Текст книги "Театр теней. Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери (сборник)"

– Но разве это может быть твой любовник или моя любовница, – в конце концов спросил я, – если они бросают трубку во всех случаях?

– Логично.

Я решил не развивать тему. По правде сказать, мы не стали бы обвинять друг друга в неверности, если бы каждый из нас не задумывался к тому моменту о такой возможности для самого себя. Если Вонни решила, что странные звонки были признаками моей измены, значит, она сама думала о другой жизни и искала причину уйти.

Мы как-то продержались Рождество. Даже умудрились в какой-то степени насладиться обществом друг друга – попивали сидр, смотрели по телевизору рождественские фильмы, украшали дом гирляндами и фонарями.

Весь наш тупичок сверкал огнями иллюминации и рождественских украшений, в основном надувных – Санта-Клаус на санях, снеговики в снежных шарах, машущие плавниками пингвины, Снупи в шапке Санты, Винни-Пух и Тигра, украшающие елку.

Мистер Мендес был сдержаннее, но и он не стерпел и повесил на дверь венок остролиста, а на подоконники фасадных окон поставил по электрической свече. Как-то вечером мне пришлось постучаться к нему, потому что почтальон по ошибке бросил адресованное ему письмо в наш ящик. Письмо было из Майами, с явно женским почерком на конверте. Я стучал, даже позвонил, но в доме не горел свет и мистер Мендес так и не подошел к двери. Я попытался заглянуть внутрь через окошко во входной двери – виднелся коридор, часть гостиной, где в углу стояла открытая клетка Попкорна. Мистер Мендес украсил ее тонкой мерцающей гирляндой. Я подергал сетчатую дверь – она оказалась не заперта. В конце концов, я оставил письмо между ней и входной дверью – там мистер Мендес точно должен был его заметить.

Вскоре после этого мы с Вонни стали замечать, что люстра у нас в спальне горит, даже когда нас там нет. Сначала я решил, что кто-то забывал ее выключить, выходя из комнаты. Мы просто находили пульт управления и выключали люстру.

Но как-то ночью мы отправились спать пораньше и вскоре проснулись, потому что в спальне вспыхнул свет. Я сел.

– Это ты?

Вонни лежала на спине и смотрела на потолок так, словно он был чем-то невероятным.

– Нет, – ответила она. – А не ты?

– Батарейки в пульте, видимо, сдохли, – сказал я ей, выключая свет. – Утром заменю.

Так я и сделал.

Следующим вечером все повторилось.

– Просто достань из него батарейки, – сказала она.

Через день поднимаемся в спальню – оп-па, свет опять горит.

– Как это может быть? – недоумевал я. – Там же не было батареек?

Вонни покачала головой:

– Лекс, этот дом… Он начинает меня пугать.

Дом ей никогда не нравился. За все пятнадцать лет, что мы в нем прожили, она так и не привыкла к нему. Здание было самого популярного в Коламбусе проекта – два этажа, четыре спальни. На втором этаже – спальни и две ванных. На первом – гостиная, столовая, кухня, общая комната, туалет и прачечная. Аккуратный такой дом-коробка, сложенный из коробок поменьше. «В нем нет свободы», – говорила Вонни, и я был вынужден с ней согласиться. Входной проем упирался в стену, и каждый раз, как у нас были гости и им нужно было войти или выйти, мы устраивали на жалком пятачке у двери неуклюжий танец извини-проходи-подвинься. Мы владели домом площадью почти двести квадратных метров, но, поскольку он был разбит на два этажа и на первом этаже все тоже было расчерчено стенами, нам часто казалось, что мы живем в малогабаритной квартире.

Хотя надо отдать Вонни должное. Она так взбодрила дом перед Рождеством, что хорошее настроение у нас сохранялось весь январь и большую часть февраля. Она очень старалась превратить наше жилище в дом-целитель. У нас были свечи, композиции из шелковых цветов, диванные подушки и керамика, все красиво расставленное. У нас был Генри, который сопел на кресле у окна или на бамбуковой циновке в общей комнате.

– Дом с котом – мирный дом, – сказала Вонни.

– Даже если этот кот – Генри? – спросил я.

– Да. Даже с Генри. Принцем Бу-Бу-Ка-Чу.

