Текст книги "Красные виноградники"

Лариса Зубакова
Красные виноградники

* * *

© Лариса Зубакова, 2017

© Интернациональный Союз писателей, 2017

Орфография и пунктуация автора сохранены.

Лариса Зубакова

Родилась в 1947 году в семье кадрового военного и врача под Калугой. В силу специфики профессиональной деятельности родителей приходилось часто переезжать с места на место. Окончила школу в городе Красный Сулин Ростовской области. Училась в историко-архивном институте в Москве. Работала архивариусом, библиотекарем, редактором телевидения, в печатных СМИ. И всегда оставалась поэтом. Ведь мир поэзии окружал её с ранних лет: любили и писали стихи отец и большинство родственников. Сама тоже пробовала себя в этом жанре с 8-ми лет.

Но по-настоящему писать начала достаточно поздно. Долгое время не печаталась. Лишь в конце 80-х годов 20-го века отдельные стихи Ларисы Зубаковой стали появляться в провинциальной прессе. А, начиная с 2006 года, стали выходить в свет сборники её стихов. Это «Кольцо», «Зябкое тепло», «Грозовой перевал», «Красная жара». В 2015 году в издательстве «Пенкны швят» города Гдыня (Польша) вниманию польских читателей был представлен сборник её стихов под названием «Красные виноградники» в переводе Малгожаты Мархлевской. И в этом же году Лариса Зубакова стала одним из авторов первого выпуска рукописного сборника «Автограф».

В этой книге собраны наряду с уже публиковавшимися стихами и те, которым ещё предстоит увидеть свет. Это, можно сказать, микс из произведений разных лет. Но все они выдержаны в одном стиле автора и человека, для которого творчество – это жизнь, а жизнь – трансформация в творчество.

Красные виноградники

«Ах, Тео, почему тебя не было с нами в воскресенье! Мы видели совершенно красный виноградник – красный, как красное вино»

(Из письма Винсента Ван Гога к брату Тео)

 
Красные, как красное вино.
Кровь, текущая в жилах Прованса, —
в плоть лозы.
Всем-то злосчастьям твоим виной —
красные-красные арльские виноградники.
 
 
Сбора винограда красный сезон.
В солнечном расплаве пылает давильня.
И почему провансалец Сезанн
красных осенних дней сбора винограда
                                               не увидел?
 
 
На равнинах, со склонов холмов
красные-красные виноградники
исступлённо кричали.
 
 
Или нет.
Виноградники – красные волхвы
серый холст твой усеяли красными дарами.
 
 
Погрузи в дары волхвов усталое лицо
своё
и, измученный, склонись
                                  над солнечным стаканом
красных, как красное вино,
красных-красных арльских виноградников.
 

«Круговорот событий и времён…»

 
Круговорот событий и времён;
круговорот безвременья и боли.
Как быть? как быть? —
с ума сойти уж, что ли,
чтобы не помнить близких мне имён?
Как быть? Как всё забыть?
 
 
Я не хочу попасть в круговорот;
я не хочу заплакать от бессилья!
но тихий берег сладостно-далёк.
а жизнь – за поворотом поворот,
и чтобы прямо – надобно усилье.
И тихой пристани не брезжит огонёк.
 

«Забыв о прошлом, прожитом, былом…»

 
Забыв о прошлом, прожитом, былом,
приятно погрузить ладони в волны счастья.
Пусть боль о прошлом рвёт тебя на части,
приятно погрузить ладони в волны счастья,
забыв о прошлом, прожитом, былом.
 
 
Пускай душа твоя горит огнём,
её остудят медленные воды
спокойным мудрым холодом свободы.
Её остудят медленные воды —
пускай душа твоя горит огнём!
 

Из цикла «Странствия пророков»

1. «Куда спешить? Твой дом в глуши Европы…»

 
Куда спешить? Твой дом в глуши Европы.
Слуга растопит к вечеру камин,
и на столе искусственные розы
не вянут много дней и будят сплин.
 
 
Ты прочитал о том в старинной книге,
что розы схожи с девами в краях,
где блещет солнце, а не свищут вьюги
и ветер гонит пыль, как паруса.
 
 
Аравия… Там есть одна долина,
когда идти всё прямо на восток,
где розы те… Увы! слабеют силы,
и путь для ног измученных далёк.
 
 
Дойти, дойти во что бы то ни стало!
Твой путь всё дальше – прямо на восток
(о, как измучили песок и жажда!)
увидеть этот сказочный цветок.
 
