Текст книги "В переводе с птичьего (сборник)"

Лада Миллер
В переводе с птичьего

© Лада Миллер, 2018

© «Время», 2018

* * *

До нашей эры

До нашей эры

 
Смотришь в слепое окно, понимаешь – влип
В этот осенний сплин, в перехлесты лип,
В то, что несется по небу от и до,
И западаешь клавишей – нотой до.
 
 
До нашей эры деревья шагали врозь,
Это сейчас у каждого в сердце гвоздь.
Вот и сиди прикидывай, что больней.
Сколько бы ни было осени – все о ней.
 
 
Сколько бы ни было истины – вся в вине.
Вечер рисует тыквенного Моне.
Пробкой размахивая, кланяется бутыль.
Смотришь на дно, уговариваешь – остынь.
 
 
До нашей эры и после – не та, не тот.
Что же внутри колоколет, глаголет, бьет?
Это прощается дерево – день за днем –
С вырвавшимся гвоздем.
 

Предрассветное

 
Плач малиновки нежен и тонок,
Рассыпает по зернышку грусть.
Так, наверное, плачет ребенок,
Потерявший душистую грудь.
 
 
В тихом голосе привкус потери,
Безнадежные «вдруг» и «вот-вот»,
Колокольчик над запертой дверью,
Женский голос. Улыбчивый рот.
 
 
Под ладонью притихшего сада
От былого ни слез, ни следа,
И такая на сердце отрада,
Что становится ясно – беда.
 
 
Все, что мило, – навылет и мимо,
Так вбивай же малиновый клин
В неслучившихся, неповторимых,
Предрассветных, любимых, един…
 

О начале

 
Оставшись, я уже не убегу.
Мы будем жить с тобой на берегу,
Делить еду и легкую работу,
Перебирать задумчиво песок,
Рожать детей, креститься на восток
И соблюдать, как водится, субботу.
 
 
В кувшине глина. В облаке вода.
Рука в руке… Прощать и обладать,
Чтоб не терять необходимый трепет, –
Не в этом ли святая благодать?
(Когда в саду распустится беда,
Заголосим, но губы не разлепим.)
 
 
Я не о том, любимый, не о том.
(Уносит море тело, память, дом,
Знакомые до обморока лица.)
Я о начале. Все-таки уйду.
Остаться – это значит на беду,
Как и на счастье, взять и согласиться.
 

Вот и хватит

 
Если сильно захочешь – спасу.
Нам бы домик в июльском лесу,
Чтобы солнце и нежная хвоя –
Послевкусием долгого «дво-е».
 
 
Чтобы в доме трава и кровать.
Мы с тобой – такова благодать –
Состоим из улыбок и клавиш,
И уже ничего не исправишь.
 
 
А за домом – слова и листва.
Мы сидим к голове голова,
Тридевятый закат провожая,
И собака породы «большая»
Засыпает от счастья у ног.
 
 
Вот и хватит. Четырнадцать строк.
 

Останемся дома

 
Ты смешивай краски. Я выношу деток.
Немного тепла и обглоданных веток –
И вот уже небо набухло, провисло
Над прикусом страсти и поиском смысла.
 
 
Ликующий свет ли, рисующий бес ли…
Тебя разрывают на «может» и «если»
Не знавшие птиц перелетные пули,
И кисть проникает в заснеженный улей,
 
 
Где каждая складка свежа и знакома,
Где голоду – голос: «Останемся дома»,
Где губы вникают в январскую мякоть.
Подумаешь: «Счастье»,
И хочется плакать.
 

Прогулки

 
Прогулки с лыжами и без,
Потерянные рукавицы.
Лес вырастает из небес,
Поскрипывает и искрится.
 
 
На все непрожитые дни –
Одни. Ни облака, ни тени.
Слегка притоптывают пни
От холода и нетерпенья.
 
 
Край мира выбелен, умыт
И так непоправимо ясен,
Здесь каждый любящий – пиит,
Чей голос чист и не напрасен.
 
