Текст книги "Морские приключения мышки Клариссы"

Горести и печали

– Кларисса! – звал Чарльз Себастьян, но сестра больше не отвечала ему.

Совершенно измученный, он рухнул на палубу. Его жизнь случайно спас какой-то моряк: внезапно подхватив на руки рыжую Патронессу, испортил ей всю охоту. Только вот зачем теперь жить? Клариссы больше нет. В крошечной лодчонке, набитой людьми, ее ждет верная гибель. Чарльз Себастьян был уверен, что нет врага страшнее человека, даже для самого человека. А рядом шептались два таких врага – мужчина и женщина:

– Пресной воды у них меньше чем на неделю.

– Шлюпка осела почти вровень с морем, – говорил женский голос. – Еще один человек – и пошла бы на дно. Куда там сажать тот десяток, который взял сторону этого тирана. Поэтому самых опасных мы в карцере закрыли. – Женщина помолчала и добавила: – Шлюпка точно утонет в первый же шторм.

– Страшно, конечно, но…

Рядом раздались шаги, и шептавшиеся обернулись. Какой-то офицер толкал перед собой девчонку в матросской форме.

– Поздно бояться! – рявкнул он, не обращая внимания на всхлипы. И добавил: – Нашел я ее наконец. Пряталась в темноте рядом с мистером Томасом. Подслушивала. Наверняка много лишнего слышала. Мистер Томас в бешенстве. Давайте помогите с ней разобраться.

И все трое ушли вместе с пленницей. Чарльз Себастьян остался в одиночестве.

– Кларисса… – еще раз шепнул он.

Нет надежды. Надо было ослушаться, надо было прыгнуть. Ну подумаешь, утонул бы – ничем не хуже, чем сейчас. Сестра обещала найти его. И пусть Чарльз Себастьян был заморышем – дураком он не был. У него хватало ума понять правду. Море – воплощенное зло. Все связанное с ним враждебно: волны, матросы, коты. И вряд ли он снова встретится с сестрой. На глазах у Чарльза Себастьяна заблестели слезы. Кларисса была для него всем. Без нее он потерял самого себя.

А еще он на самом деле потерялся. Патронесса загнала его в незнакомую часть судна. И хотя Чарльз Себастьян обладал живым умом, с ориентацией в пространстве у него было не очень. Как же теперь найти дорогу обратно в кладовку? Вот именно из-за таких маленьких недостатков мама и более разумные братья и сестры обращались с ним как с малышом. А он их не останавливал. Зачем? Хорошо, когда с тобой все носятся. Но теперь он понимал, что надо было изучать маршруты по судну, а не просто ходить за кем-то из старших.

Чарльз Себастьян дрожал на ледяном соленом ветру, который дул против шерсти, от чего становилось еще противнее. Где он находится? Он несся вперед быстро, не останавливаясь, перепрыгивал через ступеньки, уворачивался от тяжелых сапог с невообразимой ловкостью. В этой открытой части судна он ничегошеньки не узнавал. С таким же успехом он мог плюхнуться прямо с усыпанного звездами неба. Судно сильно качало, и от одного взгляда вверх, на звезды, Чарльза Себастьяна начинало мутить. Надо обязательно найти кладовку. Только вот после всего случившегося на эту задачу совсем не осталось сил.

– Она верит в меня, – прошептал он себе. И почувствовал себя не таким беспомощным, как мгновение назад.

Только что значат эти слова? Ведь раньше никто-никто из всей большой семьи не говорил ему прямо, что верит в его силы. Наоборот, постоянно осуждали его за стремление чуть что убегать. И часто открыто обсуждали его страхи, будто так можно было их уменьшить. А вот он сам мог и поспорить: страхи делали его сильнее, ведь, постоянно бегая, он окреп физически. Чарльз Себастьян тяжело вздохнул. Теперь обсуждать их было не с кем. А вдруг Кларисса сказала ему правду? Вдруг она в самом деле верит в него?

