Текст книги "Первая советская атомная подлодка. История создания"

Л. Жильцов
Первая ласточка

Заполнили мы кипу бумаг, сфотографировали нас и отпустили. В те годы не принято было объяснять, с какой целью требуются подробнейшие сведения о родственниках, давно уже истлевших в братских и персональных могилах. Мы могли только гадать: или на правительственные корабли хотят послать, или в дипломатическую академию, или в Китай.

Я думал о Китае – военными советниками туда многих посылали. В дипакадемию мне уже дважды предлагали поступать, но я отказывался – не мое это дело. Да и штурманом на правительственные корабли уже пытались назначить. Я тогда четко заявил: согласен служить где угодно, но только на подводных лодках. Оставался Китай. К тому же все вызванные офицеры были с лодок последнего новейшего проекта – 613. Их строили настолько интенсивно, что не успевали готовить кадры. И тогда была создана специальная бригада лодок, на которых буквально за месяц отрабатывался экипаж. Головная лодка «С-61», на которой я служил старпомом, и еще три были учебными базами.

Лето 1954 г. мы «не вылезали из морей» и думать забыли про заполненные анкеты. Экипаж за экипажем получали путевку в жизнь на новые подлодки. И тут впервые повезло – отпустили отдыхать с начала августа и до середины сентября. Поехали всей семьей, с двумя маленькими дочками, к родным под Москву и возвращались в Крым с солидным запасом картошки. В Севастополе тогда с ней было туго, а тут – своя, мамой выращенная и мною выкопанная.

На новом севастопольском вокзале сослуживцы встретили меня словами: «Ты вещи не выноси, а картошку давай нам – пригодится. Тебя вызывают в Москву, через два дня должен явиться. Так что выгружаться нет смысла».

На день все-таки задержался – сдал дела на корабле. Собрали мы с женой скудные пожитки и навсегда распрощались с «курятником», с земляным полом под Малаховым курганом, который снимали. Товарищи подшучивали: «Вот, тихушник, съездил в Москву и провернул себе назначение». Так что вернулись мы в Ивантеевку, где жили наши матери, моя – в одном подъезде, Лидина – в другом. Кстати, мы с женой знакомы с первого класса, за одной партой сидели. Она географом мечтала стать, я – моряком. Так и случилось: Лидия Михайловна стала преподавать географию, я – плавать. Тогда в школе мы только наш будущий брак не обговорили, это как-то само собой получилось.

Тайны Большого Козловского

День 15 сентября 1954 г. помню хорошо. Все время моросил дождь. Главной моей заботой было не опоздать. А что там для меня уготовили – дело второе. Я человек военный: куда пошлют, туда и поеду. Единственное, на чем всегда настаивал: на берегу служить не буду, пока возраст не выйдет. Ну а служба на подводной лодке считалась самой трудной, так что все понимали: я не теплого местечка себе ищу. Но думалось о Китае.

Ровно в девять ноль-ноль я был в Управлении кадров ВМФ на Большом Козловском. Набрал номер, доложил. Ко мне спустился капитан-лейтенант Ишутинов, кадровик. Говорит, пропуск на вас заказан, оформляйте.

И вот я оказался в большой комнате, заставленной письменными столами. Неужели и меня ждет такой? – мелькнула тревожная мысль. На все мои попытки узнать, зачем вызвали и куда назначают, ответ один: «Терпение! Все скажут своевременно». Одну реплику только я уловил за спиной, пока Ишутинов готовил бумаги: «Первая ласточка!» Явно на мой счет, но тогда при чем здесь Китай?

Тут мне было предложено прочесть и подписать бумагу о неразглашении полученных сведений. Подписка бессрочная, и указывалось в ней, что за разглашение я буду нести ответственность в соответствии со статьей такой-то Уголовного кодекса. Впервые я столкнулся с такими строгостями.

После окончания «церемонии» Ишутинов пригласил меня следовать за ним. Мы долго шли по коридорам, поднимались по лестницам. Наконец Ишутинов нажал кнопку звонка, и офицер в довольно высоком звании открыл нам дверь с секретным замком и проводил в приемную. Ко мне подошел капитан 1 ранга. Я представился: «Капитан-лейтенант Жильцов». – «Еньков Александр Алексеевич. Мне поручено заниматься вашими делами. Я буду вашим непосредственным начальником». С меня взяли еще одну подписку, теперь уже совсем грозную – о неразглашении сведений особой важности. Игра в темную, похоже, подходила к концу. Еньков завел меня в пустой кабинет, запер дверь на ключ изнутри и попросил сесть поближе. И только тогда, приглушив голос, сообщил:

– Вы назначены старшим помощником командира первой опытной атомной подводной лодки.

