Текст книги "Адрес моей любовницы"

Адрес моей любовницы
Лина Аленицкая

© Лина Аленицкая, 2023

ISBN 978-5-0059-6225-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

АДРЕС МОЕЙ ЛЮБОВНИЦЫ

Каждую осень, в первую неделю октября, я приезжаю в родной город, чтобы навестить отца в День его рождения.

Меня встречает сестра – она старше на три года, но душевно – моложе на все тридцать три. Улыбка собирает морщинки в уголках ее глаз, но ямочки на щеках все те же, что у задорной двадцатилетней девчонки, которой она когда-то была.

Из аэропорта Наташка сразу везет меня к отцу. Он живет в старом доме в области – мы предлагали ему перебраться в город, поближе к сестре, но он не хочет уезжать, ему нравится в деревне. Я его в чем-то понимаю.

Опираясь на ортопедическую трость, отец идет по дорожке через желтеющий сад, и я смотрю на него с болью. Он сильно сдал после смерти мамы. Еще в прошлом году эта трость была ему не нужна. Конечно, в глубине души мы с Наташкой понимаем, что родители не вечные, отцу послезавтра исполнится восемьдесят три. Но, все равно, я еще не готов признать, что годы все сильнее склоняют всех нас к земле. Я обнимаю отца, преувеличенно бодро трясу протянутую мне руку. Наташка суетится вокруг, бежит ставить чайник, пока я располагаюсь в своей старой комнате на втором этаже. Потом спускаюсь на кухню.

– Мариша завтра привезет торт, – говорит Наташка.

Ее дочь, моя племянница, работает кондитером, так что на каждый праздник здесь подают тающие во рту торты и пирожные.

Когда Наташка выходит, отец снова поворачивается ко мне.

– Сердце что-то шалит в последнее время. Мне все кажется, что жизнь такая короткая, и так ее мало…

– Пап, ну ты что, хватит уже этого уныния, – я немного нервно поправляю очки, – у нас несколько долгожителей в роду было. Дед до девяносто двух лет дожил.

– Очень по маме скучаю, – после непродолжительного молчания говорит отец.

– Я тоже, пап… Мы с Мишкой недавно смотрели фотографии, я рассказывал ему истории о вас обоих. Мама прожила счастливую жизнь, ее все любили.

– Любили, – вздыхает отец, – я тоже прожил счастливую жизнь, насыщенную. И внуков дождался, и даже правнуков. Возьми Мишку с собой в следующем году, а? Я – да, прожил хорошую жизнь… Жаль, что у тебя это не вышло.

– Пап, не начинай, у меня все нормально.

– Да ты седой как я, в твои-то годы. Ты обследование прошел, кстати?

Я не хочу поддерживать этот разговор. Год назад у меня был микроинсульт. Я бы никогда не сказал этого родителям, но моя младшая дочь проболталась, она будущий медик.

Поздно вечером выхожу прогуляться по саду. Воздух совсем осенний, чистый и холодный. Отовсюду меня обступают воспоминания, совсем как привидения, которых я даже не пытаюсь отогнать прочь. Вот здесь раньше росла яблоня, на которой отец сделал для нас с Наташкой качели из обычной плоской доски и канатов. У колодца любил валяться на солнышке большой серый кот, который считался в поселке нашим, хотя приходил сюда только поесть. Впереди тонет в темноте огород, туда я не иду, вместо этого сворачиваю направо, в сад. Отец всегда лично следил за садом, заставлял и меня брать лопату и окапывать стволы груш и яблонь. Будка Джерри пустует. После его смерти родители не стали заводить собаку.

Песочница, которую сделал я для своих детей, на своем старом месте. В деревне очень тихо, и некое подобие покоя снисходит на мою душу – пусть и ненадолго, но этого хватит, чтобы уснуть сегодня быстро и без снотворного.

На следующий день родные собираются в два часа дня. Я не видел их целый год, обнимаюсь с каждым, дарю детям подарки – у меня трое двоюродных внуков. Отец сегодня выглядит бодрее или просто старается улыбаться ради нас. Со своими близкими я расслабляюсь – мне хорошо в этом узком дружном кругу.