Что сейчас с его сестрой? Сможет ли она выжить в плавании, когда вокруг морская вода и матросы? Чарльз Себастьян сомневался, и от этого сомнения ему стало совсем не по себе. «Я тоже верю в тебя, – подумал он. – Верю вопреки всему». Даже если Кларисса обманула его, то наверняка она очень хотела, чтобы ее слова оказались правдой. И это уже хорошо. Сестра сказала ему эти слова, он сам сказал их себе – и это дало силы двигаться дальше.

Еще немного подрожав, Чарльз Себастьян метнулся к высоченной клетке, которая крепилась к черной стене длинными толстыми цепями. При каждом наклоне судна они громко звенели. В клетке, поджав коленки и свесив голову, сидела девчонка. Та самая, в матросской форме. Это ее толкал перед собой офицер. Чарльз Себастьян раньше ее не видел – наверное, она работала в другой части корабля.

Запястья у девчонки были замотаны веревкой, а от железных обручей на щиколотках тянулась цепь – это показалось Чарльзу Себастьяну слишком жестоким и безжалостным, ведь она и так сидела в клетке на открытой всем ветрам палубе. Но он не раз видел, как моряки дрались друг с другом, намеренно причиняли боль, поэтому подобное обращение с пленницей не сильно его удивило. Может, они заковали ее в кандалы, потому что она похожа на него: острые зубы способны перегрызть какую угодно веревку, хрупкое тело умеет протискиваться через самые узкие прутья, и офицеры боятся, что она сбежит. Чарльз Себастьян разглядывал прутья клетки: расстояние между ними слишком большое, рассчитано на взрослых крепких матросов, а не на детей.

Девчонка задрожала. Мышонка она не видела. Чарльз Себастьян пошел вдоль края клетки, стараясь дышать спокойно, чтобы не поддаваться бившемуся в груди страху. Он прополз вдоль черной стены и обнаружил на противоположной стороне что-то типа ниши с клеткой. Ко входу в виде арки вела наклонная доска. Внутри виднелся слой слежавшейся соломы. Чарльзу Себастьяну место показалось теплым. Он взбежал по доске и залетел внутрь. В клетке оказалось три огромных шара из перьев. И они пахли. Пахли как живые. Чарльз Себастьян никогда не видел ничего подобного. И смотрел во все глаза, пытаясь разобрать, что же перед ним такое. Неужели те самые куры, от встречи с которыми предостерегала мама?

Чарльз Себастьян не раз слышал, как судовой повар отправлял Тануку принести яйца из-под Мейбл, одной из живших на судне куриц. А мама рассказывала мышатам, что куры свободно гуляют по кораблю, иногда даже спускаются с верхней палубы, если в их клетку попадает дождь. «Они выклюют вам глаза! – пугала она. – Держитесь от них подальше. Курам вполне может прийти в голову съесть надоедливых мышат».

До этого момента Чарльз Себастьян никогда не встречал кур, поэтому растерялся, оказавшись прямо в их логове. Паника охватила его. Хотелось тут же броситься прочь. Да когда же он снова окажется в безопасности? Он спасся от пасти безжалостной кошки, чтобы теперь куры лишили его зрения или заклевали на смерть? Будет ли конец у этой жуткой ночи?

Чарльз Себастьян бросился вниз по доске, через всю палубу в сторону носа судна. Он не бежал по прямой, вилял, пока не оказался перед трапом, ведущим вниз. Замер у ступенек. Вспомнил, что, спасаясь от Патронессы, взлетел по лестнице. А значит, путь вниз – правильный. И Чарльз Себастьян начал спуск. Спрыгивал на ступеньку, отдыхал, пытаясь унять дрожь, и снова спрыгивал. У него была цель – добраться до самого низа.

Но, оставив позади весь трап и тут же спрятавшись под ним, Чарльз Себастьян понял, что ничего не узнает. Где камбуз? Где его кладовка? Ему ведь всего лишь хотелось попасть в знакомое место. В место, которое казалось ему домом.