Еще я узнал, что командира лодки пока не подобрали и всю работу по подбору, вызову, устройству и организации обучения экипажа предстоит возглавить мне.

Признаюсь, я опешил. Мне, двадцатишестилетнему капитан-лейтенанту, предстояло решать все вопросы в управлениях, где любой офицер был старше меня и по званию, и по возрасту. Документы, необходимые при формировании экипажа, придется подписывать у руководителей высокого ранга. А я не умел щелкать каблуками на паркете, и любимой моей формой одежды был промасленный рабочий китель.

Увидев мое замешательство, новый начальник поспешил меня «подбодрить»: по окончании испытаний новой подводной лодки лучшие офицеры будут представлены к высоким государственным наградам. Был, правда, тревожный нюанс: провести испытания еще не построенной лодки принципиально новой конструкции с еще не подобранным и не обученным экипажем предполагалось через шесть-восемь месяцев!

Поскольку и речи не могло быть о том, чтобы кому-то рассказать о моем новом назначении, пришлось срочно придумывать вразумительную легенду даже для самых близких. Труднее всего оказалось морочить голову жене и брату, тоже моряку. Я сказал им, что меня зачислили в несуществующее «управление по комплектованию экипажей подводных лодок». Жена не преминула вставить шпильку: «Где же твоя решимость плавать по морям и океанам? Или ты имел в виду Московское море?» Брат без слов подарил мне портфель – в его глазах я был конченым человеком.

Комментарий Л. Г. Осипенко

Естествен вопрос: почему на ключевую должность старпома атомной подводной лодки, в создании которой каждый шаг был шагом первопроходцев, из множества молодых, способных, дисциплинированных офицеров выбран был именно Лев Жильцов? И назначен без предварительных тестов, даже без собеседования в Управлении кадров ВМФ. Сам он таким вопросом не очень задавался: «Служба вроде была нормальная, на пьянстве “не горел”. Ведь главный показатель на флоте – это пьянствует или нет», – вот и все аргументы, которые спустя десятилетия нашел адмирал Л. Жильцов.

Между тем причин для такого назначения было достаточно.

После того как из центра дается команда выделить для формирования экипажа подготовленных, грамотных, дисциплинированных, не имеющих взысканий и т. д., поиск нужных людей начинается прежде всего на Черноморском флоте. Служить туда рвались все: тепло, а летом – просто курорт. Не сравнить, например, с Северным флотом, где девять месяцев в году зима и шесть – полярная ночь. «Блатных» в то время еще не было, и попадали в это благословенное место самые способные. Лучшие выпускники военно-морских училищ имели право выбрать флот, на котором хотели бы служить. Жильцов окончил Каспийское училище 39-м из 500 с лишним курсантов, потом с отличием минно-торпедные классы. Из 90 человек только трое, кроме него, стали помощниками командиров. Год спустя Жильцова назначили старшим помощником на «С-61».

Лодка считалась образцовой во многих отношениях. Эта была первая, головная лодка самой большой послевоенной серии, которая своими техническими совершенствами во многом обязана инженерам третьего рейха. В то время на ней испытывались все новые виды оружия, новая радиотехническая и навигационная аппаратура. И люди на лодке подобрались соответствующие. Неслучайно она была базой для подготовки десятков других экипажей.

Служил Жильцов без замечаний, как и его подчиненные, и вверенная ему техника. Хотя допуска к самостоятельному управлению он не имел, командир доверял ему лодку даже при таких сложных маневрах, как перешвартовка. И начальник штаба Черноморского флота, и командир бригады выходили в море, когда Жильцов был за командира. Наконец, что немаловажно, молодой офицер был отмечен инспекцией из Москвы за образцовое проведение политзанятий. Тогда считалось, что чем вы лучше подкованы политически, тем способнее руководить людьми.

Вот так из множества молодых офицеров был выбран Лев Жильцов.

Двое за одним столом и множество в разных концах Москвы

Следующий день начался с радостного события: на Большом Козловском появился назначенный в тот же экипаж Борис Акулов.