У внуков какие-то новые игры, которые они привезли с собой, и мы старательно пытаемся вникнуть, хотя это тяжеловато для восприятия. Мы тоже так когда-то мучили старших родственников на семейных праздниках.

После чаепития выходим поиграть во двор, дети обожают лазать в старых сараях, где полным полно всякого барахла. Находится даже чья-то старая скакалка. Потом к нам забирается соседский котенок, вызывая взрыв бурного восторга.

Родственники разъезжаются около семи вечера, а Наташка остается на ночь. Вдвоем мы убираемся, моем посуду, помогаем отцу разобрать подарки. Потом еще какое-то время сидим и болтаем, как будто продолжая давний разговор, который мы ведем из года в год.

– Ты же завтра уезжаешь? – переспрашивает сестра.

Я киваю. Завтра вечером у меня самолет, в аэропорт отвезет племянник. А на утро осталось одно дело – поездка, которую я предпринимаю каждый год, когда оказываюсь в родных краях.

Я еду вместе с Наташкой в город. Обратно вернусь на автобусе. Сестра высаживает меня на конечной остановке – я говорю, что мне хочется навестить друга. Медленно иду мимо супермаркета, сворачиваю во дворы.

Весь окруженный золотистыми деревьями, вдалеке виднеется дом женщины, которую я любил. Она жила на краю города, рядом со старым парком, в обычной панельной девятиэтажке. Обхожу дом и задираю голову, чтобы посмотреть на ее окна на восьмом этаже. Перед глазами одна за другой проплывают картины из прошлого, воспоминания о тех замечательных моментах, которые мы проводили с ней вместе.

***

Мое первое воспоминание о ней – мимолетное, утреннее; я шел через парковку к входу на работу, а она стояла ко мне спиной, в белых джинсах и голубой футболке. Стояла неподвижно, задумчиво глядя на большой баннер, установленный перед входной дверью, а в руке у нее был стаканчик с кофе.

Как позже выяснилось, она была внештатницей, ее пригласили заниматься продвижением или чем-то в этом роде на запуске нового проекта. Мне это все мало о чем говорило, пока мы не начали общаться ближе, и я не стал расспрашивать ее о работе.

В то время я уже несколько лет жил по накатанной, особо ни о чем не задумываясь. Работа, семья, изо дня в день одни и те же мелкие хозяйственные дела, бытовые задачи. Был ли я счастлив? Думаю, да – время от времени – но я был счастлив, проводя время с детьми, а не с женой. Иногда мне случалось задумываться: что же случилось? Ведь я любил свою жену когда-то. Как же вышло, что мы стали чужими друг другу людьми? И когда? От этих мыслей я впадал в апатию, я вообще всегда был склонен к некой меланхолии. Чтобы отвлечься, я с остервенением хватался за работу и всевозможные подработки, лишь бы только освободить голову… В какой-то момент мы с женой отдалились друг от друга, но, изменяя ей, я, конечно, испытывал и стыд, и вину, и угрызения совести. У меня появлялись какие-то девушки, которые мне были искренне симпатичны и приятны, но ни одна не зацепила меня до глубины души до одного памятного дня… Когда я впервые заговорил с той девушкой в белых джинсах, и у меня возникло чувство, будто я, стоя ночью в поле в полной темноте, увидел светлячка и шагнул вперед.

Я помню, что в тот день мы столкнулись у двери в офис. Она тащила наперевес какой-то штатив и немного прихрамывала. Из вежливости я спросил, что случилось, придерживая дверь и пропуская ее вперед.

– Уф, – выдохнула она, поднимая на меня зеленые глаза и придерживая штатив ногой, – зацепилась за торшер, упала, а сверху меня накрыл реквизит. Большая такая тяжелая тарелка с яблоками. Ты знал, что, когда по тебе прыгают падающие яблоки, такое ощущение, что это куски брусчатки?

