Текст книги "Я не такая. Девчонка рассказывает, чему она «научилась»"

Игорь. Мой бойфренд из интернета умер, и твой может умереть

Компьютеры появились неожиданно. Мы вернулись после каникул, а они тут как тут: семь серых ящиков на длинном столе в холле пятого этажа.

– Теперь у нас есть компьютеры! – объявила учительница. – И они помогут нам в учебе!

Народ оживился, а я засомневалась. К чему было портить холл уродливыми квадратными роботами? Почему все радуются как дураки? Что такого мы узнаем от этих машин, чего не могли бы узнать от учителей?

Особенно компьютеры притягивали к себе мальчиков. Каждую свободную минуту они стучали пальцами по клавиатуре, играя в простейшую игру, где надо было громоздить друг на друга и взрывать блоки. Я держалась от компьютеров подальше. Мое с ними знакомство произошло дома у моей подруги Марисы и повергло меня в растерянность. Было что-то зловещее в том, как на экране при загрузке вспыхивали зеленые буквы и цифры, и меня бесило, что стоит включить компьютер, и Мариса перестает отвечать на вопросы и вообще замечать меня.

У моей неприязни к компьютерам почти политический пафос: они меняют наше общество и, поверьте, к худшему. Давайте вести себя по-человечески. Общаться. Писать от руки. Я попросила освободить меня от занятий по компьютерному набору, где использовалась программа под названием «Мэвис Бикон учит печатать»: нам показывали, каким пальцем на какую букву надо нажимать. «Мизинец на М, – повторяла она. – Мизинец на М». Остальные старались угодить Мэвис, я же писала в тетради.

На родительских собраниях учительница говорила папе и маме, что я настроена «враждебно по отношению к технике». Очень жаль, что я не желаю «принимать новые технологии в классе». Когда мама заявила, что скоро компьютер появится у нас дома, я ушла к себе в комнату, включила маленький черно-белый телевизор, который купила когда-то на барахолке, и отказывалась выходить в течение часа.

И вот однажды вечером, когда я уже вернулась из школы, его привезли: компьютер Apple и монитор размером с коробку, в каких перевозят вещи. Длинноволосый парень установил его, научил маму пользоваться дисководом и предложил показать мне «предустановленные» игры. Я помотала головой: «Нет. Не надо».

Но компьютер, поселившийся посреди гостиной и издававший легкое гудение, притягивал к себе как магнит. Я наблюдала, как няня помогает сестре играть в «Орегонский путь» (в итоге все ее виртуальное семейство умерло от дизентерии, не достигнув брода), а мама набирает текст в Wo r d указательными пальцами: «Не хочешь попробовать?»

Искушение было слишком велико. Мне захотелось попробовать, понять, из-за чего шум. Но мне не хотелось притворяться. Я уже отказалась от вегетарианства и во время ланча со стыдом призналась девочкам, что у меня сэндвич с тофу и прошутто. Надо быть честной перед самой собой. Хватит перестраивать свою индивидуальность. А ненависть к компьютерам – часть моей индивидуальности. Улучив момент, когда горизонт был чист (мама разбирала свою обувь в спальне), я прошла в гостиную, села на холодный металлический офисный стул и медленно поднесла палец к кнопке «пуск». Послушала гудение и урчание загружающегося компьютера. И меня окрылило сознание того, что я переступила черту.

* * *

В пятом классе у всех нас появились виртуальные имена. Мы обменивались сообщениями друг с другом, а также заходили в чаты – сетевые посиделки с названиями типа «Тусовка тинейджеров» и «Место для друзей». Мне потребовалось некоторое время, чтобы переварить идею анонимности. Я не вижу людей, которые не видят меня. Я видна и не видна. Мы с Кэти Померанц придумали себе одного персонажа на двоих – четырнадцатилетнюю модель по имени Мэрайя. У нее были развевающиеся черные волосы, второй размер груди и широчайший набор смайликов. Сознавая необычайную силу Мэрайи, мы заманивали мальчиков описанием ее красоты, популярности и жажды любви, а также большими доходами. Мы печатали по очереди и хихикали, упиваясь своей властью. Как-то мы попросили мальчика из Делавэра прочитать название бренда на ярлычке его джинсов. «Это „ранглеры“, – написал он. – Мама в „Волмарте“ купила». Возбужденные своим успехом, мы вышли из чата.

* * *

В девятом классе у нас появилась новенькая – Джулиана. Она никого не знала, но обладала самоуверенностью девочки, которая привыкла быть лидером с детского сада. Джулиана – панк, ходила с пирсингом в носу и прической в виде шипов, носила футболку с самодельной надписью «Leftover Crack»[8]8
  Американская панк-рок-группа.


[Закрыть], и лицо у нее было такое красивое, что иногда я невольно примеряла его к себе. Джулиана была веганкой по идеологическим соображениям и искренне умела наслаждаться музыкой без мелодии. Я неделю не могла прийти в себя, когда она поведала, что занималась сексом аж с двадцатилетним парнем в каком-то переулке.

– На мне была юбка, поэтому он просто сдвинул трусы, – сказала она так непринужденно, словно рассказывала, что ее мама приготовила на ужин.

Через два месяца нашего знакомства она сделала по фальшивому удостоверению личности татуировку на шее, в виде морской звезды, грубую и неаккуратную. Я попросила разрешения потрогать струпья, не в силах поверить, что это останется навсегда.