Мы старались.

Но эта история с включением света нас обеспокоила.

– Наверное, приемник в люстре чудит, – сказал электрик, с которым я консультировался. – Купите новый, я поставлю.

Продавец в хозяйственном магазине по доброте душевной дал нам приемник от похожей люстры, которая давно висела у них как образец, и не взял денег.

– Должно помочь, – сказал он.

Не помогло. Я разобрал наш агрегат, нашел в нем приемник и тут же увидел, что новый не подойдет.

Тогда Вонни позвонила производителю, чтобы заказать новый приемник, но в службе поддержки нам сказали:

– А вы в курсе, что там на приемнике можно менять код?

Вонни пересказала мне это уже потом, после звонка.

– Там есть блок из четырех переключателей, у каждого – два положения. То же самое на пульте. Переключать можете как хотите, главное, чтобы комбинации были одинаковыми. Вы их проверяли?

Нет, не проверяли. Представитель компании объяснил нам, что с завода все изделия выходят с одной и той же комбинацией, и производитель рекомендует при установке светильника ее поменять. Если у кого-то по соседству есть такой же и ни мы, ни сосед не меняли комбинации, то возможно, что его пульт включает нашу люстру и наоборот.

– Из ваших соседей в последнее время никто не менялся? – спросил сотрудник сервиса.

– Мендес, – с ликованием в голосе сообщила мне Вонни. – Ага!

Я опасался, что теперь она начнет потирать руки и воскликнет: «Эврика!»

На Мендеса Вонни было наплевать, она только обрадовалась возможности свалить на него вину за сбрендившую люстру. «Очень уж он выпендривается», – считала она. Эта яркая одежда, ярко-красная машина, и еще эта птица… «Кукушка хвалит петуха», – говорила она всякий раз, как слышала, что соседи обсуждают Попкорна и какой он милый. «А разве это не про межвидовые отношения?» – спросил я тогда, и она скорчила в ответ рожу. «Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду».

На самом деле она ревновала. Все в Мендесе – манера одеваться, машина, птица – оттеняло нашу жизнь и лишало нас возможности скрывать от самих себя, что она, несмотря на все попытки Вонни преобразить домашний интерьер, лишена всякой красоты.

Взять тот же диван, к примеру. Взять Генри, который возвращался домой, проиграв сразу в нескольких боях. Иногда он подволакивал лапу. В других случаях у него сочилась кровь с груди, на загривке были следы укусов или оказывался ободран хвост. Взять мое пристрастие к выпивке, сделавшее меня мрачным и замкнутым. Взять наши ночи, когда мы с Вонни лежали рядом в темноте, уставшие от бремени совместной жизни, давно перешагнувшей порог, на котором нам следовало распрощаться друг с другом. И теперь, когда я сменил комбинацию на приемнике люстры, у нас не осталось и этой темы для разговоров.

– Погоди, – сказала Вонни. – Так если пульт Мендеса включал нашу люстру, значит, и наш пульт должен творить то же самое с его светом?

– Видимо, да, – я смотрел через окно спальни на дом Мендеса. – Но теперь, когда я сменил код, все будет нормально.

Мы постояли так еще какое-то время, не зная, что еще сказать. Потом Вонни вышла из комнаты. Я слышал ее шаги на лестнице. Наступала весна, но мы приближались к концу.

Уж не знаю почему я нацелил пульт в окно и нажал кнопку включения люстры. К моему изумлению, дверь гаража мистера Мендеса поползла вверх. Это что, мой пульт? «Не может быть, – подумал я. – Это, наверное, сам Мендес открыл дверь».

Когда дверь полностью ушла под потолок, я увидел, что на «Вольво» мистера Мендеса горят стоп-сигналы. Он уже вывел машину из гаража и закрыл дверь, а я все стоял, потрясенный мыслью о своем несостоявшемся открытии.

Потом пропал Попкорн.

– Улетел на волю, в прекрасное далеко, – сказала Вонни, вернувшись с покупками из магазина. – Я видела по дороге домой.

– Видела? Ты теперь стала экстрасенсом? Ты увидела, что это произойдет?

