Текст книги "Эроменос"

– О боги, – сорвалось с губ юноши

Примечания:

* эфеб – (др.-греч. ἔφηβος) – в древнегреческом обществе – юноша, достигший возраста, когда он обретал все права гражданина (16 лет, в Афинах – 18)

* гекатомбейон – июнь, первая половина июля

*арибалл (сосуд с узким горлышком для масла)

* бомбилий (греческий небольшой сосуд для благовонного масла, из которого оно вытекало по каплям)

*ларнак – сундук для хранения одежды

*фибула (лат. fibula, скоба) – металлическая застёжка для одежды, одновременно служащая украшением.

*анаклитрон – ложе с прямыми ножками и спинкой в изголовье

* В античные времена изображения Медузы были распространены: их можно увидеть на монетах, бокалах для вина, хлебных формах, одежде, предметах обихода, оружии, инструментах, украшениях, монетах, фасадах зданий и проч. Эта традиция встречается у древних греков, римлян, а также этрусков. Было принято украшать горгонейоном различные предметы интерьера – мозаичный пол перед входом, дверной молоток и прочее, чтобы отпугнуть входящее зло.

Глава 3

Идей исчез за тканью, висящей в дверном проеме, сказав напоследок, что будет поблизости и явится по первому зову. Мальчишка догадался, что Кассандру нужно побыть одному, чтобы внимательно все осмотреть и хоть немного освоиться. Юноша был благодарен за это рабу, которого мог и выставить простым приказом, но не собирался так делать.

Кассандр дождался, пока останется в комнате один, и присел на ложе, застеленное теплым одеялом, провел по мягкой овечьей шерсти рукой и улыбнулся – под таким не замерзнешь даже зимой. Под одеялом обнаружилась белоснежная льняная простыня и небольшая подушка, приятно пахнущая травами.

Сидеть на мягком матрасе было удобно, захотелось лечь и закрыть глаза, но вместо этого Кассандр встал и подошел к столу. Развернул один из лежащих на нем свитков и совсем не удивился, увидев, что это история любви Зевса к Ганимеду, щедро сдобренная яркими рисунками.

Один из них в точности повторял виденную юношей раньше фреску. Ганимед… действительно чем-то напоминающий его самого. Так может, это и была основная причина того, что Рес избрал его воспитанником? И даже заплатил отцу, хоть обычно этого не делали – сама возможность стать учеником богатого и знатного афинянина уже была достаточным вознаграждением родителям, воспитавшим такого сына.

Кассандр помнил, как гордился отец оказанной честью, но не разделял этих восторгов. И даже сейчас, оказавшись среди роскоши, юноша не чувствовал себя спокойным и довольным. Всё это было и останется чужим, и таким же чужим в этом доме будет он сам, несмотря на все заверения Реса, что тот позаботится о воспитаннике как самый настоящий отец.

Слова… слова, за которыми скрывалось слишком много того, чего Кассандру не хотелось вовсе, и не только с Ресом. Не хотелось вообще. Он уже успел прочесть о любви очень много, но так и не понял, что же это такое. Стрелы Эрота пока что летели мимо сердца юноши, хоть очень многие в палестре уже были поражены ими.

Иногда Кассандр даже завидовал им, познавшим эту недоступную пока что сладость. Он не раз и не два перечитывал истории Гармодия и Аристогитона*, Геракла и Иолая, Ахилла и Патрокла и невольно начинал желать подобного чувства, но… Эрот был глух к молитвам, а золотые стрелы попали в Нелея, но миновали его самого.

А может, боги его за что-то прокляли, ведь кричала как-то мачеха, что он – проклятый? Правда было это после того, как Кассандр подрался с младшим братом, защищая честь своей матери, которую и не помнил почти. Только светлые волосы и почему-то очень печальные глаза – вот и все, что иногда являлось юноше во снах, оставляя на утро грусть и горечь.