И я, несмотря на то, что надо было посочувствовать, расхохотался. Она тоже засмеялась, заправляя длинную челку за ухо. И, глядя сверху вниз на ямочки на ее щеках, я почему-то сказал:

– Если ты до шести работаешь, могу подвезти до дома.

***

…Я стою у входа в парк. Ноги гудят. Как быстро я стал уставать… Ищу глазами скамейку, помню, в прошлом году они здесь стояли. Но сейчас почему-то ни одной нет. Ладно, посижу на лавочке у ее подъезда… Я скрупулезно перебираю все моменты, связанные с ней, в своей памяти. Один за другим, год за годом. Боюсь оставить это всё где-то на границе своей памяти, на растерзание подступающему маразму. Пока я все это помню, я знаю, что она и вправду была, что это не просто призраки, населяющие мое сознание.

***

В тот вечер я довез ее до подъезда, и на этом все. От работы до ее дома мы ехали примерно минут сорок, собрав все пробки. Но, уже отъезжая от парка, я знал, что снова хочу увидеть ее. Мы болтали обо всем и ни о чем – своеобразный обмен энергией. Я физически чувствовал ее биополе – упругое, звонкое, искристое, как пузырьки лимонада.

На следующий день я приехал на работу пораньше. Не стал выходить из машины, просто сидел и ждал, когда она появится. Я спросил ее накануне, придет ли она, и, если да, то во сколько. Я хотел угостить ее кофе. Но она, видимо, опаздывала, телефона ее у меня не было – как-то постеснялся попросить, поэтому мне пришлось идти в офис с неожиданно испортившимся настроением.

В следующий раз мы столкнулись через пару дней в коридоре.

– Сокращенный день? – улыбнулся я, кивая на куртку, которую она держала в руках.

В ответ она от души расхохоталась.

– Если бы! Голова не варит, хотела пройтись и заодно взять кофе.

Это был шанс.

– С тобой можно? У самого голова гудит. Если скажешь, какой именно кофе помогает, я тебя в благодарность угощу.

– Пойдем, – она сверкнула белозубой улыбкой, зажала свой рюкзачок между коленей и надела куртку, – впрочем, если надо, могу дать «Нурофен».

– А можно растворить его в кофе? – засмеялся я.

С ней неожиданно мне стало бездумно легко, беззаботно и – наплевать на работу.

Мы шли по аллее, я отхлебывал из стаканчика крепкий кофе, который терпеть не мог, и болтал обо всякой ерунде. Она заразительно смеялась, а солнце, пробиваясь сквозь кроны деревьев, еще больше золотило ее волнистые волосы.

На следующий день я подкараулил ее после работы и опять предложил подвезти до дома. Еще через день – пригласил поужинать. Дома я совсем заврался, но приподнятое чувство беспричинной радости вытесняло из груди все остальное.

Я был так счастлив, что не чувствовал себя виноватым перед женой – это придет ко мне потом. А тогда я винил себя только в одном… Я не сказал этой необычной девушке, что женат. Я хотел, но страх того, что она перестанет со мной общаться, пересиливал любые доводы рассудка. Умом я понимал, что рано или поздно она все равно это узнает. Я не мог гулять с ней допоздна, не мог приезжать так часто, как хотелось бы, и уж, конечно, не мог отвечать на звонки, находясь вечером дома. Для любого умного человека несложно собрать воедино картину из всех недомолвок и обстоятельств. Но я просто не мог решиться, я поступил как последний трус. Я прекрасно знаю цену своим поступкам и своему бездействию, и нисколько себя не оправдываю. Два с половиной месяца я изворачивался как мог, чтобы видеть ее как можно чаще, и при этом нигде не проколоться – ни с ней, ни дома. Я не любил жену, но она все равно была родным для меня человеком, и обижать ее мне тоже не хотелось.