Мы знакомы с 1951 г., когда в Балаклаву пришел дивизион новых подводных лодок. Акулов служил тогда командиром БЧ-5 (энергетическая установка на подводных лодках). Он был чуть старше меня – в 1954 г. ему исполнилось тридцать. Хотя мы и не были друзьями, но встречались часто, вместе ходили на танцы, пили пиво в Доме офицеров. Служили на разных лодках, но потом оказались в одной бригаде по подготовке экипажей. Бригада размещалась на берегу, и зачастую на дежурстве Акулов был у меня в подчинении. Парень он симпатичный, и я искренне обрадовался такому помощнику. Борис Акулов окончил Военно-морское инженерное училище им. Дзержинского в Ленинграде.

В первый день он прошел ту же процедуру приобщения к секретности, только теперь уже с моим участием. Нам было выделено рабочее место (одно на двоих), и мы приступили к формированию экипажа.

По иронии судьбы управление, которому нас подчинили, занималось испытанием ядерного оружия для ВМФ. Естественно, в нем не было не только подводников, но и вообще корабельных инженеров. Поэтому при всем желании офицеров управления помочь нам пользы от них было мало.

Рассчитывать мы могли только на собственный опыт службы на подводной лодке послевоенного поколения. Помогали нам и строго засекреченные бюллетени зарубежной прессы. Посоветоваться же было практически не с кем: во всем ВМФ к нашей документации были допущены лишь несколько адмиралов и офицеров так называемой экспертной группы, смотревших на нас, зеленых капитан-лейтенантов, свысока.

Параллельно с работой над штатным расписанием мы с Акуловым изучали личные дела и вызывали людей, необходимость в которых была уже очевидной. Еженедельно, а то и чаще с флотов нам поступали подробные «выездные дела», включавшие служебные и политические характеристики, карточки взысканий и поощрений. Естественно, нигде ни словом, ни намеком не упоминалось об атомной подводной лодке. Лишь по набору военно-учетных специальностей флотские кадровики могли догадываться о формировании экипажа для неординарного корабля.

На каждую вакансию представлялись три кандидата, отвечавших строжайшим требованиям по профессиональной подготовке, политико-моральным качествам и дисциплине. Их дела мы изучали самым придирчивым образом, поскольку знали, что нас будет контролировать «другая инстанция» и, если кандидатуру она отклонит, нам придется все начинать сызнова. Отсеивали по самым нелепым, как я и тогда понимал, признакам: кто-то ребенком оказался на оккупированной территории, у кого-то отец жены побывал в плену, а у кого-то, хотя в графе «национальность» и стояло «русский», отчество матери явно еврейское.

Прибывшие офицеры и мичманы попадали в трудное положение. Лодка еще только строилась, заниматься подготовкой было негде. Учитывая секретность нового назначения, рекомендовалось семьи пока не вызывать, а жить в общежитиях ВМФ за городом или у родственников. Даже приходить в управление на Большой Козловский, после того как были выполнены все формальности, связанные с зачислением в экипаж, не рекомендовалось без особой надобности. Все вызванные офицеры каждое утро с девяти до десяти звонили нам с Акуловым: «Докладывает старший лейтенант Тимофеев!» Ответ в течение двух месяцев оставался неизменным: «Звоните завтра в это же время». Два месяца понадобилось, чтобы полностью сформировать экипаж на бумаге.

Дисциплина офицеров, разбросанных по разным концам Москвы, особого беспокойства у нас не вызывала – отбирались лучшие из лучших. Лишь одного из них пришлось сначала строго наказать, а потом и откомандировать на прежнее место службы.

Если большинство наших будущих сослуживцев томилось праздностью, мы с Акуловым не замечали, как пролетали день за днем. Помимо рутинной работы, связанной с приездом людей, собеседованиями, размещением, нам приходилось решать вопросы, от которых зависела эксплуатация будущей лодки. Приведу один пример. Штатное расписание предусматривало на две ГЭУ лишь три управленца с минимальным на флоте окладом в 1100 рублей в месяц. Потребовалось несколько месяцев, чтобы доказать: лишь шесть инженеров могут обеспечить полноценную трехсменную вахту на ГЭУ. И как прав был первый заместитель председателя Совета министров СССР В. А. Малышев, предложивший позднее главнокомандующему ВМФ С.Г. Горшкову создать полностью офицерский экипаж – кузницу квалифицированных кадров для развития атомного флота. К сожалению, это оказалось невозможным, в том числе и по объективным причинам: кому-то нужно было выполнять тяжелые физические и вспомогательные работы.

