Текст книги "Король-Провидец"

Но я этого не делал, сам не зная почему.

Возможно, это было бы похоже на возвращение в мечту лишь для того, чтобы убедиться, какой эфемерной безделушкой она оказалась в действительности.

Глава 5
Кавалерийский лицей

Мое знакомство с лицеем началось с громоподобного рева суровых отставных кавалеристов, бывших уланских майоров, эскадронных или полковых проводников, получивших должности инструкторов за луженые глотки и глаза, способные с другой стороны плаца разглядеть пятнышко на мундире или кусочек навоза, прилипший к лошадиному копыту. Это было нелегко, и многие кадеты отчислились по собственному желанию.

В конце концов, отсеялось достаточное количество слабаков. Остальные получили молчаливое одобрение, и армия начала перекраивать нас на свой манер.

Я упорно трудился в учебных аудиториях, но моя успеваемость едва ли превышала среднюю по нашему классу. От некоторых обязательных курсов меня просто тошнило – например от «армейского этикета» и «парадных церемониалов». Они были жизненно необходимы для успешной карьеры какого-нибудь лизоблюда, мечтающего попасть в адъютанты к генералу, но не имели ни малейшего отношения к моим намерениям относительно дальнейшей службы. Я неплохо успевал по математике, во всяком случае, до тех пор, пока инструктор мог показать мне возможности ее применения на местности. Я до сих пор могу с точностью до дюйма рассчитать высоту горы, которую необходимо взять приступом, зная расстояние до нее и угол к вершине. Но что касается радостей игры с абстрактными числами, предположительно выражающими нашу связь со Вселенной... по-моему, это не намного лучше, чем болтовня жрецов и священников.

Один из курсов, который я хорошо помню сейчас, назывался «Боевая магия». Занятия вел не чародей, что поначалу показалось мне странным, а кадровый офицер, предложивший нам не дремать на его лекциях и не досаждать неуместными вопросами, если мы не хотим получить свое первое назначение на Забытый Остров, который, как всем известно, находится у черта на рогах. Он объяснил, что владеет небольшим Талантом, и по этой причине был выбран инструктором. Для лицейского начальства важно, чтобы занятия вел «реалист», а не какой-нибудь школяр с мозгами набекрень, пичкающий учеников бесполезными теориями и бессмысленными заклинаниями.

Слушая его лекции, мы усваивали армейские понятия о роли чародейства на полях сражений. Она имеет важное значение, но едва ли решающее в том случае, если присутствует с обеих сторон , объяснил офицер. Армия идет в бой, а сопровождающие ее чародеи налагают на противника заклятия смятения и страха, пытаются повлиять на погоду, вызвать оползень, заставить реки выйти из берегов или, наоборот, обмелеть, в соответствии с тактическими требованиями. Но поскольку противник может творить собственную магию, заклинания с обеих сторон почти неизбежно нейтрализуют друг друга. Конечно, если одна сторона сражается «голой», то есть без магии, она быстро потерпит поражение.

Один из моих более ученых товарищей поинтересовался, почему бой нельзя вести с применением одной лишь магии, или же полностью уничтожить чародейством целую армию при наличии достаточно могущественного волшебника.

– Теоретически это возможно, – ответил инструктор, и его губы презрительно скривились, показывая, что он на самом деле думает об этой идее. – Точно так же при наличии достаточно длинного и прочного рычага, а также твердой точки опоры, ты можешь поднять в воздух город Никею и перенести его на другую сторону реки Латаны.

В классе послышались смешки.

– Но мы солдаты, и учимся иметь дело с повседневными фактами. Возможно, если твои интересы лежат в более эфемерных сферах, то тебе следует обратиться в Академию Волшебства и уступить свое место в лицее более прагматичному молодому человеку.

Кадеты поглупее засмеялись еще громче: в то время армейские чародеи считались витающими в облаках чудаками, ломающими голову над вопросом, почему вызванный ими демон оказался зеленым, а не синим, и не замечающими, что этот самый демон уже пожирает их.

