Текст книги "Раковина. Фантастические рассказы"

Раковина
Фантастические рассказы
Леонид Кузнецов

© Леонид Кузнецов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Бабочка

В один из солнечных сентябрьских дней мой сосед по гостиничному номеру принёс бабочку.

– Зачем? – удивился я.

– Всё равно сдохнет, – ответил Шура и положил бабочку на газету, лежащую на столе. – Она на асфальте валялась, еле-еле крыльями шевелила.

Мы склонились над газетой. Шура осторожно расправил бабочке крылья. Красно-чёрный узор на них, тёмное лохматое тельце, длинные прямые усики – вот и весь её портрет. Обыкновенная бабочка. Таких повсюду много летает. Одно крыло у неё оказалось немного потрёпанным.

– Ну, и что ты с ней будешь делать? – поинтересовался я.

– К стене приколю. Засохнет – потом что-нибудь придумаю.

Шура достал из лацкана своего пиджака иголку с пластмассовым шариком на конце и проткнул тельце бабочки. Она резво замахала крыльями.

– Ты смотри, ожила, – удивился Шура. Потом взял шарик иголки своими толстыми пальцами и стал прилаживать к дверному косяку.

Я с интересом наблюдал за ним. Уже две недели живём в одном номере, а ещё толком не поговорили. Обычно соседи по номеру быстро знакомятся, но Шура на контакт шёл очень плохо. Как-то раз я купил бутылку сухого вина, чтобы посидеть, поговорить, узнать друг друга получше. Однако вино пришлось пить одному, так как мой странный сосед не пил, не курил, и в свои на вид 30 лет оказался холостяком. С большим трудом я сумел вытянуть эту информацию.

После этого случая я перестал навязываться. Жить нам предстояло в одном номере ещё два месяца, так что со временем всё друг о друге узнаем. Я был почему-то в этом сильно уверен.

Оба мы приехали на курсы повышения квалификации инженеров-системотехников. Учились в разных группах и в разное время. Я до обеда, а он с трёх часов дня. Поэтому виделись мы в основном только вечером. По воскресеньям занятий не было, и я обычно гулял по городу, а когда возвращался, то Шура уже спал.

Постепенно я перестал обращать внимание на все его странности. На то, что во время разговора он всегда отводил в сторону свои зелёные глаза; что всегда стеснялся переодеваться при мне; что ужин его был более чем скромен – бутылка кипячёной воды и буханка чёрного хлеба. Иногда, правда, он покупал рыбные консервы. Экономию его на еде я понимал как отсутствие денег. Обычно многие так делали: командировочные деньги экономили на проезде и еде. Это, конечно, когда командировочные мизерные.

У меня они были не очень большие, но я не экономил. По вечерам устраивал чаепитие: чай в пакетиках, пряники, рулеты. И обязательно приглашал Шуру. Не мог этого делать в силу своего воспитания. Но он всегда отказывался и в довольно резкой форме, а когда ужинал сам, то приглашения от него я не слышал. Что ж, у каждого своя точка зрения на этикеты, и каждый воспитывает себя сам, тем более в таком возрасте.

И вот он удивил меня этой бабочкой. То, что Шура любит животных, я понял в тот день, когда увидел, как он кормит из окна номера воробьёв и голубей. Но сейчас он убивал живое существо ради того, чтобы потом любоваться красивым трупом. Конечно, я слишком гиперболизировал свои взгляды на действия Шуры, но в данный момент почему-то подумал именно так, хотя и не испытывал к нему особой неприязни.

Бабочка, приколотая к деревянной планке косяка. Продолжала махать крыльями. Словно пыталась улететь, сорваться с иголки.

С того самого дня, когда бабочка появилась в номере, с Шурой стало происходить что-то непонятное. Раньше, утром, первым вставал я, поскольку нужно было идти на занятия. Не торопясь, я умывался, одевался, завтракал. Шура в это время продолжал спать. Но на следующее утро, после появления бабочки, он встал раньше меня и сразу же подошёл к бабочке. Причём мне было довольно странно видеть его в трусах и майке.

Бабочка сложила крылья и походила на чёрный кусочек бумаги, ребром торчавшим в дверном косяке.