По нынешним меркам я рано женился, отчасти потому, что мне казалось, что я любил свою девушку, отчасти потому, что вышла замуж моя сестра, и женился один из старших друзей. Мне хотелось, чтобы все было как у людей. Родители радовались – мы с Наташкой устроили свои жизни. Через пару лет, когда моя жена закончила институт, родилась наша старшая дочь. Жена не очень хотела детей так рано, но я в свои двадцать шесть лет был готов дать жизнь чему-то новому. Еще через три года родилась младшая дочка. Говорят, что детей любишь тогда, когда они желанные. Думаю, это правда. Мои девочки стали моей жизнью и всем моим миром. Мне хотелось заботиться о них, всегда быть рядом, ухаживать, играть, учить всему. Моя жена тоже любила детей, без сомнения, но для меня они всегда значили больше. И именно поэтому мне стало так тяжело в тот год, когда я обратил внимание на рыжую девушку в белых джинсах – потому что с момента нашей встречи часть своего сердца я навсегда отдал ей.

***

Начинается дождь. Зонта у меня с собой нет, как обычно. Несколько капель попадает на стекла очков, размывая реальность. Я встаю с лавочки и укрываюсь под козырьком подъезда. Пахнет прелыми листьями и мокрой травой… Мне грустно. А она, в отличие от меня, очень любила запахи осени.

***

Каждый мужчина хоть раз говорил о девушке, в которую влюблен, что она не такая как все. Но она на самом деле была не такая, как другие женщины, которых я знал. Она думала нестандартно, как-то по особенному выражала мысли, мне хотелось слушать ее истории, хотя подчас она говорила сбивчиво и перескакивала с одного на другое, а потом возвращалась в начало. Я удивлялся ее словарному запасу – при уместном случае она могла выдавать обороты как пьяный прораб, а в следующую минуту, отвечая на телефонный звонок с работы, выражалась как профессор с кафедры филологии.

Она была очень разная, неожиданная. С одной стороны – волонтер, собирающий вещи для домов престарелых, играющий на гитаре на благотворительных вечерах. С другой – расслабленная гедонистка-фрилансер, месяц просидевшая с ноутбуком в Камбрильсе, покуривая вечерами травку на пляже.

Через пару месяцев после памятной для меня встречи ее пригласили работать в офис, и она согласилась – временно, ей там не нравилось: приходилось выполнять механическую работу, в которой нет творчества и негде применить вдохновение. В тот год, когда у нас все закрутилось, она нашла себе подработку в газете – она не говорила, в какой именно, почему-то не хотела, чтобы я читал ее статьи. Она была перфекционисткой, и, наверное, не хотела акцентировать мое внимание на том, в чем считала себя недостаточно хорошо подкованной. Однако писала она и в самом деле увлекательно – она изредка показывала свои художественные зарисовки, которые не шли в газету.

У нее было много друзей, в отличие от меня, и она постоянно проводила с ними время. Я иногда удивлялся ее активности – мне-то зачастую хотелось никуда не идти, а просто спокойно посмотреть телевизор или поспать. Я говорил себе, что это вполне объяснимо: она не имела семьи, соответственно, у нее было свободное время. Я же постоянно крутился как белка в колесе, безостановочно перебирал лапками: дома, на работе, на даче и так далее. И кроме закольцованного пространства этого колеса, как оказалось, ничего давно уже не видел.

А тут неожиданно остановился, выдохнул и огляделся по сторонам. Я останавливал машину в поле и вдыхал запах травы. Поздними вечерами я с удивлением обнаруживал, какая яркая висит над городом луна – иногда она бывала желтая, иногда белая, а как-то раз – красноватая. Я заметил, какие, оказывается, ярко-салатовые листочки распустились на деревьях. Вспомнил, что люблю белое эскимо в шоколадной глазури и не люблю шоколадное – просто по привычке доедаю его за детьми.

Глядя на нее, я вспомнил, что можно проживать свою жизнь и для себя тоже, а не только для детей, и не только исполняя мужские обязанности по дому.

А потом она начала задавать вопросы, и мне пришлось рассказать ей правду о своем семейном положении. Наверное, если бы она не спросила меня в лоб, я бы дольше тянул с этим чертовым признанием.

***

Дождь заканчивается, и я иду прогуляться по парку. Думаю обо всем сразу и ни о чем конкретном. О том, что делает сейчас Мишка. О младшей дочери, которая грезит интернатурой.