У Джулианы было много друзей-панков в Нью-Джерси, и по выходным она часто ездила туда на «шоу». За ланчем мы просматривали их самодельные сайты на Angelfire.com. Кто-то повесил на главной странице своего сайта изображение разлагающегося младенца. Но в основном помещали фотографии самих себя, потных, прыгающих в толпе перед сценой, собранной их же руками. Сразу и не поймешь, кто музыкант, а кто пришел оттянуться. Джулиана показала мне Шейна, симпатичного блондина, которым была увлечена. Его сайт назывался Str8OuttaCompton; только через десять лет я поняла, что имелось в виду[9]9
  «Straight Outta Compton» («Прямиком из Комптона») – альбом хип-хоп-группы N. W. A. из города Комптон.


[Закрыть]. На одной фотографии Шейна, запечатлевшей концерт в тесном подвале, я отметила мальчика – загорелого, щекастого, голубоглазого, с банданой на голове; ни на кого не глядя, он пританцовывал у края сцены.

– Кто это? – спросила я.

– Его зовут Игорь, – ответила Джулиана. – Он русский. И тоже веган. Очень славный.

– Он классный.

Вечером в чате выскочило сообщение от Pyro0001. Я приняла его.

Pyro0001: Привет, это Игорь.

* * *

В следующие три месяца мы с Игорем каждый вечер по несколько часов обменивались сообщениями. Я приходила домой около половины четвертого, а он в четыре, поэтому я запасалась едой и садилась ждать, когда появится его имя. Мне хотелось, чтобы он первым посылал «привет», но обычно у меня не хватало терпения дождаться. Мы говорили о животных. О школе. О несправедливости этого мира, чаще всего направленной против невинных животных, неспособных защитить себя от зла, которое приносят им люди. Игорь был немногословен, но я соглашалась со всем, что он говорил.

И я больше не возражала против компьютера. Он меня пленил.

В школе я не нравилась мальчикам. Одни не замечали меня, другие откровенно грубили, и никто не хотел со мной целоваться. Я еще не оправилась от разрыва, случившегося в седьмом классе, и отвергала приглашения на вечеринки, куда, как я знала, должен был прийти мой бывший бойфренд. К моменту знакомства с Игорем я лечила разбитое сердце в двадцать четыре раза дольше, чем длился последний роман.

Игорь хотел увидеть мою фотографию, и я отправила ему снимок, сделанный в спальне на фоне стены, где я нарисовала маркером деревья и обнаженные фигуры. Мои волосы висят, как выглаженная желтая занавеска; намазанные блеском губы сложены в полуулыбку. Игорь сказал, я похожа на Кристину Агилеру. Поскольку он панк, это была скорее оценка, чем комплимент, но я все равно была взволнована.

Наш обмен сообщениями не останавливал ни ужин, ни перебранки с родителями. Он писал, как тихо в доме, когда он возвращается из школы, ведь его родители приходят не раньше восьми. Краткое «brb»[10]10
  Принятое в чате сокращение от be right back – «скоро вернусь».


[Закрыть] означало, что курьер принес ему ужин, как правило, запеченные баклажаны. Игорь рассказывал, что в его школе есть лидеры и лузеры, меднолобые качки и фрики. Большая государственная школа и куча незнакомых людей в классе. Моя школа вроде бы совсем другая: маленькая, со своим лицом и более однородным составом учеников. Но и я иногда чувствовала себя в изоляции. Я стала писать про одноклассников «кисы» и «фальшивки» – слова, которые никогда не употребляла, пока не увидела их у Игоря. Слова, которые будут ему понятны и сблизят нас.

На каникулах мы с родителями уехали отдыхать. Я попросила служащих отеля пустить меня за компьютер, чтобы отправить Игорю валентинку. Он написал, что не пошлет новой фотографии, потому что у него как раз выскочило «несколько прыщей». Отец злился, что вместо пляжа я торчу в затхлом офисе в компании сотрудницы, курящей ментоловые сигареты, и пишу любовные письма мальчишке, с которым ни разу не виделась. Ничего-то он не понимал. У него даже электронной почты не было.

Джулиана сказала, что Шейн сказал, что Игорь сказал ему, что я ему очень нравлюсь. Я расхрабрилась и предложила Игорю созвониться. Он как будто бы охотно взял мой номер телефона, но так и не позвонил. Джулиана сказала, что, может, он акцента стесняется.

Trixiebelle86: Если ты не любишь говорить по телефону, давай увидимся?

Игорь согласился увидеться в субботу на Сент-Марксплейс. Он приедет на поезде и встретит меня на углу. Я надела брюки-карго, топ и короткий джинсовый жакет, хотя похолодало. От волнения я пришла на двадцать минут раньше. Игоря не было. Я прождала еще полчаса, но он так и не появился. Стараясь выглядеть непринужденно, я наблюдала, как мимо меня пробегают студенты Нью-Йоркского университета и азиатские девушки с розовыми волосами. Дома я включила компьютер, но Игоря и в чате не было.

На следующий день он прислал мне сообщение.

Pyro0001: Извини. Предки не пустили. Может, в другой раз.

