Текст книги "Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство"

– И ты раздумал идти по его стопам? Ведь спасти человека – это прекрасно!

– Прекрасно, конечно, – согласился Федька. – Меховые, сапоги ему дарили. У старухи-то шесть, сыновей, и всё к отцу приходили. Кто торт принесет, кто что. А один сын, летчик, меховые сапоги принес. Отец не взял. Мамка его потом до ночи ругала и ревела.

– Надо гордиться таким отцом.

– Да я горжусь. Его и по телевизору два раза показывали. Только все говорят, что он мало зарабатывает. – Федька поморщился, пожал плечами. – И за сапоги все над ним смеются. Бабка как вспомнит про них, так прямо чуть не в обморок. Говорят, ходит богу молиться, чтоб отец поумнел.

– Ну, а ты-то как ко всему этому относишься? – пораженный услышанным, спросил Илларион Венедиктович.

– А чего мне относиться-то? Я бы сапоги взял. Унты, вспомнил, ещё они называются. Кра-а-асивые, тё-ё-ёплые! Летчик говорит: вы жизнь моей маме спасли. А отец говорит: жизни цены нету. Я и так, мол, вовсю доволен.

– Замечательный человек твой отец, – задумчиво проговорил Илларион Венедиктович. – Семья у вас большая?

– У-у-у! – Федька, сморщившись, скривил физиономию. – Три сестры у меня. Отличницы. Отец с ними и по грибы, и на рыбалку, а то и всякой ерундой занимается, – осуждающе продолжал он. – Бабочек ловят, жуков, разных, травки сушат. А про меня отец говорит: в семье не без Федьки. Бабка и мамка зато меня здорово уважают.

– За что?

– А я, говорят, в какого-то дядю уродился, а он здорово богатый был. Не то что отец.

Только через некоторое время Илларион Венедиктович заметил, что опять ест с Федькой мороженое и о чём-то думает. Мальчишка был так увлечен старательным и нежным слизыванием мороженого с палочки-ложечки, что не мешал ему размышлять.

Оч-чень грустные были эти размышления. Что же получается? Маленькому человечку уже вдолбили в голову, тоже, естественно, маленькую, немало невернейших убеждений. «Вот неплохо бы, – насмешливо-печально подумал Илларион Венедиктович, – вернуть его в младенчество, изучить при помощи „Чадомера“ и начать воспитывать снова».

– Ведь это смехота! – вдруг возбуждённо воскликнул Федька. – У отца, говорят, золотые руки. Вот машину водить умеет, а у самого машины-то тю-тю. Всем ходит цветные телевизоры чинить, а у самого маленький и это… бесцветный. Бабка говорит: умру, так цветного телека и не погляжу. Мамка ему говорит: погляди, как дочерей родители, одевают. А наши, мол, смотреть стыдно.

– Ну, а девочки что говорят на это?

– А они в отца! Ничего на это не говорят! – чуть ли не заорал Федька возмущенно. – Хохочут вместе с отцом. Он магнитофон сделал. Как мамка с бабкой начнут их всех ругать, он всё это запишет, а потом и включит. И опять – хохотать, а мамка с бабкой – ругаться громче магнитофона. Смехота, смехота одна! Лодку надувную купил. Сейчас парус шьют. Плыть куда-то собираются. Мамка с бабкой ревут. А те хохочут.

– А тебя в плаванье не берут?

– Дурак я, что ли? – искренне удивился Федька. – Там и не поспишь, и не поешь толком. Утонешь ещё. Вон у нас сосед-таксист! У-у-у, мужик! Машина своя, гараж здоровенный! У сына мотоцикл! На штанах блямба заграничная! На даче, говорят, только куриного молока нету!

– Птичьего, – машинально и уныло поправил Илларион Венедиктович. – И ты что, завидуешь?

– А как же!!! Не я один завидую. Все! В школу сын-то таксиста через день ходит или когда захочет. Папашечка его в школьный буфет продукты возит. А мой аквариумы для школы делает! – издевательским тоном воскликнул Федька. – А из-за них уроки пропускать не дают! Понятно?

– Нет, – признался Илларион Венедиктович, – ничего я не понимаю. Тебе надо идти по стопам отца. Пожарным быть не обязательно, а вот стать таким замечательным человеком, как твой отец, надо.