На центральной аллее девушка в киоске продает горячие напитки на вынос и вафельные трубочки. Если бы здесь была женщина, которую я люблю, она бы обязательно сказала, что нам нужно взять кофе с собой. Она очень любила кофе…

***

Не могу сказать, что я не сравнивал ее с женой. Конечно, сравнивал, и не понимал, почему в фильмах про супружеские измены жена – женщина неопределенного возраста в халате, а любовница – молодая девчонка в мини-юбке на каблуках. В моем случае они обе были привлекательны. Жена вообще младше на пять лет. Но не в том дело, не в том дело. Не в этот раз… Не во внешности и не в росте, и уж тем более, не в возрасте. Мне нужна была моя ровесница с глазами цвета крыжовника, которая жила одним днем, руководствуясь принципом «хочу-не хочу», а не «надо-не надо».

С ней можно было все – и я не боялся вести себя неуместно или ребячливо. Она любила подурачиться. Мы могли пить какао и с хохотом бросать друг другу в рот малюсенькие зефирки «Маршмеллоу», промахиваться и потом собирать эти зефирки по полу. Она сама говорила, что один из ее главных принципов – не бояться выглядеть глупо.

Впрочем, я ее не идеализировал. Она могла быть жестокой. Когда злилась – говорила колкие обидные слова нарочно, чтобы меня уязвить, но тогда я не понимал: она хотела достучаться до меня, заставить увидеть то очевидное, которое я не хотел принимать. В ответ на ее слова я никогда не огрызался, хотя был человеком вспыльчивым. Если меня задевали, я незамедлительно высказывал то, что думаю, в ответ. Но только не с ней. Отчасти я осознавал ее правоту, отчасти – просто не хотел тратить время на ругань, когда его и так было мало. Один раз она спросила, кем я ее вижу в своей жизни. Я замялся, ведь тут не скажешь – «подругой» или «девушкой».

– Что ж, – колко заметила она, когда я промычал что-то невнятное, – наверное, определение «любовница» кажется кому-то оскорбительным.

Я тогда не понял сарказма – оскорбительно это было для нее или же она хотела задеть меня? Вообще, когда мы ругались, у меня иногда сбивалось дыхание, и я обмирал от неприкрытой горькой правдивости ее слов… Она не пряталась за эвфемизмами и говорила все, как есть – только я к этому был не готов.

На самом деле я замечал за собой, что сам могу вести себя еще более неприятно с другими людьми. Но только не с ней. С ней я всегда обращался добрее, мягче и ласковее – лучше, чем я был на самом деле.

Посторонние люди зачастую считали меня отстраненным и угрюмым, жена – безынициативным. Я не задумывался, каким я был на самом деле, и без того хватало вещей, о которых стоило размышлять. Но эта девушка говорила, что я милый, и, глядя в ее лучистые глаза, я начинал верить, что такое тоже может быть.

Я поначалу думал, что не люблю ее. Влюблен – да, мне было весело и интересно с ней, я никогда не скучал и с нетерпением ждал встречи. Без нее все теряло цвет – я словно существовал в черно-белом мире. Работа, ремонт, какие-то люди – все сливалось в монотонное тягучее время, ползущее минута за минутой. Но потом я снова видел ее, смотрел не мигая, как она идет навстречу и улыбается – и мир снова расцветал красками, обретал запахи и вкусы. Сидя в полумраке в нашем любимом кафе, я все смотрел и смотрел на нее не отрываясь, и не хотел, чтобы она умолкала. Иногда она прерывалась на полуслове и спрашивала: «почему ты так смотришь на меня?» Я улыбался в ответ на ее застенчивую улыбку, пожимал плечами. Мне было хорошо, когда я просто смотрел на нее. Даже ведя машину, я время от времени косил глазом вправо: то ли проверял, там ли она, хотя, конечно, знал, что она сидит рядом, то ли потому что без этого мне становилось пусто.

Разумеется, я не собирался уходить к ней и бросать семью, которая полностью от меня зависела. Я признавал, что испытываю к ней влюбленность. На ее вопрос я так и ответил.