Шел уже конец марта, первые теплые дни весны. Мы открыли сдвижную дверь на террасу, и ветерок качал китайские колокольчики, которые Вонни повесила под потолком, у вентиляционной решетки. Колокольчики провисели там всю зиму – каждый раз, как включалось отопление, нас услаждал их мелодичный перезвон. Эти колокольчики, «Бамбуковый танец ветра», были последним напоминанием об интересе Вонни к фэн-шуй. С началом зимних холодов она принялась все упаковывать. Пропали свечи, искусственные цветы и керамика, исчезли песчаный дзен-сад и фонтан Будды. Постепенно обстановка в доме стала спартанской. Из посудного шкафа исчезли тарелки. Разные безделушки и старая одежда перекочевали в коробки и уехали на благотворительную распродажу. Я почувствовал, что дом стал гулким от пустоты. Утром, до того как открыть окна и двери, я заметил, что каждый звук – шаги, кашель, стук двери – вызывает эхо. Мы жили в пещере.

– С каких это пор я стала оракулом? – спросила Вонни. – На всех столбах объявления о награде нашедшему.

Вскоре я сам пошел прогуляться и увидел расклеенные на дорожных столбах плакатики «ПРОПАЛА ПТИЦА!». Кроме того, на въезде в Сэддлбрук Эстейтс стоял транспарант, растянутый между двумя вбитыми в землю кольями. Везде был указан адрес сайта: www.findpopcorn.com. К вечеру в почтовых ящиках, в дверях и окнах появились такие же листовки. Я наблюдал, как их разносил сам Мендес. Впервые видел его в таком состоянии. На нем были серые спортивные штаны, причем один конец поясного шнура свисал прямо над ширинкой, и выцветшая рубашка-поло, когда-то красивая, а сейчас годная разве что для пугала. На ногах белые носки и пара домашних туфель, таких… бесформенных, из коричневого вельвета. Ничего похожего на его обычный шик.

– Мендес! – крикнул я ему через Аппалуза-корт. Он как раз отошел от углового дома, прижимая к груди пачку листовок. Было заметно, что он небрит и непричесан. – Мендес! – позвал я снова, но он не остановился, даже не посмотрел на меня. Неопределенно махнул рукой и пошел дальше.

– Словно послал подальше, – рассказал я Вонни, вернувшись домой. – Я понимаю, он расстроен, но елки-палки, куда делась элементарная вежливость?

– Вылетела в окно, – сказала она. – Выпорхнула из клетки.

Мы расхохотались, потому что именно это произошло с Попкорном. Он увидел свой шанс на солнечный свет, увидел небо в дверном проеме и решил бежать. Мы с Вонни смеялись и смеялись, пока не остановились в изнеможении, задыхаясь и держась за бока. Мы смеялись, пока наш хохот не превратился во что-то другое и я не понимал во что, пока Вонни не произнесла, глядя мне в лицо:

– Лекс, я больше не могу. Я не могу жить с тобой.

Тогда я понял, что наш смех перешел в истерику разрыва.

– Мы оба уже давно это знаем, – сказал я, и она согласилась.

Теперь мы говорили тихо. После взрыва веселья, такого, что Генри предпочел убраться подобру-поздорову, наши голоса слишком ослабли для слов, которые произносишь в момент, когда выбора уже нет, слов для прошедшей любви, слов о прожитой совместно жизни, что теперь распадается на части.

– Последние несколько лет дались мне нелегко, – сказала она, и я стоял и слушал, как она перечисляет по пунктам, что сделало ее жизнь невыносимой.

Начнем с моих возлияний – которые, признаюсь, в последние месяцы только участились.

– Посмотри на этот диван, – сказала она. – Ты купил его по пьяни. Просто посмотри на этот ужас.

Я не знал, как объяснить ей, что диван я купил потому, что напугал ни в чем не повинную девушку-продавца. Я не знал, как объяснить, что я был приличным человеком.

Вонни продолжала перечислять. Я перестал быть ей другом, сказала она.

– Раньше я могла полагаться на тебя, Лекс. – Она остановилась, не упомянув остального: что она стала мне безразлична, и уже довольно давно.

Виновен. Мы стали чужими друг другу. Как и все влюбленные, мы и понятия не имели, что такое случается, но, увы, это произошло.

