Текст книги "Пока не наступили сумерки. Из цикла «Письма с Монмартра»"

Пока не наступили сумерки
Из цикла «Письма с Монмартра»
Константин Готье

© Константин Готье, 2017

ISBN 978-5-4485-5820-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Дорогая Изабель!

Я только что вернулся в Париж из своего короткого путешествия и сразу же приехал сюда.

Здесь тихо, спокойно, и ничто не помешает мне написать это коротенькое письмо. Рассказчик из меня так себе, поэтому, надеюсь, ты простишь мне скудость описаний и прыгающий стиль. Впрочем, это не важно. Если у моей поездки и была какая-то цель, то можно сказать, что она достигнута. Во всяком случае, я понял.

Итак. Когда я приехал в Шинон, погода стояла великолепная: около восемнадцати градусов тепла, щадящее солнце, да легкий ветерок, который уносил с собой все тревоги и беспокойства большого города.

Со времени нашего совместного посещения город практически не изменился. Все также закрыт замок Милье; как и раньше переваривает немногочисленных туристов форт дю Кудре и музей Старого Шинона; как обычно пьют в доме виноделия; и Вьена неспешно несет свои воды в подарок Луаре.

Цель моей поездки – музей Рабле в Девиньере находился в двух километрах отсюда. Поэтому, легко перекусив, я отправился туда пешком, что по такой прекрасной погоде было одним удовольствием.

Небо за исключением пары перистых облачков было чистым, и поначалу ничто не предвещало изменений, но когда я добрался до Девиньера, поверь, я промок до костей. Мистика, да и только: после того, как дорога повернула налево, и небо скрылось под сводом деревьев, моментально посвежело, а после того, как я вновь оказался на открытом пространстве и посмотрел вверх, оно оказалось сплошь затянуто сизыми тучами. Хлынуло сразу, и я на своей шкуре испытал на себе выражение «льёт, как из ведра». Я был уже на полпути, возвращаться было поздно, и я припустил вперёд в надежде, что старая семейная гостиница на окраине города будет ещё открыта. Оставшийся километр я проделал со спринтерской скоростью; дополнительных сил мне предало зрелище, как метрах в пятидесяти от меня удар молнии мгновенно испепелил старую, почти иссохшую сосну.

Мне повезло. Гостиница оказалась на месте, и уже через пятнадцать минут я слушал торопливую болтовню хозяина. Мсье Люк, маленький плотный человек лет пятидесяти, был почти лыс; оставшиеся, будто прилипшие к черепу волосы, были седыми, круглое добродушное лицо было вдоль и поперек испещрено морщинами, а маленькие глазки ни чем не останавливались больше секунды, что, впрочем, не производило, как это обычно бывает, неприятного впечатления.

Было очевидно, что сейчас посетителей было мало, и он истосковался по задушевной беседе. Хозяин часто-часто мелко кивал, будто боялся, что разговор с долгожданным собеседником вот-вот прекратится.

Его супруга являла собой его полную противоположность. Она была худа, как кошка священника, и на голову выше своего мужа. В тонких, аристократических чертах лица без труда читалась былая красота; особенно выделялись карие, почти черные глаза и резко очерченный нос. Сначала я принял её за итальянку, но потом изменил свое мнение: кроме необходимых для новоприбывшего приветствий и пары стандартных фраз, когда она показывала мне комнату, я не услышал от неё ни слова, что для уроженки Апеннин было просто невероятно.

Во врямя ужина со словоохотливым хозяином я время от времени украдкой бросал на неё взгляды: она подавала на стол, но в беседе участия не принимала, и ни тени улыбки или оживления не промелькнуло на её печальном лице.

