Текст книги "Русский самородок. Повесть о Сытине"

«Ваше сиятельство Лев Николаевич.

…Я решил послать Вам все имеющиеся у меня книги по одному экземпляру в виде образцов, цена на каждой помечена карандашом. Будьте добры рассмотреть и пригодные выбрать и затребовать. Я думаю, немного одобрительного найдете из прежних моих изданий, а между прочим я очень рад случаю послать Вам для более близкого ознакомления всю свою серию изданных книг, благоволите дать мне свой любезный совет и не найдете ли тут чего хорошего и плохого. Благодарю Вас за участие душевное и пожелания. Добрейший Лев Николаевич, живем мы здесь и много хлопочем, время свободного нет, все за делом, хлопот много, но сами не знаем, редко приходится подумать, хорошо ли, худо ли это; иногда думается, что хорошо, вокруг народу очень много, все работают без остановки и все довольны. Дело идет, вражды и зла, ссоры нет. Разве между собою пьяненькие рабочие пошумят в праздник, но зато в будни очень веселы. Развеселят хоть кого угодно – в мастерских песнями, которые им петь во время работы не воспрещают. А петь они тоже мастера не хуже Славянского, все горе заставят забыть, да и сами добрее и веселее работают. Вот и все, что мы здесь делаем и не знаем, хорошо ли худо ли, а жить надо. Простите, если что тут есть лишнее. Преданный Вам покорнейший слуга

Ив. Сытин».

Лев Николаевич не раз навещал и типолитографию, переведенную с Воронухиной горы в помещение, приобретенное Сытиным на Пятницкой улице. К началу выхода книг «Посредника» Иван Дмитриевич со своей компанией имел уже семь типографских машин и одну литографскую, со всем полагающимся инвентарем.

Толстой видел, как бойко и прилежно трудится коллектив наборщиков и печатников, подобранный из молодых ребят, энергичных и задорных, под стать самому Сытину. Их трудолюбие и веселье на работе привлекали Толстого, а стремление владельца дать как можно больше книг, картин, календарей народу, нести просвещение в каждую избу, – что еще могло сильнее привлекать Толстого к сытинскому делу?..

Книги «Посредника» стали вытеснять грубый лубок, за Сытиным последовали московские издатели Губанов и Лузина и другие.

Читатель начал браковать дешевые, смехотворные и дурманящие изделия «подворотных» писателей. Однако в истории развития книжного дела их забывать не следует, хотя бы как явление курьезное, кратковременное, но довольно заметное.

Однажды в лавку к Сытину пришел скульптор-художник Микешин, и с ним, опирающийся на суковатый посох, престарелый, дряхлый и полубольной старик с помутневшими глазами.

Микешин полагал, что Сытин знает своего костромского земляка Алексея Феофилактовича Писемского, и потому не познакомил их друг с другом.

В лавке находились тихие покупатели и шумные, как водится под хмельком, «подворотные» авторы. К их резким и крикливым разговорам долго молчаливо прислушивался старик Писемский, потом, приподняв над головой свой суковатый костыль, сказал:

– Вот бы, господа писаки, чем вас по хребтинам огреть надо!..

Все притихли, но без обиды посмотрели на старика, вид которого всем внушал уважение. Старый писатель тяжко вздохнул, вытер платком глаза и, как вещий пророк, заговорил, пользуясь общим к нему вниманием:

– Послушайте, что скажу. Не бойтесь, палками вас избивать никто не станет. Не вы, «подворотные», повинны в том, что делаете, а виноваты мы, ин-тел-ли-ген-ты, что мы допускаем вас до разврата на книжном рынке. Слушайте и вы, костромич Иван Дмитриевич, вас это касается очень. Тем более, вы мой земляк. А костромичи, как известно, двух царей от смерти спасли: Сусанин – Михаила, некто Комиссаров отвел дуло пистолета, направленное в ныне здравствующего императора…

– Боюсь, что ненадолго! – выкрикнул кто-то из «подворотных».