Правда, ненадолго.

– Я сняла дом, – сказала она. – Я уезжаю.

Той весной слухи и пересуды в Сэддлбрук Эстейтс питали две темы: пропажа Попкорна и уход моей жены после тридцати трех лет брака. Мне было пятьдесят пять, и я остался один. У меня не было даже Генри, потому что в тот вечер, когда Вонни доверху набила машину своими вещами, оставив место только для его переноски, кот выскочил на улицу, и, когда пришло время его забирать, мы уже не смогли его найти.

– Я уверен, он скоро вернется, – сказал я.

Мы стояли перед домом, в темноте, говорили вполголоса, потому что другие соседи тоже высыпали на улицу – Хартвеллы, Шипли и Биминраммеры: все обсуждали ситуацию с Попкорном и бедным мистером Мендесом. Мы не хотели, чтобы они нас слышали.

– Позвонишь мне тогда? – сказала она, открывая дверь своего «Эксплорера», джипа, забитого вещами, которые она посчитала самыми важными для себя, важными настолько, чтобы увезти их из нашего дома. – На мобильный.

После ее отъезда я еще долго стоял на улице. Странное ощущение: я не знал, что делать дальше.

Потом увидел его, Генри. Он трусил от дома мистера Мендеса, прижимаясь к земле, почти ползком. Я видел, как он проскочил проезжую часть, освещенную фонарями. Потом я потерял его в темноте из виду, пока не почувствовал, как он трется о мою ногу.

Мы зашли в дом. Я взял телефон, хотел позвонить Вонни, чтобы она вернулась и взяла Генри, но кот вскочил на диван и начал мять его лапами, устраиваясь на ночь. Ему было плевать на то, что диван уродлив. На нем было удобно спать после уличных приключений, и это удобство обеспечивал я. Генри взглянул на меня разок и беззвучно мяукнул. Потом закрыл глаза и уснул, и я так и не смог ей позвонить. Теперь нас уже было двое.

Дни шли, и Вонни все звонила, чтобы спросить, не появился ли Генри.

– Нет, не видел, – отвечал я. – У тебя все в порядке?

– Да. А у тебя?

– Конечно.

На самом деле я чувствовал себя ужасно, и даже Генри это чувствовал. Конечно, я давно знал, что между нами с Вонни все кончено, но не подозревал, в какую бездонную яму одиночества затянет меня ее отъезд. Вдобавок ко всему соседи тратили все свое сочувствие на мистера Мендеса и бедняжку Попкорна. Понятно, что мы с Вонни никогда не были близки с Хартвеллами, Шипли или Биминраммерами, но я все-таки думал, что при известии о нашем разрыве кто-то попробует найти пару слов поддержки и для меня.

Когда я замечал, что Мисси Биминраммер выгуливает свою Шелти, Чик Хартвелл стрижет газон или Пег Шипли возится с клумбами, то махал им рукой, ожидая услышать: «А что Вонни давно не видно?» – но они просто махали мне в ответ и ничего не говорили – или просили быть начеку на случай, если вернется Попкорн.

Как-то вечером я увидел, что Герб Шипли моет у гаража машину. Я прошелся по тротуару, мимо дома Биминраммеров, живших по соседству, и дома Хартвеллов, располагавшихся напротив, пока не дошел до дорожки к гаражу дома Шипли. Герб поливал машину из садового шланга, чуть дальше принимал солнечные ванны Генри. Кот перекатился на спину и закрыл глаза.

Герб возился со своим антикварным «Тандербердом» 1963 года; этот красный кабриолет с черной складной крышей он восстановил сам. Герб преподавал труд и технологии в школе Дэвидсон-Хай. Поджарый, с седеющей гривой, он был практически лишен подбородка, отчего его губы, казалось, были всегда тревожно поджаты, как сейчас, когда он заметил меня и повернулся.

Я просто выпалил все. Сейчас мне кажется, что выглядело это совершенно по-идиотски.

– От меня жена ушла, – сказал я.

Может, все дело в его выражении лица. Может, потому, что я считал его сердитым, и решил, что его рассердит моя ситуация.

– Вонни. Она ушла.

Когда Герб повернулся, шланг оказался направлен на меня и со стороны казалось, что я сказал ему нечто обидное и теперь он брызнет водой мне в лицо.

