Текст книги "Кеес Адмирал Тюльпанов. Опасные и забавные приключения юного лейденца, а также его друзей, рассказанные им самим без хвастовства и утайки"

Константин Сергиенко
Кеес Адмирал Тюльпанов
Опасные и забавные приключения юного лейденца, а также его друзей, рассказанные им самим без хвастовства и утайки

ГУДЕН ДАГ – ЗДРАВСТВУЙТЕ!

 
Тирли-тарли-тирилет,
начинать мне или нет?
 

Отец мне всегда говорил: «Поменьше болтай, сразу приступай к делу». Но тут уж такая длинная история, что заранее пересыхает в горле.

 
Подождите, отдохну,
а потом уже начну.
 

Это уже мать говорила: «Если коленки дрожат, лучше присядь да соберись с духом».

 
Ну так вот, один чудак
написал вам кое-как
про свое житье-бытье,
и не только про свое.
Почитайте, полистайте,
за окошко не бросайте.
Лари-дари-ларидас,
Начинается рассказ!
 

А еще мне говорили так: «Если уж рот раскрыл, то сначала поздоровайся». Так я и сделаю.

Здравствуйте все, кому не лень читать книжки! А кому лень – тоже здравствуйте, потому что, хоть вы и заснули на первой странице, я все равно вам приснюсь и так ущипну, что вы подскочите до потолка и закричите «мама!».

Так что не будем тянуть время, давайте знакомиться. Я Кеес Адмирал Тюльпанов, и вы обо мне слышали. А если не слышали, значит, уши у вас заложило, когда дул ветер с моря.

А может, Як Фрост – январский морозец, забрался к вам в нос и вы так расчихались, что не услышите даже пушку? А может, вас кто-нибудь вывалял в снегу и вы простудились? Или провалились в прорубь, когда катались на коньках? Во всяком случае, не надо лить слезы, как девчонка. Я тоже проваливался, а толстый Михиелькин даже два раза, потому что он очень тяжелый.

А вы любите кататься на коньках? Есть быстрые конечки фрисландские, прямые, с носами, похожими на голубиный клюв, а есть верткие конечки голландские, загнутые, как поросячий хвостик. Есть деревянные и железные, есть даже из рыбьей кости, а говорят, бывают серебряные с золотыми пряжками.

Так любите вы кататься на коньках? У нас в Голландии все катаются. Выйдешь из дома, и прямо перед тобой лед – это канал замерз. Можешь ехать куда захочешь, потому что на другой улице тоже канал или канавка. Не знаю, как у вас, а в наших краях любой малыш сначала встает на коньки, а потом уж на ноги. Даже поговорка есть такая.

Так вы говорите, что обо мне не слышали? Продуйте уши. Повторяю, я Кеес Адмирал Тюльпанов, и не про коньки вам тут собрался рассказывать. Потому что, если бы в коньках дело, не стал бы я разговаривать. Становитесь рядом, и бежим до той мельницы – кто первый. Думаю, пришлось бы вам туго.

Так что с коньками все ясно.

Еще могу с вами поплавать наперегонки или побороться. Посмотрим, чего вы стоите. Можно бросать ракушки – кто дальше или погонять мячик из старой тряпки. А могу сочинить про вас песенку, так что будете хохотать до упаду или, наоборот, надуетесь, это кому как нравится.

Люблю сочинять разные песенки. Про многих я сочинил и даже чуть не пострадал, когда за мной погнался испанский солдат. Он просто посинел от злости, когда я спел:

 
А где твой Филипп —
испанский король?
Бим-бам, траля-ля-ля!
Штаны его съела моль,
а крысы съедят короля!
 

Сначала он кинул в меня пивной кружкой, а потом вскочил, чтобы догнать, но сразу растянулся, потому что я связал его шнурки, когда собирал под столом кости для собаки. Ха-ха! Разве я стал бы петь просто так? Плохо вы меня знаете! Я и в мушкет ему насыпал песку, это на тот случай, если захочется пострелять.