 
А ноги непривычные устали,
растёрты в кровь и ноют на ходу;
и тело белизны необычайной
побронзовело на таком ветру.
 

2. «Плыла дорога…»

 
Плыла дорога.
О, эта дорога
в Рим.
Сдаётся,
тогда-то и встретил я Бога.
Иль это был пилигрим?
 
 
Он был немолод.
В руке его посох.
Собою с лица некрасив.
Над головой
сквозь густую проседь
нимб золотистый едва светил.
 
 
Одежды простые;
ноги босые, —
да, Бог или пилигрим.
Я был обессилен,
и я возопил к нему:
– Скажи, стоит мук этих Рим?
 
 
Не сразу ответил —
о, я приметил,
что речь его неспроста.
– Есть много путей, —
так он мне ответил. —
Но эта дорога одна.
 

3. «Вдоль шумных базаров юга…»

 
Вдоль шумных базаров юга
по пыльным степным дорогам
ведут меня верные слуги —
усталые стёртые ноги.
 
 
Глаза застилает солнце;
колючие стелются травы —
мой путь всё дальше и дальше…
И где-то я, верно, устану.
 
 
В иссохшие травы лягу
и солнечный звон услышу —
умру. Как допью из фляги.
Как дочитаю книгу.
 
 
Великую книгу Судеб
из маленьких хрупких жизней.
Всевышний всё взвесит. Рассудит
изменчивый ход событий.
 

4. «Олив придорожных тени…»

 
Олив придорожных тени
солнце сожжёт.
Ландшафт скупой и унылый
шагай вперёд!
 
 
Пока что солнце не село
в дорожную пыль
и отсвет луны остылой
не озарил
 
 
путь, каменист и труден, —
вперёд, вперёд.
–  Куда ты шагаешь, странник?
–  Вперёд.
 
 
–  Удачи тебе, о странник.
Взошла звезда,
и тоньше лебяжьего пуха
плывут облака.
 

Из цикла «Моему оппоненту»

1. «О юности магический кристалл!..»

 
О юности магический кристалл!
Сквозь переливы радужных видений
проходят вереницей скорбной тени
тех дел, что ты в удел себе избрал.
 

2. «О юность! только ты была права…»

 
О юность! только ты была права.
Презренье к злату, неустройство быта, —
и это всё в порыв единый слито.
И падает на плаху голова.
 

3. «О юности магический кристалл!..»

 
О юности магический кристалл!
Всё спуталось…
                     Расплата за награду
приходит в срок.
                     И ничего не надо
менять в судьбе, где все слова —
                                             судьба.
 

4. «О юность! только ты была права…»

 
О юность! только ты была права.
За клятву верности восторженным обетам
уплачено сполна. Страданья и обиды,
по крайней мере, обратят в дела
те помыслы.
 

Синтезатор

 
Прощальная симфония стучится —
уходят музыканты, гасят свечи.
Судьбе претит премного благолепья.
В холодном блеске проступает Вечность.
но вздыблена в порыве Бесконечность.
Судьбе земной причастность, как участье.
 
 
А быть Судьбою надобно решиться.
 

«…А в это время музыка рождалась…»

 
…А в это время музыка рождалась.
Она была из воздуха и света;
она была земной одновременно.
 
 
А музыкант был нищ и болен.
Его измучили страдания земные,
и он молил о благостном конце.
 
 
А в это время музыка рождалась,
ещё неясная, как очертанья гор,
затянутых прозрачной дымкой.
И свет, и воздух, и земная бренность
всё отчётливее проступали в ней.
И музыка была их продолженьем,
противившимся умиранью плоти.
 
 
…Так он обретал бессмертие своё.
 

«Имя чьё не призывая всуе…»

 
Имя чьё не призывая всуе,
не сумел пробить твердыню стен?
Кто сказал, что это всё – пустое?
Для кого успех? А ты успел?
 
 
Временами даже время плачет,
не успев стать Жизнью и Судьбой.
Тот, кто раз хоть на земле заплачет,
остановит миг и – сгинет в нём.
 

«Это горькое-горькое Время…»

 
Это горькое-горькое Время —
смутной Вечности мутный поток,
инфильтрованный в Жизнь, где отмерян
чистой радости каждый глоток
 
 
скупо, скаредно. Еле-еле
наползает на берег волна,
и нога, занесённая в стремя,
ожиданием странствий полна.
 