Юноша покраснел и опустился на свое место.

– Я не собирался обидеть или унизить вас, кадет, – сказал офицер, который, в сущности, был добрым человеком. – Все мы знаем о великих битвах, где чародеи сражались с чародеями, особенно перед объявлением войны или на ранних стадиях схватки. Волшебство обладает неоценимым значением, особенно когда ему ничто не противостоит – например, когда командир хочет узнать, есть ли у противника скрытые резервы. Возможно, если его чародей достаточно силен, а его оппонент слаб, он может повлиять на волю вражеского генерала и заставить его признать свое поражение.

И наконец, магия вступает в свои права, когда армия разбита, а ее боевой дух сломлен. Точно так же кавалерия используется для того, чтобы добить бегущую пехоту.

Но все эти цели, несмотря на свою важность, являются вторичными по отношению к нашей реальной цели, которой мы как солдаты посвятили свою жизнь. Когда аргументом становится острая сталь, и поле боя определено, тогда магия должна отойти в сторону. Как и мастерство кузнецов, конюхов и квартирьеров, магия существует лишь для того, чтобы облегчить участь солдата в сражении, но никоим образом не заменить его.

В этот момент мне захотелось задать вопрос. Я не думал, что слова инструктора следует понимать буквально: к примеру, решение командира перевести лучников ближе к сражающимся или отодвинуть их, чтобы поражать резервы противника, не означает, что пехота в это время должна стоять без дела.

Но я промолчал.

Потом мне пришла в голову другая мысль. Колдунья из нашей деревни могла лечить простуду, успокаивать боли в стариковских костях и облегчать роды – короче говоря, выполнять много важных задач. Однако она не могла срастить сломанную кость за одну ночь или заставить остановившееся сердце забиться хотя бы ненадолго. Для этого приходилось посылать за более искусным чародеем. Но это не означало, что она в принципе отрицала возможность вылечить сломанную ногу.

Ее попытки предсказать или изменить погоду всегда заканчивались провалом. Но означало ли это, что никто не способен совершить такое чудо? Разумеется, нет: просто для этого требовался более сильный чародей.

Итак, боевая магия была сложной темой. Возможно, ни один достаточно могущественный маг еще не пытался применять ее, или никто еще не изобрел мощных заклятий, которые могут переломить ход большого сражения. Но опять-таки, это не означало, что такого не может быть. На самом деле, инструктор имел в виду другое: никто из известных нам волшебников не овладел подобным мастерством. Даже я, приехавший из симабуанской глуши, не считал, будто Нумантия – это весь мир.

Мне представляется, что в этом случае, как и во многих других, армия поторопилась сказать: «Так было, есть и будет». Но предрассудки заразительны, и я тоже принимал вещи такими, какими они «должны быть».

До тех пор, пока не встретился с Провидцем Тенедосом.

Особенно хорошо мне удавались внеклассные занятия – будь то на плацу, где я играючи выполнял самые сложные упражнения с полной выкладкой, или в спортивных состязаниях (особенно верхом), а также в военных играх.

Наверное, я смог бы добиться больших успехов, но, как я уже говорил, буйный характер заставлял меня закипать, когда кто-либо из кадетов начинал потешаться над моим акцентом, оскорблять меня, мою провинцию, или хуже того, мою семью. Поэтому в моем послужном списке имелось немало отметок о дисциплинарных нарушениях. Впрочем, это меня не беспокоило: для мужчины гораздо важнее отстаивать свои убеждения, чем подобострастно склоняться перед чужим мнением. Подхалим не может быть воином.