– Живая ещё? – спросил он, неизвестно кого: то ли меня, то ли бабочку, и тронул её пальцем. Она резко расправила крылья и замахала ими. Шура вздрогнул от неожиданности и пробормотал: «Вот гадина…»

– Она недели три будет умирать, – подал я голос.

– Ну и пусть, – буркнул Шура и ушёл в туалет.

Я тоже поднялся с постели. Всё равно спать не смогу, так как Шура очень шумно шаркал ногами, сопел и, вообще, производил слишком много шума, при котором невозможно заснуть.

Когда я вышел из ванной комнаты после утренней процедуры умывания, Шура опять стоял возле двери и внимательно смотрел на бабочку.

– Будешь ждать, когда она сдохнет? – усмехнулся я.

Шура пожал плечами.

На следующее утро он снова встал раньше меня и подошёл к бабочке. Тронул её пальцем и. когда она замахала крыльями, пробурчал: «Живучая». Потом вдруг нервно заходил по комнате и ни с того, ни с сего сообщил мне:

– Слышь, Павлик, я сон странный видел.

– А я причём?

– Просто мне сны никогда не снятся, а если приснится какой-нибудь, то не запоминаю его. Помню, что видел сон, а какой – не помню… А тут так чётко и красиво! И главное – цветной, – с какой-то странной интонацией произнёс Шура.

Я внимательно посмотрел на него. Ходит по номеру, как-то ссутулившись, ногами шаркает сильнее обычного. Время от времени нервно потирает ладони.

– что с тобой? Не выспался?

_ да, сон такое впечатление на меня произвёл, что я заснуть потом не мог. Лежал и думал…

– Что за сон?

– Сейчас расскажу, – заторопился он, встал передо мной и начал. – Будто сижу я на какой-то высокой-высокой горе, а вокруг голубое пространство. Даже дух захватывает. Кругом птицы чудные летают, бабочки всякие, жуки, стрекозы. И вдруг я сорвался и полетел… Ну, прямо лечу – и всё… Земля внизу круглая. Поля, леса – чётко всё видно. И так хорошо у меня на душе, так легко и свободно! Не передать словами. Ну, и проснулся…

Рассказывая, Шура даже изобразил руками, как он полетел.

– И всё? – спросил я.

– Всё.

– Не густо… Сны я разгадывать не умею, но перед смертью такие сны мой дед видел. Так что, сильно не расстраивайся, – мрачно пошутил я. Перемена, происходившая в Шуре, мне не нравилась, а вникать, почему сон показался ему странным, я не стал. Может быть, у него так называемый «сдвиг по фазе» из-за этой бабочки произошёл? Есть же такие психи – муху убьёт или комара, а потом жалеет. Зачем убил? Насекомое жа-а-ал-ко-о-о-…

Вечером я побродил по городу, по парку, находившемуся недалеко от гостиницы. Люблю ходить по ковру из опавших листьев и ворошить их ногами… Потом зашёл в магазин и купил кое-чего к ужину. Войдя в номер, я увидел, что Шура сидит за столом и читает учебную литературу. Когда я расположился ужинать, он вдруг предложил:

– Давай выпьем винца?

Я чуть не подавился булочкой с маслом, а, придя в себя, сказал:

– Ты же не пьёшь…

– Да вот, – смутился Шура и полез в тумбочку, доставая оттуда литровую бутылку венгерского вермута. – Шёл мимо, смотрю – вино хорошее продают. Все хватали, ну и я купил. Надо попробовать.

В знак согласия я вылил из стакана чай, чтобы приготовить посуду.

– У меня и колбаса есть, – засуетился Шура.

Определённо, но бабочка каким-то образом повлияла на него.

– Понимаешь, Павлик, – говорил он мне, спустя некоторое время немного заплетающимся языком, – как-то странно я стал себя чувствовать. Вот сижу один, а сам чувствую, что кто-то ещё есть. Погляжу на дверь, а там эта сидит… Страшно даже становится…

– Да вроде бы ничего, – неуверенно сказал я. Не психом ли он стал, в самом деле?

