Текст книги "Сибирский аллюр"

Константин Вронский
Сибирский аллюр

Чем менее история правдива, тем более она доставляет удовольствия.

Бэкон

ПРОЛОГ

1574 год

30 мая 1574 года государь и князь Московский принял в палатах Кремля братьев Строгановых. В богатых одеждах шли Яков и Григорий по Кремлю. Заполошно звонили колокола.

– Я долго думал, – ласковым тоном произнес царь. Только выражение пламени его птичьих глаз говорило о том, сколь нелегко дается ему нежное обращение с купчинами пермскими. – Я позволю вам покорить земли Мангазейские до Тобола-реки, я позволю вам строить и избавлять народы тамошние от ига царька сибирского, Кучума! А в награду за дело правое дарую я вам на вечные времена право на владение копями железными да медными, право на торговлю свободную с киргизами и бухарцами по всей земле, вами покоренной.

Строгановы поклонились низко, до самой земли. «А о самом-то главном ведь позабыл государь-батюшка, – подумали они. – Как насчет поддержки воинской? Али нам в одиночку Сибирь покорять? Нам, Строгановым?»

Глава первая
ЗАЧИН ИСТОРИИ

1577 год

Хан Кучум сидел на покрытом мехами золоченом троне, а шесть его людей несли властителя на руках вокруг палисада ханского городка Сибиря. Кучум щурился, чтобы лучше видеть округу, да только хитрость эта не помогала. Все, что еще видели его глаза – будь они неладны, шайтан с ними, что столь безжалостно кинули его в беде! – так это расплывчатую, искаженную, серую студенистую массу. Как будто мир вокруг него укрыли грязным, побывавшим в земле саваном, и попробуй вот догадайся, что скрывается под ним: деревья, холмы, дома, люди, крепостные укрепления, стены…

Хан знал, что его несут на огромное поле, где собрались его войска. Он слышал, как нетерпеливо пофыркивают под всадниками лохматые лошаденки, переступая копытами. До самого окоема горизонта стояли тесно сомкнутые ряды кучумовой орды, до зубов вооруженной кривыми саблями, пиками да луками со стрелами. Хан, даже не видя, прекрасно помнил островерхие кожаные шапки воинов, шлемы, кольчуги и округлые щиты, холодно поблескивавшие в лучах бледного октябрьского солнца.

Кучум правил жестоко и единовластно. Соперничества хан не терпел ни в чем. Местных мангазейских князьков, которые пробовали сопротивляться ему, он безжалостно наказывал, а земли их дарил преданным ему людям. Колеблющихся и ненадежных Кучум велел передушить тайно, что и сделали верные палачи. Никогда Сибирское царство не было столь обширным, как при Кучуме.

Он был вспоен и вскормлен в Бухаре, вырос в законах мусульманства. Бухарские ханы помогли ему опериться, и он навсегда сохранил к ним благодарность. Подражая великим восточным правителям, Кучум решил ввести учение пророка Мохаммеда среди подвластных ему земель. Коран, по его мнению, являлся опорой власти и щитом державы. И горе тому, кто говорил против идеи хана! Ослушник внезапно исчезал и больше никто никогда его не видел…

…По правую руку Кучума восседал на коне Маметкуль, племянник, любимец, назначенный ханом главным воеводой над грозным воинством. Сам-то Кучум, когда-то прозванный «Орлом степей», более уже не мог отчаянно бросаться в самую гущу кровавых битв. Орел ослеп, крылья его уж ослабли, вот и приходится перекладывать на чужие плечи деяния, для которых здоровье да зоркие глаза надобны.

И то уж ладно, что был Маметкуль умен и смел, лучшего воина у Кучума и нет больше, пожалуй. Вспомнить хотя бы, как он прошлым летом преследовал ворогов, проникших через каменные врата Уральских гор и нагло направлявшихся на Сибирь, столицу кучумова царства. Изгнать изгнал, а они вновь, шайтаны, в лазейки малые проникают.