– Но не любовь? – уточнила она.

– Нет.

– Здорово, что ты видишь разницу, – уголки ее губ приподнялись. Трудно было сказать, что она на самом деле думает, но, впрочем, я этим вопросом особо не задавался. Мы были мало знакомы, чтобы я мог судить о серьезности своих чувств – или ее. Меня все устраивало, раз я не планировал ничего менять. Вернее, сначала устраивало…

А потом я поймал себя на том, что ревную. Это было уже что-то новое. Я старался этого не показывать, потому что по-человечески не имел права на ревность. Я ничего ей не обещал, и она была вольна встречаться с кем хочет и делать что хочет – я ведь продолжал периодически спать с женой, хотя этот случалось все реже и реже.

Но, когда я видел цветы или коробки конфет у нее на кухне, в груди сразу вскипала злость. Она не скрывала, что принимает приглашения молодых людей сходить в кафе или в кино. Это было объяснимо – я не говорил ей ничего конкретного, когда она спрашивала, собираюсь ли я как-то разрешать нашу ситуацию – не говорил ни да, ни нет.

Она сама не рассказывала о своих свиданиях специально, только когда я сам спрашивал – тогда она честно отвечала, что ее пригласили прокатиться вечером и погулять по променаду или попить кофе в кофейне. В какой-то момент, еще не облекая свои чувства в слова – даже в своей голове, – я начал думать, что, если бы у нас с женой не было детей – я бы уже вечером собрал вещи.

***

Медленно бреду по заброшенной еловой аллее. Это уже самый конец парка, сюда редко кто-то доходит. Даже собачники. Мы с ней частенько забирались в эту глушь, и стояли в обнимку, просто слушая тишину.

***

Я использовал любую свободную минуту, чтобы увидеть ее, хотя и не знал, понимает ли она это. Я думаю, что не понимала, но, впрочем, отрицательным персонажем во всей ситуации был только я, и она не обязана была понимать, ценить этот факт и вообще «входить в положение». Я не воспринимал ее как соучастницу своего двойного обмана и даже иногда не понимал, почему она впустила меня в свою жизнь, зная всю правду.

А потом мы впервые расстались. Все было очень предсказуемо. Ее не устраивало то положение, в котором мы оказались. Мы не делали никаких признаний, я не знал даже, насколько серьезно она ко мне относится. И сам тогда еще не понимал, что люблю ее. Даже предложил попробовать быть друзьями, раз она не хочет больше иметь никаких других отношений со мной.

– Ты сам не сможешь со мной дружить, – спокойно сказала она. В прозрачных зеленых глазах не отражалось ни упрека, ни обиды – только оттенок легкого раздражения оттого, что приходится объяснять такие простые вещи.

– А ты сможешь? – с вызовом спросил я.

– А я смогу, – ее губы изогнулись в ироническую усмешку.

– Почему?

Она секунду помолчала, словно решая, стоит ли вообще отвечать.

– Потому что ты принимаешь решения под влиянием страха, а я – из желания быть счастливой.

Я ее тогда не понял, но переспрашивать не стал.

Дошло до меня спустя несколько лет, когда я ее потерял навсегда. Она имела в виду, что в любом случае сможет стать счастливой – что со мной, что без меня. Просто потому что поступает так, как считает нужным и двигается в том направлении, куда ведет ее сердце, ничего не боясь.

Мы не общались два месяца. Я бесился по малейшему поводу, срывался на домашних. Жена вскользь заметила, что не узнает меня. Меня ничего не интересовало. Я мучился, как множество неверных мужей до меня. Все эти истории как под копирку… Я не хотел жить так, как живу, и – одновременно боялся перемен. На нервной почве у меня проявился гастрит. Через несколько лет у меня диагностируют язву. А пока… Без нее не было ничего, сплошной вакуум. Именно в то время я и признался себе, что люблю ее и хочу прожить с ней жизнь. Мне хотелось позвонить ей, пригласить на свидание, просто схватить ее в охапку и держать долго-долго… Мне хотелось объяснить, что не знаю, на что решиться, что я люблю ее, но боюсь, что, если разведусь, мои дети отвернутся от меня, что мне не дадут с ними видеться столько, сколько я хочу. Я страшно скучал по ней. Мне было больно при мысли, что она встретит кого-то, кто ей понравится, но страх потерять детей все равно перевешивал. Так что я, как маятник, колебался каждый день, и ничего в итоге не делал.