– Ну, об этом не будем гадать, – сказал Писемский, – Россия без царя не останется… Я не об этом речь веду, а о том, что два костромича царей спасали, а вот третий костромич – Иван Дмитриевич Сытин вызвался спасать народ, выводить его из тьмы кромешной на свет божий. Доброе и бойкое дело затеял. А главное – в самое подходящее для этого время. И если поймет Иван Дмитриевич и вы, господа, что книга, выходящая ради только торгового сбыта, ради выгоды, не делает чести ни составителям, ни издателям, – значит, поняв это, вы усвоите основу основ… Мы любим народ, а чаще воображаем, что любим. Для того чтобы любить, надо знать его! Знать насущные его потребности и приобретать честным трудом его доверие. Находите ли вы честным свой труд? Лубочной, пошловатой вашей стряпней вы не сдвинете деревню, не поставите ее на путь просвещения. Тогда зачем же огород городить?.. Ваши «писательские» порывы вредны, они не идут дальше уродования привозной цивилизации; они вредны, как вредно и равнодушие так называемого высшего света к народу. Но, слава богу, за последнее время наша разночинная интеллигенция хотя и расходится в эстетических понятиях с народом, однако начинает сознавать необходимость образовывать народ и вести его за собой… Воспользуйтесь, Иван Дмитриевич, этим тяготением интеллигенции к народу. Сейте разумное, доброе, вечное… Издавайте Гоголя, не уродуя, дайте народу Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, Толстого… Тургенева, кого еще?.. Увидите сами, кого захочет признать народ своим светочем…

Писемский закашлялся, передохнул и, умолкнув, направился к выходу.

– Кто это такой? – спросил Сытин Микешина.

– Следовало бы вам знать его, Иван Дмитриевич, это писатель Писемский.

– Ах ты господи! Какое неудобство получилось. Как же, знаю, читывал, а в лицо первый раз вижу.

– Доживает старик, – сказал Микешин, – без извозчика он не ходок…

– Не ему бы доживать, а вот нам пора бы и свертываться, – проговорил Миша Евстигнеев – один из самых активных авторов Никольского книжного рынка.

«ПОДВОРОТНЫЕ» ПИСАТЕЛИ

В свое время Петр Первый предпринял доброе дело – заменил церковнославянский шрифт более удобным, гражданским. В царствование Петра были изданы первые научно-познавательные, учебные книги, отпечатанные «новоизобретенною амстердамскою азбукою». В основном, это книги переводные с иностранных; среди них были по истории, по теории государственного устройства, географии, геометрии, астрономии, «Притчи Эзопа», «Приклады како пишутся комплименты» и другие, свыше сотни названий.

В большинстве своем эти книги печатались в Амстердаме тиражами весьма незначительными и не находили в петровской России должного сбыта, так как грамотные люди тогда были редкостью.

В 1703 году, в год основания Петербурга, Петру жаловался один амстердамский издатель русских книг, что он терпит убытки, что русские приезжие из Архангельска купцы их не берут: «Понеже охотников (т. е. читателей. – К. К.) в землях вашего царского величества зело мало».

И не только в петровские времена, но и позднее читателей в России почти не прибывало. И эти книги петровской эпохи не расходились, лежали на складах, и если были нужны, то крайне узкому кругу знатных персон.

Спустя полвека после смерти Петра ценнейшие издания лежали, не находя сбыта. Позднее люди, ведавшие залежами петровских изданий, распорядились употребить их на обертку и на папки к переплетам новых книг. Таким способом было истреблено несколько тысяч экземпляров петровских календарей, ведомостей и указов.

При Екатерине Второй возникло издательство замечательного русского просветителя Николая Ивановича Новикова.

Новиков двинул далеко вперед книжное дело. Способных русских писателей в то время было не так уж много. Новиков также был вынужден издавать в основном книги, переведенные с иностранных языков. Он был не только издателем, но и первым русским книготорговцем. Книги издателя Новикова продавались в его собственных лавках в разных городах империи: в Вологде, Ярославле, Твери, Туле, Казани, Киеве, Смоленске и других.

