Текст книги "Герой снов"

Постепенно Николай забыл, что всего лишь рассказывает. Воспоминания нахлынули на него, затмевая настоящее. Глаза оставались открыты, но взгляд был невидящим.

– Сначала я решил, что это сделала Тася. Как ты помнишь, я последовал за ней из России в Англию, стремясь заставить ее заплатить за совершенное преступление. Но затем я узнал, что в смерти брата виновен Щуровский. Я знал, что справедливость не восторжествует, если только я не возьму дело в свои руки.

– Почему вы не могли передать это соответствующим властям?

– В России надо всем главенствуют политические интересы и соображения. Щуровский был фаворитом и советчиком царя. Я знал, что его никогда не станут судить за убийство Михаила. Он был слишком влиятельным лицом.

– Поэтому вы отомстили сами, – невыразительным голосом произнесла Эмма.

– Я позаботился не оставить никаких улик, но тем не менее под подозрение попал. И меня арестовали. – Внезапно слова словно застряли у него в горле. Он столького не мог ей передать! Всех ужасов, гнездившихся в нем где-то глубоко внутри. Жесточайшим усилием воли он вновь принял обычный невозмутимый вид. – Правительственные дознаватели пытались выжать из меня признание если не в убийстве, то хоть в измене. Когда же я устоял и ни в чем не признался, меня изгнали.

Он замолчал, сосредоточенно уставившись в землю. Легкий ветерок шевелил влажные пряди, упавшие ему на лоб. Высылка из России была пыткой хуже смерти. Она означала, что он будет полностью отрезан от живительного источника. Даже самых закоренелых преступников жалели, если они подвергались высылке с любимой родины. Россия была великой матерью. Она питала детей своих морозной свежестью воздуха, тайнами темных лесов, силой земли, баюкала в колыбели снегов. После прощания с Петербургом какая-то часть души Николая съежилась и умерла. Иногда ему снилось, что он снова там, и пробуждение приносило невыносимую тоску.

– Зачем вы рассказали мне это? – прервала Эмма его угрюмые раздумья. – Вы же никогда ничего не делаете без причины. Почему вы захотели, чтобы я это знала?

Николай посмотрел в ее серьезное лицо и саркастически усмехнулся:

– Разве друзья не должны поверять друг другу свои тайны?

– Откуда вы знаете, что я никому не скажу об этом?

– Мне придется просто поверить тебе, душенька.

Эмма пристально вглядывалась в него.

– Вы жалеете, что убили Щуровского?

Николай покачал головой.

– Я не верю в сожаления. Они не могут изменить прошлого.

– Вы – человек без морали, – сказала Эмма, устремив на него голубые глаза. – Мне следовало бы вас бояться. Но я не боюсь.

– Какая отвага! – усмехнулся он, забавляясь ее бравадой.

– Я даже подумала… что, если бы оказалась на вашем месте, наверное, сделала бы то же самое.

Прежде чем Николай успел ответить, он ощутил ее прикосновение у себя на запястье. Он замер, осознав, что во время разговора невольно потирал шрамы на груди. Под ее тонкими пальцами рука его напряглась, окоченела. Но на лице Эммы не отразилось жалости. Она смотрела на него странным взглядом, словно принимая таким, как есть: свирепым существом, которое нельзя винить за то, что оно поступает согласно своей натуре.

– Значит, ты не винишь меня за это убийство? – внезапно охрипшим голосом поинтересовался он.

– Не мое дело вас судить. Но я понимаю, почему вы так поступили. – Ее рука без перчатки легко легла на его руку. – Я сохраню вашу тайну, Ник.

Николай не шевелился. Все его мышцы судорожно свело, внезапная дрожь нахлынувших чувств сотрясла тело. Он не мог понять, почему ее прикосновение, ее слова имели над ним такую власть. Одно было ему ясно: он хочет держать ее в объятиях, причинять ей страдания и утешать поцелуями. Он хочет опустить ее наземь прямо здесь, распустить ее красно-золотые кудри и взять посреди поля, словно крестьянку. Вместо этого он отпрянул и отдернул руку. Тоном приятным и дружелюбным он ответил:

– Верю, что сохранишь, Емелия.