От нечего делать

 
Рассматриваю мир сквозь бусинки цветенья;
перебираю в пальцах ожерелье…
И душу наполняют чудные виденья,
где всё – реальность,
а реальность – суть сомненья.
Ведь если жизни ожерелье
из бусинок, нанизанных небрежно,
под лупой лени праздно изучать,
то жизнь есть ирреальное виденье,
ленивой спеси удовлетворенье.
 
 
…И так дойти до полного неверья
в реальность бытия?
 

Благодать

1. «Макушка лета вся в цветах и травах…»

 
Макушка лета вся в цветах и травах —
плодоношенья время предстоит.
Сменяет жар полей лесов прохлада,
где под горой живой поток журчит.
 

2. «Преломляется мир в зеркалах…»

 
Преломляется мир в зеркалах.
Распадается надвое свет.
на умытых росою полях
перезвон, пересвет, пересмех…
 

3. «На тыщи вёрст кругом – Россия…»

 
На тыщи вёрст кругом – Россия:
не растоптать, не разорвать.
Деревья в росах все – босые;
в глазах озёр – небес печать.
 

«Пусть же кончился август медвяный…»

 
Пусть же кончился август медвяный,
рой пригожих улыбчивых дней
всё кружит. Но с гусиною стаей
покидает тепло на заре
 
 
сей приют. Наряжается в иней
да рябинную горечь сентябрь.
Ближе к утру земля поостынет.
Среди дня, ввечеру – благодать.
 
 
Невысокое щедрое солнце
на прощанье озолотит
ту дубраву за полем. Смеётся
старикашка. Старик-лесовик.
 
 
Деревянная чурка в дуброве.
Чур-чура от беды! Холода.
Индевелые сдвинутся брови.
Смех и шёпот. И скоро зима.
 

«Зелёный омут темень отражает…»

 
Зелёный омут темень отражает.
Там стебли лилий стелются по дну.
но всколыхнулись дальние пожары
и юный август тянут в глубину.
 
 
Луна вплывает в омут из-за кручи —
таких ночей не будет в сентябре.
Вон та звезда упала нынче ночью —
она моя. Горячий звёздный смех
 
 
прожжёт насквозь усталые ладони.
ах, юный август плавает в воде.
И месяц – быстрокрылою ладьёю
для лилии, мерцающей на дне.
 

Летний полдень

1. «Море света и море тепла…»

 
Море света и море тепла…
Посреди – островки, островки…
На тысячи мелких осколков
разбивается нега летнего дня.
 

2. «Это солнце…»

 
Это солнце.
        Ромашка в губах,
улыбающихся беспричинно.
Перепачканный спелой черникой
полдня летнего чувственный рот.
 

3. «Лето – лень и наваждение…»

 
Лето —
лень и наваждение.
Нет причин для наших бед.
Белый свет – преображение —
преломляет отражение
в ярко-пёстром чёрных бед.
 

Осенняя палитра

 
Вот и кончилась лета услада.
Там, вдали, затаился мороз.
И ни складу с тобою, ни ладу,
сердце бедное. Невтерпёж
 
 
разыграться вовсю непогоде:
буря, мгла да промозглость насквозь
всё вокруг за околицей бродят.
Но подпортить погожий денёк
 
 
не вольны. Солнце. Вёдро. А в дымке
вся пропахшая гарью костра
осень прячется невидимкою,
лес обманным путём золотя.
 
 
Астры звёздами просятся в небо.
Кровь сочится из георгин.
Гладиолусов пышные стрелы
защищают от мороси мир.
 
 
Но поблёкли, вконец побледнели
розы чайные в чахлых кустах,
словно заживо саван надели,
прошептали погоде: – Прощай!
 
 
А природа, цветов не жалея,
краски выплеснула на холсты
пестрорядных картин, обещая
встречу новой прекрасной весны.
 

Два гения

1. Тёрнер

 
Отнюдь не баловень судьбы,
но под её звездой рождённый,
ты на века опередил
тенденции и стили. Тёрнер,
 
 
ты на туманный альбион
привнёс иные смыслы, вкусы.
Из будущего почтальон,
смысл пуританства не нарушив,
 
 
иной реальности в дыру
сам заглянул. А там подсказка.
Метель чертила на ветру
круги, всё плотно перепачкав.
 
 
Так в жизни или в мастерской
творит непревзойдённый мастер.
Что плотный Рубенс пред тобой
или вещественный Веласкес?
 