* * *

Игорь писал мне все реже и реже. Да и если писал, то только в ответ. Никогда не начинал первый. Каждый раз, услышав сигнал нового сообщения, я бежала к компьютеру в надежде, что оно от Игоря. Но нет, это был Джон – мальчик из соседней школы, танцевавший брейк, или моя подруга Стефани с жалобой на строгие требования своего папы, перуанца, к длине юбки. Игорь больше не задавал мне вопросов. Наши отношения буквально кипели разными возможностями: встретиться, понравиться друг другу в реале еще больше, чем онлайн, полюбить друг в друге все, от глаз до кроссовок. Но они кончились, не успев начаться. Я даже сомневалась, что могу считать его своим «бывшим». В конце лета я получила сообщение от Джулианы.

Northernstar2001: Лина Игорь умер.

Trixiebelle86: Что???

Northernstar2001: Шейн прислал сообщение. Передозировка метадона. Подавился собственным языком. В подвале своего дома. Хреново. Он единственный ребенок. И родители не любят говорить по-английски.

Trixiebelle86: А Шейн не говорил, разонравилась я Игорю или нет?

* * *

Я не знала, кому рассказать об этом, кому будет не все равно. Объяснять все с самого начала не хотелось. Родители не понимали, что Игорь реален, пока он был жив, и тем более не поймут, раз он умер.

Через год мне пришлось сменить виртуальное имя, потому что один парень из школы, волосатый бугай, написал мне по электронке, что собирается изнасиловать меня и вымазать соусом барбекю. Он был единственным, кто положил на меня глаз, но лучше бы я ему не нравилась. Он вскользь упомянул, что у него есть мачете, и прислал мне фотографию котенка, которого втиснули в бутылку и оставили умирать. Папа законно разозлился, позвонил моему дяде-адвокату, и тот сказал, что надо привлечь полицию. В первый и последний раз в жизни меня забирали из школы полицейские. Когда они пришли к тому парню домой, оказалось, что он хранил распечатки всех наших сообщений, многие страницы. Один из копов намекнул, что мне не следовало поощрять переписку, раз парень мне «в этом смысле» не нравился. Я сказала, что жалела его и только. Они посоветовали мне впредь быть осторожнее. Мне стало стыдно.

Мое новое виртуальное имя включало в себя настоящее, и я поделилась им только с немногими друзьями и с родными. Но я оставила старые контакты, поэтому всегда видела, кто и когда вошел в сеть. И однажды в строке «Вошел в чат» появился он – Pyro0001. Мир завертелся у меня перед глазами и встал на место; так бывает ночью, когда встаешь пописать, а весь дом как будто шепчет: «Лина, Лина, Лина».

«Привет», – напечатала я.

Имя исчезло.

Остаток дня я ходила так, словно видела призрак. Я набрала имя и фамилию Игоря в нескольких поисковых системах, надеясь найти некролог или еще какое-нибудь свидетельство того, что Игорь существовал. Конечно, Джулиана его знала. Встречалась с ним. Слышала его акцент. Он был реален. И он умер. Ненастоящие люди не умирают. Ненастоящие люди даже не существуют.

Годы спустя я дала его фамилию одному персонажу своего телешоу. Сигналю тем, кому не все равно: знайте, он был добр ко мне. Ему было что мне сказать. В этом смысле я его любила. Да, да, да.

Как делиться мыслями. Мой худший e-mail, с примечаниями

27 сентября 2010

А.[11]11
  Мне казалось романтичным заменить имя любимого инициалом, как в тайной переписке двух несчастливых в браке интеллектуалов конца XIX века. Чтобы любопытный почтальон не открыл, кто мы, и не выдал адюльтер нашим мстительным супругам, мы используем код. Этот код – первые буквы наших имен.


[Закрыть]!

Прежде чем я снова начну писать, должна быстро черкнуть тебе вот что[12]12
  «Черкнуть» – слишком обиходное словечко для трактата об эмоциональном расстройстве, который последует ниже. В продолжение нашего романа я отправила А. не одну такую лекцию, а в ответ получала односложные «круто» и «ясно» или скучнейшую простыню на постороннюю тему, которая в тот момент не давала ему покоя: то он не мог найти модные ботинки на зиму, то ему не хватало современного Хемингуэя. Напрасно я вчитывалась в эти письма, ища намек на то, что они действительно написаны мне и обо мне, ничего не удавалось оттуда выжать, разве что послали их на мой адрес.


[Закрыть].

Последние шесть наших разговоров закончились серией долгих пауз, потом я что-нибудь говорила, потом поправлялась, потом как бы извинялась, потом брала свои извинения назад[13]13
  Я: В общем…
  [Пауза]
  Я: Ты еще здесь? Я себя чувствую как-то… Мне кажется, если я что-то говорю тебе, ты тоже мог бы что-то сказать мне, потому что именно это называется… [Пауза]
  Я: Разговор.


[Закрыть]. Будь это сцена из инди-ромкома[14]14
  Иронические замечания по поводу ромкомов – отличный способ показать, что вы НЕ из тех девушек/женщин, которые заботятся об условностях в любви. Мы с А. часто спорили, что бы нам посмотреть. Его больше интересовала мужская классика восьмидесятых, я же склонялась (и теперь склоняюсь) к фильмам, где главный персонаж – женский. А. не мог признать, что ему просто не хочется тратить два часа на развернутое описание внутреннего мира женщины, поэтому говорил, что этим фильмам «не хватает структуры». Структура была постоянной темой его жизни. Он мастерил полки, писал сценарии и выбирал одежду в холодную погоду так дисциплинированно и строго, точно мы жили при коммунистическом режиме, хотя поначалу мне было даже любопытно. Правила, правила, правила: не сочетай синий и черный, не складывай книги плашмя, переливай напиток в графин и проверяй, чтобы на странице 10 происходило что-то значительное.