Глядя на мать Нелея – рослую и сильную спартанку, Кассандр завидовал другу. Его мать мало того, что была родной, так еще и почти не уступала отцу, что было совсем уж странно для афинян. Она никогда не сидела на женской половине и принимала живое участие в воспитании Нелея, да и самому Кассандру тоже досталось несколько уроков от матери лучшего друга – Аканты.

А еще юноша вспомнил, как Нелей говорил, что мечтает так же, как и его отец, стать победителем Олимпиады, а Кассандру тогда оставалось только улыбаться в знак поддержки и согласия. Интересно, как долго он еще сможет так же часто и легко улыбаться тут, среди дорогих тканей, фресок и статуй?

Свернув свиток, юноша положил его на стол и взял следующий – это оказались стихи о любви, и Кассандр невольно очаровался красотой слов, присел на стул, продолжая читать. Служители Муз, а особенно поэты, всегда восхищали юношу. Он как-то даже сам пытался что-то сочинять, но остался недоволен результатом, не решился показать свои творения даже Нелею, и просто стер всё с таблички, опасаясь, что её могут случайно найти и поднять его на смех.

Сильнее всего ранили Кассандра именно насмешки, телесная боль от ударов не казалась такой сильной, как боль, терзающая сердце, грызущая изнутри, не дающая спать ночами. Потому-то и привязался он к Нелею, защитившему от издевательств и сделавшему пребывание Кассандра в палестре не столь невыносимым. И сейчас юноше так хотелось снова увидеть друга, но… тут вспомнилась их последняя встреча и те, так больно хлестнувшие слова: «Лучше нам больше не встречаться. Никогда». Тяжело вздохнув, Кассандр снова погрузился в чтение, надеясь, что поэзия отвлечет от грустных воспоминаний.

И это действительно случилось – спустя какое-то время Кассандр снова полностью сосредоточился на стихах, начиная понимать, чего именно не хватало тогда его строкам – неразбуженное любовью сердце изъяснялось скудно и сухо, совсем не так, как делал это настоящий поэт Эрато.

– Вижу, тебе тоже по вкусу эти чудные строки? – голос Реса заставил юношу вздрогнуть, а тяжелая рука воспитателя легла на плечо. – Я рад, ведь сам подбирал свитки, в них истории, которые люблю я и, надеюсь, полюбишь ты. Скажи, что я не ошибся, Кассандр.

– Нет, – осторожно положив свиток на стол, юноша глянул на воспитателя, заметил в темных глазах какие-то поблескивающие искры и продолжил: – Я люблю поэзию, учитель.

– Замечательно! – воскликнул Рес, убирая руку и садясь на постель. – Кроме того, Эвмел говорил мне, что у тебя прекрасный почерк, это правда?

– Не знаю, – пожал плечами Кассандр, – учителя меня хвалили, но я не могу оценить себя сам.

– Молодец, – одобрительно улыбнулся Рес, – мне нравится твоя сдержанность. А то, насколько красиво ты пишешь, очень легко проверить. Видишь, на столе лежат и чистые листы? Возьми один из них и перепиши на него стихотворение, которое тебе понравилось больше других. Давай же.

– Хорошо, – юноша послушно склонился над листом и тут же задумался: а что именно переписать-то?

Все стихи говорили о любви взрослых мужчин к юношам, а некоторые оказались настолько откровенными, что даже читать было неловко. И не устраивает ли воспитатель ему ловушку, предлагая переписать стихи? Ведь стоит выбрать те, что нашептала поэту сама Эрато, и Рес решит, что Кассандр и сам не против испытать подобное, а это совсем не так.

Нахмурившись, юноша пробежался глазами по папирусу, выбрал самое невинное, с его точки зрения, стихотворение и быстро, аккуратно и красиво переписал на чистый лист, заставив себя не обращать внимания на пристальный взгляд наставника.