Чуть слышные шаги заставили его обернуться. Еще одна проклятая рыжая кошка. Куркума – так ее зовут. Сердце выпрыгивало из груди. Чарльз Себастьян заметил под лестницей моток толстой веревки и нырнул в него, вжался. Заметила ли его Куркума? Он потерялся. И это страшно. Он хочет пить. Он хочет есть. Он падает с лап от усталости. Он убит горем. А теперь еще и кошка. Душа ушла в пятки и растворилась там только оттого, что он представил, как Куркума приближается к нему, смотрит на него своими ужасными желтыми глазищами.

Забившись в моток веревки, Чарльз Себастьян не мог унять дрожь. Самый младший в помете, последыш, единственный уцелевший из всей семьи, он ждал, когда челюсти смерти сомкнутся на нем.

В открытом море

Я проснулась от жуткой вони и увидела над собой рот Тануки с гнилыми зубами. Отпрыгнув от источника зловония, я осмотрелась и обнаружила, что вся шерстка у меня в чем-то липком и склизком. Сначала я подумала, что коричневые пятна – слюна Тануки, но, принюхавшись, поняла, что дело в раскисших кофейных зернах. Попробовала обтереться о мешок. Каждый удар сердца отзывался болью в обломанных когтях.

В центре шлюпки капитан вел тихий разговор с Лучией и моряком по имени Тембе. Остальные спали, прислонившись к ящикам или растянувшись прямо на полу и пристроив головы на ребра шлюпки. Еще было темно, но на горизонте, там, где море встречалось с небом, розовели первые лучи рассвета.

Корабль исчез. Его больше не существовало, и это потрясло меня до глубины души. А еще море… Море было повсюду. Оно оставалось спокойным, и шлюпка медленно покачивалась на длинных невысоких волнах, лишь иногда немного воды заливалось внутрь. Но суденышко было явно перегружено – первая же большая волна смоет меня в море.

Поэтому до восхода солнца надо найти высокое сухое место. Попытавшись успокоиться, я осмотрелась и соразмерила свои возможности. Мое внимание привлек нос шлюпки. Там, на носу, был широкий деревянный треугольник, наподобие плоского навеса прикрывавший место, куда уже переместили часть запасов: ящики и мешки из кладовки. Наверное, его задача – защита от дождя. Уже сам вид ящиков, их знакомый запах немного успокоили меня. А вот запах мокрой шерсти, который я тоже уловила, наоборот, спокойствия не добавил. Может, это пахло от моряков, которые валялись в промокшей одежде прямо на дне шлюпки, потому что на лавках места хватило не многим.

Я строила в голове маршрут к укрытию. Обойти людей не удастся – их слишком много, валяются по всей шлюпке. Небо светлело, шансов прокрасться незамеченной становилось все меньше, поэтому я обежала чью-то голую щиколотку, прыгнула на спящую голову, на волосатую руку и влетела в щель между мешком с галетами и мешком с мукой. Здесь царила прекрасная темнота. К тому же место было отлично защищено от морских брызг. Я надеялась, что сумею выжить здесь час, день. Сумею выжить столько времени, сколько понадобится, чтобы найти Чарльза Себастьяна и вернуться к нему. Он уцелел, и это очень меня радовало, хотя пока что было непонятно, как отыскать его. Воодушевление стало угасать и полностью испарилось, когда я вспомнила характер Чарльза Себастьяна. Ему же страшно без меня. Из-за страха он убежал из нашего ящика, когда рядом оказалась Патронесса. Не поддайся он тогда порыву, мы бы не разлучились. Я устало закрыла глаза. Надо гнать мысль, что привычка нестись вперед по поводу и без повода рано или поздно станет причиной его гибели.

Но воображение было не остановить. Голову наполнили кошмарные сцены. Глаза распахнулись от ужаса. Патронесса, Куркума, остальные звери бродят по одному кораблю с моим братом. Он, конечно, сумеет найти норку, малюсенькое укрытие, куда даже их нос не пролезет, но он же замерзнет без меня, проголодается. Да, Чарльз Себастьян способен часами грызть одну деревяшку, разбираться, что значит то или иное слово, просчитывать, за какое время мышь пробежит из одного угла кладовки в другой. Но способен ли он самостоятельно найти воду, когда его замучит жажда? Или же моя опека была костылем, без которого он не сумеет идти дальше?