Она осторожно улыбнулась в ответ и возобновила прогулку. Ее юбки взметали пыль по колеям и засохшим буграм проселочной дороги. Николай, засунув руки в карманы, шагал рядом. Она отреагировала совсем не так, как он себе представлял. С готовностью приняла его рассказ. Отнеслась к нему слишком легко. До сих пор семья чересчур оберегала ее, позволяя жить своей жизнью, словно в каком-то романе. Эмма оказалась еще более наивной, чем он предполагал.

«Бедная глупышка, – подумал он, украдкой поглядывая на нее сквозь полуопущенные янтарные ресницы, – ну почему ты так облегчаешь мне задачу соблазнить тебя?»

Вслух же произнес:

– Могу ли я вновь увидеть тебя завтра утром?

Эмма заколебалась, прикусив нижнюю губку.

– Нет, – наконец откликнулась она, – я до конца недели буду в Лондоне.

– Какие-то развлечения?

– По правде говоря, я собираюсь принять участие в собрании Королевского общества гуманного обращения с животными. Меня попросили сказать несколько слов относительно новых законов о защите животных.

– Твоя семья будет тебя сопровождать?

Эмма поджала губы:

– Нет. Они моими крестовыми походами не интересуются. А если бы и захотели, я не хочу, чтобы они там присутствовали.

– А-а, – понимающе протянул он, – значит, ты так и не помирилась с отцом.

Она покачала головой:

– Отец прогнал единственного человека, которого я люблю. Если бы с вами кто-нибудь так поступил, сомневаюсь, что вы поспешили бы простить!

– Возможно, и нет. Но я ни в ком не нуждаюсь, в то время как ты… ты в одночасье утратила свою любовь и семью. – Николай внимательно следил за впечатлением, которое производят на нее его речи, но она умело скрывала свои чувства. Проникновенным голосом он сделал еще одно замечание, тонко и хитро нацеленное:

– Нелегко быть одинокой, не так ли? Пустота, молчание, тоска… Все это может и дворец превратить в тюрьму.

Эмма бросила на него задумчивый взгляд. В широко открытых глазах читалось удивление. Она не смотрела, куда идет, и споткнулась на глубокой рытвине от колес. Николай мгновенно подхватил ее, помогая восстановить равновесие. Прежде чем она успела запротестовать, он продел ее руку себе под локоть и с веселой улыбкой заглянул в ее вспыхнувшее лицо.

– Принимай помощь, когда предлагают, кузиночка. Это всего лишь временная поддержка.

* * *

Королевское общество гуманного обращения с животными проводило ежегодное общее собрание в одном из лондонских лекционных залов неподалеку от «Ковент-Гардена». Маленькое здание, перестроенное из гостиницы, располагалось по соседству с аукционами, книжными магазинами и конторами издателей. Окидывая взглядом комнату, освещаемую светом, льющимся в приоткрытые окна, Эмма ощущала приятное родство с присутствующими членами общества. Их было около двух сотен, большей частью пожилые мужчины: одни – сухонькие, оцепеневшие в креслах красного дерева, другие – полные, едва помещающиеся на квадратных маленьких сиденьях. Кое-где виднелись женщины, самая молодая из которых была вдвое старше Эммы. Она знала, что их привели сюда весьма разные причины. Лишь некоторые разделяли ее страстную тревогу о благополучии животных, другие же пришли просто потому, что это было модно. Однако все эти соображения были не важны, коль скоро, все хотели работать вместе для такой благородной цели.

Ощутив на себе чей-то упорный взгляд, она посмотрела направо вдоль ряда. Молодой человек с узким лицом и живыми темными глазами сидел неподалеку от нее. Пока они обменивались осторожными улыбками, Эмма попыталась припомнить его имя. Мистер Генри Даулинг, а может, Гарри… Они разговаривали здесь раз или два. Если она правильно запомнила, он служил в издательской конторе, но главным интересом его жизни были собаки колли. Он был известен как один из лучших заводчиков колли во всей Англии. Его задорное остренькое лицо напоминало Эмме мордочку ее лиса Престо. На мгновение губы девушки расплылись в улыбке, но она сразу же отвела от него глаза, однако продолжала ощущать на себе его взгляд, и жаркий румянец полыхал у нее на щеках.