 
Писать, творить иль со-творить
дано извне. И света смыслом
движенье кисти воспарит
над быстротечностью искусства,
 
 
где каждый миг запечатлён.
Композиционно неподсуден
земной итог иным мирам —
отчёт о том, что в мире людном
 
 
есть зрительный предел лучу
из центра светового нерва,
идущего в спираль ночи
и выпрямленного светом утра.
 

2. Гойя

 
Сколько боли, несчастий и горя
суждено на веку пережить!
О мучительно-горестный Гойя!
Живописный роскошный язык:
 
 
андалузского жара палитра,
хищно-чёткий рисунок – Мадрид
и цыган плутоватые лица.
Впрочем, так же, как лица возниц
 
 
в запряжённых волами повозках.
По беспутью кастильских земель
тянут груз бесконечных уловок,
неподъёмно-тяжёлых потерь.
 
 
Ты – и грешник, и праведник, Гойя.
Мрак сознанья – испанский сапог
сжал клещами – не вырваться – горло.
Королевство – по коже мороз! —
 
 
причесало народ подчистую
и хребет норовит всем сломать.
О прозревший в страданьях художник,
для тебя эта мука не в масть,
 
 
а в погибель безгласному люду
окровавленной метой легла.
Вороньё, вороньё отовсюду.
Чёрной тенью накрылась страна,
 
 
полыхнула костром. Инквизитор —
сам король, усмиряющий чернь.
Это чем-то да будет чревато
для испанской короны, поверь.
 
 
А тебе всё дано: и признанье,
и наветы дворцовых интриг,
и сермяжная голая правда,
и посконный народный язык,
 
 
на котором не принято с Богом
гордым грандам в дворцах говорить.
но ущербное счастье – убого.
По застывшим канонам творить,
 
 
выхолащивать жизнь из палитры,
анемичные гладить холсты —
не про твой неуёмный характер.
Ты, ослепший от красоты
 
 
жизни, грешной и бестолковой,
в полноте жизнелюбья своей
в безысходной Испании, Гойя,
светишь ярко зажжённой свечой.
 

Миллениум

 
И миг один другой не помнит.
Волна волну перекрывает,
и ветер вдаль её уносит.
– Такого, – скажешь, – не бывает.
 
 
Когда встречаются столетья,
на миг всё сразу замирает.
Ты скажешь: – Это незаметно.
Движенья круг не замыкая,
 
 
звезда блестящей погремушкой
ребёнка к себе властно манит.
на миг забава, побрякушка,
в конце концов его обманет.
 
 
Сегодня тянется столетьем;
вчера мгновеньем день промчался.
Как парадокс преодолеть нам?
Сквозь вековую толщь отчаянья
 
 
цветут цветы и стынут звёзды.
Судьба в движеньи неделима
на увядания и вёсны —
сжигает всё. И в струйках дыма
 
 
разносит по ветру надежды,
погибшие и те, что сбылись.
И всё в движении, как прежде.
И всё давным-давно забылось.
 

Из цикла «Города»

1. Елисейские Поля

 
Танцует ночь на площади Звезды.
ночной Париж – бродяга полусонный.
а тусклый свет зачахнувшей луны
впечатывает в пол стекло оконное.
 
 
Ну кто бы мог подумать о таком,
что у судьбы встречаются причуды!
Ночной Париж изогнутым крылом
укроет душу. Оживит. Разбудит.
 
 
Разбередит былое. Колдовством
заманит вновь в блистательные сети
непредсказуемо сбывающихся снов.
Но слишком поздно, как и всё на свете,
 
 
вплывают грёзы в жизнь – из никогда? —
и вот он, вид Парижа первозданный
от площади Звезды. Но где звезда,
застывшая в ночи дороги дальней?
 
 
Как бабочка на крылышках мечты,
боясь просыпать золото с одежды,
танцует ночь на площади Звезды,
и утро шьёт ей радугу надежды.
 

2. Дворцовая площадь

 
Потом заговорить. Слова
вдруг выплеснутся как-то сразу.
но соль колючая сперва
прожжёт белейшую бумагу.
 
 
В промозглости беспутных дней,
вселяющих смертельный ужас,
кипящим варевом смолы
прольётся на священный город
 
 
дождь. Льёт и льёт. Лучом зари
запечатлел надменный Росси
крест, вознесённый изнутри,
и циркулем раздвинул площадь,
 
 
пробив тоннелем толщь стены.
Тех гениальных планов росчерк
к морям, лежащим на пути
крутой дороги русской мощи.
 