К началу октября 1954 г. все офицеры находились в Москве, и назрела необходимость спланировать конкретно, кого и где обучать. Было решено офицеров штурманской, радиотехнической и минно-торпедной специальностей направить в соответствующие институты и КБ, создававшие оборудование для лодки, а затем – на Северный флот, в Полярный, для стажировки на дизельных подводных лодках.

Другая, более многочисленная группа, включавшая командирский состав, офицеров электромеханической боевой части и начальников медицинской службы, должна была пройти курс обучения и практическую подготовку по управлению атомной энергетической установкой. К тому времени такую подготовку можно было осуществить лишь на первой в мире атомной электростанции (АЭС), пущенной летом 1954 г. в поселке Обнинском, в 105 км от Москвы. Тогда местонахождение АЭС считалось государственной тайной, и поселок – впоследствии город Обнинск – был частично закрыт для въезда, а в отдельные зоны допускались только работающие по особым пропускам.

Управление ВМФ договорилось о нашей поездке в Обнинское для согласования конкретных планов и сроков на 2 октября 1954 г. Форма одежды – гражданская.

Лаборатория «В»

Накануне поездки я весь вечер, мобилизовав родных, готовил гражданскую одежду. По принципу «с мира по нитке» набрал полный комплект вплоть до широкополой зеленой шляпы. Всю дорогу до места встречи ехал в величайшем напряжении: с тех пор как вылез из коротких штанишек, в жизни не носил ничего, кроме тельняшки и мундира.

Вместе с Александром Алексеевичем Еньковым и двумя наблюдавшими за созданием лодки офицерами мы отправились в Министерство среднего машиностроения. Доступ в него оказался сложнее, чем в Управление кадров ВМФ. Подписку мы давали уже на госзнаковской бумаге, а часовой рассматривал наши удостоверения личности вплоть до записи о регистрации брака. Позже мне сказали, что по инструкции он обязан изучать документ не менее 30 секунд.

Нас познакомили с министерскими руководителями, ранга которых я от волнения не определил, и с ответственным работником, уполномоченным решать все вопросы на месте. У подъезда нас ждал черный «ЗИМ».

В машине ехали в основном молча. Министерский представитель на переднем сидении погрузился в свои мысли, сказав водителю: «К Блохинцеву!» Дороги тогда вокруг Москвы были практически «немыми»: ни указателей, ни табло, только забрызганные грязью километровые столбы. Так что, куда нас везут, мы не знали и, будучи военными, вопросов лишних не задавали.

Я, как самый молодой, поместился на откидном сидении и наслаждался картинами золотой осени. Но когда мы проехали около сотни километров, я вдруг узнал места:

– Так я же здесь до войны был в пионерском лагере! А в Обнинском испанцы отдыхали. Мы к ним ходили играть в футбол. Вот, значит, куда вы нас привезли.

Представитель министерства обернулся и произнес строго:

– У нас не принято об этом говорить. Забудьте, где вы были.

Руководителем объекта, который назывался «Лаборатория “В” Министерства внутренних дел», а позже стал Институтом ядерных исследований, был член-корреспондент Академии наук УССР Дмитрий Иванович Блохинцев. Он познакомил нас с делами и жизнью в Обнинском, внимательно выслушал наш рассказ о задачах и желательных сроках обучения офицеров. Мы согласовали время занятий и стажировки, а потом отправились посмотреть АЭС.

Ее директор Николай Андреевич Николаев отнесся к нашим планам освоить управление атомным реактором за два-три месяца скептически. По его мнению, на это должен уйти как минимум год. И пока он объяснял нам по демонстрационным схемам принцип действия атомного реактора, проводил по всем помещениям станции и показывал работу операторов на пульте, слова его приобретали все больший вес. Но мы продолжали гнуть свое и обсуждали с ним принцип распределения офицеров по сменам в период стажировки, сроки сдачи экзаменов на допуск к самостоятельному управлению и т. п. Николай Андреевич больше не возражал, а напоследок заметил, как бы в шутку:

– Ну что ж, наши люди уже несколько лет не были в отпуске. Так что вся надежда на ваших инженеров.