[Закрыть], я бы посмеялась, ну, первые несколько раз. Но столько раз повторяться не пришлось бы, я бы могла повесить трубку со словами: «Хорошего дня, А., созвонимся». Я открыто набиваюсь в собеседники и объясняю это в перерыве между паузами.

Мне следовало бы прекратить извиняться, умом я это понимаю, хотя я действительно сожалею (не о своем поведении с тобой, о более глубоких вещах: о химии моего мозга и о том, кто я есть. Я делаю, что могу, и не употреблять же мне героин, чтобы измениться, но я родилась сверхбеспокойной и зацикленной на своих пунктиках, как это бывает у самых прекрасных детей[15]15
  Отсылка к нашему с А. разговору: я рассказала ему, что в детстве меня завораживала собственная красота. В тот период жизни я еще не знала, что в обществе считается неприличным рассказывать, что ты сам себе нравишься.


[Закрыть]). Конечно, динамика романтических отношений захватила нас обоих, и творчески, и теоретически[16]16
  Хотя работа А. была связана с тяжелым физическим трудом, в том числе переноской тяжестей, его настоящей страстью была беллетристика. После долгих упрашиваний с моей стороны он наконец дал мне почитать один свой рассказ. Это был двадцатистраничный отчет молодого человека, очень похожего на самого А., о попытке соблазнить азиатскую девушку, сотрудницу модного магазина J. Crew в Сохо. Это была необычная и занятная проза, но сама история оставила неприятный осадок. Мне понадобились целые сутки, чтобы понять причину: почти в каждой фразе сквозило фундаментальное презрение к женскому полу, которое А. никогда не давал почувствовать и не высказывал. То же самое я ощутила, когда в восьмом классе прочитала «Прощай, Коламбус» Филипа Рота: мне очень понравилась книга, однако я бы не хотела встретиться с этим человеком. Но в данном случае и рассказ хороший, и его автор уже со мной.


[Закрыть]. Секс – аналогично. Но встроиться в повседневную жизнь друг друга так, чтобы было комфортно, труднее[17]17
  В первую неделю знакомства я проводила у А. все ночи. Время в жаркой спальне без окон застыло. Каждый день мы вместе делали шаг вперед: чистили зубы зубной нитью, ели один бейгл на двоих, засыпали без секса. А. признался, что у него не все в порядке с желудком. Утром пятницы я вышла на свет божий. За пять дней мы проиграли целый год совместной жизни. Я села в самолет до Лос-Анджелеса, не зная, когда мы еще встретимся. Точно знаю, что мне не показалось: А. немного прослезился, высаживая меня у метро.


[Закрыть].

Ты мне действительно очень нравишься. Не в пугающе депрессивном ключе[18]18
  А может быть, именно так.


[Закрыть], и я не медитирую над твоей фотографией (хотя и такое бывало)[19]19
  Это был эксперимент. Все равно что пялиться на пустую вазу или в окно.


[Закрыть], но изо всех сил стараюсь сделать тебя частью своей жизни или хотя бы представить, как это могло бы быть. Я уже приготовилась провести четыре месяца в Лос-Анджелесе, раствориться в чужом городе, где непривычно мало зелени, принимать в гостях родителей, ходить в походы и, возможно, для полноты картины встречаться с каким-нибудь придурком[20]20
  Это была моя первая рабочая поездка. Я снимала дом среди холмов, над Голливудом. Мне его разрекламировали как «шикарный» и «в двух шагах от самых шикарных мест», на деле же он оказался маленьким и сырым, с тремя слепыми стенами, а безликим квадратным фасадом напоминал тайную лабораторию по производству метамфетамина. Зажатая в ловушке между неудачливым телесценаристом, владельцем своры питбулей, и профессором – приверженцем квир-теории, который носил галстук боло и коллекционировал муранское стекло, – я решила, что доза страха, принятая здесь в одиночестве, прямо пропорциональна получаемому объему знаний о жизни. Поэтому я продержалась пять месяцев и называла это ростом. Как-то ночью я надела халат, вышла на веранду, подняла глаза на луну и произнесла: «Кто же я?»


[Закрыть]. За неделю до нашего знакомства я сострила в разговоре с кем-то, что «на данном этапе была бы ужасной подругой, потому что одновременно требую и не даю»[21]21
  Помню, я так впечатлилась этой фразой, что аккуратно отмечала, кто ее уже слышал, а на ком ее еще можно испробовать.


[Закрыть]. Шутки – не просто шутки[22]22
  Перефразируя Фрейда.


[Закрыть].

Встречаться с тобой очень здорово, и мне интересно регулярно делиться с тобой какими-то мыслями[23]23
  Мне нужен был парень. Любой. Конкретно этот, насупленный, как Стив Маккуин, хорошо дополнял мое представление о себе самой, но посмотрим правде в глаза: он оказался в нужное время в нужном месте. Через месяц я начала понимать, что совместное времяпрепровождение оставляет во мне чувство пустоты и скоротечности, что он ненавидит все мои любимые песни, и иногда от скуки я нарочно затевала ссору, чтобы испытать острое чувство близкого разрыва. Как-то мы катались на машине, и я три часа кряду лила слезы, надев темные очки, как будто оплакивала тридцатилетний брак. «Я не знаю, что мне еще сделать, – рыдала я. – Не могу так больше». «Не можешь или не хочешь?» – орал он, как Стенли Ковальски, от злости паркуясь в самом неудобном месте и яростно переключая передачи. Дома я металась по комнате, и мы кричали друг на друга; потом я сказала, что мы могли бы начать все сначала, и он с довольным видом включил PlayStation.


