Текст книги "История русской революции. Том II, часть 2"

Ближайшей задачей всякого восстания является перетянуть на свою сторону войска. Для этого и служат, главным образом, всеобщая стачка, массовые шествия уличные столкновения, баррикадные бои. Исключительным своеобразием Октябрьского переворота, нигде и никогда не наблюдавшимся в таком законченном виде, является тот факт, что, благодаря счастливому сочетанию обстоятельств, пролетарскому авангарду удалось перетянуть на свою сторону гарнизон столицы еще до начала открытого восстания; не только перетянуть, но и организованно закрепить свое завоевание через Гарнизонное совещание. Нельзя понять механики Октябрьского переворота, не уяснив себе полностью, что важнейшая, труднее всего поддающаяся предварительному учету задача восстания была в основном разрешена в Петрограде уже до начала вооруженной борьбы.

Это не значит, однако, что восстание стало излишним. На стороне рабочих было, правда, подавляющее большинство гарнизона; но меньшинство было против рабочих, против переворота, против большевиков. Это небольшое меньшинство состояло из наиболее квалифицированных элементов армии: офицерства, юнкеров, ударников, может быть и казаков. Политически завоевать эти элементы нельзя было: их надо было победить. Последняя часть задачи переворота, которая и вошла в историю под именем Октябрьского восстания, имела, таким образом, чисто военный характер. Решать должны были на последнем этапе ружья, штыки, пулеметы, может быть и пушки. На этот путь вела партия большевиков.

Каковы были военные силы предстоящего столкновения? Борис Соколов, руководивший военной работой партии эсеров, рассказывает, что в период, предшествовавший перевороту, «в полках все партийные организации, кроме большевистских, распались, и условия отнюдь не благоприятствовали организации новых. Настроение солдат было достаточно определенно большевиствующее, но большевизм их был пассивный, и они были лишены каких-либо тенденций к активным вооруженным выступлениям». Соколов не упускает присовокупить: «Одного-двух полков, вполне преданных и боеспособных, было бы достаточно, чтобы держать в своем повиновении весь гарнизон». Решительно всем, от монархических генералов до «социалистических» интеллигентов, не хватало против пролетарской революции «одного-двух полков». Но верно то, что гарнизон, в подавляющей массе своей глубоко враждебный правительству, не был, однако, боеспособен и на стороне большевиков. Причина лежала во враждебном разрыве между старой военной структурой частей и их новой политической структурой. Хребет боеспособной части составляет командный состав. Он был против большевиков. Политическим хребтом частей являлись большевики. Однако они не только не умели командовать, но в большинстве случаев плохо умели владеть оружием. Солдатская толща была не однородна. Активные, боевые элементы, как всегда, составляли меньшинство. Большинство солдат сочувствовало большевикам, голосовало за них, выбирало их, но и от них же ждало решения. Враждебные большевикам элементы в частях были слишком ничтожны, чтобы осмелиться на какую бы то ни было инициативу. Политическое состояние гарнизона было таким образом исключительно благоприятно для восстания. Но боевой его вес был не высок, это было ясно заранее.

Однако же совершенно скидывать гарнизон с военных счетов никак не приходилось. Тысячи солдат, готовых сражаться на стороне революции, были рассеяны в более пассивной массе и, именно благодаря этому, в большей или меньшей мере тянули ее за собой. Отдельные части, более счастливого состава, сохраняли дисциплину и боеспособность. Попадались крепкие революционные ядра и в расшатанных полках. В 6-м запасном батальоне, с общей численностью около 10 000 человек, из пяти рот неизменно выделялась первая, чуть не с начала революции слывшая большевистской и оказавшаяся на высоте в октябрьские дни. Средние полки гарнизона не существовали, правда, как полки, их механизм управления был расстроен, они не были способны на длительное военное усилие; но это были все же скопища вооруженных людей, из которых большинство уже побывало под огнем. Все части были связаны единством настроения: опрокинуть как можно скорее Керенского, разойтись по домам и заводить новые земельные порядки. Так, вконец расстроенный гарнизон должен был еще раз сомкнуться в октябрьские дни и внушительно потрясти оружием, прежде чем рассыпаться окончательно.