Забегая вперед, скажу: иронизировал он напрасно. Наша стажировка началась в конце января 1955 г., а уже в марте первые офицеры – Вяч. Иванов, В. Еременко, Ю. Горбенко – сдали экзамен на допуск к управлению реактором. В апреле они сели за его пульт самостоятельно, и операторы станции ушли в отпуск. Справедливости ради отмечу, что работники АЭС и сам Николаев сделали все от них зависящее, чтобы помочь нам.

Но пока нашей задачей было переодеть всех офицеров в гражданскую одежду, так как появление в Обнинском группы военных моряков немедленно выдало бы намерение Советского Союза создать корабль с атомной энергетической установкой. Поскольку выбор одежды на складах ВМФ был не ахти как богат, а офицеры старались, несмотря ни на что, следовать требованиям тогдашней скромной моды, одеты мы оказались в одинаковые шапки, пальто, костюмы, галстуки, не говоря уже о сверкающих блеском флотских ботинках. При отъезде в Обнинское в ноябре 1954 г. на перроне вокзала наша группа напоминала китайских студентов, обучавшихся в Москве. Это сразу подметили работники режима Лаборатории «В», и еще в бюро пропусков нам было предложено немедленно «огражданиться» и прежде всего не ходить скопом.

Первое знакомство с атомоходом

Параллельно с формированием экипажа полным ходом шло и создание самой лодки. Приближалось время созыва макетной комиссии и защиты технического проекта. И тут до главного конструктора – Владимира Николаевича Перегудова – дошла новость о стажировке будущих офицеров в Обнинском и уже назначенных старпоме и главном механике. Главный конструктор попросил срочно направить обоих офицеров к нему в Ленинград дней на десять.

Даже если бы мы не были назначены на первый атомоход, заинтересованность в нас объяснялась уже тем, что мы служили на лодках самого последнего поколения. Наш 613-й проект был, в отличие от кораблей военных лет, оснащен и локацией, и гидравликой, и множеством других технических новинок. Неслучайно именно по этому проекту построено так много лодок, которые активно продавались за рубеж – в Польшу, в Индонезию. А мы, кроме того, что плавали на этой лодке, имели еще и опыт испытаний и подготовки экипажей.

Сверхсекретное конструкторское бюро располагалось на одной из известнейших площадей Ленинграда на Петроградской стороне. Нас проводил до него встретивший в условленном месте сотрудник с заранее приготовленными пропусками. Напротив уютного скверика между двумя магазинами находилась неприметная дверь без опознавательных знаков. Открыв ее, мы оказались перед турникетом, у которого дежурили два охранника, похожие скорее на санитаров, с той лишь разницей, что их белые халаты топорщились на правом боку. А пройдя турникет, попали вдруг в царство самых передовых по тем временам технологий, где рождался первенец атомного флота страны.

Владимир Николаевич ждал нас. Он обнял Бориса Акулова, которого хорошо знал, так как тот начинал службу на лодках в Кронштадте вместе с сыном Перегудова Владимиром, тепло поприветствовал меня и попросил напоить нас чаем. Первым делом он отдал все необходимые распоряжения, касающиеся нашего устройства. «Товарищи приехали нам помочь, – говорил он. – Сделайте все, чтобы им было хорошо».

Пока разговор шел на отвлеченные, семейные темы, Перегудов посетовал, что никто из его сыновей-подводников не попал в экипаж атомной лодки. «Конечно, мне бы не отказали, если бы я попросил за них, но совесть не позволила.» Сейчас такая фраза звучит странно, но тогда попасть в число первых офицеров атомохода было почти так же престижно, как несколько лет спустя быть зачисленным в отряд космонавтов. Затем Владимир Николаевич начал рассказывать нам о будущей лодке и ее отличиях от дизельных, на которых мы служили. Каждая фраза была для нас открытием – просидев два месяца в Москве, мы имели приблизительное понятие о будущем корабле.

Главная трудность заключалась в том, чтобы создать лодку, которая по всем параметрам превосходила бы американские атомоходы. Уже в те годы существовала установка, ставшая широко известной во времена Хрущева: «Догнать и перегнать Америку!» Наша лодка должна была дать сто очков вперед американской, которая к тому времени уже плавала – и плавала неплохо. У них один реактор, мы сделаем два с расчетом на самые высокие параметры. В парогенераторе номинальное давление воды будет 200 атм., температура – более 300 °C.