Собрание выслушало нескольких ораторов. В зале не прерывался бумажный шелест: члены общества делали заметки и готовились к выступлениям. Деревянные сиденья скрипели, слушатели ерзали во время долгих речей. Время от времени речи прерывались вопросами – собрание требовало разъяснений. После четвертого оратора настал черед Эммы. Лорд Кроулс, президент общества, предложил заслушать сообщение о руководстве по защите животных, и у Эммы пересохло во рту.

Казалось, в зале воцарилась тишина. Эмма осторожно пробралась вперед, держа перед собой как щит ворох бумаг. От возбуждения и страха ее подташнивало. Побледнев, она крепко вцепилась в пачку листков и уставилась на маячившие перед ней ряды лиц.

К удивлению Эммы, ее голос зазвучал звонко и уверенно:

– Леди и джентльмены, я хочу предложить вашему вниманию поправки к «Наставлению» по защите животных. Оно было пересмотрено в соответствии с многочисленными полезными и разумными предложениями со стороны прославленных членов правления нашего общества. Если вы сочтете данное «Наставление» приемлемым, мы распорядимся напечатать его большим тиражом и распространить среди широкой публики.

Пожилой джентльмен, сидящий в первом ряду, заговорил:

– Не сочтет ли леди Стоукхерст за труд описать нам характер внесенных поправок?

Эмма коротко кивнула в ответ, и плечи ее слегка расслабились.

– Да, сэр. Теперь в «Наставлении» более подробно объясняется процедура подачи жалоб насчет избиения животных. Для примерного наказания виновных рекомендуется собрать побольше свидетельств такого проступка. Ни для кого не секрет, что животных часто избивают на улицах. Мы все видели, как бьют лошадей кнутами, дубинками или другими предметами, как плохо обращаются с домашним скотом по дороге на рынок, как мучают собак и кошек. Подобная жестокость многих возмущает, но люди не знают, что предпринять для ее пресечения. Настоящее «Наставление» содержит в себе рекомендации, как оценить подобные действия и каким образом сообщить о лицах, совершающих такие преступления, властям.

К удивлению Эммы, ей задал вопрос мистер Даулинг:

– Леди Стоукхерст, а что вы скажете по поводу научных экспериментов? Упоминаются ли в «Наставлении» занятия вивисекцией?

Эмма с сожалением покачала головой.

– Медицинские и научные сообщества заявляют, что им необходимо производить вивисекцию, то есть операции на живых животных без наркоза, для того чтобы продвинуться в познании. Но они не добиваются ничего, кроме жестокой и мучительной смерти тысяч животных. Я полагаю, что упоминание об этом следует включить в «Наставление», но пока этого не сделано. Мы никак не можем узнать, какие эксперименты необходимы для науки, а какие представляют собой лишь способы пытки. Возможно, члены общества сочтут целесообразным создать комитет по изучению этого вопроса…

Эмма собралась продолжать, но что-то привлекло ее внимание в глубине зала. Знакомый золотистый блеск и высокая мужская фигура в темной одежде. Это был Николай Ангеловский. Даже с такого расстояния его глаза и волосы светились ярким янтарем. Ее охватило смущение. Она едва могла осознать доброжелательное согласие лорда Кроулса на ее предложение. Между тем решение было принято и поддержано. Каким-то образом ей удалось оторвать взгляд от Николая. Она передала свою рукопись секретарю общества, ожидавшему рядом. Мужчины в ее ряду вежливо привстали, когда она пробиралась на свое место.

Собрание продолжалось еще целый час. Эмма старательно уставилась на спинку стула перед собой, но была не в силах сосредоточиться. С трудом удерживала она себя, чтобы не оглянуться на Николая. Он появился здесь потому, что ему было что-то от нее нужно. Это было единственным объяснением такого намеренного преследования. В ней боролись гнев и неясная тревога. Но… неужели и вправду в ней шевельнулось удовольствие от его поступка? Николай был таким красивым и сильным мужчиной. Множество женщин все бы отдали за то, чтобы привлечь его внимание хоть на несколько минут, а он был здесь и поджидал ев.