Но он сказал только:

– Ты слышал? Мендесу звонили. Женщина из Плейн-Сити. Говорит, вроде нашла Попкорна.

Герб сказал, что Мендес как раз туда и уехал.

– Мы все надеемся на счастливый исход.

В ту же секунду Генри вскочил на багажник «Тандерберда», встал на задние лапы, чтобы дотянуться до матерчатого верха и начал со всей дури кромсать его когтями.

– Генри! Нет! – закричал я.

Но было уже поздно. Герб повернулся, понял, что происходит – крышу его машины рвут в клочья, – и сделал единственное, что смог: окатил Генри из шланга. Струя сбила кота с машины, он приземлился на лапы и отряхнулся. Обтекая, он не стал ждать развития событий и погнал по тротуару со всех ног. Я проследил за ним, пока его хвост не скрылся за моим гаражом.

– Я заплачу за ремонт, – сказал я Гербу.

– А куда ты денешься! – процедил тот, глядя куда-то мимо меня.

Я подумал, что это Вонни, что она вернулась дать мне второй шанс. Но прежде чем я успел повернуться, Герб произнес:

– Это Мендес.

Новость разнеслась быстро. Пег мгновенно выскочила из дома, словно она следила за улицей из окна – и кто знает, может, так и было.

– Это он, – сказал Герб, и они торопливо пошли мимо меня к машине.

Из своего дома вышли Чик и Кони Хартвеллы, даже Бенни и Мисси Биминраммеры поспешили узнать, действительно ли мистер Мендес нашел Попкорна.

Я стоял и смотрел, как мистер Мендес вышел из своей «Вольво» и вокруг него собрались соседи. Он что-то сказал им и покачал головой. Конни Хартвелл положила руку ему на плечо, и я услышал «Проклятье, черт его подери» Герба. Ясно было, что женщина в Плейн-Сити видела не ту птицу.

Соседи толпились у дома мистера Мендеса, а я пошел к своему дому, где мокрый и дрожащий Генри ждал, чтобы я пустил его внутрь.

– Черт возьми, Генри, – сказал я и отпер входную дверь.

Он нерешительно стоял у порога, словно знал, что мне придется выложить немалые деньги за его художества со складной крышей гербовского кабриолета.

– Заходи уже, – кивнул я. – Ты же знаешь, без тебя этот диван выглядит совсем паршиво.

Клянусь, ту ночь и несколько последующих дней он был сам не свой. Носился по дому, издавая утробные вопли. Я хотел выпустить его погулять, открыл дверь, но он постоял на пороге, принюхиваясь к воздуху, мяукнул и убежал обратно на диван.

Однажды он взобрался на кресло у окна, откуда я наблюдал за балаганом на противоположной стороне улицы. Герб Шипли вызвался приварить клетку Попкорна к стальной трубе и установить на крыше дома мистера Мендеса. Я наблюдал, как Герб закрепляет трубу по обе стороны конька крыши. Мистер Мендес смотрел на него с земли, задрав голову и прикрывая глаза от солнца. Закрутив последний болт, Герб открыл настежь дверь клетки – чтобы Попкорн мог влететь в нее, если окажется где-то поблизости и поймет намек. Герб спустился вниз по лестнице, и мистер Мендес торжественно пожал ему руку.

К дому подъехал фургон телевизионной компании WNBS 10TV, из него вылезли двое. Один держал на плече видеокамеру. У второго, молодого блондина с безупречными волосами, в руках был микрофон. На нем были штаны цвета хаки и туфли-лоферы. Темно-синяя поплиновая куртка поверх белой рубашки. Под курткой виднелся ярко-голубой галстук.

Какое-то время я смотрел, как блондин говорит с мистером Мендесом, периодически тыкая ему в нос микрофоном. Потом Генри ударил лапой по стеклу и зашипел.

– Вот и я так думаю, – сказал я.

Я взял его на руки и пошел в кухню, где хранил бурбон «Эван Уильямс». Пять дня, самое время для коктейля.