Какую силу представляли собою с военной точки зрения петербургские рабочие? Это есть вопрос о Красной гвардии. Наступило время сказать о ней подробнее: ей предстоит в ближайшие дни выступить на большую историческую арену.

Восходя своими традициями к 1905 году, рабочая гвардия возродилась вместе с Февральской революцией и разделяла в дальнейшем превратности ее судьбы. Корнилов, тогдашний главнокомандующий петроградского военного округа, утверждал, будто из артиллерийских складов уплыло в дни низвержения монархии 30 000 револьверов и 40 000 винтовок. Значительное количество оружия попало сверх того в руки народа при разоружении полиции и через дружественные полки. На требование вернуть оружие никто не откликнулся. Революция учит ценить винтовку. Организованным рабочим досталась, однако, лишь очень небольшая часть этого добра.

В первые четыре месяца вопрос восстания вообще не стоял перед рабочими. Демократический режим двоевластия открывал большевикам возможность завоевывать в советах большинство. Вооруженные дружины рабочих входили составной частью в демократическую милицию. Но это было все же больше формой, чем существом. Винтовка в руке рабочего означала совсем иной исторический принцип, чем та же винтовка в руке студента.

Наличие у рабочих оружия тревожило имущие классы с самого начала, так как резко передвигало соотношение сил на заводах. В Петрограде, где государственный аппарат, поддерживаемый ЦИКом, представлял первоначально несомненную силу, рабочая милиция давала о себе знать еще не так угрожающе. В провинциальных же промышленных районах укрепление рабочей гвардии означало переворот всех отношений не только внутри предприятия, но и далеко вокруг него. Вооруженные рабочие смещали мастеров, инженеров, даже арестовывали. По постановлению заводских собраний красногвардейцам выдавалась нередко плата из заводской кассы. На Урале, с его богатыми традициями партизанской борьбы 1905 года, дружины наводили порядок под руководством старых боевиков. Вооруженные рабочие почти незаметно ликвидировали официальную власть, заменяя ее органами советов. Саботаж со стороны собственников и администраторов перелагал на рабочих охранение предприятий: машин, складов, запасов угля и сырья. Роли переменились. Рабочий крепко сжимал винтовку на защиту завода, в котором видел источник своей силы. Так элементы рабочей диктатуры на предприятиях и в районах устанавливались прежде, чем пролетариат в целом овладел властью в государстве.

Отражая, как всегда, страхи собственников, соглашатели изо всех сил противодействовали вооружению столичных рабочих, сводя его к минимуму. По словам Миничева, все оружие Нарвского района состояло «из полутора десятка винтовок и нескольких револьверов». В городе тем временем участились грабежи и насилия. Со всех сторон шли тревожные слухи, предвестники новых потрясений. Накануне июльской демонстрации ждали, что район будет подожжен. Рабочие искали оружия, стучась во все двери, а иногда и взламывая их.

С демонстрации 3 июля путиловцы притащили трофей: пулемет с пятью ящиками лент. «Мы радовались, как дети», – рассказывает Миничев. Были отдельные, лучше вооруженные заводы. По словам Личкова, рабочие его завода имели 80 винтовок и 20 крупных револьверов. Это уже было богатство! Через штаб Красной гвардии они получили два пулемета; один выставили в столовой, другой – на чердаке. «Начальником нашим, – рассказывает Личков, – был Кочеровский, а ближайшими помощниками ему – Томчак, убитый белогвардейцами в октябрьские дни под Царским Селом, и Ефимов, расстрелянный белыми бандами под Ямбургом». Скупые строки позволяют заглянуть внутрь заводской лаборатории, где формировались кадры Октябрьского переворота и будущей Красной Армии, отбирались, приучались командовать, закалялись Томчаки, Ефимовы, сотни и тысячи безыменных рабочих, завоевавших власть, беззаветно отстаивавших ее от врагов и падавших впоследствии на всех полях сражений.

Июльские события сразу меняют положение Красной гвардии. Разоружение рабочих производится уже совершенно открыто, не увещаниями, а применением насилия. Под видом оружия рабочие сдают, однако, лишь старый хлам. Все наиболее ценное тщательно припрятывается. Винтовки раздаются на руки надежным членам партии. Смазанные салом пулеметы зарываются в землю. Отряды гвардии свертываются и переходят в подполье, теснее примыкая к большевикам.

