Текст книги "Российский колокол № 7–8 (44) 2023"

Александр Ралот

Прародитель
(навеяно средневековыми событиями)

Он показал индейцам, как сражаться, научил их строить крепости и бастионы. Таким образом, ведя себя как индеец, он заработал себе отличную репутацию, и они женили его на очень высокопоставленной даме, от которой у него были дети… Он сделал себе татуировку, отрастил волосы и проколол уши, чтобы носить серьги, как принято у индейцев.

Диего де Ланда «Сообщение о делах в Юкатане»

Интересно, много ли современных тинейджеров, или по-нашему, без модных иностранных заимствований, подростков-парубков[1]1
  Парубок (укр.) – юноша, парень.


[Закрыть] читали или хотя бы слушали в аудиоформате роман Генри Райдера Хаггарда «Дочь Монтесумы»?

Много лет тому назад я, выпросив на пару дней у знакомой библиотекарши зачитанную до дыр и потрёпанную до невозможности книгу, стал свидетелем удивительных приключений героя романа Томаса Вингфилда, который уехал на Пиренейский полуостров, чтобы отомстить убийце своей матери, но оказался на другом конце света, где вместе с ацтеками боролся против захватчиков на руинах Теночтитлана. Поклялся в верности девушке по имени Лили, а стал мужем индейской принцессы Отоми, чья великая любовь спасла его от смерти на жертвенном камне.

Вернув роман в положенный срок, я стал размышлять – выдумал ли всё этот автор или у Вингфилда был прототип? Ответа на тот давний вопрос я не знаю до сих пор. Но об удивительной судьбе одного жившего много веков назад европейца я хочу вам поведать.

* * *

Информации, когда родился будущий еврей-супермен по имени Гонсало и по фамилии Герреро, я на просторах всемирной паутины не отыскал, а вот место рождения нашёл – маленький городок Палос-де-ла-Фронтера, затерявшийся где-то на юге Испании. Вездесущая инквизиция крайне предвзято относилась к евреям, даже и обращённым в христианскую веру. Поэтому у юноши был лишь один вариант в выборе будущей профессии – служба королю, то есть армия.

* * *

К концу второго десятилетия своей жизни он уже прекрасно владел всеми видами холодного (да и огнестрельного тоже) оружия. Был на хорошем счету у командиров (следовательно, обладал надёжной защитой от вездесущих церковных ищеек) и лихо сражался в последних боях реконкисты.

Мадрид. 1492 год. Таверна на окраине города

– Эй, хозяин, дьявол тебя побери, шевелись живее. – Хорошо одетый кабальеро снял с головы шляпу и ловко закинул её на торчащий из стены крючок. – Всем вина! Я угощаю! Пьём за победу! За полное и окончательное изгнание ненавистных мавров. Нет, для начала выпьем за Фердинанда Второго Арагонского и Изабеллу Первую Кастильскую. За нашу большую, непобедимую и единую Испанию!

Час спустя

– Бродяги! – кабальеро сделал жест, призывающий всех, сидевших за столом, придвинуться поближе. – Да поймите же, выпивохи, ваши услуги нашим правителям больше не требуются! Не с кем тут, на полуострове, воевать! Мы всех победили, теперь по домам. Портняжничать, шорничать, пасти овец и разводить быков. Вы хотите выращивать быков? – Нет! – хором ответили два десятка любителей дармовой выпивки.

– Тогда слушайте, – рыцарь перешёл на шёпот, – когда закрывается одна дверь, обязательно открывается другая! Кто-нибудь из вас слышал об итогах экспедиции Колумба?

Посетители таверны пожимали плечами, разводили руками, качая головами.

– То-то же. Он открыл новый путь в Индию. В тамошних землях полным-полно золота, драгоценных камней, ну и темнокожих красоток, конечно, тоже! Я набираю людей в свой отряд. Есть желающие отправиться к чёрту на рога и увидеть земли Нового Света?

1511 год. Америка. Район близ Санто-Доминго

Герреро уже занимался обычным для конкистадоров делом: на испанских кораблях плавал вдоль побережья Америки и грабил аборигенов, набивая трюмы золотом и серебром.

По вечерам, выпив бутылку, другую, третью, мечтал, что скоро вернётся в Испанию, купит приличный дом, женится и наконец сможет жить богато и счастливо, став уважаемым человеком.