В Пермские земли к Строгановым немало вооруженного люда стянулось, купцы их там привечают. Все купчинам неймется, мало им, что почти все земли по Каме с дичью да рыбой, копями соляными, рудниками медными, серебряными да железными им уже и без того принадлежат! И далее собираются бескрайнюю, дикую Мангазею, землицу Сибирскую, под Белого царя в далекой Московии завоевывать.

Но он, хан Кучум, царь Сибирский, не позволит свершиться этому неправедному делу.

Он и так уже разослал во все концы земли мангазейской гонцов с позолоченными стрелами, собирая воинов, конницу из десяти тысяч татар и ногайцев. Пеший люд, в основном покорные хану остяки и вогулы, тоже знал толк в борьбе, ничуть не уступая конным воинам. Все они были выносливы, смелы и готовились умереть в честном бою, захватив с собой к шайтану немало душ противника.

Хан Кучум вскинул руку, будто целясь в осенние, хмурые небеса, и тотчас же смолк шум и гул на широком поле.

– Велик Господь, – проговорил он звучным, мощным голосом, единственным, что еще оставалось от него, прежнего Орла. – Он поможет вам, храбрецы мои, дарует победу над неверными, над подлыми захватчиками. И пронзят их стрелы ваши, и падут они пред лицом смерти. Топчите их конями своими, рубите их саблями, колите пиками. Что такое горстка воинов строгановских против двадцати тысяч героев, смельчаков великих?

Воины закричали, радостно размахивая щитами.

– Смерть неверным! – неслось из сотен луженых глоток. – Мы смешаем их с прахом земным, развеем негодных по ветру.

Хан Кучум обождал, пока не уляжется шум-гам. Слепые глаза его блеснули фанатичным, отчаянным блеском.

– Они вторгаются на нашу землю, топчут ее неверные, копытами своих коней! – выкрикнул он. – И Аллах допустил несколько незначительных их побед. Но наши верные люди продолжают борьбу с ними на реках и в горах. Неверные плюются в них громом и молнией, принося смерть нашим воинам. Нам неведомо его оружие, порождение дьявольской тьмы. Горят селения нашего народа, гибнут люди наши. Так неужели потерпим бесчинство воинов царя Белого? Детушки мои, вы можете уничтожать ненавистных чужаков всех до последнего. Взгляните на Маметкуля, смелого вожака вашего! В его жилах, как и в моих, кипит та же кровь великого Чингиз-хана. Дух его и ныне с нами, Чингиз приведет нас к победе.

Кучум смолк, кивнул головой Маметкулю, и ханов племянник двинулся к воинам, похлопывая рукой по бокам своей лошади в богатой упряжи.

Потомок Чингиз-хана вскинул царственную длань.

– Хан говорил с вами. Да здравствует хан Кучум! Разбойные ватаги Белого царя далекой Московии напоят своей кровью землицу Сибирскую. Бейте их всюду, где встретятся они вам за Поясом Каменным.

В то же самое время государь всея Руси Иван Васильевич Грозный диктовал грамоту приказному дьяку.

– …И мы на Волгу казаков не посылали, а воровали они без нашего ведома, и наших послов вместе с вашими, ногайскими, переграбили; и прежде того они воровали, и мы их, сыскав, казнить велели… велели! – возвысив голос, повторил государь. – А ныне на Волгу людей своих из Казани и из Астрахани многих послали и велели им тех воров, волжских и донских казаков, перевешать.

Устав от диктовки грамоты, что должна быть послана ногайскому хану, которого в очередной раз пощипали казаки, Грозный обратился к Борису Годунову.

– Донские казачишки изрядно досадили турскому войску, степи вот опять пожгли. На том им спасибо. Но не пора ли прекратить казачье своевольство, прибрав под великую руку. Надобно изловить злодеев и повесить…

– Будет, как велено, государь! – поклонился Годунов.