Дело вооружения рабочих сосредоточивалось первоначально в руках завкомов и районных комитетов партии. Оправившись после июльского разгрома. Военная организация большевиков, ведшая ранее работу только в гарнизоне и на фронте, впервые подошла к строительству Красной гвардии, доставляя рабочим военных инструкторов, а в некоторых случаях и оружие. Выдвинутая партией перспектива вооруженного восстания подготовляет исподволь передовых рабочих к новому назначению Красной гвардии. Это уже не милиция заводов и рабочих кварталов, а кадры будущей армии восстания.

В августе участились пожары на заводах и фабриках. Каждому очередному кризису предшествует конвульсия коллективного сознания, посылающая вперед волну тревоги. Завкомы развивают напряженную работу по охране предприятий от покушений. Спрятанные винтовки выходят наружу. Корниловское восстание окончательно легализует Красную гвардию. В дружины записывается около 25 000 рабочих, которых удается далеко не полностью, правда, вооружить винтовками, отчасти и пулеметами. Из Шлиссельбургского порохового завода рабочие доставляют по Неве баржу гранат и взрывчатых веществ: против Корнилова! Соглашательский ЦИК отказывается от дара данайцев.

Красногвардейцы Выборгской стороны развезли ночью опасные подарки по районам.

«Обучение искусству владеть винтовкой, происходившее ранее в квартирах и каморках, – рассказывает рабочий Скоринко, – переносилось на свет и простор, в сады, бульвары». «Мастерская превратилась в лагерь, – вспоминает рабочий Ракитов… За станками стоят токаря, через плечо – подсумок, винтовка – у станка». Скоро в бомбовой мастерской записались в гвардию все, кроме старых эсеров и меньшевиков. После гудка все строятся во дворе на учение. «Стоят рядом с бородой рабочий и ученик-мальчик, и оба внимательно слушают инструктора». В то время как окончательно распадались старые царские войска, на заводах закладывались основы будущей Красной Армии.

Как только корниловская опасность осталась позади, соглашатели принялись тормозить выполнение своих обязательств: на 30 000 путиловцев выдано было всего 300 винтовок. Вскоре отпуск оружия совсем прекратился: опасность надвигалась теперь не справа, а слева; защиты приходилось искать уже не у пролетариев, а у юнкеров.

Отсутствие непосредственной практической цели и недостаток оружия вызвали отлив рабочих от Красной гвардии. Но это была лишь короткая передышка. Основные кадры успели сплотиться на каждом предприятии. Между отдельными дружинами устанавливаются прочные связи. Кадры знают по опыту, что у них есть серьезные резервы, которые в час опасности могут быть подняты на ноги.

Переход Совета в руки большевиков радикально меняет положение Красной гвардии. Из гонимой или терпимой она становится официальным органом Совета, уже протягивающего руку к власти. Рабочие нередко сами находят пути к оружию и требуют от Совета только санкции. С конца сентября, особенно с 10 октября, подготовка восстания открыто поставлена в порядок дня. За месяц до переворота на нескольких десятках заводов и фабрик Петрограда напряженно ведутся военные занятия, главным образом по обучению стрельбе. К середине октября интерес к оружию поднимается на новую высоту. На некоторых предприятиях в отряды записываются почти поголовно.

Рабочие все нетерпеливее требуют оружия от Совета, но винтовок несравненно меньше, чем протянутых к ним рук. «Я приезжал в Смольный ежедневно, – рассказывает инженер Козьмин, – наблюдая, как и до и после заседания Совета к Троцкому подходили рабочие и матросы, предлагая и прося оружие для вооружения рабочих, давая отчеты о том, как и где распределено это оружие, и задавая вопросы: „Когда же начнется дело?“ Нетерпение было велико…»

Формально Красная гвардия остается беспартийной. Но чем ближе к развязке, тем больше выдвигаются на передний план большевики: они составляют ядро каждой дружины, в их руках командный аппарат, связь с другими предприятиями и районами. Беспартийные рабочие и левые эсеры идут за большевиками.