Здесь следует упомянуть об еще одной особенности армейских порядков. Если меня оскорбляли и я прикасался к рукоятке поясного кинжала, положенного по уставу, это означало, что вызов брошен и мы с противником должны встретиться на рассвете с обнаженными клинками. Ранение или смерть одного из дуэлянтов считались частью цены, которую приходится платить за офицерское обучение. Но схватить обидчика за пояс, как я однажды сделал, поднять его и швырнуть в бочку с помоями... такой неблагородный поступок вызвал всеобщее осуждение, и мне пришлось три дня чистить конюшни, чтобы искупить свой грех.

Как я и ожидал, у меня было мало друзей. Большинство рассказов молодых людей, впервые оказавшихся далеко от дома, сводится к безудержной браваде и историям о своих любовных похождениях. Я не был расположен к беседам на эти темы, поэтому меня считали молчуном. Поскольку я был очень беден – пособие домициуса Рошанара едва покрывало мои расходы, и в конце каждого месяца у меня оставалось лишь три-четыре медяка, – богатые кадеты не разделяли со мной свои забавы, а озорники называли скучным парнем. Те же немногие, кто всецело посвятил себя изучению военной премудрости, не ожидали ничего интересного от такого тугодума, как я.

По-видимому, в этом описании я предстаю перед читателями очень одиноким молодым человеком. Мне в самом деле хотелось иметь друзей, но теперь я понимаю, что в то время я и не представлял, что такое настоящий друг. Дома я принадлежал к высшему классу, что отличало меня от деревенских жителей, и с самого начала знал, что мои зрелые годы пройдут вдалеке от родных джунглей.

Возможно, я уже тогда уловил отпечаток жестокости, который армия накладывает на человеческие взаимоотношения. Солдаты клянутся, что дружба, которую они завязали еще зелеными рекрутами, продлится вечно, но такое случается редко, особенно в офицерском лицее. Вначале вступают в силу обычные различия в положении, богатстве и успеваемости, разделяющие молодых мужчин на несколько категорий. С получением первого чина положение лишь ухудшается. Друзья исчезают, как осенние листья под дождем. Некоторые умирают от болезней, некоторые погибают в бою, но еще большее количество просто отворачивается от тебя: человек, дослужившийся до капитана, уже не может по-приятельски балагурить с легатами. Домициусы не чувствуют себя уютно в обществе капитанов, а генералы – в обществе домициусов. Отец предупреждал меня об этом. Он говорил, что несмотря на браваду и напускное веселье, жизнь солдата на самом деле очень одинока. Думаю, он хорошо подготовил меня к восприятию этой истины.

Немногие люди, к которым я испытывал теплые чувства, были из нижних чинов, хотя я накрепко запомнил другой отцовский совет: офицер не должен сближаться с подчиненными до такой степени, чтобы в решающий момент не найти в себе мужества послать их на смерть. Но мне нравилось слушать рассказы старых уоррент-офицеров о давно забытых военных кампаниях или проводить время вместе с конюхами и учиться у них всему, чего я еще не знал о лошадях.

Готов признать, что самые счастливые часы я проводил в одиночестве, когда у меня не было занятий или других обязанностей по лицею. Обычно я седлал Лукана, клал в сумку немного сыра, хлеба и фруктов и выезжал в чистое поле без определенной цели. Иногда я брал с собой лук с тупыми стрелами и пробовал охотиться на птиц, или крючок с леской для ловли рыбы. В моих одиноких странствиях мне встречались фермеры или охотники. Полагаю, среди последних было немало браконьеров, но это не имело для меня никакого значения. Всем людям нужно есть.

Несколько раз, особенно во время Сезона Урожая, я встречался с молодыми женщинами. Полагаю, им было лестно переспать с будущим кавалерийским офицером, а поскольку я без труда говорил на языке простолюдинов, то мое присутствие не стесняло их. Такие встречи обычно заканчивались на мшистой полянке или в укромном сарае, где я лежал обнаженным с девушкой, а то и с двумя, хихикавшими и обрабатывавшими меня по очереди. Только горожане считают деревенскую жизнь чопорной и невинной. До сегодняшнего дня запах свежескошенного сена может вызвать у меня улыбку и воскресить в моих чреслах воспоминания о юношеском пыле.