– Не получится! – Федька безнадёжно махнул рукой. – Ведь пи-и-и-илят, грррррызут его с утра до вечера. Мне и то его жалко бывает.

– Ну, а он-то как на это…

– Ну, а он! – Федька помрачнел. – Он сторожем в зоопарк собирается! Говорит, все ночи напролет буду со зверями и птицами беседовать.

– Замечательно! – восхитился Илларион Венедиктович, и если бы Федька уже не чихал, ещё купил бы мороженого. – Прекраснейший человек твой отец! Интересно живет! А вот ты живешь, судя по всему, оч-чень скучно.

– Я живу скучно? – удивился, но не обиделся Федька. – Да я, к вашему сведению, скоро… – Он загадочно подмигнул сначала левым, потом правым глазом. – Я, брат, так жить буду, что… не хуже любого таксиста.

– И как это будет выглядеть? – Илларион Венедиктович сразу несколько оживился.

– В банду меня зовут, – гордо и таинственно, прошептал Федька. – Людей грабить будем, потом пировать, в кино ходить, в цирк, актрационы всякие…

– Аттракционы, – машинально поправил обескураженный Илларион Венедиктович. – Какая банда? Как это – грабить людей? Ты соображаешь или нет, что говоришь?

– Ещё как соображаю! – торжественно произнес Федька. – Если бы не соображал, меня бы в банду не взяли.

– Вот что, Фёдор, – растерянно сказал Илларион Венедиктович, помолчал и строгим тоном предложил: – Такими… сообщениями не шутят. Давай-ка выкладывай всё по порядку!

– Нашли дурачка! – Федька удовлетворенно улыбнулся, а потом ещё и ухмыльнулся. – Мы клятву дали: кто проболтается, бить того… – с важностью, неторопливо выговаривал он. – Бить того смертным боем! Во! – И он принялся сосредоточенно орудовать в носу всеми пальцами по очереди, вдруг вспомнил: – Мы докажем, что мы сильные, смелые и неуловимые!

– Да какая же банда из вас, извини, сопляков, получиться может? – Илларион Венедиктович совершенно вышел из себя и закурил, но тут же смял сигарету. – Кто такую выдумал? Людей, видите ли, грабить! Пировать, видите ли! Да ты знаешь, что я сейчас же, немедленно же должен заявить в милицию о вашей, извини, идиотской затее?

– Милицией нас не запугать, – доверительно сообщил Федька. – У нас шеф, к вашему сведению, внук генерала!

– Н… н… ну и… что? – заикаясь, спросил Илларион Венедиктович, и сердце его кольнуло недоброе предчувствие, правда, неясное. – Если ваш главарь, как ты утверждаешь, внук генерала, так значит, вам всё дозволено?

– Само собой!

– Но вот я, предположим, тоже… – Илларион Венедиктович осекся, а Федьку немножко потрясло от смеха.

– Чего – тоже? Генерал, что ли? Нашли дурачка! – он гордо задрал свой курносый нос. – Генералы совсем не такими бывают. Будет вам генерал меня, Федьку, мороженым кормить! – И его опять немножечко потрясло от смеха. – Шеф наш ку-у-урит! У него и зажигалка есть! Заграничная! Говорит, что всех нас курить научит! – Он, можно сказать не пришёл, а прибежал в восторг. – И у каждого зажигалка будет! Вот как только начнем проводить операции… тогда и узнаете, кто я такой есть! Бандюга буду – во!

Илларион Венедиктович даже приложил руку к левой стороне груди: до того ныло сердце в недобром предчувствии.

– А как звать вашего шефа?

– Дурак я, что ли? – рассердился Федька. – Мне зажигалку получить охота, а не то, чтоб меня смертным боем лупили!

– Понимаешь, Фёдор… – Илларион Венедиктович понял, что напрямик действовать нельзя, требуется обходный маневр. – А вдруг шеф вас обманывает? У бандитов так частенько бывает. Может, он и не генеральский внук. Бросит он вас в случае опасности, а вас всех в милицию.

Федька с испуга попал указательным пальцем вместо носа в глаз, громко ойкнул, поморщился, прикрыл глаз ладошкой и неуверенно ответил:

– Тогда его смертным боем отлупить надо.

– Я знаю всех генералов в городе, всех их детей и внуков. Вашего как зовут?