– Ну, не знаю, как ты, а я очень странно себя чувствую. Вот и подобрал её, тоже не знаю как. Никогда под ноги себе не смотрю. Нет такой привычки, потому что, какие ямы могут быть на асфальте? Никаких… Ну и иду… А зачем я вдруг себе под ноги глянул? Сам не пойму. Смотрю – чуть на неё не наступил. Взял и поднял. И сюда принёс… Зачем? Это я тебе сказал, что засушу, а когда нёс, то ни о чём не думал. Просто нёс и всё…

– В природе всё взаимосвязано, – сказал я, припоминая кое-что прочитанное ранее. – Мы все на одной планете живём, из одних и тех же молекул и атомов сделаны, под одним солнцем греемся, одним воздухом дышим и одну воду пьём. Вся Земля – это огромный единый организм, только каждое существо в нём, будь то микроб или животное, река или растение – каждое похоже на отдельную клетку со своими определёнными функциями. В нас, например, кости – это одни клетки, кровь – это другие, нервы – третьи. Они не похожи друг на друга, делают разные дела, по сравнению с другими, но весь наш организм живёт с их помощью. Так и наша планета существует. И уж если у нас внутри всё взаимосвязано и согласовано, то на Земле и подавно должно быть такое… Вот ты бабочку проткнул, а ей больно. Она тебе по биополю старается передать свои ощущения. И, если бы ты, например, был бы, как и она, бабочкой, то испытывал бы такую же боль. Но ты – человек, а, значит, воспринимаешь её сигналы плохо…

– Ерунда всё это, – пробурчал Шура. – Начитался фантастики и придумываешь чёрт-те что… Вон, коллекционеры, у которых тысячи сушёных бабочек, по-твоему у них не жизнь, а сплошные кошмары? Или охотники, рыбаки, или те, кто на мясокомбинатах работают?

– Это уже не люди, – стал я защищать свои идеи. – У коллекционеров страсть накопления перебивает все другие эмоции, и у других людей – рыбаков, охотников – тоже. Тем более что у рабочих-забойщиков скота на мясокомбинатах – это работа. Они вынуждены поступать так, сознавая, что если не будут работать, то кушать станет нечего. Но тут дело ещё и в тебе самом кроется. Может быть, по неизвестной причине у тебя обострились какие-нибудь органы, которые условно можно назвать приёмниками биополя. И ты стал воспринимать ощущения бабочки. Или ещё одна версия: твой приёмник испортился и стал воспринимать только биоволны бабочки, а все остальные не может. Бывает такое в радиоприёмнике – одну волну хорошо принимает, а остальные не берёт. Так и у тебя: раньше понемногу не всё реагировал, а теперь только на бабочку… Наверное, со многими такое случается… Мне кажется, биоприёмники есть у всех существ, даже у растений. И эти приёмники воспринимают общее биополе Земли… А вот другой пример: ты когда в лес попадаешь, что в нём ощущаешь? Какую-то радость души, спокойствие. Верно?

– Ну, допустим.

– Лес создаёт своё огромное биополе. Сами деревья, воздух, флюиды, солнце – всё это влияет на человека. Его собственное поле растворяется в лесном. Он становится, как бы частью леса, его маленькой клеткой.

– Почему же лесорубы ничего не чувствуют, когда деревья пилят?

– А ты их спрашивал? Я вот в стройотряде был когда-то, в студенческие годы. С ребятами железную дорогу в лесу прокладывали. Узкоколейку, чтобы брёвна с лесозаготовок вывозить. Так там приходилось деревья валить. Когда пилишь – бензопила из рук рвётся, зубы её по дереву скользят, того и гляди она из рук вырвется. Тут как-то не до других мыслей. Лишь бы пилу удержать… А вот когда дерево начинает медленно-медленно падать, то смотришь на него и грустно становится. Это точно… Необъяснимая грусть.

– Ну, а бабочка причём? – перебил меня Шура.

– Притом… Я тебе битый час об этом толкую. О связи всех живых существ в природе. И не только живых…

– М-да, – покачал головой Шура. – Фантазируешь ты богато… Может выбросить её?

– Зачем? Пусть засыхает. Красивая бабочка. Зальёшь её эпоксидной смолой, сделаешь в виде прозрачного кубика, а внутри бабочка. Красиво! Я такую штуку видел. Только внутри стрекоза была.

– Ни к чему всё это, – сказал невпопад Шура.