Заключительное слово лорда Кроулса знаменовало конец собрания, присутствующие поднялись, собираясь расходиться. Эмма стала пробираться к задним рядам и оказалась в обществе мистера Даулинга. В глубине его темных глаз бродила улыбка.

– Леди Стоукхерст, я собираюсь предложить лорду Кроулсу включить ваше имя в «Наставление» в знак признания великолепной работы, которую вы проделали.

– О нет, – без улыбки откликнулась Эмма. – Благодарю вас, но я не так много сделала. И я не хочу никакого признания. Я просто хочу, чтобы помогли животным.

– Если мне будет позволено заметить, вы, леди Стоукхерст, так же скромны, как и привлекательны.

Смущенная и польщенная Эмма опустила глаза.

Мистер Даулинг заговорил вновь, на этот раз гораздо неувереннее:

– Леди Стоукхерст, я подумал, не согласитесь ли вы…

– Кузина, – ворвался в разговор теплый голос с легким русским акцентом, – как приятно увидеть вас здесь. Но вы, кажется, потеряли где-то свою компаньонку. Вы должны позволить мне проводить вас домой. Для безопасности.

Эмма вскинула голову и хмуро уставилась на Николая, который прекрасно знал, что она часто игнорировала требования этикета выходить из дома только с компаньонкой. За ней прочно закрепилась слава взбалмошной особы. Поняв, что вежливость требует представить своих спутников друг другу, она скрестила руки на груди и угрюмо совершила требуемый обряд:

– Князь Николай Ангеловский, разрешите представить вам мистера Даулинга.

Мужчины холодно пожали друг другу руки. Затем Николай обратился к Эмме, бесцеремонно давая понять Даулингу, что встреча закончена:

– Ты прекрасно выглядишь сегодня, Емелия.

Мистер Даулинг еще продолжал топтаться рядом, глаза его ловили взгляд Эммы. Она улыбнулась с извиняющимся видом.

– Доброго дня, леди Стоукхерст, – нерешительно произнес он. – Наилучшие пожелания вам… и вашей семье.

Он с сомнением посмотрел на Николая, явно пытаясь сообразить, подпадает ли белокурый русский под эту категорию. Затем он исчез, словно его и не было.

Эмма яростно сверкнула глазами на Николая:

– Что вы здесь делаете?

– Меня волнуют вопросы защиты животных, – невозмутимо ответил он.

– Черта с два! Это было закрытое собрание. Как вы сюда проникли?

– Я купил членство в вашем обществе.

– Членство нельзя купить. Нужно заполнить бумаги, пройти собеседование, потом правление должно проголосовать… – Она резко оборвала себя. – Вы дали кому-то взятку.

– Я сделал пожертвование, – поправил он ее. Эмма рассмеялась с досадой:

– Существует ли на свете что-нибудь, чего вы не можете добыть за деньги? И что вы хотите теперь?

– Я намереваюсь проводить тебя домой, кузина.

– Спасибо, но меня ждет экипаж.

– Я взял на себя смелость отослать его.

– Вы самонадеянны, – спокойно проговорила она, просовывая руку под его локоть. – Вы всегда добиваетесь своего?

– Почти всегда. – Не обращая внимания на любопытные взгляды окружающих, Николай вывел ее из здания. – Мне понравилось, как ты выступала, Емелия. Я восхищаюсь женщинами, которые не прячут своего ума.

– Поэтому вы и последовали за мной в Лондон? Потому, что так безумно мной восхищаетесь?

Ее дерзость вызвала у него улыбку.

– Я признаю, что ты меня интересуешь. Неужели ты осудишь мужчину за это?

– Осужу? Нет, конечно. Но доверять вам не стоит. По-моему, вы, Ник, просто сотканы из противоречий и низких подспудных мотивов.

Тихий удовлетворенный смешок прозвучал у нее над ухом. Он свел ее к мостовой, где их поджидал великолепный лакированный экипаж. В него была запряжена четверка блестящих вороных рысаков знаменитой орловской породы. При карете находились два высоких лакея в черных ливреях.