Со времени встречи купчин Строгановых с государем в палатах кремлевских минуло долгих пять лет. И ничто практически не изменилось с тех пор. Войск царевых Строгановы так и не получили, а в одиночку воевать с ордами Кучумовыми – сущее безумие. Кроме того, Маметкуль везде посты сторожевые расставил, только торговый люд пропускали беспрепятственно. Так зачем покорять что-то, коли мирно дела уладить можно, с помощью звонкой монеты?

По царскому пожалованию во владение Строгановых отводилось 3 415 840 десятин земли – необозримые просто просторы. Уходили люди от нестерпимого гнета и попадали в новую кабалу – купеческую. Но кабала эта была куда приятней батогов царевых.

Край Пермский оказался богатый: и лес, и пушнина, и рыба, и земля, а в ней – соль. В этой глухой стороне на сотни и тысячи верст тянулись не знавшие топора черные леса, речки и озера дикие, острова и наволоки пустые.

В эти пять лет отдали Богу душу Яков и Григорий Строгановы, оставив после себя наследников дела купеческого – брата Симеона и сыновей своих Никиту с Максимом. Да еще план прежний – покорения земель Мангазейских. Царь Иван Грозный живехонек еще был – только еще более кровавый, чем прежде.

Строгановы послушно слали щедрые дары в Московию, да только вот о Сибири никто более не заговаривал, ни царь, ни купцы. Государя московского сильнее всего занимали Речь Посполитая с Литвой – до них-то как-никак рукой подать! А Мангазея… Что Мангазея? Фантазия, плод воображения лукавого!

Широко развернулись Строгановы – край обширный Пермский, богатый. И соляной рассол из недр земных выкачивали, и угодьями охотничьими овладевали, добывали ценного зверя. И привечали всех, кто имел здоровые руки, был лих в работе и покорен их желаниям. Они селили прибывших к ним на лесосеках, в соляных городках, заставляли корчевать лес под пашню, гнать деготь, добывать соль, бить зверя.

Вот только обидно было юным Строгановым – братьям Никите и Максиму. Уши у них были молодые, к слухам чуткие, вот и слушали братья рассказы о странных народах, что селятся в низовьях Дона, гордо именуя себя казаками. Однако гордость еще не ум. Эти дурни то боролись на стороне царя, являя чудеса смелости на поле брани, а то шалить начинали, на родной земле разбойничали, выжигая все вокруг себя, грабя, насилуя девок и убивая недавних боевых товарищей своих. За Пояс Каменный тоже иногда наведывались. Народ простой жаловал их – были они людом вольным. В указах кремлевских звались казаки ворьем, душегубцами и предателями. На Азовском море они боролись с султаном османским – и это нравилось государю, а потом налетали всей ватагой на суда купеческие, что по Волге с товаром ходят, и бесследно исчезали с награбленным на маленьких быстроногих лошадках в бескрайних далях степей.

– Казаки одни могут взять на пику царство Кучумово, – твердо сказал Никита Строганов, собрав вести о людях с Дона и прикаспийских степей. – Убивать, вешать да жечь – это их жизнь! Если уж хотим мы заполучить Мангазею, то только с помощью таких вот людей. Мы должны с ними сговориться…

Симеон, последний из стариков купчин, только подивился, до чего востер племянничек его. Уже пять лет лежала без толку в шкафу дарованная Иоанном Васильевичем грамота, способная сделать род Строгановых богатейшим на земле русской. И эта бесполезность её доставляла Симеону боль почти физически непереносимую. Но до сего часа он так и не видел выхода – без войска царского что ж удастся.

– Я напишу казакам письмо, – решился он наконец. – Кто у них вожак-то?

– Да вожак славный, Ермак Тимофеевич, его воевода местный к смерти давным-давно приговорил, да вот поймать все никак не может, – Максим Строганов весело глянул на дядьку. – Для народа волжского он – сущее наказание Божье, а вот мужичье с Дона величает его «братушкой». А что ты ему писать вздумал, дяденька?

– Что Богу он с ватагой своей понадобился! – хитро усмехнулся Симеон Строганов.