Что нам с Генри так не нравилось в Мендесе и кутерьме вокруг него? Почему наши сердца так ожесточились по отношению к человеку, который потерял что-то очень для него дорогое? Наверное, все дело в ревности. Мы ведь переживали свою потерю, но всем было наплевать. Всех интересовал только мистер Мендес и его Попкорн.

И вот сидим мы с Генри на диване, и чем больше я пью, тем больше мне нравится, как он выглядит – облокотился на спинку, пузом кверху. Клянусь, в какие-то моменты он выглядел совсем как человек. Я принялся рассказывать ему, как купил этот диван, и рассказ как-то сам по себе перешел к тому, как мы с Вонни когда-то любили друг друга.

– Хочешь – верь, хочешь – не верь, Генри. Мы были молоды и влюблены, мы думали, что у нас будут дети, внуки и долгая счастливая жизнь. И смотри, чем все кончилось.

Время от времени кот задремывал, и я тыкал его пальцем. Он ворчал и по привычке скалил зубы, но меня его неудобства не волновали. Я хотел поговорить, а других слушателей вокруг не наблюдалось.

– Ох, Генри, – говорил я. – Когда впервые влюбляешься, думаешь, что это навсегда, но вот что я тебе скажу… Не бывает ничего вечного. Не бывает вообще. Я усвоил этот урок, мой прекрасный кошачий компаньон. Мендесу его тоже придется выучить. Ведь мы с тобой знаем, что его птица не вернется домой.

Откуда я это взял? Скажем так: у меня были основания. Может, я расстроился из-за того, как все повернулось после нашего с Вонни расставания, может, надеялся, что мы с Мендесом, как друзья по несчастью, сможем возродить дружбу. Может, именно я, а не Герб Шипли или Чик Хартвелл – елки-палки, я даже видел, как мистер Мендес просил о чем-то Бенни Биминраммера! – стану тем человеком, на которого Мендес сможет положиться.

– Я могу стать таким человеком, – сказал я Генри, но сам уже понимал, что это ложь. Это время давно прошло. Даже Вонни не могла на меня рассчитывать уже много лет.

– Я – пьяница. Мне уже много лет, я пенсионер, который мало что значит для окружающего мира. Теперь я еще и одинок.

Генри сгорбился в углу дивана, а я решил, что он обиделся.

– Ладно, мы одиноки, – сказал я ему, – но всех беспокоит только эта птица.

Генри чихнул, словно говоря: «Чертова птица» или «А где эта женщина, которая меня любит, кормит меня тунцом, разрешает греться в своей постели и зовет Принцем Генри Бу-Бу-Ка-Чу? Почему я сижу на этом вырвиглазном диване с алкашом, который только и делает, что жалеет себя?»

– Просто так получилось, – сказал я.

Потом, почувствовав жалость к коту, я придумал песенку – ну скорее бурбон написал несколько строк. Я представил себе Генри в виде такого рассерженного рэпера, каких показывают по телевизору, вроде Фифти Сент или Эминема. Надень на Генри бейсболку набекрень, нацепи на него тонну серебряных цепей и медальонов – и все, звезда готова. Я начал читать рэп прямо из своей пьяной башки:

Сидит кот на дерьмовом диване.

Не может кот достичь нирваны.

Хозяйка его за ним никак не придет,

Потому он песню свою поет.

Судя по виду, Генри это не впечатлило.

– У всех есть своя история, – объяснил я. – Хочешь не хочешь, а это – твоя.

Следующим вечером я включил новости и увидел Мендеса, который рассказывал, как дорог ему Попкорн и сколько лет попугай у него прожил; в глазах у него стояли слезы.

– Не знаю, как он вылетел, – сказал мистер Мендес и вытер глаза тыльной стороной ладони. – Я открыл дверь на террасу, чтобы он почувствовал теплый воздух снаружи, но я точно не открывал сдвижной сетки. Ему нравилось летать по дому, я часто его выпускал. Клянусь, сетка была закрыта.

Новостной сюжет завершал кадр Попкорновой клетки над домом. Репортер произнес серьезным голосом:

– Если кто-нибудь из вас располагает информацией, которая поможет вернуть Попкорна домой, звоните по номеру, указанному ниже, или заходите на сайт www.findpopcorn.com.

Камера дала крупный план клетки, и репортер добавил:

– А пока что дверь клетки открыта, и расстроенный владелец ищет и ждет своего питомца.