За короткий, двенадцатилетний, срок Николай Иванович Новиков сумел выпустить четыреста пятьдесят пять книг. В большинстве своем это были умные, содействовавшие образованию книги, впервые появившиеся на русском языке. Из столь большого числа изданий епископ Платон выделил шесть книг «зловредных, развращающих добрые нравы и ухищряющих подкапывать твердыни святой нашей веры». Это были книги масонские, посвященные деятельности «вольных каменщиков», книги, за которые Екатерина Вторая заключила знаменитого русского просветителя в Шлиссельбургскую крепость.

Можно удивляться многогранной издательской деятельности Новикова, оставившего по себе на вечные времена добрую память и ставшего вдохновляющим примером для книжников Смирдина, Плавильщикова, Сытина, Сойкина и других, пользовавшихся в известной мере идеями и опытом этого умного а образованного издателя.

Кроме издания множества полезных книг Новиков улучшил московскую газету, впервые издавал при ней бесплатное приложение «Детское чтение», он выпустил первый словарь русских писателей. Трудность такого издания невероятна, если принять во внимание, что в то время не было понятия о каталогах и собрать сведения о писателях стоило огромного труда. И тем не менее появился в свет Новиковский «Опыт исторического словаря о российских писателях», в предисловии к которому, между прочим, было сказано:

«…не может быть неведомо и то, что все европейские народы прилагали старание о сохранении памяти своих писателей, а без того погибли бы имена всех, прославившихся в писании мужей. Одна Россия по сие время не имела такой книги, и, может быть, сие самое было погибелью многих наших писателей, о которых никакого ныне мы не имеем сведения».

В словаре значилось триста семнадцать авторов, видное место уделялось Феофану Прокоповичу, Ломоносову, Кантемиру и Тредиаковскому. Сорок епископов, владевших пером, также попали в этот словарь. Но были среди писателей и такие, которые не печатались, но значились в словаре, как авторы рукописных книг, хранившихся в императорской библиотеке.

Новиковские издания, от первой и до последней книги, по своему содержанию и направлению были, разумеется, намного выше нахлынувшего впоследствии лубка; но из-за недостатка грамотности в народе не удалось им проникнуть до глубин деревенских, где в то время еще кое-кто ухитрялся вести свои записи на бересте, торговые сделки отмечать на кожаных бирках и пользоваться шестигранной рубцеватой палкой, заменявшей календарь.

И только, когда мало-помалу стала проникать в деревню грамотность, появилось беспредельное поле деятельности для издателей-лубочников и поставщиков лубочной литературы – авторов, ютившихся в подворотнях, под Никольскими и Ильинскими воротами, где находились издатели-книгопродавцы. Эти «подворотные» авторы мало повинны в том, что они были такими. Всякому овощу свое время зарождения, созревания и отмирания.

Лубочная картинка существовала с давних, петровских времен и была первой ступенькой культуры для неграмотного народа. Лубочная книжка появилась в народе из рук издателей Никольского рынка и без помех здравствовала четверть века. Первой ее помехой стал «Посредник» и его создатели, русские писатели во главе с Львом Толстым, при благотворном сытинском участии. И тогда «подворотные» стали быстро исчезать. Но кто же они, эти прародители халтуры, жалкие жертвы своего времени, чьи «творения» поглощал первый русский грамотей?..

Вот появляется в лавке Сытина развязный подвыпивший «юморист» Мишка Евстигнеев, из бокового кармана торчит горлышко бутылки, из потайного – трубочкой свернутое произведение.

– Вот-с! Покупайте, Иван Дмитриевич, рассказец «Капризная жена», или вот еще «Нос в десять тысяч».

– Непонятно, Миша, что значит «Нос в десять тысяч»? Не беру, мне тут что-то новенькое обещал занести Пашка Кувшинов.