– Раньше его Робкой-Пробкой звали, хотя у него волосы красивые. У меня вот кудряшки, а у него кудри и до самых плеч. Мне противно смотреть, а другим нравится. А когда он шефом себя выбрал, – тараторил Федька, – велел звать его… сейчас вспомню… Ро-бер-ти-ной! Ага, ага! Робертина, точно!

«Вот это новость для изобретателя „Чадомера“, – с оч-чень, оч-чень большой болью подумал Илларион Венедиктович. – Внук генерала, внук дорогого моего боевого друга – шеф банды, правда, банды сопляков, но всё-таки…»

– Что с вами? – испугался Федька.

– Огромное горе у меня; Фёдор, и ты можешь мне помочь… хотя бы немножечко…

Глава под номером ЧЕТЫРЕ (продолжение главы под номером два) и под названием
«Серж становится Сергеем Ивановичем,
или
«Не шпионь! Не шпионь! Не шпионь!»

Позвольте напомнить вам, уважаемые читатели, что глава под номером два заканчивалась тем, что Прэ Зидент попросил Сержа подойти к отцу, а тот упал в – обморок.

Очнулся Иван Варфоломеевич на диване, без пиджака и ботинок, рукава рубашки были высоко закатаны. Обнаружив всё это, он некоторое время ничего не понимал, ничего не помнил, лишь прислушивался к самому себе, вернее, к своему сердцу. И чем внимательнее и опасливее он как бы изучал своё состояние, тем более удивлялся: дышалось свободно, сердце билось ровно, только во всём теле была слабость да чуть-чуть ощущалась довольно тяжелая боль в голове, но и она вроде бы понемногу таяла.

Перед ним стояли трое в белых халатах – мужчина и две женщины.

– Всё в порядке, господин профессор, – на иностранном языке сказал мужчина, и Иван Варфоломеевич, не напрягая памяти, понял каждое слово, – просто обморок, вам надо отлежаться. К утру вы будете совершенно здоровы.

– Где Серёжа??.. Серж где? – можно сказать, спросилось у Ивана Варфоломеевича, так как сознательно он этого делать не намеревался.

– Не беспокойтесь ни о чем, достопочтенный господин профессор, – услышал он голос Прэ Зидента, – вы несколько переутомились…

– Где мой сын Серёжа? – уже сознательно и настойчиво спросил Иван Варфоломеевич.

– Он скоро вернется, – слишком уж ласково ответил Прэ Зидент и жестом предложил уйти врачам с медсестрой. – А до его возвращения, я надеюсь, вы найдете в себе силы закончить разговор со мной.

– Да, у меня хватит сил на все. Больше мне не потребуются врачи и даже успокоительные таблетки. Действуйте прямо, довольно вилять.

– О, если вы будете благоразумны! – Прэ Зидент снял очки со стеклами кровавого цвета и обнажил большие, навыкате глаза коричневого цвета. – Дорогой господин профессор, если в вас сохранились хотя бы остатки отцовских чувств, всё будет прекрасно.

Чувствуя, что силы возвращаются к нему, а боль в голове прошла, Иван Варфоломеевич повёл себя не как утомленный старик, а как советский гражданин, оказавшийся в чужой стране перед врагами, с которыми надо бороться до конца. Он твёрдо предложил:

– Действуйте, действуйте. Не тяните.

– Торопливость в данном случае не так уж и обязательна, дорогой господин профессор и, надеюсь, счастливый отец! – Прэ Зидент присел на краешек дивана, и Иван Варфоломеевич брезгливо поджал ноги. – Зависит-то всё не от меня, а от вас. Если вы будете паинькой, как вы, верно, говорили в детстве сыну…

– Да прекратите вы болтать! – Иван Варфоломеевич сел, опустив ноги с дивана. – Выкладывайте, что вам от меня надо!

Прэ Зидент злобно оскалил два ряда золотых зубов, резко встал и заговорил, к полной неожиданности для ученого, мягким голосом:

– Итак, я, точнее, организация, в которой я имею честь служить, принесла вам неоценимое счастье – сохранила жизнь вашему сыну, которого вы много лет считали погибшим. Более того, мы организовали своеобразный сервис – доставили его прямо к вам. Вы должны благодарить нас, ну не обязательно на коленях, но по крайней мере от всей души. Да, кстати! – Прэ Зидент легкой, почти танцующей походкой прошёлся по номеру, развалился в кресле. – Советую, рекомендую, великодушно предлагаю НЕ предпринимать против нас никаких акций. НЕ вздумайте ни о чём услышанном здесь болтать в вашем посольстве.