– Готово, – протянул работу Ресу, тот взял и некоторое время молча и очень внимательно изучал эти несколько строк, а потом сказал, сворачивая папирус:

– Эвмел не преувеличил твой дар, скорее – преуменьшил, а это значит, что ближайшие несколько месяцев мне будет просто необходима твоя помощь, Кассандр. В моей библиотеке зимой прохудилась крыша, и дожди успели испортить многое до того, как я избавился от брешей. Я хочу восстановить свитки, а ты поможешь мне в этом – будешь переписывать на новые папирусы. Тебе уже доводилось делать это?

– Да, в школе и дома… отец поручал мне всё, связанное с письмом, – Кассандр усмехнулся, вспомнив неровный и неразборчивый почерк отца. – Он гораздо лучше обращался с гончарным кругом, чем с палочкой для письма.

– Ну что же, будем считать, что мы договорились, – Рес встал и направился к выходу из комнаты и, уже отодвинув полог, добавил: – Через пять дней у меня будет симпозиум, приглашены ближайшие друзья, должен вернуться и мой сын, Лаэрт, я собираюсь представить им тебя, Кассандр. Хочу, чтобы ты был на симпозиуме моим виночерпием, да простит Зевс мне эту дерзость, но в этот раз прекраснейший из смертных юношей украсит собой мой пиршественный зал.

Сказав это, Рес оставил смущенного воспитанника одного, забрав с собой и папирус с переписанным стихотворением. Проводив наставника взглядом, Кассандр тяжело вздохнул и снова вернулся к свиткам – нужно было чем-то себя занять, а бродить по комнатам ему совсем не хотелось. Кроме того, юноша уже проголодался, но у кого попросить еды? Какие порядки в этом доме? Вопросов было много, а вот ответов – ни одного. Потому и склонился Кассандр над очередным папирусом, надеясь, что голод не станет очень большой помехой.

Но сосредоточиться на чтении не получалось. Мысли сами возвращались к предстоящему симпозиуму. Никогда еще не доводилось Кассандру присутствовать на них, отец не имел возможности устраивать симпозиумы – заработанных денег едва хватало на жизнь и оплату обучения сыновей.

Юноша, конечно, знал, как проходят симпозиумы, однако одно дело – читать об этом, и совсем другое – стать центром внимания на таком вечере. Сохранять достоинство и не сказать ничего лишнего, не сделать ни одной ошибки, не опозорить отца – сейчас это казалось нелегкой задачей.

Невольно взгляд Кассандра скользнул на фреску с Ганимедом и Зевсом. Возлюбленный громовержца – обнаженный и сияющий своей неземной красотой, подавал Зевсу чашу с вином, а Вседержитель ласково касался рукой золотистых кудрей юноши. Взгляд Зевса был прикован к Ганимеду, а тот не сводил глаз со своего всемогущего покровителя, но была ли эта любовь взаимной?

Кассандр даже вздрогнул от пришедшего в голову вопроса – раньше он не задумывался о подобном, а теперь… Ведь у Ганимеда точно так же не было выбора, Зевс полюбил его и, обратившись огромным орлом, унес на Олимп, чтобы там вечно наслаждаться любовью Ганимеда. Даже бессмертием его одарил, но хотел ли этого сам похищенный избранник Бога? Ответа на этот вопрос Кассандр не встречал нигде, даже самого вопроса. Вот и отыскалось еще кое-что общее между ним самим и Ганимедом – обоих выбрали, пленившись красотой, и не спросили о желаниях их сердец.

Невесело усмехнувшись, юноша отодвинул в сторону свиток, понимая, что бессмысленно пытаться что-то читать – не тем полна голова, слишком много в ней вопросов, сомнений и мыслей, которые пугают. А разделить свои страхи не с кем. Нелей далеко, да и вряд ли понял бы он Кассандра, даже если бы оказался сейчас тут, в этой комнате.

– Господин велел принести тебе обед, – Идей появился на пороге с большим блюдом в руках, – обычно у нас не едят так рано, но ты устал и проголодался с дороги.