[Закрыть]. Но я – одно, ты – другое, поэтому все идет не так легко и естественно; я это я, я это выстрадала. Вот почему я пытаюсь представить, как прихожу домой и вижу тебя, и думаешь ли ты обо мне, когда дрочишь[24]24
  Я как-то задала ему этот вопрос. Ответом мне было фирменное молчание. Я рискнула завязать «секс по эсэмэс», начав словами: «Я хочу, чтобы мы трахались, не укрываясь простынями». Нечто подобное могла бы потребовать Анаис Нин. «Нет, – сказала бы она. – Простыню долой». Он ответил следующими текстами: «Я хочу трахнуть тебя под кондиционером» и «Я хочу трахнуть тебя, поставив будильник на 8.45». Я закрыла глаза и постаралась проникнуться его чувственностью: холодок воздушной струи на шее; сознание того, что ближе к девяти раздастся звонок… И только после одиннадцатого эсэмэс я сообразила, что человек устроил себе дадаистский перформанс за мой счет.


[Закрыть], и готов ли ты к тому, что кто-то будет все время болтаться рядом.

В тот вечер, когда мы познакомились в гостях, ты сказал, чтобы я ждала тебя на углу. Я была стопроцентно уверена, что ты меня обманул и пошел в другую сторону. На самом деле ты не пришел туда, куда сказал, но стоял неподалеку[25]25
  Я мечтала, чтобы это была метафора: любовь предлагает нам пути, меняет их, но никогда нас не предает.


[Закрыть].

ОК[26]26
  Видишь? Я спокойна как утюг. Релакс, чувак.


[Закрыть],

Л.[27]27
  На Рождество мы расстались, на сей раз по-настоящему. Под занавес он сказал, что не способен любить и ищет только удовольствия. Я же вся искрюсь, полна страсти и жизнелюбия – упрямый росток в бетонных джунглях. Он как раз вернулся от родителей, когда я пришла к нему выяснять отношения, полагая, что ему будет легче пережить это на своей территории. На веранде обычно сидела его квартирная хозяйка Кэти, пожилая женщина с выразительной татуировкой пантеры на оплывшем плече, и наблюдала за окрестностью в компании нескольких йоркширских терьеров. Но в тот вечер ее не было. Зато на дорожке к дому лежали охапки цветов и стояла масса свечей. Я поднялась к А., который предположил, что умерла одна из собачек. Желая проверить, все ли в порядке, мы позвонили Кэти, но ответила ее дочь. Кэти поскользнулась в душе. Возможно, у нее случился сердечный приступ, они еще точно не знают. Вечером поминки. И мы с почти уже бывшим бойфрендом поехали на другой конец Бруклина в похоронное бюро, где простились с напудренной, посеревшей и окостенелой Кэти в велюровом спортивном костюме с пачкой ментоловых сигарет в нагрудном кармане. Потом мы с А. сидели у него на диване, держась за руки, и он гадал, было Кэти больно или нет и подскочит ли плата за квартиру. Я решительно сжала его руку: «Знаешь, я люблю тебя». Он торжественно кивнул: «Знаю».


[Закрыть]

P. S. Если тебе нечего ответить на мой мейл, это будет прямо идеальная справедливость[28]28
  А. позвонил мне через пять минут после того, как я нажала «Отправить»: «Погоди, ты о чем?» «Что ты обо всем этом думаешь? – спросила я. – Ты в чем-нибудь не согласен со мной? Если да, то скажи». «Я перестал читать, когда дошел до дрочилова».
  В новогоднее утро мы последний раз занимались сексом. Я еще не совсем проснулась, когда он придвинулся ко мне сзади. Мы были за городом у моих друзей, которые старше меня, и уже с шести утра я слышала голоса их детей, слышала, как они скользят по паркету в носках, прося то одно, то другое. Пока он тихо трахал меня, я думала, что хочу завести детей. Своих собственных детей, когда-нибудь. Потом я стала думать, трахался ли кто-нибудь рядом со мной, когда я была ребенком. От этой мысли меня передернуло. Выезжая на дорогу, мы заставили попятиться машину очередного гостя, и он свалил заборчик. В городе я поцеловала А. на прощание, а через несколько минут отправила ему эсэмэс: «Не приходи больше никогда». Мы делаем то, что можем.


[Закрыть]. И прости, что пишу так невесело[29]29
  Как по мне, письмо смешное, но в другом плане.


[Закрыть].

Девушки и придурки

Существует распространенное заблуждение, что «самоуважение» работает как заклинание от змей. Если оно у вас есть, вы укрыты в нетронутом эдеме: ни чужих постелей, ни двусмысленных разговоров, вообще никаких горестей.

Но все совсем не так. Самоуважение не связано с внешними вещами, оно дает личный покой; вы живете в мире с самой собой.

Джоан Дидион «О самоуважении»[30]30
  Я думаю, мы с Джоан говорим о несколько различных типах самоуважения. Она имеет в виду, что вы ответственны перед собой за свои действия и ложитесь спать с сознанием того, что были сами с собой честны. Я имею в виду главным образом секс. Но и с ней соглашаюсь. Л. Д.


[Закрыть]

Я вечно напарываюсь на сильных женщин, которые ищут слабых мужчин, чтобы ими командовать.