Конечно, Чарльз Себастьян решит вернуться в кладовку, как только на палубе станет тихо, но наш ящик плывет в шлюпке, а значит, брату придется строить новое гнездо. А он умеет? А если он не сможет найти дорогу в кладовку? Вряд ли он вообще раньше бывал на кватердеке – я и сама туда всего один раз попадала. Но именно оттуда он звал меня, иначе бы я не услышала его голосок.

Чтобы немного унять волнение, я закрыла глаза и представила Чарльза Себастьяна в кладовке, устраивающим новый дом среди картошки и зерна. Вот он грызет черствую горбушку или посасывает горьковатую апельсинную корочку, а потом осторожно бежит на камбуз, чтобы попить водички, которая капает на пол с мытой утвари и собирается в лужицы на полу.

Постепенно сердце утихло, в ушах перестала пульсировать кровь. Я почистила шерстку и, сунув лапки под голову, уснула. Мне снились мама и Оливия, и Чарльз Себастьян. Они и вся наша большая семья – мы мирно спали, свернувшись в клубочек в уютном соломенном гнезде. Все сухо, никакой воды.

Я открыла глаза – и сон рассеялся. Мне остались одиночество и холод. А из центра шлюпки на меня уставился мокрый, несчастный комок рыжей шерсти. И снова запульсировали виски. Патронесса здесь. На маленькой шлюпке. В суете ее выкинули с корабля, бросили к капитану, как бросили одиннадцать несчастных матросов и меня.

Инстинкт тут же приказал мне выпрыгнуть из лодки: а вдруг есть шанс, что поверхность моря превратится в стекло и я смогу по ней бежать, бежать, бежать не останавливаясь. Но я приказала себе сидеть на месте.

Патронесса смотрела прямо на меня. Она знала, что я здесь, – и это было хуже всего. Она успела заметить меня прежде, чем я ее. Какая оплошность с моей стороны! Ведь я уловила странный запах, но и представить не могла, что он исходит от кошки. Роковая ошибка. Меня мог раздавить огромный башмак моряка, меня могло смыть волной – о других угрозах я не думала, а зря. Самой страшной опасностью оказались коты.

Но, с другой стороны, эта негодяйка-подлиза не достанет Чарльза Себастьяна. Я, в отличие от него, способна сохранять хладнокровие – особенно если речь о кошках, – так что наши шансы вновь встретиться немного увеличиваются. Хотя не слишком ли я обольщаюсь? Пространство очень ограниченное, еды мало. Через какое время капитан лишит кошку еды? Хорошая кошка – сытая кошка. Да и не бывает хороших кошек.

Патронесса наградила меня еще одним презрительным взглядом сверху вниз и, вместо того чтобы подняться и подойти ко мне, отвернулась и принялась вылизывать мокрую слипшуюся шерсть. Лучше бы она продолжала гипнотизировать меня. Почему она отвернулась? Хитрость? Уловка? Вполне. Как же я не хочу играть в эту игру.

Когда ко мне вернулись ясность ума и способность мыслить, присущие рассудительной мыши, я вскинула мордочку и посмотрела прямо на Патронессу, оскалив зубы. Я не сдамся без боя! Кошка предпочла сделать вид, что ничего не заметила. Я забилась поглубже в свое укрытие – здесь ей меня не достать, скорее всего. А спать я буду очень чутко.

– Никогда, никогда я не прощу их! – бормотал себе под нос Танука. Он сидел совсем рядом, поэтому разбудил меня. – Никогда!

Лучия тоже его услышала и сказала:

– Они пытались!

– Вряд ли… – горько ответил Танука.

Лучия посмотрела на него:

– Мне… мне кажется, я ее видела мельком, а потом она убежала. Но мы все равно слишком далеко.

Танука молчал. Сначала я не поняла, о чем разговор. А потом вспомнила. В лодке все взрослые, кроме него, а значит, его сводную сестру Бенеллун не нашли и не посадили к нам. Бедный маленький поваренок… Но мой внезапный прилив сочувствия оказался коротким. Не было сил жалеть кого-то, когда горе у меня самой.