– Да плюю я на ваши угрозы, – внешне спокойно отозвался Иван Варфоломеевич. – Дайте мне возможность поговорить с моим сыном, а сами отправляйтесь, как у нас говорят, к чертовой бабушке. И перестаньте диктовать мне свои условия. Мягко выражаясь, гнусные. В конце концов, я и без вас теперь разыщу своего сына!

– Ну… – Прэ Зидент в полнейшей растерянности развёл руками. – Как это у вас говорят? Ну, вы даёте! Не ожидал. Но тем лучше, если вы уж такой… сообразительный. Майор Серж фон Ллойд – отличный разведчик. Он не раз проявлял свои исключительные способности. Если бы он не был вашим сыном, я бы счёл, что у Сержа прирожденный дар разведчика. Значит, эти наша заслуга, что мы сделали из него блестящего специалиста. Правда, он ещё не работал в вашей стране. К сожалению, это не так просто. Можете гордиться своим сыном.

– Вы… вы… вы – обыкновенная свинья!

– Вполне допустимо, – пожав плечами, согласился Прэ Зидент, – я не считаю нашу службу очень уж чистоплотной. Итак, если вы обнаружили, и вполне откровенно, видимо, свойственную вам прямоту, перехожу непосредственно к делу. Мы предлагаем вам не. как многоуважаемому, достопочтенному ученому, а как, надеемся, любящему отцу… – И он молчал до тех пор, пока не взбеленился оттого, что Иван Варфоломеевич тоже молчал. – Почему вы не интересуетесь, ЧТО мы вам предлагаем?!

– Я жду, – с предельным спокойствием отозвался ученый.

– Предлагаю, – сквозь золотые зубы процедил Прэ Зидент, – вернуть вашего сына домой. Мы надеемся, мы даже не сомневаемся, что вы не откажетесь прожить остаток лет с родным единственным сыном. Ваша старость будет освещена светом сыновней любви. Представьте только: вы поднимаетесь с Сержем на борт лайнера вашего Аэрофлота…

– С Сержем или Серёжей?

Прэ Зидент не мог не поразиться удивительному и, главное, без усилий, спокойствию старого ученого, а сам растерялся и пробормотал;

– Простите, привычка… Но по новым, безупречной достоверности документам он будет, конечно, значиться…

– Будет значиться или на самом деле станет Серёжей? – казалось, просто поинтересовался Иван Варфоломеевич, и Прэ Зиденту пришлось собрать все силы, чтобы изобразить своим наполненным золотыми зубами ртом счастливую улыбку и выдавить из себя сквозь это золото:

– Он будет Серёжей, вашим дорогим единственным сыном.

– Дорогим сыном или отлично подготовленные шпионом в стране, где вам не так-то уж просто работать, по вашему собственному признанию? …

– Дорогим единственным сыном, – отчетливо произнес Прэ Зидент, старательно, но устало вытерев платком обильно вспотевший лоб. – Остальное вас просто не касается. Ни о чём другом вы и понятия не имеете. Ваша совесть абсолютно чиста и спокойна. Что вас смущает, милый господин профессор? – уже почти по-настоящему ласково спрашивал Прэ Зидент. – Не так уж много НАМ осталось жить, и почему бы остаток лет не провести в обществе родного единственного сына? Неужели вы не устали от одиночества? Неужели вы не хотите, побыть на свадьбе Серёжи? Не подержать, даст бог, на руках внука или внучку? Согласитесь, что всей своей нелегкой судьбой вы заслужили право на обыкновенное человеческое, проще говоря, отцовское счастье? Вам и трудиться-то будет легче и радостнее! И ещё, может быть, самое главное: ваш род Моти… лешт… Мотилешт… ков продолжится!

…Мне хочется быть перед вами, уважаемые читатели, честным до конца, и я сообщу вам: на какое-то время Иван Варфоломеевич забыл с кем разговаривает, в сознании против его воли, вернее, непроизвольно возникли трогающие за душу картины, нарисованные Прэ Зидентом. Ученый, мечтательно закрыв глаза, даже пошевелил руками, будто собираясь покачать на них внука или внучку. Горло ему перехватило, и по щекам проскользнуло несколько слезинок.