– Да что вы, господин Сытин! – начинает возмущаться Евстигнеев. – Да супротив меня Пашка Кувшинов тля! Пустозвон!.. Вы меня обижаете, Иван Дмитриевич. Берите «Капризную жену» за пятерку, и дело с концом! А то, что непонятен «Нос в десять тысяч», так ведь в этой неизвестности и кроется приманка для покупателя. Так вы и извольте понимать мой добрый умысел…

Склонившись через прилавок, чтобы не услышал кто другой, «юморист» нашептывает Сытину доверительно:

– А вы знаете, Иван Дмитриевич, Кувшинов что-то спер у Мельникова-Печерского. Обтяпал и дал название рассказу «Пещера в лесу, или Труп мертвеца», а на самом деле кто купит, прочтет, там ни трупа, ни пещеры, ни хрена нет. Одно мошенство!.. Учтите. Ну, ладно, если вам не надо моих трудов, то отнесу Маракуеву, хотя и тот что-то заноситься стал. Нос воротит. Эх вы, лубочники-посредники!..

Напротив сытинской типолитографии трактирчик Тарасова: чай подается с баранками, водка с огурцами и ржаным хлебом. Причем закуска к водке бесплатная в таком количестве, что посетитель выпьет шкалик и ради остатка закуски – не пропадать добру – просит повторить водочки. Хозяину то и надо.

Сюда частенько из своего заведения забегал Иван Дмитриевич; водкой он не баловал себя, а чайку запашистого цейлонского да с рассыпчатой сушкой мог стаканов полдюжины осилить.

Увидев издателя за чаем в благодушном настроении, из-за соседнего столика выходил плодовитейший «подворотный» писатель, некто Кассиров. Это известный делец Никольского книжного рынка. На нем затертый костюм, прикрытый безрукавным плащом с цепочкой-застежкой; пышный цветистый галстук отличает «писателя» от простых смертных завсегдатаев, болтающихся на старой площади у всех подворотен Китайгородской стены.

– Иван Дмитриевич, разрешите к вам пересесть, есть о чем поговорить. Вы не против?..

– Пожалуйста.

– Че-ло-век! – взывает Кассиров к официанту. – Перенесите мой заказ на этот столик…

Сытин налегает на чаек и хитро посматривает на «подворотного» автора.

– Честь имею предложить вам, Иван Дмитриевич, несколько полезных вещей. Есть готовые вполне и есть в мечтах некоторые. И вот, знаете ли, как моя мечта взыграла и воспылала, у меня надежда сочинить историческую повесть. Уже и заглавие есть: «Березы на стенах». И о чем бы вы думали? О татарских нашествиях на Москву, а тему подсказали действительно березы на Китайгородских и Кремлевских стенах…

– Эх, Кассиров, мы уж до того с вами дописались, что читатели скоро будут нас лупить березовыми розгами. Ужели вы думаете, что когда-то господину Загоскину достаточно было увидеть березы на стене и на этом основании сочинять исторические повествования?

– А я этого, Иван Дмитриевич, не думаю, да что вы, господь с вами. В нашем деле главное – заглавие. Попадет книжица подходящая, я ее поверну как хочу, и будьте здоровы…

Кассиров, рассуждая так с издателем, был по-своему прав. Сытин знал способы «подворотного» сочинителя Кассирова, как знал их и весь Никольский издательский рынок. Кассиров сам ничего не сочинял и не считал за грех брать любую книгу любого писателя, по своему усмотрению начинал ее перекраивать и вносить поправки, одним словом, обкрадывать: Тургенева – так Тургенева, Лермонтова – так и Лермонтова, а что касается сказок Андерсена – тут уж и сам бог велел ему трубить на свой лад. И среди «подворотных» Кассиров был не одинок. Такими же были популярные плагиаторы Потапов и Шмитановский – рифмоплеты. Они даже не пренебрегали древними былинами, переделывали их в грубые лубочные раешники. Но былины еще туда-сюда – достояние, так сказать, общенародное.

Но вот «подворотные» сочинители, набившие руку на всякой чепухе и чертовщине, решили приложить усердие не по разуму, взялись за классиков. Они полагали, что для неграмотной деревни серьезную литературу надобно упростить и в таком виде двинуть в народ. И они «двинули». И этот общий грех «подворотных» авторов разделили между собой все издатели Никольского рынка, в том числе, и не в последнюю очередь, Сытин.