Ужин удался на славу. Хозяин, как оказалось добрый малый, изредка прерывал изливающийся из него, как из рога изобилия, поток информации о местных новостях и комментировал каждое блюдо. Предметом его особенной гордости были, конечно же, помидоры. Якобы он долгие годы потратил на выведение какого-то небывалого сорта, и, наконец, пару лет назад его старания увенчались успехом. Томаты и вправду были сочными, мясистыми, сладкими, и, к тому же, огромных размеров, в чём хозяин видел свою несомненную заслугу. (Что до меня, то я придерживаюсь мнения, что после того, как в Шиноне обосновалась атомная электростанция, проблема выведения новых сортов отпала сама собой).

Мое умение слушать чуть было не сослужило мне плохую службу. Кролик под горчичным соусом был уже почти переварен и наверно готовился к очередному воплощению, мы выпили почти три бутылки, а словоохотливый хозяин и не думал меня отпускать. В предвкушении отдыха я слушал вполуха: полдня дороги, гроза и пережитые треволнения, да сытный обед располагали ко сну. Несколько раз я тактично зевнул, но месье Люк заливался соловьем и не нуждался ни в моих кивках, ни к слову вставляемых междометиях. На помощь неожиданно пришла хозяйка и доходчиво растолковала мужу мое состояние.

Как только я поднялся в свою комнату, то даже раздеться не успел: сон свалил меня сразу и бесповоротно. Я смертельно устал, к тому же обстановка, а её совсем не коснулся прогресс, располагала. Всё было старо и мило: и громоздкий старинный комод, и под стать ему шкаф с зеркалом в резной оправе, и тяжёлая дубовая кровать под балдахином, и незамысловатые вязаные салфеточки на столе. Одним словом, классическая «бабушкина спальня», хранившая атмосферу уюта и доброжелательности.

Я проспал не более двух часов, как что-то будто выдернуло меня из постели. Не думаю, что меня разбудила гроза, ведь когда я провалился в забытьё, погода неистовствовала с той же силой, что и теперь. Однако что-то, то, чего я не могу описать и выразить словами, изменилось. Обстановка, сам воздух вокруг меня приобрели некий неизвестный доселе оттенок. По прежнему стучал по крыше дождь, но теперь звук был глуше: дождь будто влипал в мягкую жижу; всё также завывал за окном ветер, но теперь он на последнем издыхании, словно раненая птица, долетал до окна и с погребальным звоном бился в стекло. Грома я не боялся. Грома я не боялся никогда, и никогда не обращал на него особого внимания; так и сегодня вечером: он был для меня не более чем звуковой фоном. Сейчас же я обратил на него внимание; я поймал себя на мысли, что он мне неприятен. Мне сложно это описать, но временами гром напоминал мне треск ломающейся под живой плотью кости, а иногда создавалось впечатление, что кто-то взял дохлую кошку и изо всех сил лупит ею по ржавой водосточной трубе.

Я стоял у окна, и в свете редких всполохов молнии чувствовал себя будто на островке или в магическом круге, а вокруг меня бушевали некие силы, угрожая в любую минуту разметать мое хрупкое убежище, как карточный домик, добраться до меня и тогда… И вот что тогда – было непонятно. Наверно страхи, накопленные за века в наших генах и заботливо приберегаемые для определенного момента, были близки к тому, чтобы вырваться наружу. Я содрогнулся, прислушавшись к своим ощущениям, и застыл, как изваяние, боясь пошевелиться.

В этом оцепенении я простоял минут пять, переводя взгляд со сгибающихся чуть не вполовину деревьев на огромную лужу, в которую превратилось пространство перед входом в гостиницу. Несмотря на то, что фонарь над входной дверью был разбит ветром, оно всё-таки иногда освещалось то отблеском молнии, то лунным светом, случайно пробивающимся в разрывах между тучами.