* * *

В тот злополучный вечер Гонсало качало из стороны в сторону сильнее обычного, и причина была не в большом количестве алкоголя, а в сильнейшем шторме.

– Ты как хочешь, а я отправляюсь на палубу. Завалюсь в шлюпку и буду там ждать прихода костлявой с косой! – проорал он в ухо сидящему рядом товарищу. – Сдаётся мне, что наш патер Жеронимо де Агилар нагло врёт, утверждая, будто никаких туземных богов не существует, а есть только наш, всемогущий Иисус. Выходит, что они существуют и сговорились все разом разбить в щепки наш корабль и отправить нас на корм рыбам.

Минуту спустя рухнувшая корабельная мачта крепко ударила его по голове, однако Герреро, превозмогая дикую боль, всё же сумел добрести до спасительной шлюпки, в которой уже находились полтора десятка человек.

* * *

Потопив корабль завоевателей, индейские боги не успокоились. Целых две недели переполненную лодку носило вдоль побережья Юкатана. Кончился запас пресной воды. Люди умирали один за другим. Наконец течение прибило с трудом держащуюся на плаву шаланду к берегу.

Однако беды измученных и изголодавшихся людей на этом не закончились. Их заметили жители страны Чактемаль, осколка некогда могущественной империи майя.

* * *

Участь пленных испанцев была ужасной. Местный правитель Начан-Кан, дабы задобрить богов, велел половину чужеземцев немедленно принести в жертву, а остальных посадить в клетки для определения их участи.

* * *

Оставшимся в живых повезло, ибо местные потомки майя, в отличие от соседей-ацтеков, человеческими жертвоприношениями не злоупотребляли и через некоторое время потеряли к пришельцам всякий интерес.

* * *

Испанцы организовали побег, но, не зная местности, далеко уйти не смогли.

Вскоре их поймали, избили и попытались использовать в качестве рабов. Не получилось. От постоянного недоедания и тропических болезней отправились в мир иной почти все.

Выжили лишь двое: монах Жеронимо де Агилар и… еврей Гонсало Герреро.

* * *

– Молись! Беспрестанно молись нашему Иисусу, всемогущему и милосердному. Бог тебя непременно услышит и освободит! – наставлял Жеронимо Гонсало, стоя в углу комнаты и отбивая поклоны.

– Учи язык майя, вникай и перенимай их культуру. Мы с тобой уже не пленники. Нас не держат в клетке, мы можем свободно ходить по селению. Что тебе стоит сделать на лице татуировку, такую, как у меня? Пробей себе перегородку в носу и воткни туда нарядную деревяшку…

– Господи, вразуми неразумного. Он сошёл с ума. Нацепил серьги, отрастил волосы, разговаривает с неверными на их языке. Совсем мозги потерял. – Монах продолжал отбивать поклоны в пустой угол комнаты.

– Если хочешь, оставайся здесь, а я иду вместе с индейцами на озеро. Сегодня день ритуальных омовений вождя Начан-Кана. Хочешь выжить – стань таким, как они, – произнеся это, Гонсало поднялся с пола и покинул хижину.

* * *

То, что случилось на озере, позволило испанскому еврею не только завоевать почёт и уважение местных жителей, но и стать одним из их вожаков.

Когда обсыпанный с ног до головы золотым песком Начан-Кан окунулся в священное озеро, на него напал аллигатор. Стоящие на берегу люди оцепенели от ужаса. Не растерялся лишь Герреро. В два прыжка он оказался рядом с вождём и голыми руками забил насмерть большую рептилию.

Его поступок был оценён по достоинству. Вечером того же дня было объявлено, что отныне бледнолицый уже не чужак, а их соплеменник и назначается командиром небольшого отряда.

* * *

И Гонсало старался оправдать оказанное ему доверие. Учил своих подчинённых всему тому, что знал сам. Как мог объяснял индейцам, что такое тактика и стратегия, а вокруг столицы, города Чактемаль, были возведены самые настоящие фортификации.

Вскоре над «белым маршалом» совершили обряд бракосочетания. Один из вождей отдал ему в жёны свою дочь, принцессу Зазил-Ха. И в положенный срок у четы родились трое здоровых наследников-метисов.

* * *

Молитвы монаха Жеронимо де Агилара в конце концов были услышаны. Всевышний смилостивился над ним и послал ему избавление.