Он был явно расстроен. Да ещё, наверное, мои разглагольствования повлияли на него. Но я не успокоился и продолжил:

– Но эта бабочка может быть и не простой бабочкой, а исследовательским аппаратом с другой планеты, который замаскировали под неё.

Шура с пьяным изумлением уставился на меня.

– А что ты думаешь, – разошёлся я. Уж если фантазировать, так с размахом. – Проблемой контактов с другими цивилизациями серьёзные учёные давно занимаются. Сигналы к звёздам посылают. А инопланетяне за нами наблюдают с помощью вот таких бабочек, жучков и прочих насекомых. Чем меньше исследовательский аппарат, тем незаметнее для нас.

– Ну, это ты загнул! Она же живая, а не железная…

– Значит, её так ловко подделали, что от живой не отличишь.

– Не, не… Такого не может быть. Это уж ты слишком завернул. Первое предположение лучше…

Мы с ним затеяли бессмысленный пьяный спор, в конце которого выяснили, что начало спора начисто забыли. На этом успокоились и завалились спать.

Утром, когда я с трудом разлепил веки, то увидел Шуру уже одетого и стоящего около бабочки.

– Всё ещё живёт, – сообщил он и ушёл.

Когда я, умывшись и одевшись, стоял, причёсываясь, у зеркала, он вернулся. В сумке у него что-то звякало. Была суббота, я ещё не успел решить, куда сходить развеяться, а Шура уже ставил на стол бутылки пива…

– Похмелиться надо. А то башка тяжёлая, – сказал он.

– Думаешь, пиво облегчит её?

– Ну, не облегчит, так внесёт некоторую ясность. Давай садись. Я раздобыл у мужиков из своей группы немного сушёной рыбы, – и он зашуршал газетным свёртком. Ну, как тут было отказаться?

Мы жевали сухую рыбу, очень сильно солёную, и запивали пивом. Шуре снова приснился сон, и он его мне рассказал.

– В этот раз по какому-то тёмному коридору шёл, а впереди голубое пятнышко светилось. И у меня к нему ужасная тяга. Тороплюсь, бегу… А стены тесные, и всё теснее и теснее становятся. В конце концов, я застрял. Туда-сюда подёргался – нет, не выбраться. Пятнышко впереди ближе и ближе. Будто само двигается. И вдруг мне в спину как что-то воткнётся! Я даже вспотел. Проснулся – чувствую, что весь мокрый.

– Ну, понятно, – я сразу перехватил нить разговора. – Она тебе свои болевые ощущения передавала. Трезвый ты их плохо принимал, мозг не поддавался… А как только алкоголем ослабил его деятельность, так сразу и дошло.

– Но почему только во сне?

– Так всё тело ночью отдыхает и мозг тоже. На него легче всего воздействовать в такие часы.

– Может быть её всё-таки отпустить? – Шура с каким-то смятением посмотрел на бабочку.

– Так и так сдохнет. Лучше подождём. Посмотрим, что дальше тебе будет сниться…

– Ага… Ты-то ничего, а я после таких снов потом спать не могу. Лежу, ворочаюсь…

– Что поделаешь, Шура, исследователь обязан жертвовать собой ради науки. Может быть, мы на пороге великого открытия.

– Но почему я? Почему она на тебя не действует?

– Видимо, твой мозг легче поддаётся её биополю, чем мой. Так что, терпи и жди финала.

– Может, сообщим кому-нибудь? – неуверенно предложил Шура.

– Чтобы нас на смех подняли? Или обозвали шарлатанами? Сначала сами узнаем, а уже потом другим сообщим.

– Она же сдохнет, и вряд ли у меня может повториться тоже самое с другой бабочкой!

– Ну, значит, останется между нами, как парадоксальное явление. Будем вспоминать и смеяться…

То, что Шура стал общительным и разговорчивым, мне понравилось. А вот его непонятный страх перед бабочкой смешил…

– Да не бойся ты, – засмеялся я, глядя на то, как испуганно Шура смотрит на бабочку. – От комаров ещё никто не умирал.

– Но сходили с ума…

– Мне кажется, что тебе это не грозит, – твёрдо сказал я, хотя внутри меня зашевелилось сомнение. Кто его знает, вдруг и взаправду свихнётся? Я же буду виноват.