 
И вот, пока слова звенят,
Как потревоженные ели,
Ты, раскрасневшись от огня
Сердечного, идешь ко мне и…
 

Алое на сером

 
Туман. Изюминки ворон.
Над колокольней вышит крестик.
В таком забытом богом месте,
Где тишь да хмарь со всех сторон,
 
 
Острее память, слаще яд
Семейных радостей безгрешных.
В саду чернявые черешни
В листве обглоданной стоят.
 
 
Упорно тащит муравей
Свою соломинку пустую,
Под вечер в теплый дом несу я
Уставший ветер в рукаве.
 
 
Здесь вечер нежен и кровит
Закат. Рукой подать до рая.
Здесь жизнь – от края и до края –
Лишь ожидание любви,
 
 
А наш сердечный перестук
Нестихотворного размера –
Всего лишь средство от разлук,
Всего лишь алое на сером.
 

Не робей

 
Опять осеннее бессилье –
Дождь со слезами пополам.
Деревья складывают крылья
И прижимаются к домам.
 
 
Река туманами болеет,
Немеет звонкая вода,
А я люблю тебя сильнее
И беззаветней, чем всегда.
 
 
Пусть небо ниже, ближе, строже,
Но ты, мой ангел, не робей,
Пока на ветке врет безбожно
Неперелетный воробей.
 

Тихие радости

 
Тихие радости наши – лишь отголоски дождей.
Солнце из глиняной чаши льется быстрей и вольней,
 
 
Синее дно раскалилось, поберегись, пригубив.
Где тебя, лето, носило? Я ли тебя не любил?
 
 
Я ли тебя? Покажись-ка… плавится воздуха медь,
Счастье так ярко и близко, что невозможно терпеть –
 
 
Блещут в стремительной речке, словно монеты, лещи,
Неугомонный кузнечик о повседневном трещит,
 
 
Ягоды падают сами солнечной каплей с куста –
Миска с облупленным краем наполовину пуста.
 
 
Счастье рождается трудно, чтобы рассыпаться в прах.
Есть только эти секунды – осы на нежных цветах –
 
 
Высосут, выжгут, задразнят… Вздрогнешь и снова начнешь
Ждать ослепительный праздник сквозь нескончаемый дождь.
 

Жизнь проходит

 
Закатилось солнце под восток.
Вот и мне бы заново родиться.
Календарь роняет лепесток,
Будто небо раненую птицу.
 
 
Синий вечер, сумрачен и прян,
Колоколет праздничное «амен».
Из душистых лаковых семян
Прорастают облако и камень.
 
 
Не понять – где радость, а где злость.
Отобрав надежду без остатка,
Жизнь проходит. Мимо или сквозь,
Все одно – мучительно и сладко.
 

Утешь меня, слово

 
На улицу б вышла, да улицы нет,
Как холодно улицы без.
Моих дорогих собеседников след
Вот только что был – и исчез.
 
 
Ушел, зацепившись за шляпку гвоздя,
Ни с чем несравнимый покой.
А я повторяю – бояться нельзя,
И голос колотится мой
 
 
О стены, о кровли, о неба клобук,
Летит бестолково на свет,
A время идет и ломает каблук,
И вот уже времени нет.
 
 
Не жизнь, а потеха – гремят жернова,
Швыряют в несытую брешь.
…А слово услышу – и снова жива.
Утешь меня, слово, утешь.
 

Первые слова

 
Во всем мне хочется дойти
До самой сути…
 

Б. Пастернак

 
Ах, как мечталось заболеть поэзией. Дойти до сути,
Пока улыбчивая смерть играет шариками ртути
 
 
Еще не высказанных слов. Пока накатывает жажда,
Которая всегда – любовь, а все, что не любовь, – неважно.
 
 
И были первые слова – тугие, гладкие оливы,
И мы с тобой – как дважды два – нескучны, противоречивы…
 
 
Хоть нам уже немало лет, чтобы чему-то удивиться,
Но оказалось – сути нет. Изголодавшаяся птица
 
 
С ума веселого свела, сжила с наскучившего света.
Все неотложные дела отпущены и недопеты,
 
 
Все в грудь вошедшие слова – неразорвавшиеся пули.
А что Поэзия? – Жива. Хоть в этом нас не обманули.
 