3. Очертания

 
В Петербурге пурга; в Петербурге метель,
и промозгла балтийская сырость.
Всё приходит на ум почему-то теперь
эта слякоть, тоска да унылость.
 
 
А набухшей волны оцинкованный блеск
весь изжёван тяжёлым туманом.
Отдалённые звуки, приглушенный всплеск
разыгравшегося урагана.
 
 
Там, в высоких широтах, где, сгрудившись, льды
стали лежбищем белых медведей,
распускаются звёзд неземные цветы
в искромётном сиянии Севера.
 
 
Дьявол ночи иной – перечёркнутый крест
распростёрся с отвагой беспечного Юга.
…В Петербурге пурга; в Петербурге метель…
Жаль, что мы не услышим друг друга.
 

4. Разведённые мосты

 
Чёрный жемчуг холодной Невы,
где вода тяжелее гранита,
переплёскивает валы,
упирается в скальные глыбы.
 
 
Этот сфинкс иллюзорных ночей,
Летний сад, в чёрном золоте скрытый,
и мелькнувшего всадника тень
с распростёртой карающей дланью.
 
 
Упереться стеною в стекло
света ночи без тьмы. Даже сумерек
не сгустить. Днём и ночью светло —
только зори мерещатся смутные.
 
 
Только призраки улиц, домов
над болотной разбуженной нечистью.
Только знаки и числа мостов,
разведённых для нас сквозь столетия.
 

5. Июльский дождь

 
Знакомым запахом пахнуло,
и в бестолковой суете
Москва – огромный мир вокзала —
вся тонет в радужном дожде
 
 
сияний и благоуханий.
Восточный лакомый щербет.
Круговорот воспоминаний
из нитей сотканных сердец.
 
 
Магнитных линий направленья
указывают день и час.
Бульваров путаных круженье
в июльских скомканных ночах,
 
 
где зори снам на грани мига
лепечут что-то невпопад.
А душный день дыханьем юга
грозится сжечь остатки сна.
 

6. Бесшабашный апрель

 
Наизнанку вывернув карманы,
ты гуляешь лихо по Москве.
Неуёмный, одичалый, шалый,
заливает город яркий свет.
 
 
Только день – сокрытая страница,
облегчённый вздох календаря —
в смутных грёзах прошлому приснится,
в будущем надежду обретя.
 

7. Элул

 
Месяц трубления в рог.
Лодкой над Иерусалимом
луна на исходе плывёт
ночью. А утром ранимым
 
 
яростный пышет день
из своего горнила
солнцем, где даже тень
испепеляет. Сила
 
 
выжженных камнем трав.
Горечь песка и дыма.
Месяц трубления в рог.
Золото Иерусалима.
 

Южная ночь

 
Сквозь сутолоку смотрят на меня
забытые немыслимые очи…
Благоухание померкнувшего дня
течёт по жилам душно-томной ночи.
 
 
Весь в царственном убранстве кипарис
указывает путнику дорогу,
и мириады звёзд – лучами вниз —
в кромешной тьме мерцают искрой Божьей.
 

«Как удержать, скажи, в ладонях ветер?…»

 
Как удержать, скажи, в ладонях ветер?
 
 
Коль нрав горяч, а разум столь остёр, —
вперёд!
          Туда, где лишь один простор
упругим ветром распахнёт навстречу
тебе себя, и даль, и бесконечность…
 
 
…Как удержать, скажи, в ладонях ветер?
 

Майское цветение

1. «Отражается свет в зеркалах…»

 
Отражается свет в зеркалах;
зеленее зелёного дали.
Облаками осевшими встали
все деревья в окрестных садах.
 

2. «В тот майский день…»

 
     В тот майский день
     цвела сирень,
и в кружевах листвы и тени
     стоял туман
     и плыл дурман
черёмухи и птичьих трелей.
 

3. «Стеной жемчужной белые туманы…»

 
Стеной жемчужной белые туманы
стоят, в низинах уплотняясь. А кругом
сирени лиловеющим дурманом
роса благоухает. Серебром
 
 
чернёным проступили дали —
размыты очертания. Вдали
тумана клочья.
               Солнце поднимается,
и тёплый пар восходит от земли.
 

«Каких оттенков буйноцветье белого!..»