Ответственные руководители особенно не задумывались над тем, что в таких условиях при малейшей каверне в металле, малейшем свище или коррозии должна немедленно образоваться микротечь. (Впоследствии в инструкции все эти параметры были снижены как неоправданные.) Значит, придется загнать под воду тонны свинца для надежной защиты от радиации. При этом преимущества столь жестких условий эксплуатации представлялись весьма сомнительными. Да, высокие параметры работы реактора позволяли развивать под водой скорость не около 20 узлов, как у американцев, а минимум 25, то есть примерно 48 км/ч. Однако на такой скорости акустика переставала работать, и лодка неслась вперед вслепую. В надводном состоянии вообще не стоит разгоняться больше, чем на 16 узлов, так как атомоход может нырнуть, зарыться под воду с открытым люком. Поскольку надводные корабли стараются не ходить со скоростью более 20 узлов, увеличивать мощность реактора не имело смысла.

В нашем первом разговоре Владимир Николаевич, конечно, не высказал всех сомнений. Лишь позднее мне пришлось самому подумать об этом и понять ненужность этой гонки за превосходством. Кстати, при испытаниях нашей лодки мы развили расчетную скорость в 25 узлов где-то при использовании 70–75 % мощности реактора; при полной мощности мы бы достигли скорости порядка 30 узлов.

По всем техническим вопросам помощи от нас для КБ было, естественно, немного. Однако Перегудову хотелось создать подводникам оптимальные условия для обслуживания техники и жизни на борту в долгих походах. Предполагалось, что лодка должна быть в состоянии месяцами не всплывать на поверхность, поэтому условия обитания выступали на первый план. Цель нашей командировки была изложена так:

– Облазьте на макетах все отсеки, все жилые и бытовые помещения и продумайте, как их улучшить. Посмотрите, как оборудованы купе в железнодорожных вагонах, каюты на пассажирских теплоходах, салоны самолетов, вплоть до мелочей – где какие фонарики, пепельницы. (Хотя на нашей лодке не курили.) Возьмите все самое удобное, мы перенесем это на атомоход.

В разговоре с главным конструктором мы впервые услышали тревоги и опасения, связанные с тем, что лодка создавалась авральным порядком. Ответственным за заказ было Министерство среднего машиностроения, многие из сотрудников которого вообще не видели моря. КБ формировалось из сотрудников различных бюро, среди которых было много неопытной молодежи, а новизна решаемых задач оказалась не по плечу даже многим ветеранам КБ. Наконец – и это представляется невероятным! – в КБ Перегудова не было ни одного офицера наблюдения, плававшего на подлодках послевоенных проектов или участвовавшего в их строительстве.

– Вы мне нужны, как воздух! – сказал напоследок Перегудов. – Проверьте удобство подхода к технике, удобство эксплуатации, удобство замены и ремонта. Влезайте в любые мелочи, ругайтесь, спорьте! По всем вопросам не стесняйтесь обращаться прямо ко мне. Вот мой прямой телефон – звоните в любое время.

Макеты располагались в пяти разных местах города. Они были построены в натуральную величину в основном из фанеры и деревянных чурбаков. Трубопроводы и силовые кабельные трассы обозначались пеньковыми веревками с соответствующей маркировкой. На одном из заводов смакетировали сразу три концевых отсека, а оба носовых прятались в подвальном помещении в самом центре Ленинграда неподалеку от гостиницы «Астория».

Не каждому подводнику приходилось видеть свою лодку в зародыше. Как правило, в работе макетной комиссии от плавсостава участвуют командиры соединений, их заместители, изредка флагманские специалисты, то есть люди, которым плавать на этих лодках придется от случая к случаю. А уж иметь возможность похозяйничать и обустроить помещения как можно удобнее – мечта каждого подводника.

За неделю мы с Борисом облазили все доступные и труднодоступные уголки будущего атомохода, благо наши стройные фигуры это позволяли. Иногда мы прямо на макете ножовкой отпиливали одно «устройство» в виде деревянной чурки и переносили его на более удобное место. Было видно, что размещали оборудование, не очень вникая в его назначение и требования, связанные с эксплуатацией. На всем лежал отпечаток адской спешки, в которой создавался атомоход. Сейчас любой корабль создается добрый десяток лет – он успевает устареть прежде, чем его начинают строить. А Сталин дал два года на все. И хотя его уже тогда не было в живых, как и Берии, но дух их по-прежнему витал над страной, особенно в верхах. Малышев был сталинской закваски: с него спрашивали без скидок, соответственно спрашивал и он.

На примере создания атомохода можно достаточно наглядно проиллюстрировать, как работала командно-административная система. Малышева вызвали и сказали ему (это мог быть сам Сталин): «Вам, товарищ Малышев ставится задача создания атомной подводной лодки. В вашем распоряжении любые средства, подключите все необходимые министерства и организации. Обеспечьте наилучшие условия для работы тов. Александрову, тов. Перегудову, тов. Доллежалю. Берите любых людей, все, что вам нужно». Единственно (или почти единственно) возможный ответ звучал так: «Ваше задание понял, товарищ Сталин! Будет выполнено!»

Соответственно, Малышев вызвал Перегудова и сказал ему то же самое применительно к его конкретной задаче. Перегудов находил нужных специалистов, переводил их к себе в бюро и наделял обширными правами и обязанностями на своем участке. Но человек, которому давали такую полную свободу действий, нес столь же полную ответственность за успех дела. При неудаче не принимались во внимание никакие смягчающие обстоятельства, и виновные в ней платили не только карьерой, но зачастую свободой и даже жизнью. При всей жестокости этой системы и порождаемых ею ошибках, с которыми мы столько раз сталкивались в процессе создания атомохода, она имела два несомненных преимущества: руководитель действительно наделялся большими правами, и всегда был конкретный человек, с которого можно было спросить.

Предлагаемые нами изменения касались не только бытовых удобств. Например, в ряде отсеков чисто из компоновочных соображений многие специалисты оказались сидящими спиной по ходу лодки. Даже в центральном посту пульт управления смотрел в корму, следовательно, туда же смотрели командир корабля и штурман. Для них левый борт автоматически оказывался по правую руку, и наоборот. То есть они должны будут постоянно заниматься преобразованием левого в правое, как только садятся на свое рабочее место, и проделывать обратную операцию, стоит лишь им встать. Ясно, что такое расположение могло стать источником постоянной путаницы, а в аварийной ситуации – привести и к катастрофе. Разумеется, в первую очередь мы с Акуловым постарались исправить подобные несуразицы.

Существенной переделке подверглись и каюты, а также офицерская кают-компания. Нам уже тогда было ясно, что кроме основного экипажа на опытной и головной лодке постоянно будут находиться специалисты-атомщики, инженеры, занимающиеся испытаниями новых приборов, а в походах особой важности – представители командования. А мест в кают-компании было лишь восемь. Мы переоборудовали одну каюту, прибавив таким образом еще четыре места и заменив неизбежное в ином случае трехсменное питание на двухсменное. Но и этого оказалось недостаточно. Во время испытаний при нас было так много инженеров, специалистов и представителей командования, что питались мы в пять смен.

Бывало и так, что требуемые нами переделки наталкивались на сопротивление конструкторов отсека. Например, нам непросто было убедить их, что три мощные холодильные камеры на камбузе не заменят холодильника в кают-компании. На борту достаточно жарко, а закуска готовится сразу на всех, значит, уже вторая смена должна будет сливочное масло брать ложкой.

Кроме того, чтобы сгладить однообразие в питании, а главное в напитках, офицеры скидываются и образуют «черную кассу». В плавании положено по сто грамм сухого вина в день на человека. Для крепкого мужчины – немного, тем более что спиртное считается хорошим средством против радиации. Поэтому кают-компания выделяет ответственного, который прикупает к этой норме «Алиготе», а на воскресенье хотя бы по бутылке водки на четверых. Куда все это ставить? Конечно, в холодильник. О «черной кассе» мы, разумеется, умолчали (хотя для людей плававших это не был секрет), а вопрос наш сформулировали перед конструкторами так: «А если праздник или гости на лодке? Куда поставить шампанское или “Столичную”?» По-моему, подействовал именно последний аргумент, хотя менять что-либо конструкторам не хотелось – отсек был уже закрыт. «Ладно, – сказали нам, – попробуйте найти такой холодильник, чтобы пролез через съемный лист для загрузки батареи».

После работы мы с Акуловым пошли в электромагазин, благо тогда холодильники дефицитом не были, перемерили все и установили, что «Саратов» вошел бы, если с него снять дверцу. Ответственным за отсек не осталось ничего другого, как согласиться, и «Саратов» был торжественно установлен в макете кают-компании без демонтажа переборки.