– Ну, такое читать всегда приятно, – Никита привалился к стене и усмехнулся своим мыслям. Природа одарила его характером веселым, светлым да радостным. – Для Бога они еще ничего не воровали.

– Но мы же им хорошо заплатим! – Симеон схватился за серебряный звоночек. Приказчик принес на подносе из серебра чернильницу да несколько гусиных перьев. – Эх, если б братушки живы были… – с тихой грустью в голосе добавил Симеон. – Вот бы порадовались – Сибирь ведь величайшим мечтанием всей их жизни была!

Глава вторая
ВОЛЬНЫЕ ЛЮДИ

…Марьянка торопливо выбежала из ладной избы, в которой сызмала жила вместе со своим отцом. В доме мирно потрескивал огонек в печи, обдавая приятным теплом, шестнадцатилетнюю девушку все равно тянуло прочь из дома, в наползающие вечерние сумерки.

Марьянка любила холодный воздух воли куда больше прогорклого тепла родной избы. Она любила перламутрово-розовое небо, по которому бесшумно скользили ночные облака, она была без ума от вечерних песен птиц, звучавших для нее много слаще, чем их гимны утреннего пробуждения. По утрам птицы бесновато шумели, как пьяные родовичи у костров; нет, только вечером птицы пели, пели птичьей своей душой, такой прекрасной, что сердце юной Марьянки готово было разорваться от восторженной боли. Ей казалось, что не простая то песня несется к небесам, что хотят птицы попрощаться с днем, дарившим им солнце и радость, попрощаться и ждать ночи с убийственными ее опасностями, несущими голодное, холодное и усталое утро. Вот наступит скоро зима-зимушка, ночи и так становятся все морозней, все туманней; не успеешь оглянуться, как снег припорошит обуглившуюся от осени зиму.

1579 год

…Деревня Благодорное раскинулась на Дону, укрылась за березовыми рощами, вишневыми садами и непролазными колючками кустов шиповника. Пара-тройка домов, вытоптанная улица, покосившиеся заборы и даже сиротливая церквушка.

Лениво несет мимо деревушки свои волны Дон-батюшка, убегают прочь бескрайние степи, поглядывает на человеческое жилье усталое голубое небо. Эх, жить бы да поживать здесь людям, которые хоть что-то смыслят в вечном да Божьем.

А тут все как раз наоборот было: Благодорное жило лишь сиюминутным и преходящим, деревню уже трижды подпаливали царские войска. Наверное, для того, чтобы уже четырежды Благодорное отстраивалось, возрождаясь, как Феникс из пепла, назло карательным экспедициям царя-батюшки.

В настоящее время все вокруг было мирно, спокойно и скучно. Мужички, гордо именующие себя казаками, ходили с набегами все больше по южным краям, гоняя безобидных раскосых пастухов, что искали новые пастбища для своих отар. Эта простая казачья забава мало волновала царя московского, и он, Грозный, пока не серчал на казачков. Все устали уже воевать, всем хотелось отдыха и покоя. Но и омужичиваться при этом казакам тоже не хотелось. Потому что нет ничего более паскудного, чем стать обычным вшивым пахарем, зашуганным всеми, кому не лень!

В один из тихих дней 1579 года в Благодорном неожиданно появились три покрытых дорожной пылью незнакомца и начали подозрительные расспросы о том, где, мол, проживает славный атаман Ермак Тимофеевич. Кому ж такое понравится?

Для начала незнакомцев сдернули с лошадей, обшарили карманы – какой же добрый казак о такой докуке позабудет? – а потом оттащили на деревенскую площадь.

Лепет, что прибыли они от самих купцов Строгановых с посланием Ермаку, вначале казаки и слушать даже не хотели. Вишь ты, Строгановы какие-то! А кто их, этих купцов-толстосумов, на Дону-то знает? А никто!

Но этот день должен был все изменить в их жизни.