Но никакие отступленческие мысли не могли охладить моего любопытства. Если Шура меня не разыгрывает, то гипотеза биополя подтверждается. Только, действительно, очень странно, что поле бабочки не действует на меня. Может быть, у Шуры какие-нибудь странности в психике обеспечили такой быстрый контакт? Я же в противоположность ему спал хорошо, никаких снов не видел и никакого страха перед умирающим насекомым не испытывал.

Теперь Шура каждое утро рассказывал мне свои сновидения. Иногда они были обычными, без намёков на бабочку, иногда, вообще, непонятные. Но чаще всего ему снились какие-то кошмары, в которых было много бабочек, синего неба и зелёной земли. В Шуре неожиданно проклюнулся талант рассказчика. Очень подробно, живописно, он пересказывал всё увиденное им во сне. Слушая его, я довольно чётко представлял эти сны, будто сам смотрел их.

Тревожное состояние, как говорил он, не покидало Шуру уже не только в номере, но и в гостинице, где бы он в ней ни находился. И, как говорил Шура, стоило ему только подойти к гостинице ближе двухсот метров, он сразу вспоминал о бабочке, хорошо чувствовал, как она трепещет на иголке и как её больно.

Я посмеивался над его чувствами, но сам с тревогой замечал, что Шура заметно изменился. Он похудел, осунулся, кожа на его лице стала бледной, вокруг глаз появились зелёные круги. Он часто, когда я украдкой подглядывал за ним, смотрел на бабочку, и тогда на его лице появлялась очень сложная гримаса чувств, чаще всего страдание. Будто не бабочка, а он висел на косяке проткнутый иголкой и беспомощно дёргал руками. В эти минут мне становилось жаль его. Несколько раз я предлагал ему выбросить бабочку, но теперь он, со страхом глядя на меня, начинал долго и нудно убеждать не делать этого. Я уставал его слушать и отказывался от своего намерения.

На занятия он ходил исправно и, по-видимому, учился неплохо. Сдал экзамен и получил два зачёта. Я же, в отличие от него, с трудом пересдал свой экзамен, а один зачёт пересдавал четыре раза. Почему-то наука упорно не лезла мне в голову, как я ни старался запихать её туда. И это очень меня нервировало. Казалось, что наоборот, Шура из-за бабочки должен был плохо усваивать то, что было нужно, а получалось, что я из-за них обоих не мог нормально учиться. При удобном случае я решил избавиться от бабочки. К чёрту все эксперименты! Они до добра не доведут! Я почему-то начал бояться, что когда сдохнет бабочка, Шура тоже умрёт. Эта мысль всё чаще и чаще приходила мне в голову.

Однажды, когда Шура отсутствовал в номере, я, взбешённый тем, что в голову ничего не лезет, хотел выкинуть бабочку. Но едва я поднёс руку, как она расправила свои красивые крылья и мелко-мелко затрепыхала ими. Как будто от страха…

Мне стало её жалко.

– Ладно! Болтайся! – пробормотал я.

Часто по утрам я просыпался от негромкого шёпота Шуры. Чуть приоткрыв глаза, я видел, что он стоит напротив бабочки и шёпотом говорит с ней. Напрягая слух, я попытался разобрать, что он шепчет, но ничего не получалось. Казалось, что шепчет он громко, но ни одного слова я понять не мог. Слышалось только какое-то «Бу-бу-бу…»

Определённо он или свихнулся, или бабочка каким-то образом влияла на него. Нужно было, конечно, поставить этот эксперимент на строгую научную основу, проводить в лаборатории, используя очень чувствительную аппаратуру. Но в данный момент ничего такого проделать было нельзя. Я не биолог, этой наукой никогда не увлекался, а знакомые, работающие в этой области, находились в городе, откуда я приехал. Поэтому я решил, что, как только вернусь из командировки, то сразу же расскажу им об этом эксперименте-экспромте, а они пусть сделают соответствующие выводы. В крайнем случае, если им захочется повторить, то адрес Шуры и все его основные анкетные данные я записал, так что вызвать его и всё повторить заново, как мне казалось, особенного труда не представляло. Только вот бабочка… Если это, действительно, уникальный экземпляр, то, конечно, ни о каком повторении эксперимента не могло быть и речи.