Люди на шлюпке сначала горланили что-то, потом их разморило на солнце. Есть они не стали, только немного попили. Я не очень понимала, за счет чего сумею выжить. Найти крошки не представляло проблемы, а вот с водой придется туго, ведь у матросов ее очень мало. Пресная вода – вечный повод для забот.

Наступила ночь. Небо прорезала молния, загремел гром. Обитатели шлюпки застонали. Началась сильная качка. Волны бились о борта, заливались внутрь. Огромные дождевые капли – каждая больше, чем мой нос, – падали на изорванный парус, впитывались в ткань. Моряки скользили, падали, пытаясь удержать шлюпку на плаву. Они вычерпывали морскую воду со дна и тут же пытались хоть во что-нибудь собрать дождевую.

Патронесса, почти успевшая высохнуть, метнулась на корму, чтобы укрыться там под бимсом – поперечиной, скреплявшей борта. Свернувшись в тугой клубок так, что только торчали острые локти, она поглядывала на небо. Взгляд ее желтых глаз казался еще более зловещим, потому что в нем отражались яркие молнии, изрезавшие все небо.

Дождь звал меня. Я вылезла из укрытия, прошла вдоль стеночки ящика, ни на мгновение не спуская глаз с Патронессы, и высунулась наружу, подставив мордочку каплям. Я слизывала падающие на нос капли дождевой воды, а рыжая зверюга, превратившаяся в мокрую тряпку, напряженно смотрела на меня, не в силах что-либо противопоставить. Перед ней живая мышь, схватить которую мешает погода. Каждая минута моей жизни – это минута, выигранная у кошки. Только вот хищница скоро проголодается, а моряки вряд ли станут ее кормить.

Наблюдая за кошкой, я совершенно забыла про Тануку и не заметила, когда он успел пролезть в укрытие для припасов в носовой части, чтобы спрятаться от бури. Как только Патронесса встала, выгнула спину и изготовилась прыгнуть на меня, я скользнула в свой ящик. Обернувшись, чтобы сквозь щелку проверить, где кошка, я очутилась нос к носу с Танукой: щека опухла, лицо замызганное.

Он попытался прихлопнуть меня ладонью. Пронзительно запищав, я увернулась и нырнула в складку мешковины. Не сразу сообразив, что оказалась в мешке с мукой, я зарывалась все глубже. Мука забила нос, заполнила рот. Слишком поздно я поняла, что непременно задохнусь. Врагов стало больше, оставшиеся мне мгновения жизни сочтены.

Кашляя, фыркая, поднимая в воздух клубы мучной пыли, я выбралась из мешка и забилась поглубже в угол на носу шлюпки. Пальцы Тануки шарили совсем рядом в попытке схватить меня. Вот он поймал меня за спину, потянул к себе. Бешено дернувшись, я высвободилась и подскочила к деревянной стенке: там оказалось малюсенькая щель от выпавшего сучка, и я забилась в нее, обдирая себе бока. Протиснулась еле-еле, но ни враг-кошка, ни враг-человек теперь не смогут меня достать. И клянусь, больше ни за что не вылезу отсюда – лишь бы спастись от этих нелепых отростков, которыми Танука пытается меня уничтожить. Наконец он бросил свою затею.

Долго-долго я сидела не шевелясь. Во рту мука смешалась со слюной, превратилась в тягучее тесто, которое я не могла проглотить. И мне стало невыносимо себя жалко. Единственное, что придавало сил, – воспоминание о голоске моего брата. Я пообещала, что найду его. А он пообещал найти меня. Кто-то из нас должен сдержать слово.

Меры предосторожности

Я думала об утраченном чаще, чем это следовало делать юной мыши. Эти мысли не шли у меня из головы. Я просыпалась от того, что во сне нашла братьев и сестер в гнезде мертвыми, окоченевшими. Мне снилось, как они пищат в кошачьей пасти, а потом умолкают навечно. Один раз во сне пришла мама: она рассказывала нам, как устроен этот мир, говорила мне ласковые слова. А потом исчезла в одно мгновение.