Однако и теперь, накануне восстания ряды гвардии еще немногочисленны, 16-го Урицкий, член большевистского ЦК, оценивал рабочее войско Петрограда в 40 000 штыков. Цифра скорее преувеличена. Ресурсы оружия оставались все еще очень ограниченными: при всем бессилии правительства нельзя было овладеть арсеналами иначе, как став открыто на путь восстания.

22-го происходила общегородская конференция Красной гвардии: сотня делегатов представляла около 20 000 бойцов. Цифру не надо брать слишком буквально: не все зарегистрированные проявляли активность; зато в моменты тревоги в отряды широко вливались охотники. Принятый на следующий день конференцией устав определяет Красную гвардию как «организацию вооруженных сил пролетариата для борьбы с контрреволюцией и защиты завоеваний революции». Заметим это: за сутки до восстания задача определяется в терминах обороны, а не наступления.

Основная боевая единица – десяток; четыре десятка – взвод; три взвода – дружина; три дружины – батальон. С командным составом и специальными частями батальон насчитывает свыше 500 человек. Батальоны района составляют отряд. На больших заводах, как Путиловский, создаются собственные отряды. Особые ной гордостью пишет Каюров о выборжцах: «Первые вышли на борьбу с самодержавием, первые ввели в своем районе 8-часовой рабочий день, первые вышли вооруженные с протестом против десяти министров-капиталистов, первые вынесли протест 7 июля против гонения на нашу партию и не последними были в решающий день 25 октября». Что верно, то верно!

История Красной гвардии есть, в значительной мере, история двоевластия: своими внутренними противоречиями и столкновениями оно облегчило рабочим возможность уже до восстания создать внушительную вооруженную силу. Подвести общую численность рабочих отрядов по всей стране к моменту восстания – задача вряд ли выполнимая, по крайней мере в настоящий момент. Во всяком случае, десятки и десятки тысяч вооруженных рабочих составляли кадры восстания. Резервы были почти неисчерпаемы.

Организация Красной гвардии оставалась, конечно, чрезвычайно далека от законченности. Все делалось наспех, вчерне, не всегда умело. Красногвардейцы были в большинстве мало обучены, служба связи плохо налаживалась, снабжение хромало, санитарная часть отставала. Но укомплектованная наиболее самоотверженными рабочими. Красная гвардия горела желанием довести на этот раз борьбу до конца. Это и решило дело.

Разница между рабочими отрядами и крестьянскими полками определялась не только социальным составом тех и других. Многие из этих неповоротливых солдат, вернувшись в свою деревню и поделив помещичью землю, будут отчаянно сражаться против белогвардейцев, сперва в партизанских отрядах, затем в Красной Армии. Помимо социального различия существует другое, более непосредственное: в то время как гарнизон представляет принудительное скопление старых солдат, отбивающихся от войны, отряды Красной гвардии построены заново, путем личного отбора, на новой основе, во имя новых целей.

В распоряжении Военно-революционного комитета есть еще третий род вооруженной силы: моряки Балтийского флота. По социальному составу они гораздо ближе к рабочим, чем пехота. Среди них немало петроградских рабочих. Политический уровень моряков несравненно выше, чем солдат. В отличие от маловоинственных, позабывших винтовку запасных, моряки не прерывали действительной службы. Для активных операций можно было твердо рассчитывать на вооруженных коммунистов, на отряды Красной гвардии, на передовую часть матросов и на наиболее сохранившиеся полки. Элементы этой сводной армии дополняли друг друга. Многочисленному гарнизону не хватало воли к борьбе. Отрядам моряков не хватало численности. Красной гвардии не хватало умения. Рабочие вместе с моряками вносили энергию, смелость, порыв. Полки гарнизона создавали малоподвижный резерв, который импонировал числом и подавлял массой.

Соприкасаясь изо дня в день с рабочими, солдатами и матросами, большевики отдавали себе ясный отчет в глубоких качественных различиях, между составными частями той армии, которую им предстояло вести в бой. На учете этих различий строился в значительной мере и самый план восстания.

Социальную силу другого лагеря составляли имущие классы. Это значит, что они составляли его военную слабость. Солидные люди капитала, прессы, кафедры, где и когда они сражались? О результатах боев, определяющих их собственную судьбу, они привыкли узнавать по телефону или телеграфу. Младшее поколение, сыновья, студенты? Они почти сплошь были враждебны октябрьскому перевороту. Но большинство их вместе с отцами выжидало в стороне исхода боев. Часть примкнула позже к офицерам и юнкерам, которые и раньше вербовались в значительной мере из студенчества. Народа за собственниками не было. Рабочие, солдаты, крестьяне повернулись против них. Крушение соглашательских партий означало, что имущие классы остались без армии.