Печатались, с точки зрения здравого смысла, уму непостижимые вещи: Илью Муромца, легендарного русского богатыря из древнекиевской Руси, перенесли в семнадцатый век и «двинули» в народ книгу под таким заглавием: «Илья Муромец и боярская дочь, или Русские в начале XVII века – во время черного года».

Больше всех писателей «подворотным» авторам приглянулся Николай Васильевич Гоголь. Видимо, сюжеты «страшных» гоголевских повестей оказались во вкусе и авторов и потребителей книжного рынка. Из гоголевского «Вия» деятели Никольского рынка на свой лад состряпали «доходчивую» для народа повесть «Страшная красавица». «Страшную месть» с легкостью необыкновенной перекроили и нарекли: «Страшный колдун, или Кровавое мщение». Как только не кромсали ретивые «подворотники» славного героя – Тараса Бульбу! Они превращали его и в «Разбойника Тараса Черномора». Выходил гоголевский изуродованный Тарас Бульба и под таким названием: «Приключение казацкого атамана Урвана». Но имя Тараса Бульбы становилось час от часу, день ото дня все более популярным среди читателей. Они спрашивали уже не «Атамана Урвана» и не «Тараса Черномора», а – подайте нам полного и настоящего «Тараса Бульбу». Один из издателей Никольского рынка Абрамов выпустил книгу «Тарас Бульба». К удивлению своему, читатель, в тексте не находит ни Тараса, ни других гоголевских типов. Вместо них там фигурируют Егор Урван и дети его Грицко, Борис и Марианна…

Благонамеренная цензура в этот «лубочный» период дозволяла поучительные издания для «вразумления» народа. Названия говорят сами за себя: «Глас святой истины о пришествии антихриста», «Поучение краткое, как подобает стоять в церкви», «Сказание о том, как святая Феодора проходила 20 воздушных мытарств».

Наряду с обилием хороших книжек «Посредника», выходивших с заманчивыми обложками под видом лубка, Сытину приходилось нередко подлаживаться и к цензуре, и к синодальным требованиям.

Выходит книжка «Одним подлецом меньше», а с ней же рядом «Божьи рабы»; или книжка Мильтона «О свободе слова», а рядом «Грамотность – меч обоюдоострый».

Такое «уравновешивание» Иваном Дмитриевичем Сытиным воспринималось как неизбежная необходимость.

Цензорам вменялось в обязанность строго следить за тем, чтобы в тощих поделках для народа не было ничего противного закону божьему, правительству, нравственности и личной чести гражданина. Этим условиям, разве иногда исключая последнее требование, вся муть, истекавшая от «подворотников», соответствовала, и в цензуре царило бы полное спокойствие, если бы в «лубочное царство» не проник толстовский «Посредник».

О СЫТИНСКИХ КАЛЕНДАРЯХ

В девяностые годы деревенские школы и низшие городские находились в ведении церкви. В средних – сельских и городских – могли учиться только дети богатых родителей и чиновников. В высших школах развитию вольной и здоровой мысли мешали палочная дисциплина, слежка, аресты и высылка.

И вот в эту пору вопреки правительственной линии – сдерживать Россию в развитии грамотности – Иван Дмитриевич Сытин решился создать и пустить в народ такой «всеобщий» календарь, насыщенный познавательным материалом, который стал бы настольным справочником деревенского жителя.

Мысль такая зародилась не случайно: начиная с 1865 года стал выходить «Крестный календарь» А. Гатцука. Календарь был куцый, во всех смыслах бледный, печатался мелким шрифтом, а тираж – по тем временам огромный – превышал сто тысяч.

Сытин хотя и пользовался этим календарем, но относился критически к его содержанию. Он сообразил, что умелыми руками можно сделать большое, доброе и выгодное дело – создать свой, сытинский, народный календарь.

За советом он обратился к Льву Николаевичу Толстому. Тот поддержал мысль Сытина. Для составления такого универсального, всеобщего русского календаря нашлись подходящие люди – дьякон из церкви Благовещения, что на Бережках, – Николай Фелицын, писатель-народник Николай Полушин, которого рекомендовал Лев Толстой.