Иногда я спрашиваю себя, была бы моя жизнь более счастливой, если бы я родился в одной из этих деревень и никогда не уезжал оттуда. Возможно, Ирису готовил меня к такой судьбе, но тут вмешалась Сайонджи в обличье моего отца? Я не знаю.

Когда наступил последний семестр, я начал подыскивать полк, в котором буду служить. Выпускникам разрешалось обращаться в любое армейское подразделение по своему выбору, и если там имелась вакансия, ему предоставлялась возможность получить требуемое место. Как выпускник элитной школы, я по крайней мере мог рассчитывать, что попаду в кавалерию, а не в пехоту, или хуже того, в какую-нибудь вспомогательную службу.

Я предполагал, что мои сверстники-кадеты, имевшие богатых родителей со связями, снимут все пенки и оставят мне на закуску сухие косточки.

С особенной тоской и томлением я думал о кавалерийских полках, расквартированных «где-то там», как выражались никейцы – рассеянных по дальним лагерям приграничных земель или стоявших гарнизонами на границе между Дарой и Каллио. Эти провинции находились в состоянии перемирия, которое не было ни войной, ни миром.

Больше всего мне хотелось служить в одном из трех Юрейских полков, защищавших вассальную провинцию Дары от неистовых набегов хиллменов, этих бесстрашных убийц Спорных Земель, спускавшихся со своих бесплодных гор лишь для того, чтобы убивать, насиловать и грабить.

Они занимали передовой рубеж обороны против Каллио, также заявлявшей о своих правах на Юрей, и сдерживали самого опасного потенциального врага по другую сторону Спорных Земель – королевство Майсир. Это были 20-й Гусарский полк, 10-й полк Тяжелой Кавалерии и 17-й полк Юрейских Улан, охранявший главный проход в Спорные Земли – Сулемское ущелье.

Насколько я мог судить, у меня было не больше шансов попасть в любой из этих трех полков, чем получить титул королевы красоты на Празднике Плодородия и танцевать вокруг лингамного столба с венком из орхидей, болтающимся между грудями.

И снова вмешалась удача – как далекая, так и близкая. Далекая и неведомая удача заключалась в том, что на границах стало неспокойно. В жалких деревушках и пустынных нагорьях Кейта, как горцы называли Спорные Земли, племена волновались и с вожделением смотрели на Юг: на зеленые поля, жирный скот, толстые кошельки и нежных девушек Юрея.

Были и другие, кто обращал свои взоры на Юг. Но в то время мы еще не слышали о них, а их притязания далеко превосходили незамысловатые радости насилия и убийства.

Я поверил в свою удачу, когда узнал, какие посты ищут для себя мои одноклассники. Они стремились либо получить карьерное назначение – предпочтительно службу под началом высокопоставленного армейского чиновника, который обеспечит их дальнейшее продвижение – либо поступить в один из «парадных» полков, расквартированных в Никее и ее окрестностях. Эти полки тоже считались элитными. Их ознакомительные посещения поощрялись, чтобы кадеты могли заранее прельститься их великолепием. Я видел, сколько времени там уходило на полировку всего и вся, от доспехов до лошадиных копыт, и как мало времени уделялось настоящей боевой выучке, а не красивым, но бессмысленным кульбитам, псевдо-атакам в развернутом строю и сложным поворотам. Я поступил в армию не для того, чтобы ежечасно проверять, свисает ли плюмаж моего шлема точно до второй пуговицы парадного мундира.

Я разослал просьбы о назначении во все три Юрейских полка, после чего мне оставалось только ждать.

Говорят, что выпускной вечер в лицее – это величайший момент в жизни любого офицера. Может быть, но не для меня. Для меня гораздо важнее была ночь, проведенная с женщиной и тигром в крошечной хижине... или тот день, когда я получил приглашение сразу из двух полков. Одним из них был 17-й Уланский, и, пожалуй, я еще никогда не был так счастлив.