Раб поставил на стол блюдо, на котором Кассандр увидел жареное и приправленное специями мясо, хлеб, сыр, небольшую чашу с вином, виноград и даже яблоки, чего в доме отца ему не доводилось пробовать.

– Спасибо, – улыбнулся он мальчишке и предложил, – мы можем съесть это вместе.

– Я не голоден, – отрезал тот и напомнил очевидное: – Мы едим отдельно от господ.

– Ну, как пожелаешь, – не стал настаивать юноша и принялся за еду, не забыв при этом плеснуть из чаши богам. Но когда он взял в руки яблоко, то заметил взгляд мальчишки, устремленный на ярко-красный благоухающий плод, и протянул его рабу: – Держи. Я так хочу.

– Приказываешь? – уточнил Идей, сглатывая скопившуюся во рту слюну.

– Да, – коротко кивнул Кассандр, – ешь.

– Благодарю, – раб принял плод очень осторожно, словно это была невероятная ценность, поднес ко рту и откусил, зажмурившись от удовольствия.

Кассандр последовал его примеру – вонзил зубы во второе яблоко с таким видом, словно для него это совершенно обычное дело, хоть на самом деле эти фрукты могли себе позволить только такие богачи, как Рес. Сам Кассандр пробовал яблоки всего несколько раз – это были подарки Реса, которые тот присылал своему Ганимеду.

– Вкуснятина, – расплылся в улыбке Идей, когда от яблока остался только хвостик, – меня как-то Лаэрт угощал, но это давно было, до того, как он уехал в Академию.

– Расскажи мне о нем, – попросил Кассандр, не желая снова оставаться наедине с невеселыми мыслями, – он похож на своего отца?

– Я уже говорил тебе, что Лаэрт прекрасен, как Аполлон? – осведомился мальчишка, тоже не горя желанием покидать комнату нового ученика господина, оказавшегося не заносчивым и нежадным, в отличие от своего предшественника, которого Идей терпеть не мог и при малейшей возможности делал мелкие пакости.

– Ты сказал, что он красив, как Ахиллес и умен, как Одиссей, – напомнил Кассандр, вытирая пальцы о кусочек хлеба.

– Ну да, это так и есть. А лицом Лаэрт похож на господина, только бороды не носит и волосы у него длинные, вот такие, – Идей провел рукой чуть ниже плеч, – черные-черные, а под солнцем синим блестят.

– Эй, погоди-ка, – юноша коснулся плеча мальчишки, уловив в его глазах нечто большее, чем просто восхищение, – а ты часом не влюблен в него?

– Вовсе нет, – пробормотал Идей, отводя взгляд, и Кассандр понял, что и тут стрелы Эрота уже успели найти свою цель. – Я знаю свое место и что мне никогда не стать достойным внимания Лаэрта, – мальчишка нахмурился, взял опустевшее блюдо и направился к выходу, бросив напоследок: – Спасибо за яблоко.

Снова оставшись один, Кассандр лег на постель, закинул руки за голову и закрыл глаза. Мысли о том, что он чем-то прогневил Эрота, снова возникли и не желали никуда исчезать, ведь как иначе можно пояснить то, что он облетает десятой дорогой? Ведь даже юного Идея одарил любовью к Лаэрту, а его, Кассандра, сердце так и продолжает оставаться равнодушным и холодным. Так что такого сделал он, что Эрот карает его, не приближаясь на расстояние выстрела?..

Примечания:

* Гармодий и Аристогитон – афинские тираноубийцы. В 514 г. до н. э. составили заговор против тирана Гиппия, сына Писистрата, но убить сумели только его брата Гиппарха.

Оба происходили из рода Гифиреев, причём Гармодий был любовником Аристогитона; согласно афинским рассказам, именно любовная история и послужила толчком к заговору. Именно, Гиппарх начал ухаживать за Гармодием, а получив его отказ, оскорбил его сестру. После этого Гармодий решился убить Гиппия из мести за сестру, а Аристогитон – из любви к Гармодию и ревности. Им удалось составить довольно обширный заговор; убийство было намечено на праздник Панафиней. Однако оно сорвалось из-за того, что перед праздничной процессией один из заговорщиков подошёл к Гиппию и стал с ним мирно беседовать. Решив, что он доносит на заговор, Гармодий и Аристогитон поспешили кинуться на поиски Гиппарха, и, найдя его в другом районе строящим праздничную процессию, закололи.

