальной обстановки в Степном крае. Представленные в рубрике архивные материалы свидетельствуют о том, что проблема проведения точных границ между данными территориальными образованиями не была окончательно разрешена вплоть до упразднения Омской области в 1838 году. Представленный в 1826 году проект военно-топографического обозрения области, составленный генерал-квартирмейстером Михаилом Петровичем Бутовским, начал реализовываться лишь с 1832-го, и то не в полном объеме. Регулярно возникающие противоречия между администрациями Тобольской и Томской губерний и Омской области по вопросу о ведомственной принадлежности отдельных населенных пунктов и укреплений, ограниченность финансовых средств не позволяли окончательно разрешить вопрос о северо-западных и восточных границах области, но свидетельствовали о значительной доле самостоятельности губернской и областной власти в решении пограничных вопросов. Что касается южных пределов Омской области, то они вовсе не были обозначены. Единственное ограничение состояло в том, что областному ведомству подчинялись казахи Средней орды. В силу кочевого характера жизнедеятельности населения Степного края возможность очертить даже приблизительные контуры будущей государственной границы сводилась на нет. Предпринимаемые Генеральным штабом и сибирской администрацией попытки уточнить примерные границы кочевок казахов обычно сводились к проведению топографической съемки отдельных частей региона, крепостей и близлежащих кочевий.

Совершенно очевидно существование некоторых различий в установках центральной и региональной администраций по вопросу об интенсивности продвижения Российской империи в Степной край. Первоначальный энтузиазм сибирского руководства в деле скорейшей организации окружной системы (первые два округа – Кокчетавский и Каркаралинский, были созданы уже в 1824 году) достаточно быстро сменился более осторожной и продуманной политикой. В течение последующих нескольких лет (1825–1830) было решено отказаться не только от открытия новых окружных приказов, но и от проведения статистического учета населения в уже созданных¹². Социальные конфликты в кочевом обществе, народные движения (военные действия, грабежи, нападения на российские крепости) под руководством Саржана и Кенесары Касымовых, Сартая Чингисова и др., вызванные внутриродовыми противоречиями казахской аристократии, угрозой со стороны среднеазиатских ханств, попытками российской администрации внести элементы европейской рациональности в образ жизни кочевников, обострение противоречий между казахами и казаками, отношения с Китайской империей заставляли областное руководство действовать постепенно и не торопиться с окончательным решением вопроса о границах между округами. Таким образом, южные окраины Омской области в 20-30-х годах XIX века были представлены отдельными административно-военными укреплениями (окружными приказами) с определенным штатом чиновников и отрядами казаков. Между отдельными приказами зачастую полностью отсутствовало взаимодействие, что существенно осложняло процесс принятия управленческих решений в масштабах области. Областная администрация, убедившись в невозможности проведения четких пограничных линий между отдельными округами, предпочла сосредоточиться на организации эффективной работы приказов, отложив решение вопроса о границе на более дальний срок.

Несомненно, что особенности степного рельефа, отсутствие естественных преград, отделяющих Российское государство от соседних территориальных образований, неизбежно толкали самодержавие к расширению своих пределов даже вопреки требованиям здравого смысла. Огромные финансовые затраты, с которыми был сопряжен процесс формирования имперского пространства¹³, окупались достижением территориальной целостности и конкурентоспособности государства на международной арене. В этом отношении Омская область исполнила роль административного центра в процессе продвижения империи в Центрально-Азиатский регион, подготовила почву для последующего проведения военных мероприятий, в результате которых удалось решить и проблему установления более определенных южных границ империи. Сложность поставленных задач, громадность пространства, которое предполагалось реорганизовать, столкновение разнообразных геополитических интересов обусловили противоречивость и незаконченность административных преобразований в Степном крае.

Омской области была уготована роль стратегического ориентира, «опытного образца» в процессе последующего освоения региона империей. Прекращение функционирования данной административной единицы в соответствии с положением «Об отдельном управлении сибирскими киргизами» от 6 апреля 1838 года¹⁴ означало движение политической границы Российской империи от Сибирской линии в глубь степного геополитического пространства. Оно также означало сохранение глубоких внутренних границ социально-культурного свойства на вновь приобретенной территории, которые и позволяют говорить об имперском характере российской истории.

Публикуемые ниже документы хранятся в Государственном архиве Омской области (ГАОО), в третьем фонде Главного управления Западной Сибири. Они включают рукописные материалы преимущественно официального делопроизводства (рукописные тексты расшифрованы автором публикации). Основным критерием подбора документов явилась степень раскрытия в них вопросов пограничного устройства Российской империи в Степном крае, а также взглядов сибирской и центральной администраций на эти вопросы. Несмотря на то, что эти документы высоко востребованы исследователями – как российскими, так и западными – предлагаемый мною аспект их рассмотрения с точки зрения имперского видения «естественных», символических, политических и социально-экономических границ раскрывает новые возможности их использования.

Документы из Государственного архива Омской области (ГАОО)

I. ПРЕДЛОЖЕНИЯ ОБ ОТКРЫТИИ ОМСКОЙ ОБЛАСТИ

Приемля основанием учреждение для Управления сибирских губерний, в 22 день июля 1822 года Высочайше утвержденное, предполагается об открытии новой Омской области, сделать следующее:

§ 1. Торжественное открытие Управлений Омской области, общего и частного, в прилагаемом при сем под лит. А, расписании поименованных, назначается сего года ноября в 8 день.

§ 2. С того времени все чиновники в сию Область Высочайше утвержденные по представленной власти Генерал Губернатором назначенные, равно и областным начальством избранные, в прилагаемом при сем под лит. Б, расписании поименованные, по приведении их на верность службы Его Императорскому Величеству к присяге, вступают в отправление их обязанностей, Высочайше утвержденным о Сибирских Губерниях Учреждением¹⁵ и всеми существующими государственными узаконениями постановленных.

§ 3. По открытии областных Управлений, общего и частных, каждое из них должно донести ближайшему своему новому высшему по нем начальству о совершении открытия и о принятом действии своих обязанностей.

§ 4. Действия Областного Управления общего и частных, по открытии их, заключатся будут по узаконениям формальным образом в отношении только линейных внутренних округов¹⁶; к устроении же на таком положении внешних из сибирских киргизов, по особенному об них Высочайше утвержденному Уставу¹⁷, приступить впредь по мере удобств, какие изысканы и представлены для сего лучшими, по предварительному рассмотрению касающихся к оным обстоятельств, ближайшему обозрению местных положений и по соображении всех видов к достижению возможных способов учредить их порядком, могущим служить к твердому восстановлению благосостояния сего народа и к настоящей пользе; а до того оставаться за линейным киргизам на прежнем положении, по местному удобству, под зависимостью и надзором ближайших на линии окружных начальств, коим предоставлено действовать к сохранению между ними тишины и спокойствия кроткими и благоразумными средствами, сообразно с правилами в Уставе об них начертанными; в случае каких либо беспорядков, или важных происшествий, по которым нужно будет принять меры к пресечению зла и доставлению в обидах по жалобам удовлетворения следствием и расправою, донесть областному начальству и поступать по его разрешению.