Просто удивительно, что вы обо мне не слышали. Я понимаю еще взрослых, у которых своих дел по горло. Какой-нибудь трактирщик с брюхом на две рубахи или тощий монах, которого моль съела. Но нам-то с вами всего второй десяток и в ушах еще не набилась солома!

А может, вы вообще ничего не слышали, какие тут дела творятся в нашей стране? Как испанцы грозились сжечь Нидерланды, а нас всех отправить на небеса за то, что мы не хотим подчиняться ни их королю, ни их вере?

Многих они убили, сожгли и повесили. У нас в Лейдене столько я видел костров, что уже издали по запаху различал, что жгут человека. А в Хаарлеме, где жил мой дядя Гейберт, всех перерезали, даже вода в каналах стала красной от крови.

И вот мы восстали. Впереди всех были гезы. Если вы не сильны в голландском, то я объясню. Гезы – это значит оборванцы, так называли противников короля. Были среди них и бедные и побогаче, но все ненавидели Филиппа и его инквизицию.

Отчаянные, скажу я вам, люди эти гезы. Воюют они и на суше и на море. Нож в зубы – и вплавь за испанцем. Да здравствует гез!

Мы гнали испанцев из всех провинций – Зеландии, Фландрии, Брабанта, Фрисландии, Голландии – Южной и Северной, чтоб все Нидерланды жили свободно. Но было это не просто. Они вернулись и осадили многие города. А наш Лейден пытались взять дважды. Но вы все это, наверное, знаете? Зря я вам только расска зываю.

А если знаете, значит, и обо мне слышали. Потому что про меня даже в книге написано. Она у меня есть, эта книжка, в кожаном переплете с медной застежкой, которая блестит, как золото, если почистить мелом. Заглавие у нее длинное, даже не выговоришь, а написал ее ученый-хронист господин Ян Фрейтерс.

Я вам сначала одно местечко прочитаю, вот тут в самом конце, где рассказано про последний день осады:

«Когда 3 октября 1574 года занялся мглистый рассвет, и в Лейдене и в войсках, шедших на помощь, воцарилось тревожное угрюмое ожидание. Осажденные думали, что испанцы готовы к штурму через рухнувшую ночью стену. Шедшие на помощь были уверены, что испанцы уже взяли город, подтверждением тому в их глазах был ночной грохот и зиявший утром провал в стене. Внезапно увидели, как на бастионе форта Ламмен показался мальчик и, сняв шляпу, стал размахивать ею…»

Ага! Это и был я! Все меня видели, да не все знают, как было дело. Когда господин Фрейтерс приехал в Лейден собирать рассказы про осаду, сказали ему и про меня. Хорошо еще, застал меня в городе, а то я уже собирался в Амстердам устраиваться юнгой на корабль. Поговорили мы с этим хронистом. Особенно я не привирал и старался говорить правду, но он только чесал пером за ухом и бормотал:

– Уж больно ты хвастаешь, Кеес. Можно подумать, что ты один освободил Лейден.

Я ему сказал, что когда вру, мухи дохнут, а у него вон целых три на лысине и все живые. Но он и тогда не поверил, а когда написал свою книгу, оказалось, что в ней про меня всего несколько строчек.

До чего же чудны е эти хронисты! Про какого-нибудь маршала или графа напишут разные небылицы, а простому человеку лишней буковки жалко. Нам же, мальчишкам, совсем не верят!

Вот я и решил рассказать кое-что из того, чему не поверил господин Ян Фрейтерс. Пусть он, как раньше, чешет за ухом. Вы-то лучше меня поймете. Тридцать три якоря в бок, если что-нибудь совру! Ну если только самую чуточку… Знаете, ведь иногда язык просто сам собой начинает загибаться не в ту сторону. Но обещаю: если замечу за собой, обязательно сам поправлюсь. Но в общем-то, вся эта история – чистая правда.

Я Кеес Схаак из Лейдена, с улицы Солнечная Сторона. Кеес Адмирал Тюльпанов. Я много вам расскажу, грустного и веселого. Слушайте да не засыпайте.

Часть первая
К БОЮ,ТЮЛЬПАНЫ!