Гармодий был тотчас убит телохранителями; Аристогитон сумел скрыться, но вскоре был схвачен и убит после пыток. Согласно рассказам (может быть, легендарным), под пытками он не оговорил никого из реальных заговорщиков, но многих приближённых тирана.

Глава 4

Лаэрта Кассандр впервые увидел, когда по приказу Реса позировал обнаженным для статуи. Скульптор Алкиной работал в специально оборудованной для него студии, вероятно, Рес так часто пользовался его услугами, что решил устроить мастерскую в одной из комнат своего большого дома.

Ваятель оказался невысоким, полноватым, очень подвижным и разговорчивым. Его яркие губы постоянно шевелились, а голос часто менял тональность. Алкиной сопровождал каждое своё действие поясняющими словами, часто поправлял позу Кассандра и напоминал, что мальчишка удостоился огромной чести – его статую изваяет лучший после Праксителя.

Слыша это, юноша только усмехался – скромность явно не входила в перечень добродетелей, которыми наградили Алкиноя боги, но, несмотря на это, скульптор Кассандру нравился, с ним было легко, а взгляд мужчины не повергал в смятение. Это был беспристрастный взор мастера своего дела, для которого Кассандр – всего лишь очередной натурщик из сотен таких же.

До тех пор, пока они были в мастерской только вдвоем, юноша позировал с удовольствием, смеялся над не всегда удачными шутками Алкиноя, сочувствовал, когда тот жаловался на свою сварливую жену, с которой живет вместе уже двадцать три года и так устал от ее скрипучего голоса и вечного недовольства. Скульптор говорил, что уже давно отдыхает только на симпозиумах Реса, да в обществе гетер.

Прикосновения Алкиноя тоже ни капли не смущали – в них не вплеталось желание большего, как в каждое касание наставника, это были всего лишь поправки положения тела, которое интересовало скульптора только с точки зрения натуры. Тут у него претензий к Кассандру не было:

– Боги были щедры к тебе, юноша, – заявил Алкиной в самую первую встречу, – пропорции твоего тела близки к идеалу, во всяком случае, я так думаю. Я уверен, что спустя несколько лет ты будешь невероятно популярен у афинских ваятелей, однако лавров первенства им не видать! Наконец-то Рес нашел для меня достойную натуру, и мне не придется выискивать тот ракурс, который скроет недостатки и подчеркнет достоинства, тебя можно поворачивать любой стороной. Прекрасно, просто прекрасно!

– Я же говорил, что теперь самый прекрасный юноша Ойкумены – мой воспитанник, – Рес вошел в комнату и окинул Кассандра долгим взглядом, – а ты не верил.

– Слова… слова – это сор, Рес, – скептически сморщился Алкиной, – их слишком быстро уносит ветер времени, и даже записанные на папирусах они подвержены тлену! Мои же творения переживут меня и расскажут о подлинной красоте куда больше, чем самые изысканные речи пылкого поклонника юности.

– Ты не прав, друг мой! Неужто забыл о неподвластной времени Одиссее? Или бессмертные слова Илиады для тебя суть тлен и безделица?! – нахмурился Рес, и Кассандр невольно напрягся, ожидая, что вот-вот разразится буря. Но ничего подобного не случилось, Алкиной даже ответить не удосужился, отмахнулся пухлой рукой, насмешливо фыркнул и принялся еще внимательнее осматривать обнаженного Кассандра.

– Время рассудит нас, Рес, – не допускающим возражений тоном заявил ваятель, отступая на пару шагов назад и продолжая оглядывать смуглое тело своего нового натурщика. – Но этот мне нравится больше других, он действительно хорош, а потому я даже возьму с тебя меньше, чем в прошлый раз.