Соответственно со значением рельс в жизни современных государств большое место в политических расчетах обоих лагерей занимал вопрос о железнодорожниках. Иерархический состав служебного персонала открывал место чрезвычайной политической пестроте, создавая этим благоприятные условия для дипломатов соглашательства. Поздно сформировавшийся Викжель сохранял значительно более прочные корни в среде служащих и даже рабочих, чем, например, армейские комитеты – на фронте. За большевиками на железных дорогах шло лишь меньшинство, главным образом рабочие депо и мастерских. По докладу Шмидта, одного из большевистских руководителей профессионального движения, ближе всего к партии примыкали железнодорожники петроградского и московского узлов.

Но и в среде соглашательской массы служащих и рабочих произошел резкий перелом влево с момента стачки железных дорог в конце сентября. Недовольство Викжелем, который компрометировал себя лавированием, поднималось снизу все более решительно. Ленин отмечал: «Армии железнодорожников и почтовых служащих продолжают быть в остром конфликте с правительством». С точки зрения непосредственных задач восстания этого было почти достаточно.

Менее благоприятно обстояло дело в почтово-телеграфном ведомстве. По словам большевика Бокия, «у телеграфных аппаратов сидят больше кадеты». Но низший персонал и здесь враждебно противопоставлял себя верхам. Среди почтальонов была группа, готовая в горячую минуту завладеть почтамптом.

Переубедить всех железнодорожных и почтовых служащих словами было, во всяком случае, безнадежным делом. При нерешительности большевиков перевес остался бы за кадетскими и соглашательскими верхами. При решительности революционного руководства низы должны были неизбежно увлечь за собою промежуточные слои и изолировать верхушку Викжеля. При революционных расчетах одной статистики недостаточно: нужен коэффициент живого действия.

Противники восстания в рядах самой большевистской партии находили все же достаточно оснований для пессимистических выводов. Зиновьев и Каменев предостерегали против недооценки сил противника. «Решает Петроград, а в Петрограде у врагов… значительные силы: 5 тысяч юнкеров, прекрасно вооруженных и умеющих драться, затем штаб, затем ударники, затем казаки, затем значительная часть гарнизона, затем очень значительная артиллерия, расположенная веером вокруг Питера. Затем противники с помощью ЦИКа почти наверняка попробуют привести войска с фронта…» Перечень звучит внушительно, но это только перечень. Если в целом армия есть сколок общества, то при открытом расколе его обе армии являются сколками борющихся лагерей. Армия имущих несла в себе червоточину изолированности и распада.

Набивавшее гостиницы, рестораны и притоны офицерство после разрыва Керенского с Корниловым относилось к правительству враждебно. Неизмеримо острее была, однако, его ненависть к большевикам. По общему правилу, наибольшую активность на стороне правительства проявляли монархические офицеры. «Дорогие Корнилов и Крымов, что не удалось вам, то, бог милостив, может быть, удастся нам…» – такова молитва офицера Синегуба, одного из наиболее доблестных защитников Зимнего дворца в день переворота. Но действительную готовность к борьбе, несмотря на многочисленость офицерства, проявляли все же лишь единицы. Уже корниловский заговор обнаружил, что деморализованное вконец офицерство не представляет боевой силы.

Социальный состав юнкеров неоднороден, единодушия в их среде нет. Наряду с потомственными военными, сыновьями и внуками офицеров, немало случайных элементов, набранных под давлением потребностей войны еще при монархии. Начальник Инженерной школы говорит офицеру: «Я с тобою должны погибнуть… мы ведь дворяне и рассуждать иначе не можем». О демократических юнкерах эти хвастливые господа, с успехом уклонившиеся от дворянской гибели, отзываются как о хамах, о мужиках «с грубыми тупыми лицами». Размежевание на белую и черную кость глубоко проникает внутрь юнкерских училищ, причем и здесь на защиту республиканской власти наиболее ревностно выступают как раз те, которые больше всего скорбят по монархии. Демократические юнкера заявляют, что они не за Керенского, а за ЦИК. Революция впервые раскрыла двери юнкерских школ евреям. Стараясь не ударить лицом в грязь перед привилегированными верхами, сынки еврейской буржуазии проявляют чрезвычайную воинственность против большевиков. Увы, этого недостаточно не только для спасения режима, но и для защиты Зимнего дворца. Разнородность состава военных школ и полная оторванность их от армии приводили к тому, что в критические часы и юнкера начинали митинговать: как поступят казаки? выступит ли еще кто-нибудь, кроме нас? да и стоит ли вообще сражаться за Временное правительство?