За эти восемь недель я похудел почти на пять килограмм. Коллеги начали замечать неладное. Хорошо еще, что ее перевели в другой корпус, и мы ни разу не столкнулись.

Я не выдержал первым. Я написал ей что-то в духе «привет, как дела», и, кажется, за те несколько часов, пока ждал от нее ответа, у меня появилось несколько седых волос. Что, если она проигнорирует мое сообщение? Но она ответила. Отодвинув все свои планы, я позвал ее прокатиться на природу.

Мы держались за руки и не могли наговориться. И в тот вечер я сказал, что люблю ее, а она расплакалась. Я этого совсем не ожидал. Она была всегда такая сильная. Я вытирал слезы с ее щек, а она смущалась, плакала и смеялась одновременно.

Ночью наступило отрезвление. Глядя невидящими глазами в потолок, я спрашивал себя: «А что дальше?» Я никогда серьезно не думал о разводе. Поладит ли она с моими девочками? Где мы будем жить? Что мне скажет жена? Будет ли настраивать детей против меня? Сможем ли мы быть счастливы, если будем видеть друг друга каждый день – не скатится ли все в банальный быт? В голове царил полный сумбур.

Первое время после этого воссоединения мы с ней были так бездумно счастливы, что просто растворялись друг в друге без слов. А потом снова начались вопросы без ответов. Она просила определиться и не жалеть ее, если я решу остаться в семье. Я что-то мямлил в ответ.

– Ну ладно, – резюмировала она в конце концов, когда ей надоело, – разведешься – приходи. Если буду свободна к тому времени – поговорим.

***

– Мама, папа, смотрите!

Я резко оборачиваюсь.

По тропинке бежит маленький мальчик, показывая на что-то в траве. Что там сейчас можно найти?.. Помню, раньше здесь водились ежи, мы видели их пару раз. Она со смехом говорила, что в детстве кормила здесь белок, но я, дразня ее, прищуривался и прижимал указательный палец к ее носу, что на нашем языке означало «не верю».

Я смотрю сквозь маленького мальчика и его родителей, вспоминаю, как предложил тогда покормить воробьев, раз белок уже здесь нет, и как мы пошли искать киоск.

Через пару недель листья лягут плотным ковром на насквозь пропитанную дождями землю, и до следующей весны ежики, даже если они еще здесь водятся, впадут в спячку до весны.

***

Декабрь выдался снежным – на радость моим детям. Мы лепили снеговиков и фигурки животных, играли в следопытов. Я купил небольшую елку, и квартиру наполнил новогодний запах хвои – стоило мне потянуть носом воздух, как я сразу провалился в свои собственные детские воспоминания.

Новый год я встретил в компании старых друзей. Взрослые и дети хором считали удары курантов, а я сжимал бокал с шампанским, мечтал оказаться в заснеженном парке на краю города и, пока часы бьют двенадцать, целоваться с самой замечательной девушкой на свете. Что она делает? С кем отмечает?

Я сам удивился происходящему со мной, когда ночью, ложась спать, понял, что в глазах набухают слезы.

Я не стал звонить ей, а наудачу поехал в район старого парка второго января. Захочет ли она меня видеть? Купленный еще месяц назад подарок лежал на заднем сиденье машины.

Я долго звонил в домофон, но никто не отвечал. Снова сев в машину, я какое-то время просто тупо глядел перед собой. Представлял, как она идет по дорожке, в светлой шапочке, а яркие волосы рассыпаются по плечам. Я словно грезил наяву, и в какой-то момент я действительно увидел ее. Она и вправду шла по дорожке к подъезду, в своей бежевой куртке, из—под капюшона которой выбивались рыжие пряди.