Трех горемык загнали во двор Ермаковой хаты, а в это время послали молоденького есаула на поиски атамана. Гроза округи мирно восседал на берегу Дона с удочкой в руках, неспешно беседуя со своим верным приятелем Иваном Матвеевичем Машковым, развалившимся на спине и лениво пожевывавшим тоненькую былинку.

– Письмо с оказией? – удивленно спросил Ермак есаула. – Мне? От Строгановых? А что, есть кто-то, кто мне письма пишет? Не, Ваня, мир с ума сдернулся, точно. Раньше за мной палачей царских посылали, а теперь, вишь, письма.

– Да, сдернулся мир с ума, как пить дать, Ермак Тимофеевич, – благоразумно согласился с атаманом Машков и сплюнул былинку. – С нами общаться вздумали, как будто мы такие же идиоты, как мужичье в их городах.

В избе Ермака тем временем священник уже вскрыл наделавшее переполоху послание. Он был единственным, кто среди всей казачьей братии обучался с горем пополам грамоте; когда-то учили его под тычки и зуботычины в монастыре, из которого семнадцать лет назад выгнали с треском. Он сам прибился к ермаковой ватаге, да, к удивлению атамана, так и остался меж казаков, построил церковь в Благодорном и в охотку ходил в походы, чтобы тягать по другим церквам иконы, распятия да купели покраше. И очень скоро у церквушки в Благодорном был уже наикрасивейший иконостас, священные сосуды и богатые, чуть ли не патриарший одежды.

– И в самом деле, гляди-ко, цидулка! – воскликнул Ермак, когда поп помахал у него под носом письмом. В избу Ермака набилось море народа, всех просто несказанно взволновала весть о том, что кто-то с земель северных пишет в Благодорное! Это событие всем вестям весть. Как потом окажется, для всей истории Руси да и всего мира тоже.

– Уймитесь вы, чугунки пустые! – рявкнул поп Вакула Васильевич Кулаков грозным басом. – Я же прочитать его должен! Ермак Тимофеевич, а письмишко-то от Симеона Строганова с Камы…

– Да хоть с луны, все равно я его не знаю! – хмыкнул Ермак, усаживаясь на лавку. Он оглядел посыльных, все еще испуганно сидевших в самом дальнем углу комнаты, бледных как саван. – Ну, и чего хочет этот Симеон с Камы?

– А вот что отписал он: «Казачьему атаману Ермаку Тимофеевичу. Дорогой брат наш во Христе Ермак…»

– Во идиот! – громко ухнул Ермак.

– Начало многообещающее! – священник укоризненно глянул на Ермака. – Читаю дальше: «Мы наслышаны и о тебе самом, и о подвигах твоих, и о несправедливом преследовании и наказаниях, коим ты подвергался. И в вере на Господа нашего уповаем, что удастся нам убедить тебя стать воином за царя Белого, примирившегося с Богом и Россией».

– Ну, точно идиот! – еще громче взревел Ермак. А потом глянул на посланцев купца. – Эй, а кто он, этот Симеон Строганов?

– Да, почитай, самый богатый человек на Руси, батюшка, – отозвался самый смелый из посыльных.

– Звучит неплохо. Давай, дальше читай, поп!

– «У нас есть крепости и земли, но мало люду, военному делу обученному. Приди и помоги нам оберечь от нехристей великую Пермь и восточные границы Руси…»

– Крепости и земли… – задумчиво пробормотал Ермак. – А за границами их лежит земля неизвестная. Над посланием этим подумать надобно. Все, что мы понаделаем там, мы как бы ради царя-батюшки сотворим. И для мира христианского! – атаман с удовольствием потянулся, вытянул чуть кривоватые ноги и глянул на своего приятеля Машкова.

Глаза того мечтательно блеснули. Ему что Кама, что море Черное, что Урал, что Волга – главное, что не за тыном отсиживаться придется, а в поле чистом скакать, позабыв про скуку, что в сердце червем поганистым скребется… Неведомая, богатейшая земля… Она должна быть такой, должна…

– Мы все обсудим! – громко оповестил посыльных Ермак, прекрасно понимая, о чем сейчас мечтает Машков. – Насильно Благодорное покидать никого не заставляю. Но кто со мной земли новые покорять да счастья пытать хочет, милости прошу вечером на площадь! Гонцов по всему Дону пошлите непременно. Да к людям с Волги. Я каждого с собой возьму, кто смел и удал!