Я несколько раз очень тщательно осматривал её. Но, имея скудные сведения о насекомых, тем более, о бабочках, ничего странного в ней не обнаружил. Оставалось только предполагать, что по каким-то причинам, биополя Шура и бабочки совпали, отчего и происходят с ним эти странные вещи.

Всегда предполагалась какая-то связь между всеми биологическими существами на Земле. Вся нынешняя земная биомасса, грубо говоря, вышла когда-то из одного белкового раствора первичного океана планеты. Лишь в процессе миллиарднолетней эволюции произошло разделение на животных и растений. Но какая-то связь всё равно осталась. От этого никуда не денешься. Только почему в данном случае она так странно проявилась? Возникало ли у кого-нибудь сострадание от нечаянно или намеренно раздавленной гусеницы, или от вида специально прихлопнутой мухи? Я уже не говорю о комарах и тараканах. Может быть, ненависть к кровососам и паразитам заглушает жалость? Но тогда почему, когда срываем цветок, тоже вряд ли кто чувствует жалость к нему? А это же губится красота… Природа – это сплошная загадка. Разрешая раскрывать одни тайны, она порождает вслед за этим массу других загадок. Как цепная реакция возникает лавина информации и загадок…

В данном случае – это одна из загадок природы. Связь всего живого. Тут дело не только в бабочке, но и в Шуре. Я теперь жалел о том, что раньше, ещё до появления бабочки, не пытался хорошенько узнать его странную натуру. Но стоило ли теперь вздыхать о том, что нужно было бы сделать раньше? Как говорится – знать бы, где упаду, подушку подложил бы…

Сейчас же, мои осторожные попытки прояснить вопрос психического состояния Шуры, ничего не дали. Он просто игнорировал мои хитроумные вопросы, постоянно уводя разговор в сторону… Поняв бесполезность своих попыток, хотя бы на данном этапе, я прекратил все расспросы и только слушал его рассказы о снах. Но они, где-то на третьей неделе, резко закончились…

Как-то утром, проснувшись, я не увидел Шуру около бабочки. Он лежал на боку лицом к стене, и его лохматая голова чёрной кляксой виднелась на белой подушке.

– Что с тобой? – спросил я.

– Ничего, – ответил он, не оборачиваясь.

– Что-нибудь неприятное приснилось?

– Нет.

Когда я завтракал, Шура вдруг сказал:

– Сон странный…

– Ну, ну, – подбодрил я его.

– Будто я умер…

– Ого! – кусок батона застрял у меня в горле.

– Она живая? – спросил Шура совсем негромко.

Я подошёл к бабочке, осторожно тронул её пальцем. Она резко расправила свои красивые крылья и как-то странно затрепыхала ими.

– Агонизирует, – сообщил я Шуре. Он повернулся, и мне стало не по себе. На меня смотрела маска сделанная из белого воска. На щеках тёмные точки щетины. Синие губы. Потухшие, мёртвые, зелёные глаза смотрели мимо…

Мурашки стремительно помчались по моей спине.

– Тебе плохо? – только и смог спросить я. Маска ожила, страдальческие морщины у рта пропали. Глаза приняли осмысленное выражение и уставились на меня.

– Нет, ничего. Только странное состояние… Словно я не живой. Не передать словами. Вроде бы я – не я, а кто-то другой… А я мёртвый… Не пойму.

Восковая рука высунулась из-под одеяла и коснулась воскового лба.

– Вот, даже не чувствую – моя ли это голова?

– Твоя, твоя, – сказал я, лихорадочно соображая, что же делать дальше? Вызвать «скорую»? Но что врач сможет у Шуры определить? И что ему объяснить? Что это всё из-за бабочки? Не поверит… Выбросить её! Немедленно. Только чтобы Шура не заметил, а то не даст вынести. Надо его отвлечь…

– Вставай! – сказал я бодрым голосом, но предательская дрожь волнения в нём всё-таки прозвучала. – У тебя вроде бы занятия сегодня с утра?

– Нет. Ничего нет, – ответил Шура. И голос у него приобрёл какие-то неживые интонации.

«Как бы и в самом деле не умер, – подумал я. – Нужно немедленно выбросить её!» Эта мысль не давала мне покоя…

Шура неподвижно лежал на кровати и смотрел на бабочку, которая продолжала мелко дрожать крыльями.