Эмма влезла в экипаж первой и удобно расположилась на бархатном сиденье такого темно-красного цвета, что он казался почти черным. Внутри карета была отделана отполированными до блеска панелями дорогого дерева. Хрустальные окошки были обрамлены золотом, лампы инкрустированы полудрагоценными камнями. Несмотря на значительное состояние, которым обладала ее семья, Эмма никогда не видела такого роскошного экипажа. Николай сел напротив нее, и карета с волшебной плавностью помчалась по ухабистым улицам Лондона.

Пораженная Эмма на мгновение задумалась о жизни, которую Николай вел в России, обо всем, что он принужден был там оставить.

– Ник, – внезапно спросила она, – вы видитесь с кем-нибудь из родных? Они приезжают в Англию навестить вас?

Он не изменился в лице, но она почувствовала, что вопрос озадачил его.

– Нет… Да я этого от них и не жду. Когда я покинул Россию, все связи были оборваны.

– Но ведь не кровного родства. У вас есть сестры, не так ли? Тася как-то упоминала, что их у вас четыре или пять…

– Пять, – сухо отозвался он.

– Разве вы по ним не скучаете? Неужели вам не хочется их повидать?

– Нет, я по ним не скучаю. Мы с ними были почти чужими. Нас с Михаилом воспитывали отдельно от сестер.

– Почему?

– Потому, что так хотел наш отец. – Скорбные складки залегли возле его губ. – Мы чем-то походили на зверей в вашем зверинце: жили в клетках и полностью зависели от милости отца.

– Вы не любили его?

– Мой отец был бессердечным мерзавцем. Когда десять лет назад он умер, о нем не пожалела ни одна живая душа.

– А ваша мать? – робко поинтересовалась Эмма. Николай покачал головой и усмехнулся:

– Я предпочитаю не говорить о своей семье.

– Понимаю, – пробормотала она. Николай продолжал усмехаться.

– Нет, не понимаешь. Ангеловские – отвратная семейка, и каждое следующее поколение хуже предыдущего. Мы пошли от киевских князей-воинов, которые затем укрепили свой род грубым крестьянским семенем и добавили еще монголов, завоевателей-кочевников, любивших освежаться в долгих походах кровью из жил своих коней. В дальнейшем мы лишь катились вниз… чему я являюсь ярким примером.

– Хотите меня испугать?

– Предупредить, чтобы ты не питала на мой счет никаких иллюзий. «Нет худого дерева, которое приносило бы плод добрый». Не стоит этого забывать, Эмма.

Она засмеялась, в голубых глазах запрыгали веселые чертики.

– Вы напоминаете мне Тасю, когда она цитирует Библию. Никогда не думала, что вы религиозны.

– Религия тесно вплетена в русскую жизнь. Ее влияния никак не избежать.

– Вы ходите в церковь?

– С детства не был. Мы с братом думали, что ангелы живут на главах церквей. Они собирают наши молитвы и отсылают на небо.

– И были ваши молитвы услышаны?

– Нет, никогда, – коротко передернул плечами Николай. – Но ведь наш основной талант – терпеть… Это Божий дар русскому народу.

Карета миновала дешевый рынок с фруктовыми, овощными, рыбными и прочими прилавками, в том числе заваленными подержанной обувью и одеждой. Толпа шумела вокруг них, толкалась на соседних улочках, заставляя лошадей замедлять ход, а экипажи – вытягиваться в цепочку. Воздух звенел особыми рыночными звуками – смесью людских криков и визга животных.

Когда их карета остановилась, Эмма наклонилась и с любопытством выглянула в окошко.

– Там что-то случилось, – заметила она. – Возможно, драка или что-то в этом роде.

Николай открыл дверцу кареты и легко спрыгнул наземь. Велев кучеру обождать на месте, он направился в толпу. Эмма выждала минуту или две, прислушиваясь к продолжающейся какофонии. Возможно, столкнулись два экипажа или кого-то задавили… Сердце ее заныло от жалости, когда до нее донеслось жалобное ржание лошади или осла. В нем ясно слышались боль и страх. Не в силах вытерпеть ни одной лишней минуты, Эмма выскочила из кареты как раз в ту минуту, как возвратился Николай. Лицо его было мрачно.