1519 год

Конкистадор Эрнан Кортес начал стремительный поход на земли индейцев. И за два года стал всевластным правителем огромной территории.

Однажды лазутчики донесли ему, что в одном из селений майя совершенно свободно живут два его соплеменника.

Кортес собрал большой отряд и не мешкая лично отправился в Чактемаль.

Завидев издалека закованных в железо испанцев, Жеронимо тут же бросился обнимать их, плача и благодаря Господа за чудесное освобождение из многолетнего плена.

Но все просьбы монаха посадить его на первый корабль, отплывающий в Испанию, остались без внимания. Знаменитый завоеватель приказал оставить де Агилара при себе в качестве переводчика.

По-иному происходила аудиенция с Гонсало Герреро.

Никакой радости от встречи с земляком тот не испытывал.

– Я живу с индейцами уже много лет. Женат на местной женщине, которая родила мне троих детей. Индейцы называют меня касиком[2]2
  Ка́сик – вождь.


[Закрыть], и я командую отрядом, когда идёт война между племенами. У меня, как здесь полагается, сделаны татуировки на лице и проколоты уши.

Только представь, что будут кричать мне вслед испанцы, появись я в таком виде на улице? Поэтому позволь мне и дальше оставаться здесь и остаток моих дней прожить с этим народом.

* * *

Трижды отправлял Кортес своих посланников в дом Герреро. И каждый раз они возвращались ни с чем. Гонсало повторял им всё то, что говорил Эрнану при их личной встрече. Ссылался на свой нынешний внешний вид, на семью, на клятву верности, данную им местному правителю.

В четвёртый раз он вообще отказался встречаться с испанцами. Вместо него из дома вышла Зазил-Ха.

– Зачем этот раб пришёл сюда разговаривать с моим мужем! Уходи и не приставай к нам больше ни с какими словами!

Семнадцать лет спустя

Конкистадоры, привыкшие к лёгким победам над местными воинами, в землях Чактемаля неожиданно встретили серьёзное и хорошо организованное сопротивление.

Помощники Кортеса Педро де Альварадо и губернатор Панамы Педрариас требовали от подчинённых захватить предателя Гонсало в плен.

И однажды им удалось напасть на его след. Но Герреро, после падения города возглавивший партизанские отряды майя, живым не сдался.

Его прямо в сердце поразил заряд из аркебузы, изготовленный в далёкой, некогда родной Испании.

Наши дни

Современные мексиканцы поставили Гонсало Герреро многочисленные памятники и считают его национальным героем.

Более того, его детей, рождённых от женщины майя, считают первыми мексиканцами – представителями народа смешанного происхождения, в жилах которого в равной степени течёт индейская и… испанская кровь.

Александр Рязанцев

Душной ночью в Душанбе

Тяжело работать по ночам. Мысли путаются, пальцы трясутся, слова выстраиваются в ряд и плавятся. Хочется выпить чашку красного чая или бокал зелёного вина, но лучше – кубок свежего воздуха.

Я вытираю испачканные чернилами руки, небрежно собираю исписанные листы, надеваю плащ и шляпу, выхожу на улицу.

Душанбе меня встречает свободой душной ночи. Несмотря на позднее время, по улицам проезжают маршрутки. Двери открыты, из проёма то и дело выглядывает юный зазывала, машет руками и что-то кричит. Он может выпасть из машины в любую секунду, но парня это не волнует: надо работать, иначе город тебя поглотит.

Желудок неприятно режет, и я вспоминаю, что целый день ничего не ел. Где-то рядом есть кафе «Туран»; мне про него рассказывал очкастый учёный-востоковед с орлиным носом, сидевший рядом со мной в самолёте.

Я поправляю шляпу, засовываю руки в карманы и отправляюсь на поиски.

Кафе нахожу без труда. Это погребок для местных. Спускаюсь по крепкой дубовой лестнице, раздвигаю ладонями кисейные занавески и прохожу в зал, небольшой и уютный.

– Эй, брат! – улыбается юноша-официант.

Я не люблю, когда посторонние называют меня «братом», но в Таджикистане приходится держать себя в руках – это самое уважительное обращение среди местных, вроде «милостивый государь» из уст полового в рязанском трактире.

– Добрый вечер. Столик на одного, пожалуйста.