– Может быть, вызвать «скорую помощь»? – спросил я.

– Нет. Зачем? Не поможет, – голос стал негромким.

– Но надо же что-то делать! – заорал я. Нервы мои не выдержали, и мозг не соображал, что делали мои руки, ноги, тело…

Как во сне я подскочил к двери, выдернул из косяка булавку с трепыхавшейся бабочкой.

– Не смей! – услышал я крик, но дверь захлопнулась, и тишина гостиничного коридора сдавила мне голову.

Я побежал по зелёной дорожке, лежащей на полу. Бесконечно долго бежал вниз по лестнице, кого-то толкал, кого-то обходил, прыгал через несколько ступенек.

Солнце ослепило меня. Нереально белое солнце, белое небо, белая трава, листва…

«Свихнулся», – запульсировала в голове мысль. Иголка жгла руку, а бабочка на ней тянула вниз неимоверной тяжестью. Я швырнул её в сторону…

Показалось, что мир рухнул. Беззвучно… Солнце ещё сильнее слепило глаза.

– Павел! – чей-то голос вывел меня из оцепенения. У входа в гостиницу стоял Борис, с которым мы здесь вместе учились в одной группе. – Что с тобой? На тебе лица нет?

Мир был вокруг целый и невредимый. Солнце едва пробивалось сквозь серую пелену туч, затянувших небо. Бурные осенние краски расплескались на земле…

– Всё нормально, – ответил я.

Но Борис внимательно смотрел на меня.

Я потёр ладонью горячую щеку и пробормотал:

– Ничего. Это так…

– Перезанимался? – засмеялся он.

– Наверное.

– Покурим?

Я не курил, но тут вдруг захотелось. Говорят, что никотин успокаивает.

– Давай.

Борис протянул раскрытую пачку «Ньюпорта». Я вытянул сигарету, прикурил от огня зажигалки, поднесённой Борисом, и неумело затянулся. Дым защипал в горле. Я закашлялся, слёзы вылезли на глаза, и мир вокруг окончательно встал на своё место.

– Э-э, да ты курить не умеешь, – удивился Борис.

– Редко курю. Раз в год…

Беспокойство за Шуру не давало мне говорить бодрым тоном. Как он там?

Борис что-то спрашивал, я что-то отвечал, а мысли вертелись вокруг восковой маски и руки Шуры.

Через десять минут я вошёл в свой номер.

Шура сидел за столом и пил чай. Одетый, умытый, побритый. Благоухал одеколоном. После бритья Шура всегда старательно натирал щёки одеколоном «Для мужчин».

Он посмотрел на меня. Живое лицо, а не восковая маска. Живые, зелёные глаза.

– Уже пришёл? – спросил он, как ни в чём ни бывало. Я растерянно кивнул головой.

– Садись чай пить, – предложил он.

– Я пил…

– Ничего, стаканчик не повредит, – он деловито налил в стакан чаю, пододвинул батон, сахар. – Давай, приступай.

Мы молча пили чай. Шура о бабочке не спрашивал, и это было более чем странно. Неужели не видит, что её нет?

– А где бабочка? – спросил я. Он удивлённо взглянул на меня.

– Какая бабочка?

Удивление не наигранное. Самое натуральное.

– Вот здесь была, – я показал рукой на дверной косяк.

– Понятия не имею, – Шура пожал плечами. – Не видел…

Продолжать задавать вопросы я не стал. Бесполезно. Было видно, что он, действительно, понятия не имеет, о какой бабочке я завёл речь.

«Чудеса, – подумал я. – Исчезла она, и исчезли все мои проблемы, будто и не было этих трёх недель кошмарных снов и восковой маски. Чудеса…»

Потом, оставшийся месяц, я часто пытался расспрашивать Шуру о бабочке. Но он ничего не помнил, вернее, не знал, даже не имел ни малейшего представления, о чём я пытался с ним говорить.

С тех пор у меня всегда возникало какое-то неприятное чувство, когда приходилось шлёпать по комарам, или бить мухобойкой надоевших мух. Всё время казалось, что вот шлёпну, и мир рухнет. Но нет, ничего не происходило…