По докладу Подвойского, в начале октября в петроградских военных училищах насчитывалось около 120 юнкеров-социалистов, из них 42–43 большевика. «Юнкера говорят, что весь командный состав училищ настроен контрреволюционно. Их определенно готовят на случай выступлений для подавления восстания». Число социалистов, и особенно большевиков, как видим, крайне незначительно. Но они дают Смольному возможность знать все существенное, что происходит в среде юнкеров. В довершение всего топография военных училищ крайне невыгодна: юнкера вкраплены между казарм и хотя презрительно отзываются о солдатах, но весьма опасливо оглядываются на них.

Оснований для опаски вполне достаточно. Из соседних казарм и рабочих кварталов за юнкерами следят тысячи враждебных глаз. Наблюдение тем действительнее, что в каждой школе есть своя солдатская команда, которая на словах соблюдает нейтралитет, а на деле тянется в сторону восставших. Училищные склады в руках нестроевых солдат. «Эти прохвосты, – пишет офицер Инженерной школы, – мало того что ключи потеряли от склада, так что мне пришлось приказать взломать дверь, да еще замки с пулеметов поснимали и куда-то запрятали». В этой обстановке трудно ждать от юнкеров чудес героизма.

Не грозил ли петроградскому восстанию удар из вне, из соседних гарнизонов? В последние дни своего существования монархия не переставала надеяться на малое военное кольцо, окружающее столицу. Монархия просчиталась. Но как будет на этот раз? Обеспечить такие условия, которые исключали бы всякую опасность, значило бы сделать ненужным самое восстание: цель его и состоит ведь в том, чтобы сломить препятствия, которые нельзя политически растворить. Всего заранее учесть нельзя. Но все, что можно учесть, было учтено.

В начале октября в Кронштадте происходила конференция советов петроградской губернии. Делегаты гарнизонов столичной периферии – Гатчины, Царского, Красного, Ораниенбаума, самого Кронштадта – взяли самую высокую ноту, по камертону балтийских моряков. К их резолюции присоединился совет крестьянских депутатов Петроградской губернии: мужики круто загибали, через левых эсеров, к большевикам.

На совещании ЦК 16-го губернский работник Степанов рисовал несколько пеструю картину состояния сил в губернии, но с явным все же преобладанием большевистских тонов. В Сестрорецке и Колпине рабочие вооружаются, настроение боевое. В Новом Петергофе работа в полку пала, полк дезорганизован. В Красном Селе 176-й полк – большевистский (тот самый, который занимал у Таврического дворца караулы 4 июля); 172-й полк на стороне большевиков; «но кроме того, там кавалерия». В Луге – 30-тысячный гарнизон, повернувший в сторону большевизма, часть колеблется; Совет все еще оборонческий. В Гдове – полк большевистский. В Кронштадте настроение пало; гарнизон перекипел в предшествующие месяцы, лучшая часть матросов в действующем флоте. В Шлиссельбурге, в 60 верстах от Петрограда, Совет давно уже стал единственной властью; рабочие Порохового завода готовы в любое время поддержать столицу.

В сочетании с результатами кронштадтской конференции советов данные о резервах первой очереди можно считать вполне обнадеживающими. Излучений февральского восстания оказалось достаточно, чтобы растворить дисциплину далеко вокруг. Тем увереннее можно смотреть на ближайшие к столице гарнизоны теперь, когда состояние их достаточно известно заранее.