ЗНАМЕНИТЫЙ ГОРБУН КАРАКОЛЬ

В шестом часу утра я был уже на ногах. Подмел у дома, пучок соломы, потерянный на дороге, отнес на кухню, зимой пригодится.

Погрелся на солнышке, съел черствый роггерброд, большой кусок ржаного хлеба, и побежал к Михиелькину.

Сегодня воскресенье, значит, не надо идти к Слимброку, не надо весь день щипать овечьи шкуры. Правда, и есть будет нечего. Слимброк дает за работу один роггерброд и кусок вяленой рыбы. Ну ничего, есть у меня еще ячменный сухарь и кувшин отличной воды из городского колодца.

Зато воскресенье, и солнышко светит, как по заказу.

А Михиелькин, наверное, спит. Любит поспать Михиелькин. Неделю назад, в праздник росы, когда проспавших восход стегали зелеными ветками, здорово ему досталось.

– Вставай, Михиелькин! Вставай, соня! – закричал я. – Идут тебя бить дубовыми палками!

Михиелькин поворочался, что-то свалил и забурчал:

– Кончились ваши дурацкие праздники. Дайте поспать.

– Вставай, Михиелькин! – закричал я. – Разве не знаешь, что на площадь приехал горбун с медведем и сейчас будет представление!

– А? – сказал Михиелькин и зевнул. – Тогда ладно. Теперь я разбужу Боолкин.

Боолкин, сестра Михиелькина, и любит поспать не меньше его.

И вот мы втроем бежим по улице.

На площади перед Питерскерком, собором святого Питера, стоит маленький желтый фургон, запряженный собакой, такой огромной, лохматой, каких я не видел. Тут же сидит облезлый медведь и трет себя лапой. Рядом расхаживает маленький человечек с горбом. На нем фиолетовые штаны и дурацкий колпак.

– Почтенные горожане! – кричит он писклявым голосом. – Ду-ду-ду! – Это он дует в дудку. – Храбрые жители славного Лейдена! Послушайте историю знаменитого горбуна Караколя из деревни Водрез возле Бинша!

– Это ты-то знаменитый? – спрашивают из толпы.

– А почему бы и нет? Конечно, я! Разве вы не слышали о городе Бинше?

– Это где-то во Фландрии.

– А раз вы слышали о городе Бинше, значит, слышали о Караколе – горбатом метельщике, который победил великана Голиафа и спас принцессу Эглантину!

– Так ты метельщик? – спрашивают из толпы. – Где же твои метлы и веники?

– Да, я метельщик! – закричал горбун. – Я продавал веники и жил этим, пока не отправился путешествовать. Но дело не в этом! Я победил самого Голиафа. У него было восемь голов, неужели не слышали? Сначала я отрубил ему одну голову – рраз! Потом другую…

– Не знаем мы никаких великанов! – закричали в толпе. – Да еще с головами!

– Да ну? – удивился горбун. – Я путешествовал целых два года. Я был в Зеландии, где воды больше, чем земли, и в Лимбурге, где, наоборот, горы. Я объездил Гельдерланд и Фрисландию. Я был в Гронингене и Дренте, не говоря уже о Фландрии, где родился. И везде есть великаны – правда, разные. Но вот я приезжаю в Южную Голландию, в славный город Лейден, победивший испанцев, и мне говорят, что не слышали о великанах. Разве они у вас не встречаются?

– Нет, не встречаются, – сказали в толпе. – В соседних провинциях, может, и есть, но к нам они не заходят. Может быть, Дирк Корнелисзон великан? Он ростом с полмачты. Или его дочка Роза? Она весит больше коровы, а ее башмаки, как футляр от скрипки. Может, они великаны?

– А сколько у них голов? – спросил горбун Караколь.

– По одной голове у Дирка и Розы.

– Нет. – Караколь щелкнул пальцами. – Это не великаны. У моего Голиафа было десять голов. Есть еще великан Гайян. У него тоже одна голова, но он выше любой горы. А есть Каменный человек, его не пробивает пуля. Я говорю правду.

– Всякое бывает, – сказал кузнец Сметсе Смее.

– И старый Помпилиус может это подтвердить! – закричал Караколь. – Встань, славный медведь, подтверди мои слова!