Официант торопливо оглядывает душное, полное людей помещение, задумчиво проводит пальцем по куцему усу.

– Пачты всё занато, брат… Ест толька одын места у… – он замялся, подыскивая нужное слово.

– Давайте, – я иду вслед за официантом, на ходу расстёгивая пуговицы плаща.

За небольшим столиком сидел почтенного вида старец с длинной белой бородой и умными глазами. В руках он держал небольшую книгу в кроваво-красной обложке. Губы тихо шевелились, глаза привычно пробегали строку за строкой.

Я поздоровался и сел за стол. Официант протянул меню, исписанное непонятными буквами. Хотя одну я узнал – «ё», давно забытую в России.

– У вас есть на русском?

– Дэ, брат! – Официант торопливо повернулся, прошёл мимо старинной глиняной печи и скрылся за дверью.

Я стал рассматривать незнакомые знаки, стараясь разгадать их секрет. Хватило пары секунд, чтобы понять, насколько это бесполезно. – Возьмите самсу. Здесь её хорошо готовят. – Старик уже отложил книгу в сторону и смотрел на меня с любопытством.

Я почувствовал неловкость и, превозмогая природную робость, спросил:

– А что в ней такого? Я как-то ел самсу на улице, и…

Старик улыбнулся, провёл рукой по бороде.

– В Москве вы ели не самсу, уж поверьте…

Я сдержанно улыбнулся.

– Как вы поняли, что я москвич?

Старик налил себе чаю и положил кусочек сахара.

– Это видно по вашим глазам. И по манере одеваться.

Он говорил почти без акцента, точно подбирая слова, соответствовавшие обстановке и духу времени. Но чем больше я его слушал, тем крепче убеждался: старик был воспитан в далёкую эпоху, и будь его воля, то говорил бы он изысканно и поэтично. Но изысканность и поэзия, в отличие от денег и нахального престижа, в наши дни мало кому нужны.

– Вы правы, я из Москвы. Приехал сюда на одно мероприятие.

– Куда? – старик слегка нахмурился.

– На медиафорум.

Старик нахмурился ещё сильней.

– Позвольте узнать: что это?

– М-м-м… Встреча журналистов из разных стран. Они читают лекции, задают вопросы, берут интервью, пьют пиво, – я развёл руками. – Всякое такое.

– Понятно… Стало быть, вы журналист? – старик отпил из чашки. Он зажал её между большим и средним пальцами, держась ими за специальные выступы, чтобы не обжечься, и время от времени делал по небольшому глотку.

– Да, работаю в газете. Пишу про литературу и кино. Иногда про политику.

– Замечательно… А про поэзию пишете?

– Конечно…

Теперь я улыбался тепло, а не сдержанно. Очень давно не говорил с понимающим человеком о том, что сам искренне любил.

– Не так давно брал интервью у одн… – начал было я, но осёкся. Вернулся официант со слегка потрёпанным листком меню в руке. Протянул было мне, но я вежливо отказался:

– Одну самсу, пожалуйста.

Официант оживился.

– Самсу? Каторый?

Я рассеянно провёл рукой по волосам. Посмотрел на старца.

Тот легонько махнул рукой, и официант сразу перевёл на него взгляд. Они недолго о чём-то побеседовали; юноша, кивнув, удалился. Записывать ничего не стал.

– Я договорился, – успокоил меня старец. – Вас вкусно накормят.

– Спасибо большое… Как вас зовут?

– Омар, – старик слегка смущённо, но благодарно пожал протянутую руку.

Мы неспешно зажурчали о книгах, любви и вине. Омар попросил бутылку красного, и вскоре мы её распили.

– Вы женаты? – Омар пригубил из стакана.

Сердце неприятно укусила тревога-крыса. Полилась кровь, и я залил рану глотком вина.

– Нет.

– Отчего так? Вы очень молоды, самое время найти себе добрую жену.

– На веки вечные?

– Можно и так.

– А можно и на вечер… – я устало улыбнулся. Вино, выпитое на пустой желудок, вызывает болтливость.

Я подлил старику, а затем снова наполнил свой стакан.