И вот втроем – издатель Сытин, Фелицын, человек грамотный, с духовным образованием, и Полушин, знающий крестьянский быт, – собрались и стали обсуждать, каким должен быть сытинский, не крестный, а крестьянский, календарь, рассчитанный на удовлетворение запросов деревенского обитателя.

Развернули календарь Гатцука, стали разбирать по страницам, что в нем есть необходимое, что ненужное, а главное – чего в нем не хватает из полезных русскому народу сведений.

– Обложка непрочна, – сказал дьякон Фелицын, – быстро порвется в руках многочисленных читателей, а на ней много текста духовного характера. Но учесть и нам надобно указанные на обложке даты, относящиеся к истории календаря: в 1800 году Академии наук дана привилегия на издание календарей, а в 1865 году – издание календарей в России разрешено всем беспрепятственно. И вот с этого года не кто-либо из русских людей, а чех Гатцук занимается выпуском календарей. Как тут не сказать, что сам господь осенил мыслью голову Ивана Дмитриевича взять это дело в свои бойкие руки, теперь дело у нас пойдет…

– Я так же думаю, – сказал Полушин, – и Лев Николаевич в этом благом начинании предвидит успех издателя. Он обещал нам свою помощь добрым советом. Да и мы понимаем, что такое дело решается сообща. Надо сразу привлечь писателей и знатоков статистики, а часть места отвести рекламе изданий книгопродавца Сытина. Недостаток календарей Гатцука в том, что они из года в год и по оформлению и во многом по содержанию схожи один с другим, как куриные яйца. И это понятно: Гатцук благодушествует. Гатцук наживается, ибо никакая конкуренция его не подпирает. Если мы дадим более красочный и содержательный календарь, Гатцук будет вынужден нас обгонять качеством, или ему кончина…

– Я понимаю, что Гатцуку мы учиним неприятность, – сказал Сытин, – что ж поделаешь. Такова наша коммерция: выявить противника, раскусить, прожевать и проглотить, а дальше выход он сам найдет: или в одну компанию, или лапти врозь!.. Не думаю, что с первых наших выпусков Гатцук запросит «пардону» и поднимет руки вверх. Не таков этот иноземец. На и мы не лаптем щи хлебаем. Авторов найдем хороших, художников тоже, да хромолитография скоро нам так поможет, что дело Гатцука потускнеет перед нашим. Учитывая огрехи его календарей и наше желание отличиться на этом поприще, давайте примемся за составление намётки…

– Я считаю, – сказал Фелицын, – все сведения, кои есть у Гатцука по части религиозных праздников, о церковных службах и чтениях, – все это надобно. Без этого нет календаря.

Полушин добавил:

– Дни кончины замечательных людей, исторические народные события, как, например, покорение Новгорода, казнь Пугачева, сожжение Москвы поляками, и прочие события русской истории должны быть указаны по месяцам и числам…

– О всех ярмарках, во всех городах и крупных селах, о времени вскрытия рек тоже надо печатать, – подсказал Сытин. – О тиражах займов, о том, как вычислять проценты, о долготе дня, о заходе и восходе солнца, без этого тоже нельзя. Имена всех святых и что они означают по-римски, гречески, арабски и по-еврейски. Мы от такого перечня не отказываемся. Министров и митрополитов мы пропечатаем в списках, а губернаторов и архиереев, пожалуй, не надо…

Но тут Фелицын возразил Сытину:

– Согласен с вами, Иван Дмитриевич, губернаторы часто меняются, но епископы – те долгое время сидят в своих епархиях. Списки епископов следует давать. Им будет приятно, а через духовенство в приходах они будут ратовать за такой календарь.

– Не возражаю, – согласился Сытин.