– Что там случилось? – взволнованно спросила она.

– Ничего особенного. Возвращайся в карету, мы тронемся через пару минут.

Эмма посмотрела в его непроницаемые, безучастные глаза и рванулась мимо него.

– Эмма, вернись!

Но она, не обращая внимания на суровый приказ, уже пробиралась сквозь толпу.

Глава 3

Посреди оживленного перекрестка перегруженная кирпичом повозка полностью перегородила дорогу. Старый осел, понурый, с торчащими ребрами и прогнутой спиной, отчаянно пытался втащить ее на небольшой подъем. Хозяин, плотный, коренастый здоровяк с руками как окорока, озверело бил осла обрывком железной цепи. Залитое кровью, охромевшее, несчастное животное безумно выкатывало глаза, но не могло сдвинуть непосильный груз.

В «Наставлении», только что представленном Эммой собранию Королевского общества гуманного обращения с животными, была подробно расписана процедура, которой надлежало следовать в подобных случаях. Она должна была записать имена виновника и свидетелей, дать описание преступления и нанесенных увечий… Но при звуке жалобных криков осла все мысли о правилах и формальностях вылетели у нее из головы. Взрыв ярости сотряс ее и дал силы растолкать гущу толпы.

– Прекратите! Прекратите немедленно, или я вас убью!

Пораженные появлением рыжей фурии, несколько человек, стоявших у нее на пути, попятились. Короткошеий здоровяк перестал бить осла и злобно уставился на нее:

– Не лезь не в свое дело, сука!

Не обращая на него внимания, Эмма приблизилась к перепуганному животному. Она подобралась к безумно мотавшейся голове и стала успокаивать ласковыми словами, пока ослик не уткнулся носом ей в живот, как ребенок, ищущий спасения и убежища. Толпа ахнула, раздались возгласы удивления.

На владельца осла, однако, это впечатления не произвело.

– Убирайся прочь от моей скотины! – проревел он и угрожающе вскинул руку. – Я заставлю его влезть на этот холм, или он отправится прямой дорогой в ад.

– А я вас отправлю под арест! – вскричала Эмма, обнимая дрожащее животное за шею. – Эта повозка для него слишком тяжела. Он не может ее тащить, тупой ты ублюдок!

– Убирайся прочь! – Цепь взвилась в воздух и ударила оземь у самых ее ног. – Прочь, или я раскрою тебе голову!

Руки Эммы судорожно сжались вокруг животного.

Поглядев на багровое лицо мужчины, она поняла, что он от ярости ничего не соображает и грозит ей вполне серьезно. Однако отступить она не могла. Ей никогда не простить себя, если она даст забить несчастного осла до смерти.

– Сэр, – начала она примирительным тоном, но в ответ он разразился градом непристойностей и отвел назад руку с цепью, намереваясь ее ударить.

Внезапно события стали развиваться с такой быстротой, что она не успела ничего сообразить.

Рядом вдруг оказался Николай, который с неистовой силой схватил ее и закрыл своим телом как раз в тот момент, когда блестящая дуга опустилась. Она ощутила, как вздрогнул он от удара металлических звеньев, и услышала свист втянутого сквозь зубы воздуха. Резким толчком он отшвырнул ее в сторону.

Для Николая прикосновение цепи к спине неожиданно прорвало плотину глубоко запрятанных переживаний. Настоящее исчезло, растворилось в небытие, явью стало лишь прошлое, которое нахлынуло бурным потоком безумия, опустошения, жаждой крови. Мгновенной вспышкой вернулась к нему агония пытки в царском застенке, он вновь ощутил боль в иссеченной кнутом спине… «Почему бы вам не признаться, ваша светлость?» Руки его сомкнулись на шее здоровяка, зрачки впились в водянисто-голубые глаза, полные злобы и зарождающегося страха. Черный убийственный гнев затуманил сознание князя.

– Нет, – захныкал хозяин повозки, барахтаясь в жестоких руках Николая и тщетно пытаясь оторвать их от себя жирными короткими пальцами.