Энди Уорхол

Меня всегда привлекали придурки. Они варьируются от развязных чудаков (по сути, неплохой народ) до сексуально озабоченных социопатов, но едины в том, что после первого свидания начинают вести себя свински и стремятся меня проучить.

Ребята! Вы нагрубили мне в магазине здоровой еды? Это интересно. Вы игнорируете меня во время общей беседы? И это я отмечу. Особенно мне нравится, когда поначалу мужчина грубит, объясняет это защитным механизмом, а узнав меня получше, становится еще грубее. Правда, отметив четверть века своего существования, я нашла по-настоящему хорошего человека, и все изменилось. Я считаю, что нахожусь в процессе излечения от любви к придуркам, поэтому вышеперечисленные примеры поведения для меня пока небезопасны.

Придурки увлекают меня очень давно. В раннем детстве я проводила лето в домике на озере, сидела с ногами на потертом диване в маминой футболке с надписью «Mind the Gap» и смотрела кино: «Тогда и теперь», «Человек на Луне» и тому подобное. Из этих историй о раннем влечении я вынесла только одно: если ты действительно нравишься мальчику, он обрызгает тебя из водяного пистолета и даст тебе прозвище Капля. А если он спихнул тебя с велосипеда, так что ты раскровенила коленки, не исключено, что в ближайшее время он собирается поцеловать тебя у бассейна.

Мое самое раннее воспоминание о сексуальном возбуждении связано с просмотром спортивной комедии «Несносные медведи», а конкретно с Джеки Эрлом Хейли в роли Келли Лика. Он носил короткую кожаную куртку, ездил без прав на мотоцикле, курил и проявлял такую непочтительность к старшим, какой я никогда не видела у мальчиков из квакерской школы. Более того, он раздевал глазами взрослых женщин, как ассистент Хью Хефнера[31]31
  Издатель журнала «Плейбой».


[Закрыть]. Позднее я оценила мотив неподконтрольного влечения, желания вопреки желанию, как между Джейн Эйр и мистером Рочестером. Помните, каким взглядом Холли Хантер смотрит на Уильяма Херта в «Теленовостях»? Словно ей ненавистно все, что он поддерживает. Это было восхитительно. И даже «9½ недель» таят в себе жутковатый смысл. Все это, в общем, естественно: кого не зацепят превратности флирта и немного спорта? Однако должна признать, я часто перебарщивала с эмоциями.

Считается, что если у тебя хороший папа, то и мужа ты себе выберешь хорошего, а лично у меня самый замечательный папа в мире. Замечательный – не абстрактная оценка. Замечательный потому, что всегда уважал мою природную суть и искусно давал мне почувствовать свою поддержку и мою свободу одновременно. Он строгий, но великодушный лидер, со взрослыми говорит как с малолетними преступниками, а с детьми – как со взрослыми. Я не раз пыталась создать похожий на него персонаж, но выделить его суть так сложно. Со мной не всегда было легко, да и с ним тоже – в конце концов, художники любят запираться в мастерской на несколько дней и биться в припадках из-за плохого освещения, – но папино тактичное внимание и надежность всегда поддерживали во мне чувство защищенности. Самую неподдельную радость я испытала на детской вечеринке, когда в дверном проеме возникла фигура отца в твидовом пальто: он приехал спасать меня из неприятной компании.

Как-то раз меня пятилетнюю взяли на открытие выставки, где я разговорилась с чýдной подвыпившей англичанкой. Мне уже давно следовало лежать в кровати, и все происходящее начинало меня раздражать. Рядом стояла моя подружка Зои, ей было всего четыре года – досадно юный собеседник. Желая завязать разговор, англичанка спросила нас, что делают наши родители, если мы плохо себя ведем.

– Когда я плохо себя веду, я сижу одна в комнате, – сказала Зои.

– Когда я плохо себя веду, папа втыкает мне вилку во влагалище, – заявила я.

Рискованные слова, ведь окружающие могли затрубить тревогу. Нас учат прислушиваться к маленьким девочкам, особенно когда они упоминают об извращениях с использованием ножей и вилок. Вдобавок мой отец создает произведения с откровенным сексуальным содержанием, поэтому не исключено, что ФБР уже занесло его в список потенциальных вилковтыкателей. И вот лишнее доказательство отцовского добронравия: после того как англичанка повторила мою «смешнейшую» реплику в кругу взрослых, папа сгреб меня в охапку и унес наверх со словами: «Похоже, кому-то пора спать».

* * *

Существует и другая теория, нечасто обсуждаемая (возможно, потому, что я ее автор): если ваш отец исключительно добр, ты будешь искать полную противоположность ему, в знак протеста.

Ничто в моей биографии не предвещало влечения к придуркам. С трех лет я начала посещать встречи Коалиции борьбы за права женщин[32]32
  Феминистская организация, просуществовавшая с 1992 по 1995 г.


[Закрыть]. Мы, дочери активисток из даунтауна, сидели в задней комнате и раскрашивали портреты Сьюзен Энтони[33]33
  Сьюзен Энтони (1820–1906) – один из лидеров суфражистского движения в США.