– Неслыханная щедрость, – расхохотался Рес, и Кассандр понял, что ссоры не будет, и не мог не обрадоваться этому. – Особенно учитывая, что в прошлый раз ты содрал с меня в три раза больше, чем обещал в начале работы!

– И был к тебе милосерден, – совершенно серьезно парировал Алкиной, – тот юноша мне категорически не нравился! Более заносчивого негодника я в жизни не встречал! Он осмеливался указывать мне, как я должен работать! Мне! Которым никто не смеет руководить!

– Так это ты наказал меня, увеличив плату втрое? – улыбаясь, спросил Рес, продолжая между тем любоваться Кассандром, застывшим в напряженной позе.

– Ну а кто заставил меня увековечивать в мраморе это высокомерное ничтожество с кучей недостатков? – возмущенно фыркнул Алкиной. – У всего есть своя цена, друг мой, а моё время и вовсе бесценно, как и вот эти руки, – тут он вытянул вперед обе кисти, демонстрируя их обоим: и наставнику, и ученику.

– Да будет так, – улыбка Реса стала шире, а в глазах снова заплясали те странные искры, – надеюсь, в этот раз цена не изменится.

– Надежда – это дар богов, – поучительно изрек Алкиной, – а теперь оставь нас, ты смущаешь юношу и отвлекаешь меня неуместной болтовней!

– Ухожу-ухожу, – Рес даже поклонился шутливо, направляясь к выходу из комнаты, и Кассандр облегченно вздохнул.

Покровитель его смущал, взгляды, прикосновения и даже слова мужчины были слишком уж двусмысленны, слишком откровенно намекали на то, чего он желает от своего Ганимеда. И это заставляло Кассандра внутренне подбираться, а тело юноши словно каменело, стоило только Ресу прикоснуться к нему. Алкиной понял это очень скоро, потому и старался спровадить Реса из мастерской, резонно полагая, что так работа будет продвигаться быстрее.

А сам Рес, напротив, желал как можно больше времени проводить рядом с воспитанником. Утром они вместе завтракали, потом отправлялись в библиотеку, где Кассандр переписывал свитки, а наставник вел с юношей философские беседы, суть которых рано или поздно сводилась к одному и тому же, к той самой теме, которая была так важна для обоих, только Рес этого желал, а Кассандр – опасался.

Когда пальцы юноши уставали, покровитель отпускал его отдохнуть, а сам отправлялся на Агору – разузнать новости, обсудить новые законы и купить какой-то подарок для воспитанника. Кроме того, он приглашал на будущий симпозиум ближайших друзей, обещая удивить их красотой своего юного возлюбленного, а по возвращении домой снова вызывал к себе Кассандра и не отпускал до самой ночи.

Рес рассказывал о том, как нужно себя вести, чтобы добиться положения в обществе, обзавестись влиятельными друзьями и даже войти в Совет, членом которого Рес был несколько лет назад и гордился этим, полагая, что полностью состоялся как гражданин.

И точно так же гордился он и своим сыном Лаэртом, хвастал его успехами у философов и обещал отправить в Академию и самого Кассандра, если тот проявит надлежащее рвение к наукам. В ответ на все эти посулы юноша только молча улыбался, почему-то опасаясь заглядывать так далеко в будущее – оно неведомо смертным, и только боги знают, что случится завтра. Боги, да еще те, кто удостоен их особой милости и может видеть сквозь время, как Дельфийский оракул.

Однако, таких людей среди жителей Ойкумены единицы, остальные же не видят дня завтрашнего. Благо это или проклятие Кассандр не знал, хоть был уверен в одном – ему бы не хотелось точно знать, в какой из дней Клото перережет его нить. Это было бы знание из тех, без которых жить просто, а вот с ним – наоборот.