Всю ночь я пытался выкинуть из головы эту картину, но не смог. Засыпал, просыпался, в конце концов, забылся беспокойным сном и провалялся до одиннадцати.

Наступил очередной прекрасный весенний день. Я отодвинул дверь на террасу и немного постоял, вдыхая ароматы земли, пробуждающейся после длинной зимней спячки. На перилах террасы цвели нарциссы. Теплые лучи солнца ласкали мое лицо, но я все равно чувствовал себя несчастным.

Генри спрыгнул со своего дивана – который я уже привык считать «его диваном», – петлял между моими ногами, мяукал и довольно глядел на меня снизу.

– Генри, – сказал я, – пора нам с мистером Мендесом кое о чем поговорить.

В этот раз, когда я нажал кнопку звонка, шаги послышались почти сразу, твердые и частые.

Мендес распахнул дверь, которая недовольно скрипнула, словно не открывалась всю зиму и только сейчас была распечатана.

– Мистер Мендес, разрешите… Мне нужно… – бормотал я, не зная, с чего начать, как объяснить причину своего прихода.

Он взял меня за руку и увлек за собой в дом.

– Мистер Лекс. О, мистер Лекс! – Лицо его сияло. – Входите, конечно.

Я позволил отвести себя по коридору в общее пространство, в котором совмещались, как и у меня дома, кухня, столовая и гостиная. Там, на столике, стояла клетка, и в ней сидел попугай, очень похожий на Попкорна.

– Попкорн! – воскликнул мистер Мендес, эффектно взмахнув рукой, словно он представлял товар в телерекламе. – Вчера позвонила женщина из Нью-Олбани, и вот, – он повторил тот же жест, – gracias a Dios, я дождался чуда.

До Нью-Олбани – добрых пятьдесят километров, на что я не преминул указать мистеру Мендесу.

– Немалое расстояние для такой невелички.

На мгновение его лицо стало серьезным. Секунду или две мы смотрели друг другу в глаза. Мы оба знали, что птица в клетке – не Попкорн, а какой-то другой какаду, улетевший из дома. С момента пропажи Попкорн «находился» уже много раз, и по какой-то причине – возможно, потому, что приходит время, когда нужно сделать выбор и жить дальше, – мистер Мендес решил принять эту птицу как свою.

Его лицо оживилось.

– Не нам ставить под сомнения чудеса. Они случаются не просто так. И причины нам знать необязательно. Так ведь? – сказал он.

Я нагнулся, чтобы лучше рассмотреть птицу. Попугай сидел на жердочке – та же раскраска, что и у Попкорна: желтая головка, такие же оранжевые пятнышки на щеках. Он даже кивал головой и двигался, как Попкорн, когда я его впервые увидел. Спутать их было легко. Нужно было лишь поверить.

Мистер Мендес рассказал мне еще кое-что. Девушка, с которой он расстался на Кубе, Ева, написала ему письмо. Я тут же вспомнил конверт со штампом Майами, который оставил у него за дверью под Рождество. Всю зиму они переписывались по электронной почте.

– Она собирается приехать, – сказал он. – Я в таком смятении. Что, если я ей не понравлюсь? Что, если она мне не понравится? С тех пор как мы были молоды и влюблены, прошло много лет.

Я постучал пальцем по клетке, но не мог думать ни о чем другом, кроме Вонни, какой она была, когда мы испытали первые чувства друг к другу. Как мы начинали совместную жизнь. Сердца, открытые к чуду.

– Гол, – сказал я, вспомнив встречу с Попкорном, вспомнив осень, когда он радовал всех своими разговорами.

– Гол. Гол! – повторял и повторял я, но птица в клетке упрямо молчала.

Наконец, мистер Мендес остановил меня.

– Мистер Лекс, – мягко сказал он, – сейчас не футбольный сезон.

Я не смог заставить себя сказать то, ради чего пришел, – как без его ведома забрался в его дом в день, когда исчез Попкорн. Я увидел, что мистер Мендес уехал на работу. Значит, раньше обеда не появится. Несколько недель после того, как я нажал кнопку на пульте от люстры и двери его гаража поползли вверх, я пытался отогнать от себя шальную мысль. Разве управление гаражными воротами устроено не по тому же принципу, что и включение люстры? Что, если я поиграю переключателями на своем гаражном пульте и смогу подобрать код к гаражу мистера Мендеса?