Внутренне задрожав от злобной радости, предчувствуя невероятнейшую шпионскую удачу, Прэ Зидент решил закрепить успех и вкрадчиво зашептал:

– Ваш внук или внучка, достославный господин профессор и счастливейший отец, вырастет, как вы там у себя говорите, настоящим советским человеком, патриотом… я правильно выразился?.. своей страны. Вы будете катать его или её в коляске, кормить кашкой, поить молочком, рассказывать русские народные сказки и петь колыбельные песни…

– Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни… – тихим дрожащим голосом запелось у Ивана Варфоломеевича. – У него или у неё будет живая игрушечная лошадка… живой тигрёночек ростом с котёночка… в аквариуме будут плавать маленькие китики…

– Ах, как я безумно завидую вам! – нежно, почти искренне воскликнул Прэ Зидент, сорвал с носа очки кровавого цвета, с напряженным усилием выдавил из правого большого, навыкате коричневого глаза одну слезу. – Ах, как я завидую вам, дорогой дедушка! Увы, у меня нет детей – следовательно, и внуков мне не иметь. Но я понимаю ваши чувства, ах, как понимаю! Желаю вам, счастливейший вы человек, прекрасного дедства! А какое удовольствие, радость-то какая – выбирать имя внуку или внучке!

– Внука я назову в честь дедушки Арсентием, – мечтательно проговорил, почти прошептал Иван Варфоломеевич, не замечая, конечно, как хищно скалит золотые зубы Прэ Зидент, – а внучку я назову Ниночкой в честь моей любимой сестренки…

Он замолчал, откинувшись в кресле и блаженно полузакрыв глаза, чувствуя во всём теле тёплую легкую истому.

А Прэ Зидент улыбался уже просто самодовольно: ведь в номере были установлены скрытая телевизионная камера и подслушивающие устройства. Это означало, что в определённом отделе организации «Целенаправленные Результативные Уничтожения» видят и слышат всё что здесь происходит. И разного рода шефы завидуют, как ловко удалось Прэ Зиденту обработать крупного советского ученого, да ещё известнейшего борца за мир; и как просто и надежно забросят они в СССР опытнейшего шпиона и сколько вреда он там принесет!

– Да, да, внука я назову в честь дедушки Арсентием, – уже печальным голосом повторил Иван Варфоломеевич. – Арсентий Сергеевич… Но где же он?

– Се-е-ерж! – весело позвал Прэ Зидент. – То есть Серо… Серьё… жонька! Тебя хочет видеть папочка! – И из-за портьеры, прикрывавшей высокое окно, вышел Серж. – Через несколько дней, боже мой, вы будете на родине! Ты сможешь поцеловать родную землю!

Серж снял очки, слабая, беспомощная улыбка чуть тронула уголки его губ, и Иван Варфоломеевич, вместо того чтобы броситься обнимать сына, как рассчитывал. самодовольно развалившийся в кресле Прэ Зидент, впился взглядом в его галстук, усыпанный маленькими фашистскими свастичками.

– Я давно мечтал хотя бы побывать там, – неуверенно выговорил Серж и, видимо, заставив себя быть душевнее, спросил: – Неужели это возможно? Я мечтаю увидеть родные места.

– А не мечтаешь ли ты там поработать? – глухо спросил Иван Варфоломеевич.

– Он прекрасный специалист! – торопливо выкрикнул Прэ Зидент. – Он инженер высочайшей квалификации и широчайшего профиля… В смысле умственных способностей он весь в вас, дорогой господин профессор!

«Он нисколечко не похож ни на меня, ни на мать, – устало и даже равнодушно думал в это время Иван Варфоломеевич. – Впрочем, сейчас ему чуть за сорок, никак не могу сосчитать…»

Прэ Зидент в это время тоже думал, но яростно и суматошно: «Что такое вдруг случилось со старикашкой? Почему он так разительно переменился именно тогда, когда увидел родного единственного сына? Ведь совсем недавно чуть ли не рыдал… расклеился, как и требуется, и вдруг… Никогда этих советских не поймешь!»