Когда человек смеется

 
Очнемся – темно и рано. Откроем на небе свет.
Поставим на стол стаканы, да силы на радость нет.
 
 
Когда человек… Непросто решиться: теперь – пора.
Покатимся, как наперстки, в шершавый пролом двора,
 
 
Из сумрачного «все в прошлом» – в ошибку и кутерьму,
Где осень мешает ложкой распаренную хурму,
 
 
Где листья глотают ямы, где ветер летит в плаще,
Где дворник еще не пьяный, а праздничный и вообще.
 
 
Когда человек смеется… Ты знаешь, я даже рад,
Что все холоднее солнце. (Зато беззаботней взгляд.)
 
 
Из окон – то брань, то Шнитке, то юшка, то контрабас.
Оглянемся на пожитки, взлетим, и… помилуй нас!
 

Край света

 
Босые легкие шаги и
Деревья черные, нагие,
Трава, горчащая едва.
Пойдешь отчаянно с Е-два –
И пропадешь на все четыре.
Не осень – яма, света край,
Луны промерзший каравай
На крошки снежные расколот,
По медным листьям пляшет молот
И заколачивает рай.
А я, что в корне неправа,
Вдруг получила, что хотела –
И прорастают, как трава,
Простые, звонкие слова
Сквозь распечатанное тело.
 

Пропала

 
Чуть осень – чувствую, пропала –
Пусть ветер сух, и небо ало,
И ночь расписана углем,
Но все же, Господи, как мало
Огня в урочище твоем.
 
 
А эта осень – только повод…
На части белый свет расколот,
Лишь ты, как маковка, внутри,
Все остальное – лед и холод,
Хоть весь до ладанки сгори.
 
 
Но разве жаловаться смею?
И счастья нет, и слезы злее,
И тонет истина в вине.
Но там, в пугливой глубине,
Трепещет бабочка – Психея,
На время выданная мне.
 

Чтобы запомнить

 
Казалось бы, ну что тебе закат?
Все август переспелый виноват –
Дурачится по молодости, дразнит.
Такой неповторимый и живой,
Что неба окровавленный подбой
Чуть вечер разворачивает праздник.
 
 
Ты забываешь числа и слова,
Тебя несет высокая трава
Туда, где сосны с круглыми плечами,
Как будто в детстве сумрачном твоем,
Шумят разлукой, голодом, углем
И, заикаясь, вечность обещают.
 
 
Закат кипит и пенится, как суп,
И кажется – ты снова юн и глуп,
А сердцевина есть и не иззябла.
Так и живешь, растягивая миг,
Чтобы запомнить неба черновик,
Прекрасный облик, ненасытный блик
И лица удивляющихся яблок.
 

Все остальное

 
Приходишь домой. Снимаешь пальто.
Садишься. Читаешь меня взахлеб.
A память сначала молчит, потом
Ее колотит озноб.
 
 
За то ли, что я далеко, за то,
Что сам виноват (погоди, нe трусь!) –
Приходит, садится бочком за стол
Твоя шершавая грусть.
 
 
Но кто-то – разбитым стеклом: «Не трожь
Ее, эта роза суха!», и ты
В стакан наливаешь крутую ложь,
Зовешь другие цветы.
 
 
О прошлом, о правильном, о простом –
Хоть пой, хоть в запой – позабыть нельзя.
Моя пустота – за твоим столом,
А все остальное – зря.
 

Так проснусь

 
Бывает, проснешься – вспорхнет синева,
Взлетят сквозняки над перронами комнат,
Вдохнешь эту зиму – и тут же напомнят
О счастье забытые в прошлом слова.
 
 
И снова потянутся губы к «люблю»,
Но нет безнадежнее слова на свете:
Тебя попытаюсь обнять и согреть – и,
Как встарь, неумело и жадно спалю.
 