Дверь откроется. Я убедился в этом в конце марта. Перешел улицу, осмотревшись, нет ли кого рядом. Потом зашел в гараж и закрыл двери кнопкой на стене. Потом открыл дверь из гаража в дом и вошел внутрь.

Мне всего лишь хотелось побыть не дома. Я не смог бы объяснить это мистеру Мендесу. Я не смог бы объяснить, как приятно было сидеть на террасе и ощущать дуновения теплого ветра. Я сидел в тишине его дома, довольный, что убежал из своего; убеждая себя, что на час или около того я могу окунуться в собственные тишину и покой, познать честно заслуженный отдых.

Попкорн сидел в клетке, но дверца была открыта, так что дом был в его распоряжении. Он щелкал и свистел, потом сказал: «Гол. Гол!»

Затем выпорхнул из клетки, сделал несколько кругов по кухне и гостиной.

В тот момент я уже не думал. Я объяснил бы это мистеру Мендесу, если бы смог. Я рассказал бы, как подошел к двери террасы, как ощущение свободы подстегнуло желание посидеть на его террасе, погреться на солнце. Я сдвинул сетчатую дверь…

И тут же ощутил хлопанье крыльев у своего уха. В ужасе я смотрел, как Попкорн пролетел мимо бука на заднем дворе и скрылся за углом дома Чика Хартвелла.

Что я мог сделать, кроме как пойти домой? Будь я чуть честнее, то признался бы сразу, но как объяснить свое присутствие в чужом доме? Как передать мистеру Мендесу, насколько важны были для меня эти мгновения покоя? Как описать, что я сознавал, что моя жизнь разваливается на куски и я не знаю, как это остановить?

Я не мог высказать этого ни тогда, ни сейчас, когда Вонни заехала за Генри и увезла его к себе. Остались только мы с диваном. Никчемным диваном. Я сижу на нем в летнюю жару и пью. Вспоминаю тот день, когда мистер Мендес был так рад своему попугаю, что настаивал, будто это Попкорн. Тот день, когда он рассказал мне о своей потерянной любви, Еве, которая теперь живет в его доме, очень приятная женщина. Они уходят и приходят, часто держатся за руки, и, как я ни пытаюсь, мне не удается на них злиться. Не получается.

В тот день, в доме, он спросил меня:

– Вы рады за меня, мистер Лекс?

Он смотрел на меня широко распахнутыми глазами – как я понимаю, на пороге между прошлой жизнью и будущей. Незнание того, что с нами произойдет, – иногда лучшее, на что мы можем надеяться. Я бы сказал это Вонни, если бы считал, что для нее эти слова будут не пустым звуком. Дуновение ветра, кусочек неба, открытая дверь.

– Конечно, – ответил я мистеру Мендесу.

Что я еще мог сказать? Что я испуган до смерти? Что я боюсь дней, которые мне еще предстоит прожить?

– Конечно. – Я похлопал его по спине. Он был моим соседом, и из-за этого я обязан был притвориться хорошим человеком.

– Я рад. Очень рад. – Я даже обнял его и прижал к себе. На мгновение. – Очень, очень рад.

А потом я сделал единственное, на что был способен. Я отпустил его.

О рассказе «Кот на ужасном диване»

Источником вдохновения для моего «Кота на ужасном диване» послужил рассказ Рэя Брэдбери «Я увидеть вас никогда». Короткий, чуть больше тысячи слов, рассказ повествует о миссис О’Брайен, жилец которой, мистер Рамирес, появляется в сопровождении двух полицейских и говорит ей, что должен съехать, поскольку его высылают в Мексику: его временная виза давно просрочена, и полиция об этом узнала. Ему придется оставить работу на авиазаводе, где он неплохо зарабатывает. Придется оставить свою чистенькую комнатку с синим линолеумом и цветочными обоями. Что хуже всего, ему придется оставить миссис О’Брайен, «строгую, но добрую хозяйку», которая не сердится на него за то, что в конце недели он приходит чуточку навеселе.