– В остальном многом волей-неволей придется повторять Гатцука, – заметил Полушин. – Все разумное для календаря подойдет, на то он и календарь. Скажем, сравнение иностранных денег с монетами русскими, многие мировые статистические данные; меры весов, сведения об иностранных державах, о движении пароходов и поездов – все это надо! Но, конечно, не можем печатать такие глупости, как, например, «предсказания» о политических событиях, которые должны якобы произойти, по усмотрению Брюса, в таком-то году, неизвестно в каких государствах, – произойдет кровопролитная война, где-то родится принц, любезный своему отечеству, где-то будет счастливое побоище. Легко сказать – счастливое! Или раскроется важный заговор в одном из европейских государств…

– Конечно, все это чепуха, но где-то что-то иногда и совпадает, – сказал Сытин и добавил авторитетно: – Давайте Брюса не ворошить. Его и Петр Великий почитал. Мы его «предсказания» вынесем на заднюю обложку для любопытствующих. Брюсов календарь, Петром утвержденный, живуч и долголетен. Его лубочники издавали, он и нам пригодится. А вот в чем же против Гатцука мы расширимся? Я думал об этом, да и граф Лев Толстой мне подсказывал: перво-наперво – красочная обложка, премия – картинка из истории России в красках, и на десять страниц наш календарь сделаем больше гатцуковского. На каждый месяц по две статьи с иллюстрациями: одна статейка на божественную тему и картинка к ней; другая статья из истории России и картинка к ней. Верхний ряд будет готовить Фелицын, второй ряд – вы, Полушин. Так ладно и будет. И чтоб ежегодно разное, без повторений. Скажем, вот так: четная страница – с божественными и астрономическими сведениями, а нечетная – со статейками. К примеру: сверху статья о святом Стефане Пермском, просветителе зырян, а ниже – начало книгопечатания в России. Или сверху «Усекновение главы Иоанна Крестителя», а ниже статья о Кутузове…

– Весьма и весьма благоразумно! – отозвался Фелицын. – На манер того, как в псалтыре сказано: «Спереди блажен муж», а сзади «вскую шаташася». Приемлемо!..

– Надо расширить сведения по мировой статистике. Пусть знают в каждой деревне объем земного шара, сколько на нем людей и каких племен, сколько родится, женится и умирает в году, – продолжал Иван Дмитриевич. – Я иногда не спал ночей, все думал, ставя себя на место мужика, который ничего этого не знает. Он еще, пожалуй, рассердится, если сказать ему, что земля есть шар. А говорить ему об этом надо! Для служащего, чиновного и торгового читателя заведем такие отделы: коммерческий, судебный, почт и телеграфов, дадим две карты – Европейской и Азиатской частей империи. Оживим календарь публикацией гравюр с новых картин знаменитых художников…

– Можно и не только с новых, – добавил Полушин, – в народе не знают ни новых, ни старых. А лубок – это не живопись и скоро изживет себя. Да и пора ему застрять. Приложения к календарю будем печатать с лучших образцов живописи. Они-то и вытеснят лубочные картинки. Хромолитография – это чудо…

Первый календарь на 1885 год был отпечатан в 1884 году и пошел большой партией на Нижегородскую ярмарку. Художник – академик Касаткин сделал к календарю такую обложку и приложение, что рядом с сытинским календарем гатцуковский помертвел. На обложке – богатырь в латах с пером и грамотой; в отдалении Кирилл и Мефодий – просветители славян, внизу ребенок поддерживает первые две медали, которыми на выставках уже был отмечен Сытин. На премиальной картинке – пожар Москвы 1812 года. На фоне пожара изображен седой купец в меховом тулупе, говорящий: «И из-под пепла будешь восстановлена». Весь тираж календаря быстро разошелся. Сытин торжествовал, а его помощники уже готовили следующий выпуск.

Не обошлось, конечно, и без неприятностей. Мировая статистика подвела Ивана Дмитриевича: оказалась не в пользу царской России. В календаре было сказано, что плата за рабочий день в Америке – 7 рублей 50 копеек, в Англии – 7 рублей, в России – 70 копеек, в Китае – 9 копеек. Полушин сообщал об этом в календаре, не ожидая неприятностей. Цензура проморгала, и ответственный издатель Сытин был вызван пред грозные очи начальства.

– Что вы делаете?! – возопило бдительное начальство, не терпящее малейших признаков крамолы. – Печатайте в календарях восход и заход солнца, предсказывайте погоду, но зачем вы предсказываете революцию? Сообщая такие сведения, вы искусственно возбуждаете недовольство рабочих в России!..