Медведь встал, поклонился и приложил лапу к груди.

– Помпилиус никогда не врет! – сказал Караколь. – Не пожалейте монету для старого Помпилиуса!

– Монету надо заработать, – сказали сзади, и я узнал голос Слимброка, моего хозяина.

Брр, я даже поежился! До чего надоел мне этот Слимброк. Не отдохнешь от него даже в воскресенье.

– За что же ему монету? – спросил Слимброк.

– За то, что он хорошо пляшет и говорит правду, – сказал Караколь.

Слимброк усмехнулся:

– Ну, пляшет – еще куда ни шло. А уж с правдой совсем плохо. Какая же правда, если ты врешь, а он подтверждает?

– Что-о? – У Караколя даже глаза округ лились. – Я вру?

– Вот-вот, – сказал Слимброк. – Сначала сказал, что у твоего Голиафа было восемь голов, а потом – десять. Так сколько у него было голов? Может, одна?

Караколь обиделся. Во всяком случае, у него был такой вид. Он даже руки заложил за спину и выставил ногу в фиолетовом чулке. Он сложил губы трубочкой и гордо сказал:

– Сколько ни было, все мои.

– Шулер ты, – сказал Слимброк. – Не было никакого Голиафа, я-то уж знаю.

Караколь совсем обиделся. Он подошел к Слимброку и, глядя на него снизу вверх, спросил:

– А ты все знаешь, почтенный горожанин?

– Да уж побольше тебя, – ответил Слимброк.

– Тогда скажи мне, кто отдыхает в деревне Лиссе, что в трех часах ходьбы от твоего дома?

Слимброк даже поперхнулся:

– В деревне Лиссе? – Мне показалось, что он растерялся. – В деревне Лиссе? – Глаза его остановились на девочке в розовом платье. – Что это на ней за платье?

– Какое платье? – Караколь удивился.

– Это платье моей дочери! – закричал Слимброк. – Они его украли!

– Побойся бога, – сказал Караколь. – Это платье я купил еще два года назад в Эйдаме.

– Воры! – кричал Слимброк. – Воры! Украли платье!

Девочка убежала за фургон, а Слимброк схватил Караколя за пояс. Но в это время большая собака рванулась вместе с фургоном и с рыком ударила грудью. Слимброк взмахнул руками и полетел прямо в канаву.

– На помощь! – закричал он. – Эй, ребята!

По мосту бежали с палками его работники.

– Смывались бы вы отсюда, – сказал Сметсе Смее. – Не могу за вас заступиться, потому что должен Слимброку десять флоринов.

– Еще два года назад, в Эйдаме… – бормотал Караколь, бегая вокруг фургона. – Такое старенькое…

– Ему от жадности померещилось, – сказал Сметсе Смее.

– Лучше бегите, – сказали в толпе. – Работники у него крепкие.

– Куда же бежать? – спросил испуганный Караколь. Девочка стояла у фургона, и по щекам катились слезы. Тогда я решился:

– Бегите за мной, я покажу, где спрятаться.

– Бегите за нами, – сказали Боолкин и Михиелькин.

Пока Слимброк вылезал из канавы, мы уже мчались по переулку. Обогнули церковь святой Марии, сделали зигзаг и выскочили на Господскую улицу. Пыхтел медведь Помпилиус, скрипели колеса, собака бежала высунув язык, а девочка в розовом платье держалась за край повозки, так и не выпуская из рук барабана.

– Я мог бы не удирать, – ворчал на ходу Караколь. – Помпилиус умеет постоять за друзей. Но что будет со мной, если он прихлопнет доброго горожанина, как муху?

По переулку мы бежали на Новую улицу, повернули, и вот мы уже на улице Солнечная Сторона.

– Это мой дом, – сказал я. – Въезжайте во двор.

– А что скажут твои родители, добрый мальчик? Мне и заплатить-то им будет нечем.

– Нет у меня родителей, – сказал я.