Николай продолжал сжимать его горло, и тот, придушенный, смолк. Сильные пальцы князя впились в толстую напрягшуюся шею. Жажда убить сочилась из его пор, как пот. Лишь один звук пробился в сознание Николая: грудной женский голос тихо и настойчиво звал его, оттягивая от края бездны.

– Ник, Ник, отпустите его!

Он заморгал, вздрогнул, оглянулся на голос. Эмма стояла рядом. Ее синие глаза потемнели и удержали его взгляд.

– Отпустите его, – повторила она. Порыв свирепой ярости прошел, и Николай послушно подчинился ее тихому приказу, с неохотой выпустив из рук шею коренастого мужчины.

Шатаясь от ужаса, прикрывая руками горло, тот скрылся в толпе, успев хрипло прокричать предостережения окружающим зевакам:

– Это дьявол! Гляньте на его глаза… Видите, он точно дьявол!..

Некоторые поспешили убежать, другие остались, жалуясь, что повозка загородила им дорогу и необходимо очистить перекресток.

Несколько добровольцев вызвались оттащить повозку с кирпичами к обочине.

Пальцы Николая были все еще судорожно скрючены. Он попробовал их разогнуть несколько раз. Стремясь согнать напряжение, покрутил запястьями, как сквозь туман наблюдая, что под присмотром Эммы ослика выпрягли из повозки. Четко и ясно она отдала распоряжение одному из лакеев привязать тощее животное сзади к лакированной карете.

– Мы отведем его к дому моей семьи, – ответила она на почтительный вопрос лакея. – Думаю, он сможет дойти, если карета будет ехать не слишком быстро.

Николаю хотелось поскорее покинуть это место. Неразбериха и смятение окружающих не шли ни в какое сравнение с внутренним хаосом, воцарившимся в его душе. Ему было необходимо очутиться в каком-либо тихом уголке, чтобы прийти в себя и хорошенько обдумать происшедшее. Он впился пристальным взглядом в спину Эммы, посылая ей безмолвный приказ оглянуться. Она обернулась через плечо и, осознав его состояние, сразу послушалась мысленной команды. Внешне спокойная и невозмутимая, она вернулась к экипажу. Николай влез в карету вслед за ней и уселся напротив. К своему удивлению, он заметил, что она побледнела и стиснула руки.

– Я все время сталкиваюсь с подобными издевательствами, – взволнованно проговорила она, – но никогда к этому не привыкну. Зачем люди так жестоки?

Николай ничего не ответил, лишь резко задернул занавески на окнах кареты, чтобы не видеть роящуюся толпу. Эмма вглядывалась в полумрак, стараясь прочесть выражение его лица. Карета снова поехала.

– Наверное, вам было очень больно, когда цепь вас ударила? – робко спросила она. – С вами все в порядке?

Николай коротко кивнул, все еще охваченный старыми мрачными воспоминаниями. Как мог он так легко утратить над собой контроль? Он никогда не терял присутствия духа. Это было бы слабостью, которую он не мог себе позволить.

Запустив пальцы в рассыпавшиеся локоны, Эмма заговорила снова:

– Благодарю вас за то, что пришли мне на помощь. Вы меня спасли, так что я, кажется, снова у вас в долгу.

– На этот раз нет, – отозвался он. Внимание его медленно переключилось на нее. Хотя она отвернулась от него, ему показалось, что она пытается побороть слезы. – Тебе нужен платок? – спросил он.

Эмма покачала головой, отказываясь, но он все-таки вытащил платок из кармана и протянул ей.

– Я не плачу, – сказала она. – Я никогда не плачу. Слезы ничем не могут помочь, и лучше мне от них не становится.

Тем не менее она взяла мягкий полотняный квадратик, шумно высморкалась в него и с вызовом посмотрела на князя.

Сердце Николая забилось вдруг гулко и часто. Другие женщины пользовались слезами, чтобы обольстить или вызвать сочувствие, но его это никогда не трогало. Только Эмма смогла его взволновать, Эмма, старательно отрицавшая свою слабость, глядевшая с вызовом, чтобы он не смел ей сочувствовать.