Слова провокационные. Это кто ж из казаков не смел да не удал? Кто ж посмел бы после таких слов остаться в деревне и сгореть от стыда?

– Братушки, даешь Каму! – крикнул Машков.

– А гарантии? Какие будут гарантии? – огрызнулся священник, размахивая письмом.

– Какие гарантии?

– А вдруг нас только используют?! С чего бы нам за веру православную бороться?!

«Да чтоб карманы набить, – подумали все в воцарившейся тишине. – Да, кстати, а кто нам это может гарантировать? Нет, наш поп совсем не дурак! Не может же быть эта захудалая цидулка гарантией!»

– Мы поедем к Симеону Строганову. Посыльные ж его нашими провожатыми станут, – Ермак усмехнулся, поглядывая на съежившихся в углу строгановских слуг. – Коль сбрехал он нам, шкуру с них да с их хозяина, Строганова того, сдернем! Никто не смеет забавы за ради звать Ермака Тимофеевича!

– Здрав будь, Ермак! – истошно закричал Машков. – Братцы, по коням! Мы ж казачество…

К середине мая воинство Ермака было готово к походу. Со всех окраин съезжалась к нему казацкая вольница, покидая дома и жен, детей и старых сородичей. Их несло ветром дальних странствий в неведомые земли!

Пятьсот сорок конников собрались на площади Благодорного, конь к коню. Отец Вакула в сапогах и казачьих портках, поверх которых развевалась черная ряса, объезжал ряды, благословлял казаков, вспрыскивая их своей святой водицей и распевая при этом аллилуйя. У многих слезы наворачивались на глаза при виде сего торжественного зрелища, и они действительно молились от всего сердца. Ермак взлетел в седло, вскинул руку.

– Казаки! – крикнул он. – На север!

И пустил коня рысью, мимо строгановских посыльных и Машкова, возглавлявшего один из первых отрядов «лыцарей».

– На север! – раздался рев пятисот сорока казаков. И Благодорное утонуло в огромном облаке пыли.

Последним деревню покидал поп Вакула. Он запер церковь и повесил на дверях написанное на рваной бумажонке объявление: «Закрыто по воле Божьей!». Хотя кто бы это смог прочитать, неведомо. Казачье путешествие, продолжавшееся не одну неделю, – это нечто совершенно особое. Это вам не простое переселение народа в иные земли. Путь с Дона на Каму был далек, и ни один казак не прожил бы без грабежа и лихих нападений. «Земля сама прокормит», как говорил Ермак.

Деревеньки и села стонали от разбоя и насилия. Бессмысленно было сопротивляться, смертельно глупо припрятывать хоть что-то, еще глупее – бежать. Пятьсот сорок казаков в походе – это стихийное бедствие, которое следует перетерпеть, как чуму или налетевшую саранчу.

Сельцо Новое Опочково лежало в верховьях Волги и сносно управлялось старостой Александром Григорьевичем Лупиным.

Силачом староста не был, но в смелости ему было не отказать. Узнав о приближении казачьей ватаги, он велел бить в набат, вооружив вилами, топорами да косами не только мужиков, но и баб. Половина людей укрылась на волжском берегу.

Новое Опочково.

Если бы кто спросил Ивана Машкова об этом местечке, он бы сказал, что создано оно чертом хвостатым, но накинут на него армяк Господа Бога.

– Надо нам было объехать место сие, – все повторял он позднее. – Я когда этих оборванцев на дороге увидел, сразу недоброе почувствовал.

И ведь не соврал казак. Ермак и Машков, скакавшие во главе казачьего «лыцарства», весело глянули на людишек, преградивших им дорогу.