КТО ОТДЫХАЕТ В ДЕРЕВНЕ ЛИССЕ

Да, вот такая история. Живу я один с самой зимы. Отец мой исчез три года назад. Мне шел десятый год. Наверное, он утонул. Случилось тогда страшное наводнение. Дул сильный зюйд-вест. Море вспучилось и пошло на землю. Лопнули все плотины, хоть и держались на дубовых сваях, железных цепях и больших камнях. Только последняя, которую вода никогда не трогала, выстояла, а то бы совсем конец. «Соня» зовут эту плотину. Но «Соня» не проспала свой час.

Я кое-что помню. Сидим мы с матерью на какой-то крыше. Держимся за флюгер. Вокруг одно море. Торчат только трубы, шпицы соборов да кой-какие деревья. И в этом море пропал мой отец. Поплыл на лодке подбирать живых и не вернулся.

Говорят, снесло целые деревни. Они оказывались в другом месте, за много километров. Холодный был месяц ноябрь, волчий месяц.

Погибло сто тысяч народу. И среди всех мой отец, корабельный плотник Питер Схаак из Лейдена с улицы Солнечная Сторона.

Собрала моя мать все инструменты, положила в ящик. Сказала, что подождут меня. Что срублю я такой корабль, какого не успел отец.

Продали мы дом, хороший дом под черепичной крышей, и переехали в другой, под деревянной, на той же улице.

Когда в городе появился Слимброк, мать стала работать на него, щипала шерсть с овечьих и бараньих шкур. Слимброк разбогател сразу, потому что знал секрет голубой краски. До этого в городе не было голубого сукна. Стал и я помогать матери. Слимброк платил нам два штивера в день, на это не очень-то разживешься.

А осенью пришли испанцы. Они потребовали, чтобы Лейден сдался на милость короля Филиппа. Знаем мы эту милость. Вот так же они обещали милость Хаарлему и Наардену, а потом никого не оставили там в живых. Мы ответили испанцам пушками.

Четыре месяца они стояли у наших стен, но только прибавили своих могил вокруг города. Были и у нас убитые, а мать моя умерла от простуды и плохой пищи, когда уже пригревало солнце. Видел еще я свою тетку Марию. После осады Хаарлема она пришла рассказать, как убили дядю Гейберта. Тетка собиралась устроиться в деревушке Кронестей, что против Коровьих ворот, но после зимней осады тоже куда-то исчезла, может, убили и ее.

Так я остался один – ни матери, ни отца, ни родственников. Да и вокруг мало радости. Покажите мне дом, где семья в сборе. Кто пропал в наводнение, кого сожгли на площади, кто погиб в сражении, а кто умер дома от голода. Совсем невеселые времена.

Испанцев мы отогнали и думали, что пора налаживать жизнь: делать наше доброе лейденское сукно, варить крепкое пиво, продавать острый сыр с тмином, не вспоминать ни Филиппа, ни саму Испанию.

Слимброк теперь не давал мне денег, а только хлеб и рыбу. Целый апрель налаживал я хозяйство. Правда, Боолкин и Михиелькин мне помогали. Отца у них тоже ведь не было. Я вычистил двор и собрал на зиму коряги и щепки. Михиелькин принес большой кусок торфа, можно согреть в котелке воду.

В общем, не очень я унывал, хоть иногда и плакал в пустом доме. Но об этом никто не знает. И Караколь, которому я все рассказал, тоже не знает про мои слезы.

И вот мы сидим в нашем маленьком садике позади дома.

Караколь встал и громко сказал:

– Корнелис Схаак!

Я тоже встал.

– Корнелис Схаак! – сказал Караколь и так хлопнул меня по плечу, что я опять чуть не сел. – Корнелис Схаак, ты настоящий мужчина! Знакомься, Кеес. Это Помпилиус, ты уже знаешь. Родом из лесов Мюнстерланда.

Помпилиус ворчал и ловил на носу муху.

– А это Пьер из далекого монастыря Сен-Бернар. Нет собаки, которая его одолеет, а может, он побьет и кабана. Пьер, поздоровайся с Кеесом и его друзьями.

Пьер дал мне огромную лапу и осмотрел с ног до головы, как будто прикидывал, стоит ли со мной дружить. Нет, такой собаки я точно никогда не видел. Боолкин и Михиелькин тоже поздоровались с Пьером.