– Сложно с жёнами, Омар, сложно. Вроде знаешь женщину, один день или много лет, сблизишься – и окажется, что она совсем не та, какой тебе представлялась. Вы проводите прекрасный вечер, целуетесь в подземных переходах, что-то друг другу обещаете – а потом дверь между вами закрывается, и ты идёшь по осенней листве, ещё на что-то надеясь. Пару дней переживаешь, а затем с привычной грустью понимаешь – ты нужен не потому, что ты есть, а потому, что можешь что-то дать: время, деньги, силы, надежды…

Омар слушал меня, поглаживая бороду. В его умных глазах таилось тепло.

– Задумчивая душа склоняется к одиночеству, – мягко проговорил старик.

Я вздохнул, но для видимости. На душе стало полегче.

– Как вам вино? – Омар сделал глоток.

– М-м-м… Хорошее, спасибо. Это местное?

Старик кивнул.

– Наслаждайтесь. Вы съели слишком много горькой прозы жизни, а потому можете насладиться её поэзией.

Раздался звон, прозвучал застольный тост, и красные капли зашипели на моей старой, гноящейся ране.

– Слишком часто я стал так утешаться…

– Лучше утешиться сейчас, когда есть кувшин с вином, чем потом, когда прямо перед носом захлопнется дверь.

Кругляши на кисейных занавесках мягко ударялись друг о друга. Приходили новые гости. Я пил вино и наблюдал за людьми. Чаще всего они приходили вдвоём, иногда в компании; почти все – бородатые. Мужчины садились за стол, делали заказ у знакомых официанток, доставали сигареты. Погребок медленно наполнялся дымом.

– А что, здесь можно курить? – спросил я Омара.

Он торжественно кивнул головой.

– А почему?

– Таков закон. На улицах нельзя пить и курить, зато в кафе и ресторанах – сколько хочешь.

Я на секунду задумался, затем понимающе покивал.

– Понятно, в чьих интересах такой закон…

Омар слегка улыбнулся.

– Мёд можно добыть даже из горьких трав.

Мы чокнулись и выпили.

Неподалёку раздался юношеский смех. Я слегка развернулся и увидел группу ребят, занявших небольшой проём в глубине погребка. Они радовались запоздалому гостю, который, разувшись, поднялся по трём ступенькам, отдёрнул занавеску и, поджав колени, занял свободное место.

– Ваш самса, брат. – Официант поставил передо мной большой глиняный горшок, из которого пахло мясом и специями.

– Это… что такое?

– Самса, брат.

Я потрогал горшок. Он был горячим. Внутри плескался густой бульон, насыщенный специями, и плавали кусочки мяса. На стенках горшка запеклась хрустящая хлебная корочка.

– Это едят руками?

– Да, брат.

Омар слегка пошевелил пальцами, и официант поставил на стол ещё одну, заранее принесённую бутылку красного вина.

– Иштихои том!

Я удивлённо взглянул на юношу, потом на Омара.

– Приятного аппетита, – перевёл старик.

Официант удалился. Я оценивающе взглянул на горшок, потом на Омара.

– Угощайтесь.

Омар слегка поклонился, торжественно сказал что-то по-таджикски (я расслышал только «рахмонир рахиим») и отломил кусочек хлеба.

– Нужно окунуть его в бульон, взять столько мяса, сколько нужно, и поднести ко рту.

Я послушно всё сделал. Аккуратно, боясь разбить горшочек, отломил кусок хлеба и макнул его в жидкость. Потом осторожно поднёс ко рту и проглотил. Бульон был горячим, но мягким; ароматная много-вкусица приятно согрела язык, щёки и нёба. Специй была тьма, но они не били меня горячим утюгом, а ласково грели душу.

– Вкусно? Как вам? – Омар прожевал кусок и теперь смотрел на меня.

– Очень необычно… Столько вкусов…

– Так и есть, в нашей кухне целое войско вкусов, тогда как в итальянской или испанской – только один военачальник.

– Вы знаете европейские блюда? – я отёр губы синей салфеткой.

– Да, доводилось пробовать. У нас тут есть европейские чайханы, очень недешёвые.

Из проёма раздался хлопок вылетающей пробки и радостный смех. «Вино не только друг, вино – мудрец…» – вспомнились когда-то читанные строки.

Я съел ещё кусочек самсы и запил его красным. Голова приятно закружилась.

Когда мы закончили трапезу и расплачивались (после долгих споров я позволил Омару заплатить за вино, но расходы на самсу взял на себя), мой собеседник спокойно предложил:

– Хотите, покажу вам город? Вы такой Душанбе ещё не видели.