[Закрыть], в то время как наши мамы планировали очередную демонстрацию. Благодаря тому, что они обсуждали при нас, как держаться своего курса и преодолеть верховенство мужчин в мире искусства, я усвоила ценность принципов феминизма задолго до того, как поняла, что я женского пола. Мое феминистское воспитание укрепилось в частных школах, где поощряли прогрессивную мысль и где наравне с алгеброй изучалось неравенство полов; в лагере для девочек в штате Мэн; от просмотра бабушкиных военных фотографий (она всегда говорила, что «настоящим делом занимались санитарки»). И в довершение всего, отец требовал, чтобы мы с сестрой были самыми красивыми и умными «плохими девочками» в Готэме, и неважно, сколько раз мы описались или обкорнали челку тупыми кухонными ножницами.

Первая интимная история с республиканцем у меня произошла, кажется, в девятнадцать лет. В тот злосчастный вечер я собралась переспать со студентом-консерватором из нашего колледжа, обладателем лиловых ковбойских сапог и ведущим передачи «Разговор о главном с Джимбо» на радио. Нетвердым шагом следуя за ним после вечеринки, я могла бы сказать о нем только одно: мрачный, агрессивный тип и полный ноль в покере. Как это привело нас к соитию – клинический пример того, что под действием расслабляющих средств антипатия быстро превращается в желание. В процессе секса на плесневелом коврике я обратила взгляд на растение, принадлежавшее моей соседке Саре, и заметила болтающийся на нем предмет. Я попыталась представить его форму и тут сообразила, что это кондом. Мистер Радионяня кинул контрацептив в горшок с нашей пальмочкой, думая, что я слишком глупа, пьяна или слишком возбуждена и не обращу на это внимания.

– Извини… Это что, кондом? На пальме? – в изумлении пробормотала я.

– О! – он сделал вид, что шокирован не меньше, и потянулся к кондому, будто бы собираясь его надеть.

Но я уже поднялась и добрела до дивана, так как ничего другого, чтобы прикрыться, вблизи не нашлось. После этого я попросила его уйти и следом швырнула за дверь его толстовку и сапоги. На следующее утро я полчаса просидела в ванне, как героиня фильма про переходный возраст.

Днем он не поздоровался со мной, да я и не расстроилась. В декабре он окончил колледж, а вместе с ним 86 % республиканского населения Оберлина. Я излила свой стыд в экспериментальной короткометражке под названием «Кондом на дереве» (классика!) и твердо решила, что в следующий раз отдамся кому-нибудь в более достойных условиях.

И тогда я познакомилась с Джеффом.

Джефф был старшекурсник, светловолосый мечтатель. Однажды он лежал в гамаке моих родителей и плакал, потому что я его «принуждала к сексу», когда он просто хотел, чтобы его послушали. У него бывали спады[34]34
  Как-то раз мы принимали экстази, и ровно перед тем, как таблетки подействовали, Джефф спросил меня, что я думаю о свободных отношениях. За этим последовали двенадцать часов рыданий (а не восьмичасовой оргазм, о котором рассказывала моя подруга Софи).
  Как-то раз Джефф заставил меня поехать на день рождения его друга, но после трех часов пути у него случился приступ социального беспокойства, и войти в дом он так и не решился.
  Как-то раз Джефф выдумал, что у него в кладовке живет фиолетовый кот и все время бедокурит. Или это был подъем, а не спад? Л. Д.


[Закрыть], но в основном он меня опекал и поддерживал. Наша любовь была спокойной, ласковой, и мы в ней были равны. Джефф не придурок, но и не мой тип.

Мы расстались, как расстается большинство студенческих пар. После этого я месяц провалялась в кровати и не могла переварить ничего, кроме макарон с сыром. Даже терпеливый папа устал от моих преувеличенных страданий. Но потом я получила свою первую после колледжа работу – в одном из ресторанов даунтауна, и там я встретила любовь совсем другого сорта.

Хоакин родился в Филадельфии и был почти на десять лет старше меня. Он излучал самодовольство (что выглядит несообразно, если носить такой ширпотреб, как шляпа «федора»), был долговяз и тощ и одевался, как Марлон Брандо в фильме «Трамвай „Желание“». Циничный гурман, он обожал максимы вроде «хреново было бы жить после сорока пяти» и вел себя как мой повелитель. Вообще-то он встречался с одной девушкой, но мы флиртовали. Флирт состоял в том, что Хоакин тестировал мой общий интеллект и отмечал слабость пространственного мышления, а затем подмигивал в знак того, что все это шутка.

Однажды вечером кто-то нагадил перед дверью в туалет.

– Я надеюсь, ты понимаешь, что убирать придется тебе, – сказал Хоакин.

Убирать я не стала, но получила некое удовольствие от самого распоряжения. Хоакин откровенно грубил. Притворно негодуя («А чего мне-то!»), я таяла. Он был Снайдли Уиплэш, а я – невинная девушка, привязанная к рельсам, только я совсем не ждала Дадли Справедливого[35]35
  Персонажи мультсериала начала 1960-х гг. «Рокки и Бульвинкль»: злодей, полицейский и его возлюбленная.


[Закрыть].

Мы начали переписываться. Мои письма были длинные и замысловатые, я старалась показать Хоакину свою склонность к черному юмору (я могу шутить об инцесте!) и как много я знаю о Романе Полански. Хоакин отвечал кратко, в его письмах можно было вычитать и все, и ничего. Он даже ни разу не подписался. В день моего увольнения мы встретились после работы и раскурили травку, которую я по этому случаю достала. У меня не было бумаги для самокруток (на самом деле я не курю травку!), и мы использовали страницу из книжки «Final Cut Pro для чайников». Я попыталась поцеловать Хоакина. Он сказал, что не должен со мной целоваться, – не из-за подруги, а потому, что уже спит с другой официанткой. Мы пошли в круглосуточный пакистанский ресторан. Получив отказ, я впервые за много дней ощутила голод. Мы ели лепешки наан в полном молчании.