Дни, оставшиеся до выпуска, тянулись невыносимо долго. Но вот наконец я выехал на Лукане из строя и приблизился к подиуму, где стоял отставной домициус, заведовавший нашим лицеем. Я спешился, поднялся по ступеням и получил офицерские нашивки.

Потом я ходил на выпускные вечеринки и клялся вместе с другими в вечной дружбе и верности, но моя душа была далеко на Юге – там, где начинаются бесплодные холмы Спорных Земель.

Глава 6
Волк из Гази

Казалось, все жители Никеи высыпали на улицы, когда я ехал к порту через весь город. Я то и дело поглядывал на солнце, опасаясь пропустить время отплытия, но не мог двигаться только шагом – иначе Лукан или Кролик могли задавить кого-нибудь из прохожих.

В толпе с гордым видом шествовали потные жрецы, несущие раскрашенные статуэтки, изображавшие богов или богинь, и сопровождаемые поющими аколитами; торговцы, погруженные в свои дела и не обращавшие внимание на уличную толкотню; хнычущие нищие; богатые жены, выехавшие за покупками в паланкинах или каретах; носильщики, тащившие на спине все что угодно – от буханок хлеба до церемониальных риз. Один мужчина – все широко расступались перед ним – нес открытую корзину с живыми змеями.

Посреди улицы сидел обнаженный отшельник, погруженный в глубокую медитацию. Толпа огибала его, словно речной валун. Рано или поздно он сдвинется со своего места: какой-нибудь богач бросит золотую монету в его чашу для подаяний, и он выйдет из транса, или же его раздавит продуктовая повозка. Было ясно, что ему совершенно безразлично, что с ним случится.

Его окружало легкое сияние, исполненное такой мысленной силы, что когда я проезжал мимо, меня невольно втянуло в его видение:

«Мы сидели в прохладной лощине возле смеющегося ручейка. Мягкий ветерок ласкал нашу кожу, солнце согревало наши тела. Вокруг щебетали птицы, и совсем рядом паслась дикая косуля. Святой человек улыбнулся, и на меня снизошел вечный покой».

Очнувшись, я вытер пот со лба, опустил пару медяков в чашу отшельника и поехал дальше.

Судя по всему, в 17-м Уланском полку с нетерпением ожидали моего прибытия, ибо мне было предписано плыть на борту «Таулера» – быстроходного пакетбота, который мог доставить меня в Ренан менее чем за две недели.

«Таулер» еще стоял на якоре у причала, и я улучил минутку, чтобы полюбоваться судном. Оно лишь год назад сошло со стапелей и являло собой прекрасный образец искусства даранских механиков и корабелов. У судна длиной более двухсот футов и шириной около сорока было три палубы с пассажирскими каютами, поднятые над главной палубой, где располагались грузовые отсеки и стойла для животных. Навигационная рубка находилась в небольшом куполе на носу. Все палубные надстройки были отделаны тиковым деревом с бесчисленными резными изображениями богов, людей и демонов, раскрашенными в самые разнообразные цвета.

Но самым поразительным был метод его передвижения. На корме находились два маховика, похожие на те, которые используются для вращения мельничного колеса, но гораздо больше и тяжелее, хотя поблизости не было никаких тягловых животных – здесь работало могучее волшебство. Группа сильнейших никейских магов потратила годы на изобретение заклятья, позволявшее маховикам не только сохранять в себе огромную энергию, высвобождая ее порциями для движения корабля, но и поддерживать эту энергию в течение нескольких недель. Я восхищался и снова думал о косности армейских чиновников, считающих магию второстепенным орудием.