Николай поймал себя на том, что склоняется к ней. Она невольно отпрянула, но он, не обращая внимания, обнял ее. После краткой борьбы она обмякла и прильнула к нему, прижавшись грудью к его груди. Ее волосы не были надушены, а пахли лесной свежестью, словно она отдыхала в зарослях фенхеля или на ковре жесткого зеленого мха. Он глубоко вдохнул этот аромат и замер, с трудом сохраняя самообладание: все его тщательно продуманные планы грозили рухнуть под напором необоримого желания. Каким-то чудом он заставил свои руки лежать спокойно и безжизненно у нее на спине, хотя испытывал отчаянную потребность трогать и гладить трепетное девичье тело.

– Упрямая, порывистая глупышка, – шептал он по-русски, зная, что она не может его понять. – Я ждал тебя тысячу ночей. Будучи с другими женщинами, я воображал, что это ты. Занимаясь с ними любовью, я притворялся, что держу в объятиях тебя. Скоро ты узнаешь, что предназначена мне судьбой. Скоро ты придешь ко мне…

Растерянная, озадаченная потоком непонятных слов на чужом языке, Эмма потрясла головой.

– Что вы сказали?

Николай замолчал, завороженный темным блеском ее сапфировых глаз. Он жаждал прильнуть губами к ее коже, осыпать поцелуями золотую россыпь веснушек, огненную бахрому ресниц. Его прославленное самообладание ускользало из-под контроля, протекая как песок между пальцами. Огромным усилием воли он взял себя в руки, вновь овладел своими чувствами и произнес с прохладцей, чуть насмешливо:

– Я сказал, Рыжик, что для слез нет повода. Не надо так переживать.

– Ничего не могу с собой поделать, – ворчливо отозвалась она. – Я всю жизнь такая… не к месту и не вовремя. Как бы мне хотелось быть как все вокруг. Единственной моей надеждой на это было выйти замуж за лорда Милбэнка.

Николай улыбнулся, бережно приглаживая ее растрепавшиеся волосы.

– В ту же минуту, когда ты станешь такой, как все, я покину Англию навсегда. Тебе предназначено идти не в ногу со всем миром. И если ты думаешь, что лорд Милбэнк дал бы тебе счастье, ты жестоко ошибаешься. Я хорошо знаком с людьми такого типа. Они есть повсюду. Как мыши.

– Я не стану слушать никаких оскорблений по поводу Адама…

– Ты когда-нибудь позволила ему увидеть эту сторону твоей натуры? Осмеливалась поспорить с ним? Нет! Ты надела маску тихой робости, чтобы угодить ему, потому что тебе нравились его внешность и обходительность. Ты считала, что он не захочет тебя, если поймет, как ты умна, отважна и свирепа. И ты была права. У него недостаточно мужской характер, чтобы оценить эти качества.

– Ну разумеется, ведь «свирепость» – чудесная черта женского характера, – пробормотала Эмма, высвобождаясь из его рук. – Странно, что Адаму это не пришло в голову.

– В России ты стала бы самой желанной женщиной на свете.

– Слава Богу, я не в России. Так что перестаньте мне льстить. Знаете ведь, что я этого не люблю.

Николай взял в ладони ее вспыхнувшее лицо и стал пристально его изучать. Кожа под его пальцами была мягкой, нежной и жаркой.

– Самой желанной женщиной на свете, – повторил он, глядя ей прямо в глаза и не давая отвернуть голову.

Дрожь пробежала по его телу. Эмма должна ощутить неодолимую силу, которая притягивала их друг к другу. Это их неразделимая судьба. Николай как истинно русский крепко верил в судьбу. Все происходит так, как назначено Богом, и чтобы предначертанное сбылось, требуются от русского человека лишь терпение и выносливость. Он, Николай, Господу Богу ведомо, доказал, что этого добра у него хватает.

Экипаж тряхнуло на выбоине, и Николай, оторвавшись от Эммы, снова уселся напротив. Однако он продолжал наблюдать за ней, хотя она упрямо не поднимала глаз от сложенных на коленях рук. До самого дома Стоукхерстов на берегу Темзы они не обменялись ни единым словом. Только здесь Эмма, запинаясь, сказала: