Текст книги "Что-то со мной не так (сборник)"

Мистер Бердофф овладевает Хелен за памятником

Хелен уступает мистеру Бердоффу уже на первом свидании, после долгой возни на мокрой траве позади памятника Леопольду Моцарту. Мистеру Бердоффу не составляет труда увлечь Хелен в парк, труднее оказывается, после того как со стонами и бормотаниями покончено, обхватить ее за намокшую талию и убедить, что никто из начальства или близких друзей ее не увидит. Когда ее тревоги на этот счет стихают, она задает мистеру Бердоффу последний вопрос: не перестанет ли он ее уважать после этого.

Мистер Бердофф слушает «Тангейзера»

В общем-то против своей воли, лишь из любви к Хелен мистер Бердофф соглашается пойти в кельнский оперный театр на оперу Вагнера. Во время первого акта он, привыкший к ясности восемнадцатого века, задыхается и боится потерять сознание в своем жестком кресле в верхнем ярусе. Воспитанный на строгих прогрессиях Скарлатти, мистер Бердофф не в состоянии уловить никакого развития в этой музыке. То, что он принимает за проходной эпизод, оказывается финалом акта.

Когда зажигается свет, мистер Бердофф всматривается в лицо Хелен. Улыбка витает на ее лице, лоб и щеки повлажнели, в глазах – насыщение, словно она только что плотно поела. Мистер Бердофф, напротив, преисполнен меланхолии.

На протяжении остальной части представления мысли мистера Бердоффа блуждают. Он пытается прикинуть вместимость зала, потом изучает тусклые фрески на куполе потолка. Время от времени бросает взгляд на сильную руку Хелен, покоящуюся на подлокотнике кресла, но не решается коснуться ее, чтобы не потревожить свою спутницу.

Мистер Бердофф и девятнадцатый век

На более поздней стадии их романа, когда мистер Бердофф уже высидел весь цикл опер «Кольца Нибелунгов» и «Летучего голландца», а также симфоническую поэму Штрауса и бесконечное, как ему казалось, количество скрипичных концертов Бруха, он чувствует, что Хелен глубоко погрузила его в девятнадцатый век, век, которого он всегда тщательно избегал. Мистер Бердофф удивлен его пышностью, блеском и женственной чувственностью, а еще позднее, когда уезжает из Германии на поезде, он думает о той ночи – важной для развития их отношений, – когда они с Хелен предавались любви во время ее менструации. По радио транслировали «Манфреда» Шумана. Когда мистер Бердофф достиг кульминации, липкий от крови Хелен, он был обескуражен осознанием того, что существовало глубокое тождество между кровью Хелен, самой Хелен и девятнадцатым веком.

Резюме

Мистер Бердофф приезжает в Германию. Живет в пансионе, где из окна ему видна строительная площадка. Ждет ленча. Каждый день хорошо ест и набирает вес. Посещает занятия, музеи, пивные на открытом воздухе. Любит послушать струнный квартет под открытым небом: руки на металлической столешнице, под ногами – гравий. Грезит о женщинах. Влюбляется в Хелен. Трудная и неудобная любовь. Растущая близость. Хелен обнаруживает любовь к вагнеровским операм. Мистер Бердофф, к сожалению, предпочитает Скарлатти. Загадка души Хелен.

У Хелен заболевает ребенок, и она возвращается домой, в Норвегию, ухаживать за ним. Она не уверена, что хочет продолжать жить с мужем. Мистер Бердофф пишет ей минимум один раз в день. Сможет ли она приехать обратно до его отъезда в Америку? Ее ответные письма очень коротки. Мистер Бердофф упрекает ее за это. Она пишет все реже, и в ее письмах нет ничего, что мистер Бердофф хотел бы от нее услышать. Мистер Бердофф завершает курс обучения и готовится уезжать в Америку. В поезде, увозящем его в Париж, он смотрит в окно, чувствует себя слабым и ни на что не годным. Хелен сидит у постели своего спящего ребенка, уставившись в окно спальни, и думает о мистере Бердоффе. Потом переключается на воспоминания о предыдущих любовниках и их машинах.

Что она знала

Люди не знали того, что знала она: что на самом деле она была не женщиной, а мужчиной, нередко толстым мужчиной, но, быть может, чаще всего старым мужчиной. Из-за того факта, что она была старым мужчиной, ей было трудно быть молодой женщиной. Например, ей было трудно разговаривать с молодым мужчиной, хотя этот молодой мужчина недвусмысленно проявлял к ней интерес. Ей приходилось спрашивать себя: почему этот молодой мужчина флиртует с этим старым мужчиной?

Рыба

Она стоит над рыбой, размышляя о непоправимых ошибках, которые совершила сегодня. Вот рыба приготовлена, и она – наедине с ней. Эта рыба – для нее, больше в доме никого нет. Но у нее выдался беспокойный день. Как она может есть эту рыбу, остывающую на мраморной доске? И рыба тоже, неподвижная, отделенная от костей, лишенная серебристой кожи, никогда не была так безнадежно одинока, как сейчас: подвергшаяся насилию в крайней форме, она лежит под усталым взглядом этой женщины, последней ошибкой которой в этот день было то, что она с ней сделала.

Милдред и гобой

Прошлой ночью Милдред, моя соседка, живущая этажом ниже, мастурбировала с гобоем. Гобой сопел и взвизгивал в ее влагалище. Позднее, когда я думала, что она уже закончила, она начала пронзительно кричать. Я читала книгу об Индии, лежа в постели. Я чувствовала, как ее экстаз проникает ко мне в комнату сквозь половицы. Конечно, тому, что я слышала, могло быть и другое объяснение. Вероятно, это был не гобой, а гобоист, который входил в Милдред. Или, возможно, Милдред била свою маленькую нервную собачку чем-то длинным и музыкальным вроде гобоя.

Милдред, которая пронзительно кричит, живет подо мной. Три молодые женщины из Коннектикута живут надо мной. Еще есть дама-пианистка с двумя дочерьми на первом этаже и какие-то лесбиянки в цокольном. Я человек здравомыслящий, мать, и я люблю ложиться спать рано, но как я могу вести размеренный образ жизни в таком доме? Это какой-то разгул скачущих и резвящихся вагин: тринадцать вагин и только один пенис – моего малолетнего сына.

Мышь

Сначала поэт пишет историю о мыши в лунном свете на снегу, как мышь пытается спрятаться в его тени, как взбирается по его рукаву и он стряхивает ее в снег, даже еще не разобрав, что прицепилось к его рукаву. Его кошка рядом, ее тень тоже падает на снег, и она бросается за мышью. Потом эту историю, лежа в ванне, читает женщина. Верхняя половина ее волос суха, а нижняя плавает на поверхности воды. История ей нравится.

В тот вечер она не может уснуть и идет на кухню, чтобы почитать другую книгу того же поэта. Она сидит на табурете возле стойки. Поздно, ночь тихая, хотя время от времени вдали проходит поезд и дает гудок, приближаясь к переезду. Хотя она и знает, что здесь живет мышь, ее удивляет, когда та выныривает из-под конфорки, на которой стоит кастрюля, и нюхает воздух. Ее ножки похожи на маленькие колючки, уши неожиданно большие, один глаз закрыт, другой открыт. Она подъедает что-то с поверхности плиты. Женщина шевелится, и мышь юркает обратно, женщина замирает, и спустя несколько мгновений мышь появляется опять, а когда женщина делает движение, мышь снова ныряет внутрь плиты, как натянутая и отпущенная резинка.

В четыре часа утра женщина, продолжавшая читать и время от времени наблюдать за мышью, закрывает книгу и идет спать, хотя сна у нее по-прежнему ни в одном глазу.

Утром в кухне мужчина сидит на табурете, на том самом табурете возле стойки, и держит на коленях их молодую кошку, обхватив ее шею крупными красными руками. Он поглаживает ее макушку большими пальцами, за ним стоит женщина, склонившись и прильнув к его спине так, что ее грудь расплющилась о его лопатки, ее руки сомкнуты вокруг его груди. Они разложили на стойке хлебные корки, чтобы их запахом привлечь мышь, и ждут ее неосторожного появления, чтобы молодая кошка ее поймала.

В таком положении они остаются долго, окруженные почти полной тишиной и почти не шевелясь, только большие пальцы мужчины ласково гладят кошку по голове, а женщина изредка касается щекой душистых мягких волос мужчины, потом снова поднимает голову, а у кошки глаза стреляют справа налево и обратно. Внезапно на кухне включается мотор, и в водонагревателе вспыхивает газ, по шоссе за окном проносятся машины, потом на дороге раздается одинокий голос. Но мышь знает, кто ее ждет, и не выходит. Кошка слишком голодна, чтобы сидеть смирно, она вытягивает одну лапу, потом другую, высвобождается из некрепко держащих ее рук, запрыгивает на стойку и сама начинает есть хлеб.