Остальная часть механизма была более прозаична, но не менее удивительна для меня. Маховики вращали два колеса, соединенные ременным приводом с другим, более крупным колесом, выпиравшим из кормы судна на уровне ватерлинии и снабженным гребными лопастями. Оно толкало корабль вперед и поворачивалось на длинных тросах, соединенных с рулями управления. Команды рулевым подавались голосом из навигационной рубки, а в случае шторма – шифрованной азбукой по сигнальному шнуру.

Корабельный казначей стоял на пристани, и я договорился о погрузке своих лошадей, отдав полдюжины из немногих оставшихся у меня серебряных монет, чтобы конюхи как следует позаботились о Лукане и Кролике. Потом мне вручили латунный жетон с номером моей каюты. Я распрощался с сопровождающим из лицея и поднялся на борт.

Каюта была опрятной, но маленькой, и располагалась на самой нижней палубе. Тем не менее, она обошлась недешево, в гораздо бо льшую сумму, чем мое будущее месячное жалованье. Поскольку все мои пожитки умещались в одной седельной скатке и четырех кожаных сумках, места было более чем достаточно.

Я вернулся на палубу и стал ждать отплытия. Неподалеку от причалов была устроена открытая купальня – длинные мостки спускались прямо в мутно-коричневую воду, и люди толпились на них. Некоторые вели себя очень целомудренно – я видел целую семью, члены которой с головы до ног были облачены в белые балахоны. Они пытались вымыться и одновременно сохранить благопристойный вид. Другие щеголяли в небрежно повязанных на чреслах набедренных повязках, но в основном люди купались в том виде, в каком они пришли в мир.

В толпе были бедные и богатые, купцы и воры. Я вспомнил старую пословицу о том, что в голом виде все равны. Глядя на некоторых купальщиков, трудно было не признать, что первые люди, сделавшие одежды из листьев и травы, оказали своим потомкам добрую услугу.

Впрочем, были и исключения. Я заметил юную девушку, совершенно обнаженную, если не считать тонкой серебряной цепочки вокруг талии, с улыбкой смотревшую на меня. Я подмигнул ей, она поманила меня к себе. Я со вздохом развел руками, как раз в тот момент, когда раздался гудок. Причальные трапы втянулись на борт, и мы медленно отошли от берега.

«Таулер» оказался достоин своей горделивой внешности: мы помчались к Югу с такой скоростью, словно демоны гнались за нами. Первые несколько дней тянулись дольше всего. Судно осторожно лавировало, проходя по огромной дельте, впадавшей в море сотнями крупных и мелких устьев. На реке попадались острова, едва умещавшие на себе несколько чахлых кустиков; другие казались мне размером с провинцию Симабу. Все крупные острова были густо заселены, и я с содроганием подумал о том, где могут укрыться их обитатели в случае наводнения. Ответ на этот вопрос был настолько очевидным, что я решил размышлять о чем-нибудь более веселом.

Выйдя из дельты, мы смогли двигаться быстрее. Коричневые воды великой реки, впадающей в море, простирались от горизонта до горизонта. Вокруг было много других судов, от маленьких яликов и рыбачьих баркасов до ветхих барж, служивших домом для целых семейных кланов. Попадались также торговые корабли и пакетботы вроде «Таулера», обменивавшиеся с нами приветственными гудками.

Я спускался в свою каюту только для сна. Все остальное время я находился на палубе, восхищаясь огромной и прекрасной страной Нумантией, которой я поклялся служить.

Пассажиры, путешествовавшие вместе со мной, принадлежали в основном к обеспеченному классу, поэтому я держался особняком. Несколько раз мужчины предлагали угостить меня выпивкой, на что я соглашался с радостью, так как заключил тайную договоренность с барменом: что бы я ни заказывал, мне будут подавать бокал кипяченой воды с кубиками льда и дольками лимона. С виду этот напиток весьма напоминал какой-нибудь смертоносный коктейль из очищенного алкоголя.