Она, конечно, узнала мою машину и остановилась.

– Привет, – сказал я, мой голос ломался. На ресницы налипал снег, ветер трепал волосы – выскочив из машины, я даже не подумал надеть капюшон.

– Привет, – улыбнулась она, глядя на меня с умеренным интересом. При дневном свете ее зеленые глаза ярко выделялись на бледном лице.

Мои эгоизм и самолюбие просили, чтобы она была грустная, расстроенная, но… она вовсе не выглядела удрученной. Самообладания ей, однако, не занимать, подумал я тогда. Мне даже в голову не приходило, что она может быть довольна жизнью, когда я нахожусь на таком эмоциональном дне.

– Как дела? – беспомощно спросил я.

– Отлично, спасибо, – вежливо ответила она с все той же доброжелательной, но совсем не относящейся ко мне улыбкой. Это убивало. Так она улыбалась всем – коллегам, знакомым.

– А у меня плохо. Я очень скучаю по тебе. Я приехал тебя поздравить, вот… – корявые, нескладные слова. Я протянул ей небольшую коробку, которую сам заворачивал в оберточную бумагу. Даже ленточки купил. Никогда в жизни такого не делал…

Я пригласил ее в кафе, но она сказала, что занята. Сказала, возможно, завтра. И я всеми правдами и неправдами отменил завтрашние планы, чтобы снова ее увидеть. Мне тогда не пришло в голову, что это своеобразный тест с ее стороны – буду ли я приезжать тогда, когда удобно ей, а не мне. Раньше всегда было наоборот.

В моей душе, словно в котле, смешивались восторг, радость, стыд и чувство вины. Я снова врал всем подряд. И, тем не менее, сидя вместе с ней в теплой машине на берегу карьера, наблюдая, как метель укрывает берега плотной пеленой, поедая свежие булки и запивая чаем из термоса, я был счастлив.

А еще через несколько месяцев жена догадалась, что у меня кто-то есть. В первую нашу ссору она бросала мне в лицо справедливые упреки, а я только вяло отгавкивался. Мне в тот момент больше всего хотелось просто уехать на край света, где я буду один, и не надо будет ничего решать – ни с одной, ни с другой.

Ситуация зашла в тупик. Я разрывался между детьми и чувствами. Не мог разорить свое гнездо и не мог согласиться на жизнь без той, что с сарказмом назвала себя моей «любовницей». Я ругался с женой, снова мирился, забирал детей из школы, а вечером ехал в район старого парка. И снова все шло по кругу. Мы все жили в напряжении, все трое, и, рано или поздно, кто-то должен был принять решение. Я помню, что в солнечный майский вечер это сделала моя рыжеволосая любовь.

Мы договорились встретиться и погулять в парке. Стоя у высокого куста белой сирени и вдыхая сладкий весенний воздух, я издалека увидел, как она идет навстречу. На ней было лимонного цвета платье, очень красивое и женственное, легкий плащ развевался на ветру. Она любила чистые краски и носила яркую одежду, в которой ее сразу было заметно – синий, зеленый, сиреневый, хотя он как раз был ей не к лицу. Я не помню, чтобы она хотя бы раз была одета в черное.

Я протянул ей букет цветов и получил в ответ поцелуй и нежную, чуть смущенную улыбку. Она вела себя как обычно, но я все равно улавливал какие-то беспокойные токи, которые от нее исходили. Впоследствии я ловил себя на том, что не могу отчетливо вспомнить тот вечер. Видимо, психика, защищаясь от боли, не позволяла мне снова провалиться в эти воспоминания, даже если я захочу.

Я помню, что мы поссорились. Она не сказала ничего такого нового и особенного, но меня зацепило, что она походя распоряжается чувствами окружающих меня людей. Что же она сказала?.. Что-то о том, что главное, как ситуацию вижу я и чего хочу я, и что остальные поймут со временем? Я здорово разозлился на нее тогда. Ей-то легко говорить. Неужели до нее не доходит? Если я сделаю то, что хочу, родители начнут охать и ахать, друзья осудят, дети не простят.