– А ты не мечтал вернуться на родину… раньше? – совершенно деловито поинтересовался Иван Варфоломеевич. – Тебе не приходило в голову что-нибудь предпринять для этого? Вы – молчите! – грозно остановил он попытавшегося что-то сказать Прэ Зидента. – Ты хоть думал обо мне или о матери? Ты хоть знаешь, что представляет из себя твоя родина? Читал ли ты русскую литературу? Почему…

– Поймите же, милый господин профессор, как он взволнован! – перебил всё-таки ученого сам разволновавшийся Прэ Зидент. – Простите меня, но…

– Простите и вы меня, шеф, – осторожно остановил его Серж. – Я действительно необычайно взволнован. Но отец вправе спрашивать меня обо всём. А обо всём, отец, я хотел бы, поговорить с тобой там… дома. Пойми, сейчас имеется последняя возможность соединиться нам с тобой.

– Почему последняя? И почему сейчас? И почему при нашем разговоре присутствует и мешает ему посторонний?

– Пока я на службе, отец, – объяснил Серж. – А господин Прэ Зидент – мой шеф и вообще самый близкий мне человек. Ты должен постараться понять, что мы с тобой оказались в невероятно сложной ситуации, из которой только один выход. Берёшь ты меня с собой или нет. Всё нужно решить во время твоего пребывания здесь. Сегодня же или в крайнем случае завтра ты должен заявить, что я разыскал тебя, и ты хочешь, чтобы я с тобой вернулся на родину. Поверь, всё остальное второстепенно и несущественно. Тебе не должны отказать. Твоя прекрасная речь, отец, кстати, о судьбах детей…

– Минуточку, минуточку… – Иван Варфоломеевич по привычке ощупал голову. – Насколько я уразумел из всего здесь сказанного, я увезу на родину сына, который является агентом иностранной разведки? Почему у вас на галстуках фашистские свастики?

– Потому что мы фашисты, – простодушно и не без заметной гордости признался Прэ Зидент, но тут же понял свою непоправимую оплошность, дико заржал и сквозь ржание проговорил: – Да мода сейчас такая! – Он сорвал галстук судорожными движениями и бросил его в мусорную корзину. – Завтра, вполне возможно, будет мода на красные галстуки!

Серж развязал галстук медленно и аккуратно опустил в корзину. Тут зазвонил телефон, и в руках Прэ Зидента мгновенно оказались пистолеты.

– Многоуважаемый господин профессор… – в напряженном голосе Прэ Зидента появились металлические нотки. – Надеюсь, вы всё понимаете?

Иван Варфоломеевич, подошёл к столу, взял трубку:

– Профессор Мотылёчек слушает… Добрый вечер… Да, да, всё в порядке, если не считать… Конечно, расстроен… Ужасный снимок, и я действительно виноват… Нет, нет, обычно я умею сдерживаться… Речь исказили… Да, да, завтра я с утра у вас, и, видимо, мне придётся немного задержаться здесь… В высшей степени серьёзный разговор… Нет, вы не можете даже и предполагать… Дело в том, что меня разыскал здесь сын, которого я считал погибшим в войну… Да, да, и я бы просил разрешить ему вернуться со мной домой… Вы уверены, что не будет возражений?.. Благодарю вас… Он сейчас у меня… До завтра, всего доброго! – Он опустил трубку на рычаг, брезгливо взглянул на Прэ Зидента. – Да уберите вы эти пугачи!

Тот спрятал пистолеты, обиженно сказал:

– Это не пугачи. Одно ваше неосторожное слово – и вернулись бы вы домой в свинцовом гробу.

– Шеф! – Серж поморщился.

– Мой дедушка Арсентий утверждал, – Иван Варфоломеевич с удовлетворением ощутил своё превосходство над Прэ Зидентом, хотя не улавливал его конкретных истоков, – что у неумных людей в голове может образоваться лишняя дырка, кроме семи, положенных природой.

– Намек понял, – зло ответил Прэ Зидент. – Несмотря на некоторые нежелательные детали вашего поведения, я вами доволен.

– А я стараюсь не для вас. Но вот как мне объяснить в посольстве появление Серёженьки в вашей стране и долгое пребывание в ней?