Звучало подозрительно, но я согласился. Омар надел старую чёрную куртку, я – шляпу и плащ, мы выбрались из погребка и побрели по тёмным улочкам Душанбе.

Мимо прошёл выпивший мужчина. Увидев мою шляпу, остановился, развёл руками и подозвал к себе трясущимися пальцами.

– Хэ, русски, как Масква?

Я хотел было остановиться, но внезапно помрачневший Омар не дал мне это сделать. Он пошёл быстрее, и я последовал за ним.

– Хэ дэвона чи джавоб намэти?! – раздалось позади. Похоже, мужчина ругался.

Омар остановился. Обернулся, подошёл к гуляке, схватил его за поднятую было руку и что-то яростно заговорил громким шёпотом.

Гуляка остыл. Вырвал руку из ловких пальцев Омара и, бросив что-то напоследок, скрылся в ночи.

– Прошу прощения, – старик вернулся. – Душанбе – большой город, царство секретов.

– Ничего страшного… – я ещё не совсем пришёл в себя. Застыл где-то между страхом и гневом, не успев отведать ни того, ни другого.

Город впервые ударил меня контрастом, где между безмятежным удовольствием и подавленной яростью расстояние – шаг.

– Мы почти пришли, – Омар кивнул в сторону огромной башни песочного цвета.

Мы подошли поближе. Свет от фонаря падал на небольшую позолоченную табличку у входа. Прищурившись, я с удивлением разглядел знакомые русские буквы. Это было государственное учреждение.

К нам подошли охранники, на ломаном русском предлагавшие подняться на крышу – за плату. Узнав Омара, поскучнели. Не говоря ни слова, мы прошли мимо них, миновали дверь-вертушку и поднялись на лифте на пятнадцатый этаж.

Вышли на балкон. На меня уставилась тысяча ярких глаз ночи. Я смотрел на красные и жёлтые огоньки, собравшиеся под моими ногами, и боялся, что нечаянно их раздавлю.

– Что вы видите?

Я задумался о своих страхах, сомнениях и надеждах, но не стал говорить о них вслух.

Омар довольно кивнул и провёл пальцами по бороде.

– Город вам кого-то напоминает?

– Да.

– Кого?

– Одну девушку. Аню. Мы когда-то дружили, потом не виделись пять лет, а одним странным утром случайно встретились на улице – для того, чтобы провести ночь вместе. Когда я с ней прощался и спускался по лестнице, то понимал, что в следующий раз увижу её завтра или ещё через пять лет, а может быть – никогда.

Я взглянул на Омара. Он слушал меня, но смотрел то на звёзды, то в яркие глаза города.

– В итоге я всё понял. У неё вышла размолвка с женихом, а я стал маслом, смазавшим их отношения. Ей нужно было забыться. Теперь она чья-то жена. Не моя.

Омар молчал.

– Уже поздновато, – я взглянул на часы. – Не хочется вас смущать. Будем прощаться.

Омар пожал протянутую руку.

– Вас проводить до гостиницы?

– Нет, спасибо, сам доберусь. Скажите лучше, как вы смогли меня сюда провести?

– Я здесь работаю, – улыбнулся Омар. – Охранником. Стою здесь по ночам, слежу за городом. А днём пишу рубаи.

– Вы… Тот самый?..

Омар слегка кивнул.

– И… почему вы охранник? Почему не живёте во дворце? Вас читает весь мир, вы…

– Времена нынче тяжёлые, – вздохнул Омар Хайям. – Люди читают меньше. С каждым годом моя борода становится всё белей и белей… Но я не боюсь. Я достаточно пожил и грущу лишь оттого, что написал не так много, как мог бы.

Я молчал. Это было одно из редких мгновений, когда я, журналист, взявший сотни интервью, не знал, что сказать.

– Здесь хорошо, сюда не добирается духота города. На улицах очень, очень душно. Здесь же я чувствую свежесть и свободу.

Возвращаясь к лифту, я обернулся и взглянул на Омара Хайяма. Тот стоял у бортика, ведущего в бездну, и смотрел на небо. Старое, крепкое тело обдувал ночной ветер.