Каждый раз, когда ей удается проникнуть в дом или когда ее впускают в дом, кошка сонно сворачивается на стойке у плиты, не сводя глаз с конфорки, где может появиться мышь, но, полусонная, следит не слишком бдительно, словно ей нравится такая ситуация: охотиться – оставаясь неподвижной. На самом деле она просто составляет мыши компанию: мышь начеку или спит внутри плиты, кошка рядом снаружи. У мыши в плите мышата, кошка тоже носит в утробе котят, и ее соски начинают выпячиваться сквозь пушистую шерсть на животе.

Часто, глядя на кошку, женщина вспоминает другую историю.

Женщина и мужчина жили в деревне в большом пустом доме. Комнаты там были такими просторными, что мебель терялась в их пустом пространстве. Никаких ковров, занавески тонкие. Зимой оконные стекла становились холодными, и дневной свет, так же как электрический по вечерам, был холодным и белым и освещал голый пол и голые стены, но не рассеивал сумрака комнат.

По обе стороны от дома, за пределами двора, росли деревья. С одной стороны лес был густым и тенистым и взбирался по склону холма. У подножия холма среди деревьев лежал заболоченный пруд, воду замыкала железнодорожная дамба. Рельсы и шпалы бежали от дамбы, гребень которой густо зарос молодыми деревцами. Лесок с другой стороны от дома был жидким и окружал луг, по ночам через луг ходили олени. Зимой женщина видела их следы на снегу и прослеживала их до того места, где они сворачивали с дороги. Когда наступали холода, мыши из леса и с луга перебирались в дом, бегали где-то за стенами, дрались и пищали за плинтусами. Ни женщина, ни ее муж ничего не имели против мышей, если не считать черных крупинок помета, которые те оставляли повсюду, но они слышали, что мыши иногда перегрызают скрытую в стенах проводку, что было чревато пожаром, поэтому решили избавиться от них.

В хозяйственном магазине женщина купила несколько мышеловок, сделанных из блестящих металлических колец и грубых деревянных дощечек с отштампованными на них красными буквами. Продавец в магазине показал, как они работают. Ими было легко пораниться, так как пружины были очень тугими и срабатывали мгновенно. Устанавливать мышеловки пришлось женщине, потому что всеми подобными делами в доме занималась именно она. Вечером, прежде чем лечь спать, она, опасаясь прищемить пальцы, аккуратно зарядила одну мышеловку и поставила ее в такое место, где ни она, ни он не могли случайно наткнуться на нее, выходя утром на кухню.

Они легли в постель, но женщина не спала, читала книгу. Она читала до тех пор, пока мужчина не проснулся и не стал жаловаться на свет. Он частенько сердился по разным поводам – когда она читала в постели, это был свет. Позже ночью, лежа без сна, она услышала звук, похожий на выстрел, это сработала пружина в мышеловке, но она не пошла вниз посмотреть, потому что в доме было холодно.

Утром она спустилась в кухню и увидела, что мышеловка захлопнулась и в нее попалась мышь, на розовом линолеуме вокруг мышеловки размазалась кровь. Она подумала, что мышь мертва, но стоило ей толкнуть мышеловку ногой, как стало ясно, что это не так. Мышь начала рывками бегать по линолеуму, таская за собой мышеловку, в которой была зажата ее голова. В этот момент на кухню вошел муж, и оба они оказались в растерянности, не зная, что делать с полумертвой мышью. Им пришло в голову, что лучше всего добить ее молотком или каким-нибудь другим тяжелым предметом, но если кто-то и должен был это сделать, так это она, а у нее не хватало духу. Склонившись над мышью, она почувствовала тошноту и страх перед этим мертвым, или полумертвым, или покалеченным существом. Оба были взволнованны и то смотрели на мышь, то отворачивались, то начинали ходить по кухне. День был облачный, надвигался очередной снегопад, при белом кухонном свете предметы не отбрасывали теней.