– А это наша барабанщица Эле, славная девочка, которую мы встретили у города Эйдама.

– Здравствуйте, фреле, – сказал я девочке. Она покраснела и что-то прошептала.

– Эле говорит, что она не фреле, – сказал Караколь. – Ты делаешь ей честь, считая, что она из богатой семьи. Но ты ошибаешься, дорогой Кеес. – Тут он понизил голос: – Ее родители значительно выше по происхождению, чем ты думаешь. Значительно выше! – повторил он важно и поднял палец. – Может, ты думаешь, что она дочь барона или графа? – Караколь выставил ногу, как на площади, и стал размахивать руками. – Или какого-то принца, может быть даже короля, владеющего целыми землями? Фи! Значительно выше, значительно!

Щеки у Караколя порозовели, глаза прямо сверкали. А я думал: кто же бывает выше короля? Может быть, император или китайский богдыхан?

Девочка Эле стояла с опущенной головой. Она откинула рукой светлые волосы и закусила губу. Ничего себе девочка. На соседней улице живет Таннекен, которой я подарил ракушку, но с Эле ее не сравнишь. Так и хочется дернуть за волосы или подставить ножку. Когда я вижу такую девочку, у меня просто какой-то зуд начинается, и я способен на всякие проделки.

Но у нее, оказывается, богатые родители. Не очень-то значит, дернешь за волосы.

Один раз я подшутил над Трейте, дочкой лавочника, сунул ей за пазуху живую лягушку. Так после этого Флипке, хозяйский приказчик, три дня дергал меня за уши, чуть было не оторвал совсем.

А почему же эта богатая девочка ездит в старом фургоне? Почему у нее нет слуги, как у Трейте, а всего только старое розовое платье, даже без передника?

– Но это тайна! – шепотом объявил Караколь. – Да, да! Не слишком-то я вам расскажу. И Эле вам не расскажет тоже, потому что умеет молчать, или, вернее сказать, не умеет разговаривать.

– Она немая? – спросил Михиелькин и шмыгнул носом.

– Девочка, может, немая, – сказала Боолкин.

– Те-те-те! – воскликнул Караколь. – Не такая уж и немая! Просто не хочет разговаривать по-нашенски.

– А как же еще? – спросил Михиелькин.

– Ого! – сказал Караколь. – Вот тут-то и кроется тайна! Но, чувствую я, придется мне рассказать. До чего любопытные ребята! Ну ладно, бим-бамс! Вы, конечно, знаете про город Эйдам?

– Знаем, – сказал я. – Туда отец ходил на заработки.

– А что вы знаете про город Эйдам?

– Там вкусный сыр с красной коркой, – сказал Михиелькин.

Боолкин подумала и сказала:

– Там живет человек с бородой до пола.

А я сказал, что там строят большие корабли.

– Все это мелочи! – объявил Караколь. – Разве в Лейдене нет сыра? Пусть с желтой коркой. А человек с бородой – что за невидаль! Только мешается под ногами. Да и корабли, где их только не строят – и в Амстердаме, и в Гоорне, и в Зандаме. Нет, вы мне скажите такое, чего нет ни в одном городе!

– Там нашли русалку с хвостом, – сказал Михиелькин.

– Вот! То самое! А что вы знаете про эту русалку?

– Нашли, и все, – сказала Боолкин.

– А что еще?

Мы сказали, что больше не знаем.

Караколь сделал три шажка в одну сторону, три в другую и сообщил с таинственным видом, что расскажет подробности о русалке.

– Так вот… После весеннего наводнения, когда вода уже схлынула, на поле среди коров ее и нашли. Привезли в город, собрался народ, стали судить да рядить. И вот что сказали эйдамцы: нет никаких русалок, пусть их выдумывают в Дренте и Гельдерланде. А здесь Голландия, страна плотин и мельниц, страна черных и белых коров, страна, сделанная нашими руками, поэтому не верим мы ни в какие чудеса… Они одели девочку в свою одежду, заставили ее шить, прясть, сбивать масло, подметать пол – делать все, что умеют голландские девочки. Эйдамцы неплохие люди, но они не верили в чудеса. И девочка стала шить, подметать, сбивать масло. Она всему научилась, но, увы, совсем не могла разговаривать по-голландски. Да, да! Чему-чему, а языку своему эйдамцы научить ее не смогли… Заметьте, – Караколь посмотрел на Эле, – у нее были голубые глаза, золотые волосы и розовые щечки.