– Вот ведь оно как! Во какие богатыри на Руси святой водятся! – со смехом крикнул Машков и придержал коня. Казаки остановились и дружно загоготали. Смех рвался из пятисот сорока глоток вместе с облаком пара, обрушивался на затихшую землю и на головы отчаявшихся мужиков из Нового Опочкова.

– В портки не наделайте! – скривился Лупин. – Посмейтесь, посмейтесь, братцы, как бы вам через минутку не заплакать…

– Во дурость-то какая, – хмыкнул Машков, утирая выступившие на глазах слезы – до чего досмеялся, ну надо же. – Что думаешь, Ермак?

– Ничего! – вскинул голову Ермак. А потом выхватил из ножен саблю.

– Начинается! – глухо пробормотал староста Лупин. – Братцы, без боя мы не сдадимся!

Казаки бросились на штурм засеки, устроенной сельским старостой. Страшный крик сотряс воздух. Мужички из Нового Опочкова побросали свое «оружие» и бросились врассыпную. И только Лупин замер посреди дороги. Ермак, прогарцевавший мимо, с силой пнул его сапогом в грудь. Староста покатился кувырком, упал в яму, вырытую отважными мужичками, и только потому выжил, не затоптанный конскими копытами.

Спустя полчаса село горело со всех сторон. Казаки грузили обоз мешками с зерном, прихватывали с собой бочки с огурцами и капустой, подбрасывая «огоньку» в разоренные дома. Кому было в охотку, начал бабий загон. Бросали молодух на землю и пользовали по-мужски, «по-лыцарски».

Машков тоже рыскал по селу в поисках девицы на свой вкус. И вот, наконец, нашел у дома с резными воротами… тощенькое, светловолосое существо, выскочившее на него с огромным поленом в руках. Машков был так поражен, что едва успел отскочить в сторону, иначе раскроила бы девчонка голову и даже не поморщилась. Он сжал маленькой дикой кошечке шею и поволок в сад. Девушка отчаянно царапалась и кусалась.

Не выдержав такого сопротивления, Машков упал, но не выпустил свою добычу. Они покатались по земле, несколько раз больно ударились об забор и замерли. Машков крепко сжал плечи девушки, смотревшей на него с неприкрытой ненавистью. Огромные голубые глазищи, если б смогли, испепелили бы. Страха в девушке не было ни на грош, только дикая, отчаянная решимость.

– Убей меня! – жарко прошептала девушка. – Лучше убей меня. Если ты этого не сделаешь, я сама тебя прикончу…

– Меня Иваном зовут… Иван… Машков… Матвея сын, – произнес казак. До конца дней своих он не сможет понять, почему заговорил с ней. Просто не мог иначе, глядя в ее глаза, и все тут.

И она ответила:

– Марьяна. Марьяна Лупина…

– Марьяна… – Машков чуть ослабил хватку. Вокруг них неистовствовал огонь, сжирая все на своем пути, кричали женщины, несся по селу гогот опьяненных победой казаков. Ржали лошади.

– Я возьму тебя с собой! – внезапно решил Машков.

– И не думай даже! – яростно крикнула девушка.

– Ты – моя добыча!

– Кто тебе это сказал, сатана проклятый?

И они вновь покатились по земле. Марьяна вцепилась зубами в плечо Ивана и ослабила хватку только тогда, когда он намотал на руку ее длинные волосы и больно дернул. Вырваться было невозможно. Если только оставив косу в руках казака.

– Чего ж ты ждешь? – тоненьким голоском прошептала она. – Бери свою добычу…

Голос Машкова дрогнул.

– Не бойся, Марьянка, – он убрал руку от головы девушки, медленно, почти нежно погладил ее по щеке и спросил: – Сколько тебе лет-то?

– Шестнадцать, – со всхлипом отозвалась она.

– Твоя изба сгорела, – проворчал Машков. – Я забираю тебя с собой, Марьянка.

– Нет! – отчаянно выкрикнула девушка.

Но на этот раз драться не стала, замерла рядом.