Наконец женщина решила просто вынести мышь на улицу и бросить ее там умирать на морозе. Она взяла совок для мусора, подсунула его под мышеловку с мышью, быстро вышла с ним за деревянную дверь на крыльцо, открыла вторую, зимнюю дверь и спустилась по ступенькам, боясь, что мышь снова начнет прыгать и мышеловка соскользнет с совка. Она прошла по разбитой бетонной дорожке, пересекла подъездную аллею, дошла до края леса и бросила мышеловку с мышью на заледеневший снежный наст. Она старалась убедить себя в том, что мыши не слишком больно, но все равно была в шоке; разумеется, мышь не чувствует того, что чувствовал бы человек, лежа на снегу, с головой, зажатой в капкане, истекая кровью и замерзая на белом снежном насте. Но она не была в этом уверена. Потом она подумала, что, может, найдется какой-нибудь зверь, который будет пробегать мимо и захочет съесть мышь, та будет уже мертва к этому времени, но хорошо сохранится на морозе.

Они ни разу не пошли потом посмотреть на мышеловку. В середине зимы мужчина ушел, и женщина осталась в доме одна. А потом и она переехала в город, дом снял школьный учитель с женой, а еще через год его продали городскому адвокату. Когда женщина последний раз обходила дом, комнаты были все так же пусты и сумрачны, мебель, стоявшая вдоль голых стен, хотя это была уже другая мебель, на фоне этой пустоты наводила на мысль о рухнувших надеждах.

Письмо

Ее любовник лежит рядом с ней и, поскольку она сама затеяла этот разговор, спрашивает, когда это кончилось. Она говорит, что это кончилось около года назад, и больше ничего не может сказать. Он ждет, потом спрашивает, как это закончилось, и она говорит, что все закончилось очень бурно. Он осторожно говорит, что хотел бы знать об этом и вообще все о ее жизни, но не хочет заставлять ее говорить, если она не желает. Она отворачивается немного в сторону, свет от лампы теперь освещает ее закрытые глаза. Ей казалось, что она хочет все ему рассказать, но теперь ей этого не хочется, она ощущает слезы под опущенными веками. Это ее удивляет, ведь за сегодняшний день она плачет второй раз, хотя не плакала уже много недель.

Она не может сказать себе, что все кончено, несмотря на то, что он уехал в другой город, больше года не давал о себе знать и женился на другой женщине. Время от времени до нее доходят новости. Кто-то получает от него письмо, в нем сообщается, что он почти выпутался из своих финансовых затруднений и подумывает основать журнал. А еще раньше кому-то стало известно, что он живет где-то в центральной части города с женщиной, на которой собирается жениться. У нее отключен телефон, поскольку они немало задолжали телефонной компании. Из телефонной компании время от времени звонят и вежливо спрашивают у нее, где он. Кто-то из подруг рассказывает ей, что он работает по ночам в доках – упаковывает морских ежей – и приходит домой в четыре утра. Потом та же самая подруга рассказывает ей, как он предложил кое-что одинокой женщине в обмен на огромную сумму денег, от чего она чувствует себя оскорбленной и несчастной.

Прежде, когда он работал еще поблизости, она иногда садилась в машину и ехала на заправочную станцию, где он, сидя в конторе, читал Фолкнера под флуоресцентной лампой, повидать его и поссориться с ним, а он, когда она входила, поднимал голову и смотрел на нее с видом крайней усталости. Они ссорились в перерывах между клиентами, и, пока он наполнял бак очередной машины бензином, она придумывала, что скажет дальше. Потом, когда перестала ездить туда, ходила пешком по городу, высматривая его машину. Однажды, под дождем, из-за угла на нее неожиданно вывернул фургон, она споткнулась о собственный резиновый сапог и угодила в кювет, и тогда ясно представила себя со стороны: женщина, вступающая в средний возраст, в резиновых сапогах в темноте бредет по улице, высматривая белую машину, падает в кювет, но готова идти дальше, чтобы удовлетворить свое желание увидеть машину этого мужчины на стоянке, даже если сам мужчина в это время находится в другом месте с другой женщиной. В тот вечер она долго ходила по городу кругами, снова и снова проверяя одни и те же места, полагая, что за те пятнадцать минут, которые требовались, чтобы пройти город из одного конца в другой, он мог подъехать к месту, от которого она ушла четверть часа назад, но машины так и не нашла.