– Это она? – шепотом спросил Михиелькин.

– Кто? Эле? – Караколь приложил палец к губам. – Тсс… Голубые глаза, золотые волосы и розовые щечки. Но та девочка жила давно, очень давно.

– И у нее нет хвоста, – пробормотал Михиелькин.

– Фи! Разве в хвосте дело? Хвост у русалки такая штука… как тебе сказать… отстегнул и выбросил. Важно другое: мы нашли Эле в том же месте, у Эйдама, после такого же наводнения, весеннего, и, что важнее всего – замечаете? – она ни слова, – Караколь понизил голос, – ни слова не говорит по-голландски.

Боолкин и Михиелькин во все глаза смотрели на Эле. А Караколь присел на корточки, лицо его стало совсем таинственным.

– Так кто же она, я вас спрашиваю, если не дочь Нептуна, повелителя всех морей? Или вы, как все голландцы, не верите в чудеса?

– Мы верим, – пролепетала Боолкин. – К нам весной прилетал тот же аист. Это хорошее чудо.

– Вот видите! – Караколь вскочил. – Тот же аист! А это та же, понимаете, почти та же морская девочка. Наверное, младшая ее сестричка. И что вы думаете, я повел ее к добрым эйдамцам, чтобы они снова заставили ее подметать, сбивать масло? Ну уж нет! Пусть живет на свободе, пока море опять не придет за ней, правильно я говорю?

Какая чудная девочка! Она не говорит по-голландски. Ее нашли на берегу после наводнения. Откуда же она взялась? Может, и есть на свете русалки, тогда чем они отличаются от обыкновенных девочек? Можно ли их, например, пихнуть или, наоборот, подарить ракушку? Хотя зачем русалке ракушка, – в море их полным-полно.

Эх, если бы рядом был отец! Он каждое лето работал на эйдамской верфи и все знал про корабли, море, русалок и даже Нептуна.

– Да, да! – говорил Караколь. – Хорошо еще, она не попала к такому человеку, как этот суконщик. С утра до вечера заставил бы ее работать. Чего это он вздумал отнять у нас платье? Я говорю, что купил его давным-давно, оно уже на тряпки годится. Даже испугал Эле. Эле, чего ты испугалась этого господина? – Караколь придавил кончик носа, вытаращил глаза и сразу стал похож на Слимброка.

Эле опустила голову и прошептала:

– Огневик.

– Огневик? Опять Огневик! Что за притча, уже не первый раз это слышу.

– Девочка совсем не немая, – сказала Боолкин.

– Ну это известно, – заметил Караколь. – Она и другие слова знает. Например, имя. Вы думаете, я сам его выдумал? Иногда даже песни поет, только по-своему. В конце концов, должен быть у русалок свой язык?

Караколь наморщил лоб.

– А розовое платье… Зачем ему платье? Кажется, он просто не хотел услышать ответ на мой вопрос.

– Какой вопрос?

– Да я спросил, кто отдыхает в деревне Лиссе, что в трех часах ходьбы от Лейдена.

– А кто там отдыхает?

– Да много людей, – сказал Караколь. – Много лошадей, повозок и пушек.

– А кто эти люди? Гезы?

– Думаю, нет. Валлоны, немцы, испанцы.

– Что? – Я даже подскочил. – Испанцы? А много там испанцев?

Караколь сложил губы трубочкой и подумал.

– Я думаю, тысяч десять, не меньше.

– А куда они, а куда… – дрожащим голоском начала Боолкин.

– Да в том и дело, что сюда, к Лейдену.

– Ай! – вскрикнул Михиелькин. – Ай!

– Ой! – завопили мы хором и выскочили на улицу. – Испанцы идут! Испанцы! – кричали мы изо всех сил.