– Его вытащили из-под развалин еле живого, отправили в другой город, который вскоре был сдан вашими войсками. Всё дальнейшее – служебная тайна. Но её Серж откроет в ваших соответствующих организациях, когда будет давать показания. У нас готовы безупречной подлинности все необходимые документы. Скажите…

– Нет! – резко оборвал Иван Варфоломеевич. – Хватит меня допрашивать. Сами-то вы какой национальности?

– Формально я русский, – легко признался Прэ Зидент. – А фактически – никакой, вернее, такой, какую потребует служба. Вот только негром быть не могу! – Он, чтобы взбодрить себя, поржал. – Родители мои убежали сюда сразу после вашей революции. Родился я здесь, но никакого отношения к моей формальной родине не имею.

– Вопрос второй, – Иван Варфоломеевич возвысил голос. – Кто воспитывал моего сына? Как долго он не знал о своей родине? Обо мне? О матери? О своем происхождении? – Голос его зазвучал гневно. – Почему его сразу после окончания войны не вернули домой? Ведь у него сохранились даже документы! У него были имя, фамилия! У него был отец! Кто посмел совершить это тягчайшее преступление – лишить ребёнка отца и отечества? Недоброй славы организация «Целенаправленные Результативные Уничтожения»?

Здесь, уважаемые читатели, я считаю нелишним напомнить вам о том, что Иван Варфоломеевич вовремя понял, на что именно рассчитывал Прэ Зидент: дескать, старенький, слабенький, занятый только наукой ученый, а мы как познакомим его с родным сыном, да как со всей наглостью навалимся на бедного сентиментального старикашку, да как припугнем его, так он и выполнит любое наше подлое задание, да ещё и счастлив будет.

Так оно поначалу и получалось. А потом слабеньким оказался матёрый шпион Прэ Зидент. Просто говоря, он не мог сообразить, куда клонит и что именно собирается делать ученый. И уж наиполнейшей неожиданностью оказалось то, что он нисколько не боится любых угроз, вплоть до того, что его могут превратить в покойника! Вот опытнейший, матёрейший шпион и ощупывал сейчас свою седую голову, не образовалась ли там лишняя дырка. Его прямо угнетало, ужасало, бросало в дрожь предчувствие, что будет, если Серж не улетит с отцом в Советский Союз. Тогда карьера Прэ Зидента не только тут же бесславно закончится, а как бы из него самого покойника не сделали. «Целенаправленные Результативные Уничтожения» плохих служак не держат, несмотря ни на какие былые заслуги. Эх, как запутался в своих рассуждениях, предположениях, соображениях и предчувствиях Прэ Зидент! Показался он себе не пауком, каким всегда был, расставляя всем сети, и в них попадались те, кто ему, пауку, требовался. А было у него сейчас ощущение, что он маленькая, глупо суетящаяся муха, запутавшаяся в паутинках, да в таких сложных и крепких, что даже лапкой шевельнуть не может.

И он не сразу услышал, что не напевает, а наскуливает детскую песенку:

– Раз паутинка, два паутинка, три паутинка… – И услышав себя, и взглянув на себя как бы со стороны, Прэ Зидент в сердцах едва не сплюнул, чуть, мягко выражаясь, не чертыхнулся, в бессильной злобе оскалил золотые зубы и, уже не в состоянии сдерживаться, яростно обратился к Сержу:

– Растолкуй ты своему папаше, наконец, что если он питает к тебе хотя бы грамма четыре отцовских чувств, то сейчас имеет значение только одно: ВЫ – ОТЕЦ И СЫН! Остальное черенда и епуха! То есть – ерунда и чепуха! В остальном разберетесь дома! Чего он тянет, если в посольстве ему обещали…

И прямо в сердце Ивана Варфоломеевича врезывались слова Сержа:

– Отец, помоги мне вернуться на родину! Я не могу больше здесь! Я здесь без тебя погибну! Какой смысл сейчас разбираться в том, кто и зачем когда-то лишил меня отца и отечества?

– Может быть, стоит поблагодарить тех, кто помог Сержу выжить? – надменно (больше ему ничего не оставалось делать) спросил Прэ Зидент. – И неужели ваши отцовские чувства, дорогой господин профессор, не победят ваши совершенно ненужные мелкие опасения, подозрения, недоверия?

– То, что судьба твоего сына в твоих руках, отец, должно тебя по крайней мере тревожить, если даже ты ко мне и равнодушен.