И точно так же Кассандр знал, что чувствовал бы себя куда лучше и спокойнее, если бы Рес не входил в купальню всякий раз, когда он мылся, а потом Идей вытирал и умащивал тело юноши маслом. Все эти приятные и полезные для здоровья процедуры теряли львиную долю своей приятности, как только в купальню входил наставник, усаживался в одно из кресел и неотрывно следил за своим воспитанником, откровенно любуясь им. А однажды Рес вдруг остановил Идея, потянувшегося за маслом, и сказал:

– Сегодня я сделаю это сам.

Мальчишка молча поклонился, подал хозяину арибалл и быстро и бесшумно скрылся за дверью.

– Идей – славный малыш, – улыбнулся Рес, глядя на сидящего на ложе воспитанника, – однако его рукам пока что не достает сноровки и силы. Я видел, как он растирает тебя, мой Ганимед, и хочу показать, как это нужно делать. Ты сам почувствуешь разницу, – Рес указал рукой на ложе, и юноше не оставалось ничего, как вытянуться на нем лицом вниз.

Обещанную разницу Кассандр ощутил очень скоро. Ладони раба просто втирали масло в кожу, руки наставника – ласкали. Скользили, гладили, легко касались и тут же – надавливали сильнее, это было что угодно, но не просто дань обычаю. Особенно четкой стала эта разница, когда руки Реса опустились со спины ученика на поясницу, а потом и ниже.

– Мне нравится твоя кожа, Кассандр, – негромко начал Рес, поглаживая невольно напрягшегося воспитанника гораздо ниже спины, – она гладкая, как лучший шелк. И твое тело… оно достаточно сильное и при этом – очень гибкое. Ты не похож на Эвмела, помню, он был изрядным крепышом.

– Говорят, я похож на мать, – как можно ровнее ответил юноша, надеясь при помощи разговора отвлечься от неоднозначного ответа своего тела на эти касания. Мысль о том, что скоро ему придется повернуться лицом к Ресу, пугала и смущала одновременно, и какое чувство было сильнее – юноша не знал. – Но я совсем не помню её, учитель.

– Немудрено, – так же негромко и мягко продолжил наставник, – ты был совсем мал, когда Танат забрал её. Однако она отдала тебе самое лучшее – свою красоту. Помню, я даже позавидовал Эвмелу, когда он представил мне твою мать. Жаль, что боги так быстро отняли её жизнь, – вздохнул сожалеюще Рес и добавил безо всякого перехода, – а теперь перевернись.

– Наставник… я… – начал было Кассандр, но на плечи легли обе руки, а в голосе Реса послышалась настойчивость:

– Я не привык повторять. Не думаю, что тебе есть чего смущаться.

Прикусив губу и шумно выдохнув, юноша исполнил приказ, молясь всем богам сразу, чтобы учитель сделал вид, что ничего странного с телом воспитанника не произошло. И боги услышали. Рес не сказал ни слова, увидев, к чему привели его прикосновения, просто добавил на ладони масла и снова принялся за дело, сказав с легкой усмешкой:

– Ты можешь закрыть глаза, хоть стыдиться тут нечего. Ты мужчина, Кассандр, и тело твоё ведет себя, как подобает мужскому телу. Да и разве есть в этом что-то неприятное? Это дар, ниспосланный нам Афродитой, так почему бы и не наслаждаться им в полной мере.

Сопровождая эти слова, умелые и сильные пальцы скользили по животу, а потом – по внутренней стороне бедер Кассандра, а после обе ладони встретились в паху юноши, и не покинули этого места до тех пор, пока купальню не огласил сдавленный стон проигравшего себе самому воспитанника.

– Идей не делал так никогда, верно? – ровным и спокойным голосом спросил Рес, видя, как часто поднимается грудь Кассандра, слыша все еще тяжелое дыхание юноши и видя подрагивающие на его животе мутно-белые капли. – Он еще слишком мал для подобного, но ты – нет, и я хочу, чтобы ты делал для меня тоже самое, Кассандр, слышишь?