 
И будет мне пепел, вокзальная грусть,
Скрип снега, озноб индевеющей спальни,
Твой запах, твой вкус горьковато-миндальный,
Задумчивый лепет, божественный груз.
 
 
Что после? В серебряном горле вино.
Пьянею и верю (по глупости, что ли?):
Как только вернешься – от счастья и боли
Вздохнет, потеплеет и брызнет окно, –
Вот так и проснусь.
 

И тайна одна

Голос твой

 
Кто-то вздрогнул и голос разлил,
Заискрились в декабрьской пасти
Эти сумерки – реки чернил,
Эти вьюжины – скважины страсти.
Если чисто и пристально петь,
Выйдет время и зерен накрошит.
Жизнь с изнанки похожа на смерть,
Только длится значительно дольше,
Выбирает, кто пан, кто пропал,
Ошибается глупо и часто…
Голос твой неоправданно ал,
Ну а что еще надо для счастья?
 

И тайна одна

 
За окнами снег – голубят голубей,
И каждая строчка выходит о ней –
Голодной, нахальной. В нелепейшем слове –
Скулящая боль и немного любови.
А кто-то смеется и ладит кувшин
Из двух обожженных нагих половин.
 
 
Осталось – ему ли, в него ли – поверить,
Но звери заходят в раскрытые двери,
Ложатся у ног вислоухие пасти –
Слепое отчаянье, горькое счастье.
И крыша летит, унесенная прочь,
И каждое утро – парижская ночь.
 
 
Что в музыке этой, что в этой весне?
Не думай о прошлом, о будущем не…
Пугать голубят – не судьба, а забава,
И сердце катается слева направо,
По дому – до неба, до самого дна,
В нем голубь, и прорубь, и тайна одна –
 
 
Что тот, кто живет за обугленным краем,
Как мы – обнажен, обожжен, обожаем.
 

И бог со мной

 
Ты уговаривал: «Летим»,
И Бог подшучивал над нами
В краю невиданных светил,
В раю потерянных сознаний,
 
 
Где ложь и правда заодно,
Где столько памяток и знаков,
Где rue de Lille глядит в окно,
Чей свет бессовестен и маков.
 
 
Там дом и комната одна,
В ней опрокинутые тени,
И ночь сквозь родинки видна,
Как дождь сквозь обморок весенний.
 
 
Все сон и морок в том краю,
И Бог со мной, и не понять мне,
Что я над пропастью стою,
Но лишь одно – твои объятья…
 

И разлука поет

 
Я случаюсь в тебе каждый день,
Утро, ночь ли – а все набекрень
Облака, и дрожит лихорадка
В голосах растревоженных птиц.
Столько вырвано душ и страниц
Из тебя, что чума и несладко.
Пусть разруха и голод, и мрак,
Но стучит кровеносный кулак
По расстроенным клавишам: «Ладка»…
 
 
Я в тебе говорю и горю,
Прорастаю назло январю,
Потому что сейчас между нами
Ни притворства, ни уз, ни границ,
Ты, как солнце, бросаешься ниц,
Я, как море, тебя принимаю.
 
 
И краснеет от жизни вода,
И ступает на берег беда,
И разлука поет баю-баю.
 

Глядишь в меня

 
И без тебя распустится восток…
Глядишь в меня – угрюм и одинок,
Без суеты, но пристально и в оба.
Что за насмешка слово «никогда»,
Когда я рядом – ближе, чем вода
И пища. Облюбовывай и пробуй.
 
 
Будь самым из несбыточных мужчин,
Не заводи привычек и причин
Скучать по исполнению желаний.
В желаниях – отчаянье и бес.
Пока не грянет ласточка с небес,
Я просто ветвь, привитая к тебе,
Я просто вещь, забытая в кармане.
 
 
И все равно, что кроется в «потом»,
Не говори о вечности, о том,
Что будет после ласточки. За краем
Моей любви – еще любовь – гляди…
Мне без тебя – бессмыслица в груди –
Восток чадит, отчаянье чудит,
А ласточка болит и умирает.
 