Я не пытался заводить друзей – меня значительно больше интересовали окрестности, чем праздные разговоры, – поэтому обычно завтракал рано и в одиночестве. Кроме того, я много читал. Незадолго до отъезда я купил книги по истории Юрея, Спорных Земель, и даже одну тонкую брошюру о 17-м Уланском полке. Не то, чтобы мне нравилось чтение, но все же оно было менее тягостным, чем перспектива предстать полным невеждой по прибытии в Ренан.

Помню, как прохаживаясь по прогулочной палубе, я заметил чародея, забавлявшего молодую семью. Он был одним из артистов, нанятых владельцами корабля вместе с менестрелями, музыкантами и мимами для развлечения пассажиров.

Несмотря на опрятную одежду, вид этих людей не свидетельствовал о большом достатке. Я предположил, что они либо берегут деньги для праздника, либо едут за деньги какого-то богатого родственника. Их было четверо: двое мальчиков в возрасте трех – пяти лет, отец примерно моего возраста и мать, чья очередная беременность была уже заметна для окружающих.

Чародей оказался довольно одаренным – полный дружелюбный мужчина, болтавший без умолку, пока его ловкие руки творили чудеса. Он взял у одного из ребят маленького игрушечного тигра и последовательно превратил его в мяукающую кошку, лающую собаку, брыкающуюся зебру и, наконец, в настоящего тигра, разинувшего клыкастую пасть. Прежде чем дети успели испугаться, тигр жалобно замяукал и уменьшился в размерах. Ребята залились смехом, и волшебник протянул игрушку обратно. Отец повернулся, увидел меня и почтительно наклонил голову, здороваясь с молодым офицером.

Я смущенно ответил на его приветствие и пошел дальше. Остановившись на корме, я думал о странном чувстве отстраненности, которое я испытывал, наблюдая за этими людьми. Они вели жизнь такую же странную и далекую для меня, как если бы они жили в одном из других миров, к которым, без сомнения, прикасается великое Колесо.

По мере нашего продвижения на Юг земля становилась суше и негостеприимнее. Поселения попадались реже, а фермы отстояли друг от друга дальше. Люди на берегу и в лодках выглядели беднее, их одежда больше не сверкала радужными красками севера.

Мы остановились, чтобы пополнить запасы в порту, представлявшем собой причал с кучкой ветхих зданий. Я вышел на берег размять ноги. В конце причала на корточках сидел старик – беднейший из бедных, судя по его лохмотьям. Рядом с ним примостилась девочка лет девяти-десяти. На обоих лицах лежала печать терпеливой мудрости, которую порождает нищета – боги не могут дать мне ничего в этой жизни, и свое единственное благословение я обрету с новым поворотом Колеса. Я поискал в своем кошельке монетку, хотя старик не обратился ко мне с просьбой о подаянии.

– Добрый сэр, – произнес он, и его взгляд на мгновение прояснился, когда он различил стоявшего перед ним человека. – Вы не купите мою внучку?

Не знаю, почему я удивился. Мне случалось видеть мужчин и женщин, бесстыдно предлагавших своих детей на продажу в грязных переулках Никеи. Но отчего-то у меня по спине пробежал холодок.

– Нет, – ответил я. – Я всего лишь солдат. У меня нет места для нее.

– Она не причинит вам беспокойства, – продолжал он, словно не услышав меня. – Она хорошая девочка и никогда не болеет. У нее целы почти все зубы. Кроме того, она очень мало ест. Она умеет шить, и я уверен, что вы сможете найти кого-нибудь, кто научит ее готовить. Она даже может... – старик понизил голос, – может быть ласкова с вами. Но лучше бы ей сперва подрасти.

Он подтолкнул девочку, и та попыталась улыбнуться как одна из портовых шлюх, лениво бродивших вдоль причала. Но я ясно видел страх на ее лице.

Возможно, мне следовало ударить старика или сделать еще что-нибудь. Но я лишь уронил в пыль перед ним серебряную монетку и торопливо вернулся на борт «Таулера». В очередной раз я получил напоминание о том, что, несмотря на свое величие, Нумантия несет на себе ужасное бремя отчаяния и нищеты.