У него был старый белый «вольво», машина имела красивую форму с плавными линиями. Почти каждый день она встречала другие старые «вольво» – то желтовато-коричневые или кремовые – это было близко к его цвету, – то точно такие же, как у него, белые, но без вмятин и ржавчины. В их номерных знаках никогда не было буквы «К», и их водителями были либо женщины, либо мужчины в очках, либо мужчины, у которых голова была меньше, чем у него.

Той весной она переводила книгу, потому что это было единственное, что она умела делать. Каждый раз, когда, прекратив печатать, она бралась за словарь, его лицо всплывало между ней и страницей, и боль снова просыпалась в ней, и каждый раз, когда она откладывала словарь и продолжала печатать, его лицо и боль отступали. Она переводила много и усердно, чтобы не позволять боли возвращаться.

Когда-то, в конце марта, в переполненном баре он сказал ей то, что она ожидала услышать и что услышать боялась. У нее вмиг пропал аппетит, а он ел очень хорошо и съел и ее обед тоже. Денег, чтобы заплатить за обед, у него не было, поэтому рассчиталась она. После обеда он сказал: может, лет через десять. А она сказала: может, через пять, но он ничего на это не ответил.

Она останавливается перед почтовым отделением, чтобы обналичить чек. Она уже опаздывает туда, куда идет, но ей нужны деньги. Она видит его почерк на конверте, который вынула из своей почтовой ячейки. Хотя почерк ей хорошо знаком или потому, что он ей так знаком, она не сразу соображает, кому он принадлежит. А поняв, чей это почерк, начинает чертыхаться вслух и продолжает чертыхаться всю дорогу до машины. Ругаясь, одновременно гадает, что в конверте, и решает: в нем чек на какую-то часть суммы, которую он ей должен. Он ведь задолжал ей более трехсот долларов. Если ему было неловко из-за долга, это могло бы объяснить, почему он молчал целый год, а если теперь у него появились какие-то деньги, которые он может ей послать, это могло бы объяснить, почему он теперь нарушил молчание. Она садится в машину, вставляет ключ в замок зажигания и открывает конверт. Чека в нем нет, и это вообще не письмо, а стихотворение на французском языке, аккуратно переписанное его почерком. Стихотворение кончается словами compagnon de silence[1]1
  Товарищ по молчанию (фр.).


[Закрыть]. Дальше идет его имя. Она не прочитывает все стихотворение, потому что уже опаздывает на встречу с какими-то людьми, с которыми мало знакома.

Выезжая на шоссе, она не перестает ругать его. Она сердится, потому что он послал ей письмо и это мгновенно сделало ее счастливой, а потом счастье снова сменилось болью. И еще она сердится, поскольку ничто и никогда не заглушит эту боль. Хотя, конечно, письмом это назвать трудно, поскольку в нем нет ничего, кроме стихотворения, стихотворения на французском языке, стихотворения, сочиненного кем-то другим. Она сердится еще и из-за того, какое именно это стихотворение. И еще она сердится, потому что, хоть даже она и попытается потом придумать, как на это ответить, ей уже сейчас совершенно ясно: ответить невозможно никак. У нее начинает кружиться голова, подступает тошнота. Она едет медленно, в правом ряду и больно щиплет себя за шею, пока полуобморочное состояние не проходит.

Весь этот день она проводит среди людей и не имеет возможности еще раз взглянуть на письмо. Вечером, когда остается одна, она работает над переводом трудной поэмы в прозе. Звонит ее любовник, и она рассказывает ему, какой у нее трудный перевод, но ничего не говорит о письме. Закончив работать, проводит тщательную уборку в доме. Потом достает из сумки письмо и ложится в постель, чтобы посмотреть, что можно извлечь из него теперь.

Первым делом она разглядывает почтовый штемпель. Дата, время отправления и название города пропечатались четко. Потом она изучает свое имя над адресом. Похоже, он не уверен в написании ее фамилии – в изгибе одной из букв образовалась маленькая чернильная помарка. Адрес он написал немного неправильно и почтовый индекс указал не тот. Она смотрит на его имя, вернее, его первый инициал, уверенно очерченную букву «G» и стоящую рядом фамилию. Потом обратный адрес; она недоумевает, зачем он написал свой адрес на конверте. Хочет, чтобы она ответила? Более вероятно, что он не знает, живет ли она еще здесь, и, если не живет, хочет, чтобы письмо вернулось к нему, тогда он будет знать точно. Почтовый индекс, написанный на конверте, и почтовый индекс на штемпеле – разные. Наверное, он отослал письмо где-то в другом месте, не там, где живет. А писал он его тоже не дома? Тогда где?

Она открывает конверт и разворачивает вложенный в него листок – он чистый и свежий. Теперь она внимательнее рассматривает его. Дата, 10 мая, стоит в правом верхнем углу, она написана более мелкими буквами, более толстыми линиями и плотнее, чем все остальное, как будто он написал ее в другое время, то ли раньше, то ли позже остального. Сначала он пишет дату, потом останавливается, думает, его губы плотно сжаты, или он ищет книгу, из которой взял стихотворение, – хотя это менее вероятно, книга должна была уже лежать перед ним на столе, когда он садился писать. Или, закончив, он решает, что нужно поставить дату. Он перечитывает написанное и ставит дату. Теперь она видит, что вверху он написал ее имя и поставил после него запятую, ее имя расположено строго над его именем, написанным внизу, под стихотворением. Дата, ее имя, запятая, потом стихотворение, потом его имя, конец. Стало быть, стихотворение и есть письмо.

Рассмотрев все это, она внимательно читает стихотворение несколько раз. В нем встречается слово, которое она не может разобрать. Оно стоит в конце строки, поэтому она смотрит на рифмующееся с ним слово, это слово pures, чистый (чистые мысли), таким образом, словом, которое она не может разобрать, может быть слово obscures, темный, печальный (печальные цветы). Еще она не может прочесть два начальных слова последней строки восьмистишия. Она сравнивает букву, с которой начинается первое из них, с другими заглавными буквами и догадывается, что это скорее всего, «L», а слова, должно быть, La lune – луна; луна, которая великодушна или добра aux insenés – к безумным.

То, что бросилось ей в глаза вначале, единственные слова, которые она помнила, ведя машину по шоссе на север, – compagnon de silence, товарищ по молчанию – и еще какая-то строка насчет держащихся за руки, еще одна про зеленые луга, по-французски prairies, луну и умирание на ложе из мха. Тогда она не увидела того, что видит сейчас: что хотя они или те двое из стихотворения и умерли, они встречаются снова, nous nous retrouvions, – мы снова находим друг друга, где-то в вышине, в чем-то immense, необъятном, должно быть, в небесах. Они нашли друг друга в слезах. И так приблизительно завершается все стихотворение: мы нашли друг друга в слезах, дорогой товарищ по молчанию. Она не спеша изучает слово retrouvions, чтобы убедиться, что это действительно его почерк и что буквы действительно складываются именно в этот смысл – снова найти друг друга. Она с такой сосредоточенностью задерживается на этих буквах, что на какой-то миг ощущает внутри себя все – и то, что есть в комнате, – и вся ее жизнь до настоящего момента концентрируется у нее под веками, как будто зависит от одной чернильной строки, написанной с наклоном вправо, и еще одной – сулящей то, на что она надеется. Если не подвергать сомнению это retrouvions, а похоже, сомнений здесь нет, значит, можно верить, что он еще думает, находясь на расстоянии восьмисот миль отсюда, что это будет возможно через десять лет или через пять лет, а поскольку один год уже прошел, то через девять или через четыре года.

Но ее беспокоит та часть, в которой говорится о смерти: это может означать, что он в действительности не ожидает увидеть ее снова, поскольку они будут мертвы; или что ожидание будет таким долгим, что на него уйдет вся жизнь. Или, возможно, что это стихотворение было первым подвернувшимся ему под руку из того, что выражает его мысли о партнерах, молчании, слезах и конце всего, и в нем сказано не совсем то, что думает он сам; или, может, читая книгу французских стихов, он наткнулся на это стихотворение, оно на миг напомнило ему о ней, он расчувствовался и послал его спонтанно, без четкого намерения.

Она складывает письмо, засовывает в конверт, кладет на грудь, накрывает ладонью, закрывает глаза и спустя какое-то время, не гася свет, начинает погружаться в сон. В полусне ей приходит в голову, что письмо может еще хранить его запах, и она просыпается. Достает листок из конверта, разворачивает и, поднеся к лицу широкое пустое поле в конце страницы, глубоко вдыхает. Ничего. Тогда она делает другой глубокий вдох над той частью страницы, где написано стихотворение, и чувствует какой-то запах, хотя, вероятно, это просто запах чернил.