Атавистические страхи ещё одолевали меня, но мысли постепенно вернулись в обычное русло. Я даже подумал, как бы гроза не стала причиной аварии на атомной электростанции и начал подсчитывать, сколько горчичного соуса понадобилось бы месье Люку, чтобы облить им кролика размером со свинью, конечно при условии, что душа говорливого хозяина гостиницы после этой аварии не отправится в очередное путешествие по безвременью. Неожиданно я увидел нечто и мои глаза чуть не вылезли от удивления из орбит. Изламываясь в самых неожиданных местах, прямо перед входом ударила молния. В этот момент время замедлилось в миллион раз, и я смог наблюдать, как она исчезает: постепенно, снизу вверх, как пропадает бегущая строка рекламы. Молния испарилась, но ещё доли секунды освещала то место, в которое она только что ударила и оставила за собой… Нет, так не бывает, но я видел совершенно отчетливо, что там, куда ударил разряд, теперь стояла девочка лет девяти или около того и, приподняв белокурую головку, выжидательно и спокойно смотрела на входную дверь.

Нет, нет, такого быть не могло в принципе. И всего за секунду множество мыслей пронеслось в моей голове. К примеру, что девочка стояла там и раньше, а молния, ударившая где-то поблизости, лишь осветила её; или, и это было бы логичнее всего, что всё это – только плод моего воображения. Одним словом мой разум судорожно искал логического объяснения происшедшему, и… не находил.

На всякий случай я ущипнул себя, от чего лишь окончательно проснулся, однако девочка никуда не исчезла. Она все также стояла под проливным дождем и смотрела на дверь. Я отчетливо видел её промокшие слипшиеся волосы и тщедушную фигурку в пестром платье, по которому ручьями стекала вода.

А вот то, что происходило дальше, дорогая Изабель, было сродни наваждению.

Я действовал чисто автоматически, хотя и помню всё – все свои действия до мельчайших подробностей. Я накинул халат, зажег свет и обшарил взглядом комнату. На кресле в дальнем от меня углу рядом с комодом я заметил плюшевого мишку – старого, выцветшего, с местами вылезшей шерстью. По всему было видно, что игрушка старая, и прежний хозяин с ней особо не церемонился. Я схватил мишку, рывком открыл дверь и опрометью бросился вниз. Я сбежал по лестнице, пересек холл, краем глаза выхватив из затемненного угла хозяина. Несмотря на глухую ночь, он сидел за придвинутым к креслу столом и приканчивал очередную бутылку вина. Он окинул меня неожиданно трезвым, равнодушным – от прежнего весельчака не осталось и следа – взглядом, и плеснул себе ещё.

Удивиться я не успел: ноги сами вынесли меня к выходу. Я распахнул дверь и, хотя и не хотел, ведь сознание до последнего пыталось списать всё на усталость и последующую за этим галлюцинацию, всё-таки увидел девочку. Картина, увиденная мной из окна, не изменилась: она всё также мокла под дождем и потоки воды, освещаемые беснующимися вокруг неё молниями, казалось облепили её маленькое тельце.

Я стоял, как вкопанный, а девочка сделала шаг вперед и подняла голову. Ничего особенного, обыкновенное симпатичное детское личико; никаких черных провалов вместо глаз или сморщенной от ожога кожи, как это бывает в дешевых фильмах ужасов. Девочка как девочка, если бы ни необычность ситуации: ночь, дождь, гроза, ветер – весь антураж налицо. И совершенно фантастическое появление маленького беззащитного ребенка посреди этого кошмара (и мое не менее фантастическое именно в этот момент пробуждение).

Наверно, я должен был затащить её внутрь, или, как минимум, что-то спросить, но слова намертво прилипли к моему языку, и я, как истукан, несколько долгих секунд просто смотрел на неё. На лице девочки промелькнуло некое подобие улыбки. Странной улыбки с оттенком облегчения и сожаления одновременно. Как во сне, я протянул ей плюшевого медвежонка, которого она взяла и одной рукой прижала к груди. Затем она окинула меня долгим взглядом и одними губами прошептала:

– Тебе надо вспомнить. Не здесь. Ты должен вспомнить. Иди…

Несмотря на чудовищные раскаты грома и бушующий ветер, я слышал её также отчетл

...

конец ознакомительного фрагмента