К резервам второй очереди относятся войска Финляндии и Северного фронта. Здесь дело обстоит еще благоприятнее. Работа Смилги, Антонова, Дыбенко дала неоценимые результаты. Вместе с гарнизоном Гельсингфорса флот превратился на территории Финляндии в суверенную власть. Правительство не имело там более никакой силы. Введенные в Гельсингфорс две казачьи дивизии – Корнилов предназначил их для удара по Петрограду – успели тесно сблизиться с матросами и поддерживали большевиков или левых эсеров, которые в Балтийском флоте все меньше отличались от большевиков.

Гельсингфорс протянул руку морякам ревельской базы, настроенным до того менее определенно. Областной северный съезд советов, инициатива которого также, по-видимому, принадлежала Балтийскому флоту, объединил советы ближайших к Петрограду гарнизонов по столь широкому кругу, что захватил с одной стороны Москву, с другой – Архангельск. «Этим путем, – пишет Антонов, – осуществлялась идея забронировать столицу революции от возможных нападений войск Керенского». Смилга со съезда вернулся в Гельсингфорс, чтобы подготовлять специальный отряд моряков, пехотинцев и артиллеристов для отправки в Петроград по первому сигналу. Финляндский фланг петроградского восстания был обеспечен как нельзя лучше. Оттуда можно было ждать не удара, а крепкой помощи.

Но и на других участках фронта дело обстояло вполне благополучно, во всяком случае гораздо более благоприятно, чем представляли себе в те дни наиболее оптимистические из большевиков. В течение октября по армиям шли перевыборы комитетов, везде с резким уклоном в сторону большевиков. В корпусе, расположенном под Двинском, «старые разумные солдаты» оказались сплошь забаллотированы при выборах в полковые и ротные комитеты; их место заняли «мрачные серые субъекты… с злобными, сверкающими глазами и волчьими мордами». На других участках происходило то же самое. «Всюду идут перевыборы комитетов, и всюду проходят только большевики и пораженцы». Правительственные комиссары начали избегать поездок в части: «сейчас их положение не лучше нашего». Мы цитируем барона Будберга. Два конных полка его корпуса, гусарский и уральский казачий, дольше всех остававшиеся в руках командиров и не отказывавшиеся от усмирения мятежных частей, сразу зашатались и потребовали «избавить их от исполнения роли усмирителей и жандармов». Грозный смысл этого предостережения был барону яснее, чем кому бы то ни было. «Нельзя распоряжаться скопищем гиен, шакалов и баранов игрой на скрипке, – писал он, – … спасение только в возможности массового применения каленого железа». И тут же трагическое признание: «которого нет и негде взять».

Если мы не приводим подобных же свидетельств о других корпусах и дивизиях, то только потому, что их начальники не были столь наблюдательны, как Будберг, или не вели дневников, или дневники эти еще не всплыли на поверхность. Но стоявший под Двинском корпус ничем существенным, кроме яркого стиля своего командира, не отличался от других корпусов 5-й армии, которая, в свою очередь, лишь слегка опережала другие армии.

Давно уже висевший в воздухе соглашательский комитет 5-й армии продолжал посылать в Петроград телеграфные угрозы – навести порядок в тылу штыком. «Все это только бахвальство и сотрясение воздуха», – пишет Будберг. Комитет действительно доживал свои последние дни. 23-го он был переизбран. Председателем нового, большевистского комитета оказался доктор Склянский, прекрасный молодой организатор, широко развернувший вскоре свои дарования в области строительства Красной Армии и погибший впоследствии случайной смертью во время прогулки по одному из американских озер.

Помощник правительственного комиссара Северного фронта доносил 22 октября военному министру, что идеи большевизма пользуются в армии все большим успехом, что масса хочет мира и что даже артиллерия, крепившаяся до самого последнего времени, сделалась «восприимчивой к пораженческой пропаганде». Это тоже был немаловажный симптом. «Временное правительство авторитетом не пользуется» – так докладывает правительству его прямой агент в армии за три дня до переворота.

Правда, Военно-революционный комитет не знал тогда всех этих документов. Но и того, что он знал, было вполне достаточно, 23-го представители различных частей фронта дефилировали перед Петроградским Советом и требовали мира; в противном случае войска бросятся в тыл и «уничтожат всех паразитов, которые собираются воевать еще 10 лет». Берите власть, говорили фронтовики Совету, «окопы вас поддержат».