Во что обошлось Сытину объяснение по этому поводу – история умалчивает. В получении куша никогда ни в какие времена начальство расписок не оставляло. Наверно, поэтому осложнения не произошло, печатание календарей продолжалось – «всеобщих», «отрывных», «общеполезных».

Однажды – это было уже в 1887 году – Гатцук, в связи с пятидесятилетием со времени гибели Пушкина, на страницах своего захиревшего календаря решил высказать затаенную злобу на Сытина по поводу его издательской деятельности. Первым заметил это Полушин. Тщательно просмотрев календарь Гатцука, Полушин подчеркнул в нем одно место и показал Сытину:

– Смотрите, Иван Дмитриевич, наш соперник в чей огород камушки бросает?..

Сытин читал и, нервничая, теребил бородку.

Гатцук писал вот что:

«…пророчество Пушкина о том, что в России будет знать его „всяк сущий в ней язык“, без сомнения исполнится; но жаль, что упущено уже пятьдесят лет и, если дело ознакомления народа с его произведениями останется в руках торгашей-издателей, которые обыкновенно пользуются знаменитым в печати именем только для того, чтобы под его эгидою сбывать в народ всякую залежавшую дрянь… „Гуак“, „Прекрасная магометанка“, „Кровавый дух“, „Удалой разбойник“ и т. п., как сбывает теперь фирма „Посредник“ подобные произведения вместе с рассказами графа Льва Толстого, – то долго еще светлая, изящная и мощная поэзия Пушкина не пройдет в русский народ».

– Ах он мерзавец! Он отлично понимает, что все эти «Гуаки», «Магометанки» и «Разбойники» в моем деле явление переходное; зря хамит, мерзавец. Календари мои ему не по вкусу. Еще посмотрим, на чьей стороне будет Александр Сергеевич Пушкин! Раз право издания его стихов за наследниками истекло, то будь уверен, господин Гатцук, – Сытин и тут не опростоволосится! Двинем и Пушкина!.. Вот что, Подушин, считай, что мы этого плевка не заметили, ни отвечать, ни упоминать печатным словом Гатцука не будем. Падающего бить незачем, сам свалится…

Полушин, одновременно со Всеобщим календарем, составлял отрывной календарь. Он брал из гатцуковского календаря народные приметы и врассыпную использовал некоторые из них в численнике: «На Трифона звездно – весна будет поздно», «Апрель с водою – май с травою», «Май холодный – год хлебородный», «Овсы да льны в августе сильны», «На святого Петра дождь как из ведра – быть урожаю»… И так далее в этом духе.

Гатцук с претензией:

– Почему из моего календаря берете народные приметы?

– Да потому, что они народные. Берем и народу подаем. Сами понимаете, в календарном деле без совпадений не обойдешься… А фольклор – собственность всенародная, – отвечал Полушин.

Сытинские календари успешно распространялись. Год за годом тиражи их росли с невероятной быстротой. Так, накануне империалистической войны годовой тираж сытинских календарей всех видов достиг более двенадцати миллионов!..

Сделав свое дело, скончались старички – народник Полушин и дьякон Фелицын. Сытин заменил их новыми специалистами. Время требовало календарей более высокого качества. Всеобщий календарь становился глубже, интереснее. Главным редактором календарей стал деятельный организатор журналист С. А. Гусев. Повел он это дело на высокой научной основе. Благодаря ему календарный отдел сытинского товарищества стал выпускать двадцать пять видов календарей общих и специальных. Для интеллигентной городской публики выходил «Календарь царь-колокол». Были календари учительские, ученические, детские, дамские, конторские, сельскохозяйственные, охотничьи, военные, исторические, а для Киева и Одессы даже особые. Но основными оставались «Всеобщий русский» и массовый стенной. Для суеверной публики отдельно издавался «Брюсов календарь на 200 лет» с предсказаниями о судьбе каждого человека, о погоде, об урожаях, солнечных и лунных затмениях, с приложением таблиц «несчастных дней». Но поскольку «научные» основания Брюсова календаря были сомнительны, он выходил в свет наряду с изданиями «народной» литературы, такими, как оракулы и сонники.