 
Каких оттенков буйноцветье белого!
Такая небывало дружная весна.
Опомнились от спячки ошалелые
земля, деревья, небо и трава.
 
 
Весёлый ветер гонит спозаранку
и не даёт собраться в тучи облакам.
И, вывернут на пёструю изнанку,
оказывается, сшит по лоскуткам
 
 
нарядный мир, обидами не тронутый.
Какой тебя художник рисовал?
а солнца щедро льющееся золото
с водою животворной пополам
 
 
разбрызгало такие пятна белого
от розовато-кремовых до чуть
                   зеленовато-голубых.
Какое буйноцветье ошалелое!
Как воздух, напоён прохладою
                           цветенья, чист!
 

«…И утро тонет в серебристой дымке…»

 
«И льётся чистая и тёплая лазурь
На отдыхающее поле…»
 

Ф. И. Тютчев

 
…И утро тонет в серебристой дымке.
Стоит сентябрь, а на душе – темно.
Всё мысль одна:
                 – Земля вконец остынет.
Но ветви гнутся тяжестью плодов.
 
 
Нет золота в листве, и небо ясно —
спокойная безбрежная лазурь,
и жертв зиме, бессмысленных, напрасных,
не кружит вихрь осенних тёмных бурь.
 
 
Земля тиха, как будто бы в июне.
Вот только ночи сделались длинней,
да холоднее с каждым разом луны,
да с каждым утром солнца свет бледней.
 
 
И тяжесть на душе непроходяща,
непреходяща. И в земной красе
росинкой каждой утренней маняще
цветы тревожат память о весне.
 

«Ещё глазами, даже не раскрытыми…»

 
Ещё глазами, даже не раскрытыми,
я чувствую, как свет пронизывает день.
И гомон птиц через окно раскрытое
пронизывает всю листву насквозь, как свет.
 
 
И два желанья борются:
                                проснуться?
                                           нет! Не просыпаться!
Войти в мир чудный пробужденья
       или мгновение на грани сна и бодрствования
остановить?
 
 
И муки горше нет, чем с этим мигом распрощаться.
И счастья выше нет – мир света солнечного
                                                             обрести.
 

На восток

1. «Что имел – не берёг. Не сберёг…»

 
Что имел – не берёг. Не сберёг.
Поезд мчит на Восток, на Восток.
 
 
Ветер в двери вагона стучит —
замолчи, замолчи, замолчи!
 
 
А у прошлого нежен взор.
Лишь колёса лепечут: – Вздор —
 
 
прожитое. Сначала – жизнь.
– не могу. Научи. Подскажи, —
 
 
долетел исступлённый крик
до могучих сибирских рек,
 
 
до глухих непролазных лесов.
Им в ответ тихий сдавленный стон
 
 
ударяет болью в висок:
– Одинок. Одинок. Одинок.
 
 
Время, сыпь побыстрей свой песок!
Пусть скорее судьба унесёт
 
 
дале с Запада на Восток!
Вот и весь материк пересёк.
 
 
Ох, и как же, вправду, далёк
этот самый Дальний Восток!
 

2. «Что было? А было много…»

 
Что было? А было много
всего: и разлук, и встреч.
Змеится, скользит дорога,
как хитроумная речь.
 
 
Что было, то было. Всплески
тоски. Боль встреч и разлук.
Тайги ритуальная пляска
под дробный колёс перестук:
 
 
– Мы молоды были и строги
к себе и близким. Но вот
сибирские грады-остроги
встают, словно солнце встаёт.
 
 
Весёлая русская удаль
из этих бескрайних широт.
Восток. Это просто чудо —
отсюда солнце встаёт.
 

3. «Прошуршал между пальцев песок…»

 
Прошуршал между пальцев песок —
путь окончен. С тобою Восток:
 
 
сопки, сосны, тайга, Уссури.
Край земли алым жаром горит —
 
 
вот отсюда-то солнце встаёт.
Ветер хриплые песни поёт
 
 
о любви, о земле, о судьбе —
всё, что в жизни досталось тебе.
 
 
Да ещё до исхода зари
всё шептала тайге Уссури,
 
 
ударяя болью в висок:
– Одинок. Одинок. Одинок.
 
 
Ах, нескор и далече-далёк
путь на Запад. Шершавый песок
 
 
лижет сонной волной Уссури.
В небе золотом жутким горит
 
 
Солнце-бог, раскалившийся диск.
И Восток пред ним падает ниц.