Иван Варфоломеевич посмотрел на него так проницательно, что Серж надел зеркальные очки, и в них опять отразились два маленьких Ивана Варфоломеевича.

Серж пробормотал:

– Я не могу больше оставаться здесь. Не веришь мне, так прямо и скажи. Ты отказываешься от меня? – упавшим голосом спросил он,

– Серж! – с упреком воскликнул, скрыв радость (вот сынок работает!), Прэ Зидент. – Нельзя так разговаривать с отцом! У него больное сердце!

– Вы – темнейшая личность! – с презрением произнес Иван Варфоломеевич. – Вас не спрашивают! Недавно на вас были галстуки с фашистскими свастиками! А я, было бы вам известно, коммунист! И мода, как вы изволили выразиться, у вас на фашистские свастики никогда не пройдет! И не трогайте больше моих отцовских чувств! Да и что вы в них понимаете! Мне тяжко, мне так тяжко, как не было даже тогда, когда я узнал о гибели своего сына…

– А сейчас я стою перед тобой, отец, – горячо заговорил Серж, – но не услышал от тебя пока ещё ни одного доброго слова! Даже если ты не примешь меня…

– Не тебе судить меня, – сурово остановил Иван Варфоломеевич. – Если ты мой сын, то ты погиб вторично. Вернее, тебя погубили.

– Это вы сейчас убиваете его! – закричал Прэ Зидент. – Я сам жесток до немыслимости! До чудовищности! Во! – Он оскалил свои золотые зубы. – Тридцать две штуки от тридцати двух врагов! А ваше жестокосердие…

За давностью лет Иван Варфоломеевич забыл, конечно, как надо драться, когда слова уже не действуют, но тут, не успев смирить гнев, омерзение, гадливость, сделал так, как когда-то в детстве: левую ногу быстренько подставил за правую Прэ Зидента, а правой рукой дал ему по золотым зубам, и шпионище рухнул на пол.

Серж чуть было не бросился к отцу, вернее, на отца, но – помог подняться шефу, спросив:

– Не ушиблись?

– Ещё надо? – весело, с задором, как в детстве, спросил Иван Варфоломеевич. – А сейчас – вон отсюда! Трупный стоматолог! Мерзавец! Вон! Да побыстрее!

Сначала тщательно ощупав золотые зубы каждый в отдельности, потерев затылок, подобрав очки со стеклами кровавого цвета, водрузив их на место, Прэ Зидент сказал, стараясь выглядеть достойно:

– Только мое глубочайшее уважение к заслугам господина профессора и нежелание омрачать его радость встречи с родным единственным сыном лишают меня возможности должным образом ответить на хулиганские действия достопочтенного…

– А чего вы можете? – весело спросил Иван Варфоломеевич. – Дать мне сдачи?

Раздался телефонный звонок, Прэ Зидент преградил дорогу Ивану Варфоломеевичу, приказал:

– Возьми трубку, Серж. А вы – тихо. – И он опять вытащил два пистолета.

Оказалось, что именно Сержа и требовали к телефону. Поняв это, матёрейший шпионище за секунду превратился в согбенного горем старика, засунул пистолеты в карманы, уныло свесил голову, а руки его бессильно повисли. Покачнувшись, он упал в кресло. Прэ Зидент сознавал, что от ужасной участи его может спасти только чудо – полная удача операции «Сынок», но убийцы в чудеса не верят.

Серж отвечал, вытянувшись по стойке «очень смирно». Опустив трубку и помолчав, он осторожно произнес:

– Я очень сожалею, шеф, вы знаете, как я вас ценю и уважаю, как я благодарен вам, но… вам приказано немедленно явиться… По-моему, вам надо быть готовым…

– Понимаю, понимаю… – еле-еле-еле слышно прошептал Прэ Зидент, посидел ещё немного, с трудом, морщась, словно от боли, поднялся. – Желаю тебе удачи, Се… Серёжа. Я уже ничем не могу тебе помочь. Если сердце твоего отца смягчится, поклонись от меня русской земле.

– Будет, исполнено, шеф.

Ещё больше сгорбившись, волоча ноги, Прэ Зидент Добрел до дверей, обернулся, уныло сказал:

– Завидую тебе, Серж.