Этот вариант дружбы продержался до июня, а потом мы поцеловались на улице перед рестораном. Меня разочаровали слишком твердые губы Хоакина и манера замолкать, когда у него случалась эрекция. Последовали два года неопределенности, спорадических встреч ради секса, сопровождаемого все новыми извращениями и зачастую приемом средств, которые мои родители держали на случай сильной боли, а я таскала и припрятывала. Порой Хоакин игнорировал меня месяцами, и когда я сидела в поезде метро, такая девочка в беретике, на каждой остановке мне мерещилась в дверях его фигура. Дождавшись наконец приглашения в гости, я пропадала у него дома, как в черной дыре. Если мне случалось там заснуть, то наружу я выходила иногда лишь к полудню, продрогшая до костей, и на улице моргала от неяркого бруклинского солнца.

Кульминацией наших отношений стала поездка в Лос-Анджелес, хуже которой еще не бывало, разве что у Дэвида Линча. Мы провели четыре дня в отеле «Шато Мармон», где витает призрак Джона Белуши и оттого принимать ванну неуютно, и с вами крайне нелюбезны, если вы просите ложку. Основные факты: Хоакин ни разу не прикоснулся ко мне, я заснула голой в ботфортах моей мамы, Хоакин честно сказал, что понятия не имеет, как следует заботиться о другом человеке.

К тому времени мои творческие поиски уже получили некоторое признание, и я думала, что Хоакин меня зауважает. Но успех не принес мне ничего, кроме денег, чтобы во время ужина с друзьями я могла выскользнуть из-за стола, взять такси и приехать к нему домой. Я надеялась, что никто не спросит меня, куда я собралась, и мне не придется врать. После Лос-Анджелеса раз или два мы занимались сексом, но мое сердце в этом не участвовало. Если вообще участвовало когда-нибудь.

Перескажи я нашу историю тогда, она получилась бы сильно приукрашенной. Я бы написала, что Хоакина никто не понимает, а он такой же печальный, испуганный и одинокий, как и мы все. Я бы посмеялась, описывая сумасшедшие сексуальные выдумки, которые позволяла Хоакину, и его житейскую незрелость (входную дверь загораживает недособранный каркас кровати, наличные хранятся в ящике из-под сигар, по всем карманам рассованы презервативы). Подходя к его дому, я всегда повторяла себе: да, мое место не здесь, но ведь можно сделать привал на дороге жизни, не так ли? Я представляла себя шпионкой: отсутствие самоуважения я изображаю для отвода глаз, а втайне готовлю подробные разведывательные отчеты для девушек, чьи бойфренды выглядят как лесбиянки и предлагают посмотреть очередную серию «Ночных огней пятницы», поедая готовый ужин из коробки. Пусть у них будут уютные мирки и шаблонные любовные истории. Я не удовлетворюсь нормой, мне бы замутить что-нибудь в духе Сид-и-Нэнси. Я буду круче.

* * *

Я росла счастливой девочкой. Мне не всегда легко было ужиться с собственной головой, но меня окружала любящая семья, и беспокоились мы разве что о том, какую галерею посетить в воскресенье и помогает ли детский психолог побороть мои проблемы со сном. Только в колледже я начала понимать, что получила несколько «тепличное» воспитание. Однажды, когда я училась на первом курсе, под окнами моего общежития расположилась компания полуночников, они курили и громко смеялись; мне страшно захотелось присоединиться к ним, и я выскочила на улицу прямо в пижаме.

– Что у вас тут происходит? – спросила я.

– Оу, – протянул Гэри Прэлик, который постоянно носил свитер, связанный прабабушкой (потом я узнала, что ей всего семьдесят девять). – Не твое дело, барышня из Сохо.

Придурок и вредина. (Разумеется, потом я с ним переспала.) Я очень старалась выбросить из головы его слова, но они привязались ко мне, подкрались в те ночные минуты, когда я уже съела три куска пиццы, но еще не заснула. Чего я не понимаю? И как это понять, если не сваливать все на послевоенное расслоение общества? Я не могла отделаться от ощущения, что мне еще многое предстоит узнать на собственном опыте, многому научиться. Именно это ощущение легло в основу моего романа с Хоакином.

Так вот, друзья, узнавать «мир» не значит строить из себя шалаву перед уроженцем нью-джерсийской глубинки, который в четыре часа утра раздумывает, какую запись группы Steely Dan поставить. Тайна жизни приоткрывается не тогда, когда люди смеются над тем, что ты училась литературному мастерству. Ничего просветительного нет в том, что ты позволяешь лысому приятелю своего почти бойфренда класть руку тебе на бедро в сантиметре от промежности, потому что, кажется, влюбилась – иначе как объяснить такие траты на дорогу до его дома?

Мой и Хоакина первый секс был короток и оставил осадок грусти. Над нашими головами тихонько гудели лампы. Хоакин не смотрел на меня. Потом он быстро ретировался. Я гадала, не моя ли в том вина. Может, я была холодна как рыба, или вообще неизобретательна в постели, или меня парализовало, потому что я отчаялась понравиться. Может, это моя судьба – лежать бревном, пока не состарюсь для секса.