Береги меня

 
Береги меня. Береги.
Солнце встанет не с той ноги,
Будет щуриться и лучиться.
Плачь не плачь, что остыло – в печь.
Мы с тобой (прочитать и сжечь)
Прикасаемся – слух и речь,
Грудь и воздух, душа и птица.
 
 
Жажда, жажда, звенит кувшин…
Нет различнее половин,
А сошлись – не разлей водою.
То любовники, то враги.
Впереди не видать ни зги.
Береги меня. Береги.
Отпусти.
Забери с собою…
 

Гляди – сгорим

 
В кармане сердца – быстро полезай! –
Живут непослушанье и банзай,
Сопит под шалью ласковая шалость,
Растет любовь, как сорная трава.
Я собираю ветки и слова…
Гляди – сгорим. А что еще осталось?
 
 
На белом свете вылюбленных в дым
Так мало, что не верится другим
В обожествленье радости и муки.
Тянись, тянись, росток моей души.
С ума сойду – нахмурься, задуши
Или возьми – притихшую – на руки…
 
 
Не страсть – нежней. Не таинство – но суть;
Росток поет и разрывает грудь.
 

Погоди

 
Жизнь кончается больно и быстро…
Не хватай, не целуй, погоди.
Я наткнусь на тебя, как на выстрел,
Как на крик в говорящей груди.
 
 
Изо всей своей силы и грусти
Тянешь к сердцу, торопишься. Эй!
Пузырящийся воздух невкусен,
Да и нет в пустоте пузырей.
 
 
Все не так. Слишком страшно и резко
Рассветает. Держи меня за…
Вот крючок. Здесь кончается леска.
Начинаются рот и глаза.
 

«Так и выходишь на улицу…»

 
Так и выходишь на улицу –
Глупый, наивный, нагой.
Утро дождливо сутулится,
Пробует лужу ногой.
 
 
Дерево целится в облако…
Сколько еще до небес?
Счастье – внутри, а не около.
Горе – бывает ли без?
 
 
Время не бомба, а тикает,
Бог закрывает глаза…
Вот и возьми меня тихую
На руки – на небеса.
 
 
Кружатся птицы и головы,
Ветер умаялся – спит.
Март – это быстро и здорово,
Медленно, больно, навзрыд…
 

«Лист теряет голову и летит…»

 
Лист теряет голову и летит…
В мире столько осени, ma petite,
Столько нерастраченных ноябрей,
Что бери и грей.
 
 
Что бери лоскутья, иглу, тесьму,
Наклоняй затылок, от неги нем,
Над шитьем узорным. А я возьму –
Зацелую. Съем.
 
 
И заполнят птицы грудную клеть,
По биенью крови узнаю – юг.
Наш с тобою праздник – кружить и петь,
Замыкаясь в круг.
 
 
Из-под пальцев неба течет стекло,
На свечу заката летят листы.
В мире столько осени, столько О,
Что повсюду – ты.
 

«И вдруг оказалось так мало, так мало…»

 
И вдруг оказалось так мало, так мало
Меня, так безвыходно серо,
Что с дымом осенним взяла и пропала
Надежда и кончилась вера.
 
 
А птицы летели, а птицы кричали,
И ветер сипел от простуды.
Но ты улыбнулся: «Не трогай печали»,
И я обещала: «Не буду».
 
 
И стало так тесно в кувшине небесном,
Так утренне, ласково, ало…
Как будто надежда взяла и воскресла,
А вера пришла и настала.
 
 
С тех пор, если осень – сажусь на колени,
Тебя тереблю и тревожу…
И птицы смеются, и прячутся тени…
Не счастье – но очень похоже…
 

Разговори птенца

 
Пчелы приносят мед,
Осы приносят осень.
Вслушайся, как поет
Ветер в подмышках сосен,
 
 
Как свиристелит лист –
Искренне и прозрачно,
В небо мое всмотрись –
Радуется? Не плачет?
 
 
Разговори птенца
(Будет играть в молчанку):
Счастье – так без конца,
Нежность – так спозаранку.
 