Не рискуя открыть глаза и посмотреть на учителя, юноша просто кивнул, соглашаясь, и облизал пересохшие губы. Сердце стучало слишком сильно, а кровь шумела в голове, мешая думать и говорить. Никогда прежде чужая рука не касалась тела Кассандра вот так, не дарила удовольствие, одновременно… унижая. Ведь Рес и не думал спрашивать согласия юноши, просто сделал то, чего хотелось ему.

– Ты слышал меня? – переспросил наставник, вытирая влажной тканью тело Кассандра и свои пальцы. Увидев еще один утвердительный кивок, Рес улыбнулся и добавил: – Совсем скоро ты поймешь, что из каждого мгновения нужно извлекать пользу для себя и удовольствие для духа и тела, для того и дали нам боги и то, и другое, не так ли?

Ответить что-либо в тот день Кассандр так и не смог, просто продолжал кивать, слушая разглагольствования Реса и молясь, чтобы тот поскорее оставил его в покое. Пережитое требовало осмысления, новая данность – принятия, и на все это было нужно время.

Юноша впервые ощутил разделение между своим телом и сердцем – слишком разного они, оказывается, хотели. Тело получало удовольствие от прикосновений учителя, сердце – смущалось и пугалось этого. Телу вполне хватало того, что дарили руки Реса, сердцу – нет, да и это была вовсе не та любовь, о которой так много читал Кассандр. А еще после всего этого смотреть на наставника и слушать его стало сложнее, краска невольно заливала лицо, слова куда-то проваливались, и возникало в памяти то, что случилось в купальне.

Вот поэтому Кассандр и радовался, когда Алкиной выставлял Реса из мастерской – наедине со скульптором даже дышалось легче, а мысли текли мерно и плавно, не путаясь в беспорядке. Эти сеансы, когда ему приходилось стоять неподвижно в той позе, которую выбрал Алкиной, стали для юноши глотками свежего морского воздуха, и хотелось, чтобы это длилось подольше, чтобы никто не нарушал тишину мастерской, мешая ваятелю и его натурщику.

И юноша не мог не удивиться, когда сначала услышал незнакомый мужской голос, раздавшийся в комнате, а потом – увидел его обладателя: высокого стройного черноволосого мужчину, смотрящего на него в упор, скрестив на груди сильные загорелые руки:

– Хайре, Алкиной, вижу, отец снова дал тебе работу?

– О да, Лаэрт, – ответил скульптор, – и клянусь водами Стикса, в этот раз – это наслаждение – делать красоту вечной.

– Согласен, – по губам Лаэрта скользнула легкая улыбка, а темно-карие глаза оглядели тело Кассандра, а потом встретились с взглядом юноши: – Ты красив, как бог, Ганимед.

– Меня зовут Кассандр, – возражение сорвалось с губ до того, как юноша полностью осознал – кто стоит перед ним, – и я не виночерпий Зевса!

Последнее слово утонуло в громком и искреннем смехе Лаэрта, подошедшего ближе и протянувшего юноше руку:

– Я рад, что ты еще не заразился отцовской манией, – он подмигнул юноше, – и не забыл свое настоящее имя.

– И не собираюсь, – буркнул Кассандр, пожимая руку Лаэрта и отмечая, что Идей нисколько не преувеличил красоту господского сына, скорее – не нашел нужных слов. Но чего ждать от мальчишки?

– Это отлично, думаю, мы с тобой подружимся, – в глазах Лаэрта плясали озорные искры, а на губах по-прежнему играла улыбка, – отец часто ошибается в выборе учеников, но в этот раз… он прав. Ладно, увидимся за ужином, а сейчас я не буду мешать Алкиною, – сказав это, Лаэрт так же быстро покинул мастерскую, как и появился в ней, а Кассандр проводил его взглядом, молясь, чтобы первое приятное впечатление не оказалось обманом. На мгновение юноше даже показалось, что он начал понимать, почему Идей влюбился в молодого хозяина.