Вернувшись в свой номер, я снял шляпу и плащ, сел в кресло и достал ноутбук. Надо было написать о внезапной встрече с Омаром Хайямом, пока впечатления не выветрились, словно винные пары. Я начал щёлкать по клавишам, останавливался, перечитывая написанное, всё стирал и начинал заново. В окно на меня смотрела ночь – тысяча глаз внимательно следила за каждым моим движением, каждым щелчком клавиши и мыслью. Было сложно не обращать на неё внимания.

После пятой попытки написать статью я сдался. Поднялся, нервно заходил по комнате, потом как был, в одежде, лёг в постель. Достал из кармана смартфон. Он казался каким-то нелепым в эту душную ночь в далёком восточном городе.

Нашёл знакомый номер. Анин. Твой номер, милая.

Долго смотрел на него. Слушал голос, который месяцами запрещал себе вспоминать. Её смех, после которого хотелось сделать что-то хорошее – например, подарить цветы или написать материал. Её слова, которые она шептала в полусне, лёжа рядом на смятой простыни. Слова, которые я не слышал только когда делал глоток красного вина.

Было поздно. Неприлично поздно. Но я нажал пальцем на экран, прислонил смартфон к уху и стал слушать гудки.

Первый. Второй. Третий. Четвёртый…

– Да? – одного её слова было достаточно, чтобы я заговорил.

– Здравствуй, Аня.

– Это… Ты, что ли?

– Да. Я знаю, ты спишь. Я твой сон.

Она молчала. Я слушал её дыхание.

– Я скучаю, Ань. И не могу без тебя. Да, я понимаю, что ты замужем и любишь того, кого выбрала. Просто знай – я помню о тебе. И никак не могу забыть.

Она продолжала молчать. Дыхание в трубке усилилось.

– И понимаешь, я… Я спать не могу. Просто не могу. Мне душно, мысли путаются. Приходится писать. От руки, на ноутбуке, как угодно. Говорить. Днём и ночью. Ночью и днём.

Я перестал говорить. Мы оба молчали.

– Я не замужем, – глухо сказала Аня.

Моё сердце сжалось.

– Что?

– Я не замужем. Мы расстались. Почти сразу после нашей с тобой встречи.

– П-почему?

Аня вздохнула.

– Потому что я думаю о тебе. Каждую ночь. И не могу спать. Совсем как ты.

Мы недолго помолчали. Думали. Вспоминали.

– Я возвращаюсь завтра. Вернее, уже сегодня вечером. Приехать к тебе?

Снова молчание. Снова воспоминание. Снова эта духота, из-за которой я не могу спать.

– Приезжай, – так же глухо сказала Аня. Но в её словах я услышал едва скрытое, само себе не верящее счастье.

– Я приеду, – голос дрожал, и из глаз лились слёзы, но я улыбался.

– Приеду, Ань. Уже скоро.

– Я жду тебя, – Аня говорила тихо, но уже теплее. – Я хорошо помню нашу ночь. Мы были рядом, и нам хорошо спалось. Я помню тот сон – за окном снег, а рядом ты, тёплый, усталый. И в шляпе. Ты в ней как будто из прошлого века.

Я вздыхаю. Руки трясутся. Хочется выпить, но не вина, а воды.

– Мы скоро встретимся. Я очень по тебе скучаю.

– И я. Жду тебя.

Поговорили. Я молча сижу на кровати. Слёзы льются из глаз. И я улыбаюсь. Потом встаю, подхожу к окну и смотрю на высокую башню. На её самый-самый верх. Там мой друг, Омар Хайям. Я его не вижу, но знаю – он тут. Смотрит, дышит, размышляет. Пишет.

Я долго смотрю в окно. Спать не хочется; я жду встречи с Аней. Она произойдёт совсем скоро. Осталось недолго.

Сам не замечаю, как наступает рассвет. Мрак уходит, и просыпающееся солнце радует глаз. Я смотрю на часы и понимаю, что так поздно, что уже рано. Раздеваюсь и принимаю душ.

После, снова взяв телефон, звоню главному редактору. Хочу всё ему рассказать. Об этой ночи, об этой встрече, о двух разговорах, вернувших мне жизнь и сон. Об Ане – я жду её. Я жду, когда снова смогу заснуть.

Раздаётся слабый писк, и я слышу голос редактора.

– Да, слушаю!

– Здравствуйте, Александр Сергеевич…