 
Пара негромких нот,
Зерен душистых… Бросил? –
Ишь, как теперь поет,
Светится, купоросит –
 
 
Будто бы и не жил
С пулей в птенцовом теле,
Струн не тянул из жил,
Будто бы – в самом деле –
Все, что болит, пройдет…
 
 
Зря ли по свету носит
Пчел, что приносят мед,
Ос, что приносят осень.
 

Мы вырастим радость

 
Из окон открытых – то птицы, то скрипки.
Ты вдруг понимаешь – попался и влип.
Несется весна с торжествующим криком –
Бубенчик, малиновка, жалоба, всхлип.
 
 
На тонких ногах разбегаются травы,
Кузнечики звонкие точат ножи,
Стихи сочиняются слева направо,
И все как обычно. Но хочется жить.
 
 
Бушуют в груди несказанные строчки,
Дождем расцветает небесный зрачок.
Я знаю – ты плачешь. И слушать не хочешь.
Играй, мое счастье! Берись за смычок.
 
 
Мы вырастим радость, как лук на балконе –
Под грохот дождя, говорок половиц…
Весна это страшно, весна это больно,
А грудь не вмещает вернувшихся птиц.
 

Листопад

 
Я – обещание чудес.
Ты смотришь нежно, дышишь часто,
Тебя возносит до небес
Любви химический процесс –
Ремейк несбыточного счастья.
 
 
Я – шумной осени базар.
Когда весны досадно мало,
Моей листвы нескучный дар –
Лететь, как ветер на пожар,
И трепетать о чем попало.
 
 
Ты – просто Облак, синий дым,
Поющий мир, душистый ладан,
Не сыт, не пьян – любим, любим,
Отвагой жизни одержим,
Пленен разгульем листопада.
 
 
Все устаканенное – в прах,
Но нам с тобою много ль надо? –
Услышать в ласковых словах
Звериный страх, лебяжий «ах»
И нежность скорого распада.
 

Трогательное

 
Пусть холодно. Возьми меня и грей.
Я буду расцветать и удивляться,
Что вдруг зима становится добрей,
Хотя на ощупь добрых минус двадцать.
 
 
Мне зимний вечер горек и свинцов,
Но есть внутри мелодия простая:
Снег осторожно трогает лицо,
И шепчет, и смешит, и обладает.
 
 
Так и стоим, обнявшись на ветру,
Забыв про хмурый быт и чувство долга.
И кажется, что я вот-вот умру,
Но лишь от счастья. Тихо. Ненадолго.
 

Пока не растаяла

 
Январь – это значит лежать на печи,
Уткнувшись в любимые плечи,
И пусть невысокое солнце скворчит,
А небо свистит и скворечит.
 
 
Как быстро темнеет, как звонко хрустит,
Как жарко от этих объятий.
Огонь говорлив, домовой домовит
И безостановочен дятел.
 
 
Умрешь и родишься – птенец, черновик,
Заложник рождественской стужи,
А слово, что легче и звонче музык,
Взлетит и над домом закружит.
 
 
И холод, и хохот – нахохлись и грей,
Пока не растаяла – трогай.
И я нарожаю тебе январей –
На счастье и за ради бога.
 

«На небо, в облако, за двери…»

 
На небо, в облако, за двери –
Где стынь и палая листва,
Где мы – непуганые звери,
Где плоть вымаливает семя,
Где страсть – материя и время,
Помноженные на слова.
 
 
Еще темно и одиноко,
Но вспять торопится река,
Чтоб невозможное далеко
Приблизилось на полглотка.
Чтоб наши прошлые разлуки
Не дали ягод и плодов,
Чтоб эти радуги и руки,
Чтоб эта горькая любовь…
 
 
Пусть ветер колок и простужен,
Пусть все пройдет – и бог бы с ним,
Но посреди житейской стужи
Вдруг так подхватит и закружит…
И снова – сужен, нежен, нужен,
Единственен. Боготворим.
 

В переводе с птичьего

 
Еще чуть-чуть, и сад остепенится,
Затеплится, заварится… Еще –
Вернутся неприрученные птицы,
Прирученные сядут на плечо.
 