Тогда я пожелал, как желаю и сейчас, чтобы все мы были богаты, или по крайней мере ни в чем не нуждались. Но полагаю, в таком случае наша праздность прогневит богов и заставит их разбудить Умара, чтобы тот начал все сначала и сотворил для своей забавы новый мир.

По окончании второй недели путешествие стало меня тяготить. Мои застоявшиеся мышцы требовали физических упражнений. Я подумал о возможности бегать вверх-вниз по палубам или взбираться на тиковые надстройки на потеху матросам и отверг ее, решив не уподобляться обезьяне, запертой в клетке.

Река Латана теперь стала голубой и чистой, а окружавшие ее земли вновь зазеленели и покрылись богатыми фермами. Мы вступали в самую благословенную область Нумантии – провинцию Юрей. Река разветвлялась снова и снова, но каждое русло оставалось пригодным для навигации. С вершины третьей палубы я мог видеть за дымкой расстояния горную гряду, по которой проходила граница Спорных Земель. Здесь я собирался получить боевое крещение и сделать себе имя.

Когда мы причалили, я оседлал своих лошадей и поехал через город по дороге, которая должна была привести меня в Мехул, где стоял гарнизон 17-го Уланского полка.

Я ожидал увидеть красивый город, а вместо этого обнаружил, что попал в волшебную сказку. Ренан был очень стар и когда-то служил летней резиденцией нумантийских королей.

Если повсюду стояла жара, то здесь было прохладно. Приятный ветерок дул с горных вершин и играл листьями деревьев многочисленных городских парков. Таких деревьев я еще никогда не видел – шестидесяти футов в обхвате, с огромными разноцветными листьями, которые могли служить зонтиками от коротких, но благодатных дождей, орошавших здешние земли в любое время года.

В центре города вместо дворца или мрачной крепости был разбит сад с фонтанами среди колонн из черного мрамора с золотым орнаментом. Журчащие каскады сбегали в маленькие бассейны.

Сеть каналов пронизывала город, соединяя его с многочисленными озерами провинции. Огромные разноцветные здания, невероятно древние, тянулись вдоль улиц; их балконы и решетки напоминали причудливые арабески, на крышах росли цветы.

То и дело попадались придорожные таверны, откуда доносился аромат жареных уток, рыбы, тушеной с пряностями, и других деликатесов.

Все люди выглядели одинаково веселыми и дружелюбными. Конечно, здесь попадались и нищие, но, судя по их внешности, они часто мылись и неплохо питались. Даже подаяние они просили так, словно были порядочными мужчинами и женщинами, которые занимаются своим ремеслом и не требуют более того, что им причитается.

На озерах я видел острова дрейфующих лилий, черных лебедей и стоявшие на якоре плавучие дома с восхитительной резьбой по дереву, выкрашенному во все мыслимые оттенки. За каждым из этих домов длиной не менее ста футов покачивались суденышки меньшего размера, снабженные балдахинами и мягкими подушками, – отличное место для ленивой идиллии теплым летним вечером. Я с легкой завистью подумал о том, каково проводить здесь отпуск или предаваться любовным забавам.

Дальше я ехал по сельской местности. Земля была зеленой и цветущей, с богатыми фермерскими хозяйствами, перемежавшимися лесами и озерами, манившими к себе рыбаков, лодочников или пловцов.

Пословица гласит, что у всех людей есть два дома: их собственная родина и Юрей. В те дни я понял, что это правда. Клянусь, даже пыль из-под копыт Лукана пахла слаще любой другой.

Я понял, почему Юрей, хотя и находившийся под протекторатом Нумантии, был таким лакомым кусочком для соседней провинцией Каллио и даже (вместе со Спорными Землями) для Майсира, хотя в то время никто не думал, что их притязания можно рассматривать всерьез.