 
Как облако из чайника, как вата
Из куклы, перекроенной стократ,
Появится мое – Не виновата.
Распустится твое – Не виноват.
 
 
Нахлынет май – то мять меня, то маять,
Укачивать под простенький мотив,
И прошлое останется на память,
А будущее выйдет не простив.
 
 
Отчаянье разделится на гроздья,
Тоска зайдет в незапертую грудь…
Придешь домой – повесь меня на гвоздик,
Пойдешь гулять – в кармане не забудь.
 
 
Любить легко. Но тем сильнее жажда,
Чем ближе недоступная вода.
По-человечьи – ты меня однажды…
А я тебя по-птичьи – навсегда.
 

На другой стороне любви

На другой стороне любви

 
Полно, милая, не реви.
На другой стороне любви
Розы жалят и нежат осы.
Сад нездешний – что лист, что куст
Источают не грусть, но груз,
Не покой, но любимый голос.
 
 
Так случилось. Теперь пора.
Из-под нежного топора –
Брызги, дребезги, звезды, щепки.
Счастья щепоть, глоток вина.
Между нами стена, стена –
Ток несильный. Замок некрепкий.
 
 
Несмертельно, небезопас…
За тобою мне – глаз да глаз.
Там – за глазом – темно и пусто.
Мы с тобою едва видны.
На другой стороне луны –
Отпечаток моей вины
И твое неземное чувство.
 

Это все еще Рим

 
На балкон, перевитый плющом,
Входит вечер. Под синим плащом
Разгорается сердце заката.
Это Рим. Это все еще Рим,
Мы еще о любви говорим,
Но уже не светло – виновато.
 
 
Эти голуби, звезды, птенцы,
Эти камни из теплой мацы –
Отвернешься – растают без звука.
Что мне ад без тебя? Что мне рай?
Сколько правильных книг ни читай,
На последней странице – разлука.
 
 
Я не плачу, а небо – не в счет,
Разбегается твой самолет,
Расправляет затекшие плечи.
Я смахну паутинку с лица…
Наша радость без дна, без конца,
Но платить – не по силам и нечем.
 
 
Это все еще Рим – это дом,
Где балконы укрыты плющом
И протертый ковер на ступенях.
Это я – у тебя на коленях.
Ты прижался к отчаянью лбом…
 

Без разницы

 
Увезу тебя в Венецию,
Потому что мне без разницы,
Где мое взорвется сердце, и
Что от вечности останется
После нас.
 
 
Не солнце – палица,
Речь воды – печаль, инерция,
Пьяцца – пыльная и пялится.
Это ты, моя Венеция.
 
 
Вдоль каналов проза – та еще:
Крики, окна, всплески, столики.
Мы с тобою два товарища –
Что больнее, чем любовники.
 
 
Ты со мной – ребенок ласковый,
Я с тобой – морское чудище.
Над расплесканными красками
Флагом фраза: «Знаешь, в будущем…»
 
 
Город скалится и щурится,
То, что есть, – всегда и здорово.
И качает лодку улица,
И закат роняет голову.
 

«Если скажешь «Мадрид» – мне послышится ад…»

 
Если скажешь «Мадрид» – мне послышится ад,
Я отвечу «нельзя», я отвечу «назад»,
Но ослеп непредвиденный случай,
Потому что – покой и созвучье,
Вот и я на серебряный взгляд
Отзовусь колокольчиком. Рад?
 
 
Как шаги твои, счастье, легки.
После выйдет судьба из реки
И обхватит текучие плечи,
И звезда надо мной защебечет.
 
 
Если скажешь «Мадрид» – говори, говори,
Это воздух мадридский звенит и горит,
Помню все, что еще не случалось,
Но особенно всхлип и начало.
Так и встретимся – хочешь пари?
Все, что хочешь. До слез, до зари.
 
 
А потом за звездой, за рекой
Разольется молочный покой,
И туман среднерусской равнины
Склеит намертво две половины.
 
 
Хочешь, мучай, а хочешь, ласкай,
Если скажешь «Мадрид». Если ска…