Сколько же вопросов я не успела ей задать! Страдала ли она? А мои братья и сестры? Они мучились? Оливия, моя сестренка, о чем она думала в последние секунды жизни? Спрашивала ли она, почему мы ее не спасаем? Я понимала, что в ее смерти нет моей вины, но времени на размышления было слишком много, поэтому я все больше и больше начинала винить себя. А она? Вдруг там, в другой жизни, она обижена на меня?

– Мамочка, мамочка… – прошептала я в ночную мглу. – Если ты слышишь меня, пожалуйста, расскажи Чарльзу Себастьяну, что я жива. И что мы обязательно найдем друг друга. Скажи, что я по-настоящему верю в него – как ты верила в меня. Как твой отец верил в тебя.

Я поежилась, стряхивая сомнения. Услышала меня мама или нет, мне стало легче только от того, что я проговорила нужные слова вслух на фоне шумного моря. Лучше бы мы так сильно не опекали Чарльза Себастьяна. Лучше бы я была самой обычной мышкой, которая легко забывает умерших сородичей, как у нас принято. Так было бы гораздо лучше. Но и поводов выжить у меня тогда было бы меньше.

Я резко открыла глаза. А если Чарльз Себастьян забудет меня? Ужасная мысль овладела мной, но быстро отступила. Он никогда меня не забудет. А я не забуду его. Никогда.

На шлюпке всегда бодрствовал кто-то из моряков, а иногда на вахте оставались двое: нужно было поворачивать изодранный парус, чтобы хоть как-то уловить ветер. Весло было одно и пользы приносило мало, а капитан начинал дико орать, если шлюпка отклонялась от указанного им курса. В очередной раз Тембе взялся чинить парус.

– Да свяжи ты эти лохмотья друг с другом, – посоветовала ему Лучия. – Хоть дальше рваться перестанет.

Ни иголки, ни нитки, чтобы нормально зашить ткань, у них не было. А я смотрела на лохмотья парусины и думала, как бы мне для гнезда пригодился хоть один маленький кусочек.

– Когда мы будем есть? – взвыл Танука.

Лучия приказала ему перестать ныть из-за сестры, поэтому он выбрал другой повод для тоски. Своим вопросом мальчишка нарушил все нормы приличия, потому что в такой компании он вообще не имел права открывать рот, пока к нему не обратятся.

Капитан, Лучия и Тембе одновременно повернулись к Тануке, одним только взглядом приказывая ему замолчать. Тот пристыженно сжался. Даже из своего укрытия я слышала, как у него урчит от голода живот. Мальчишка и так был худоват, а до конца путешествия совсем отощает. Он прижал ладонь к щеке – похоже, она опухла еще сильнее.

Капитан вглядывался то в море, то в какой-то прибор, который показывал, где мы находимся, как я думала.

– Сбились с курса! – рявкнул он так, что все вздрогнули, потом схватился за парус и принялся его поворачивать, попутно адресуя членам команды грязные ругательства.

Лучия и бровью не повела, только спросила:

– Сколько мы прошли, капитан?

– Пять морских миль. Максимум семь. Плетемся как черепахи.

Я не разбиралась в расстояниях, а вот Чарльз Себастьян хорошо их понимал, зато я слышала, как матрос на корабле сказал, что до Кингсленда восемьдесят миль. «Восемьдесят» казалось намного больше, чем «пять». Отсюда и нечего надеяться увидеть сушу. Вокруг только вода. А мы еле-еле двигаемся. Ну, или мне так кажется из моего ящика.

– Сегодня нам надо хоть что-то поесть, – шепотом сказала Лучия капитану.

Поразмыслив немного, капитан смягчился:

– Поваренок! Где список провианта? – рявкнул он Тануке.

– У меня нет… нет списка, – промямлил тот в ответ.

Капитан уставился на него:

– Ты вообще ничему у кока не научился?

– Карандаша нет…

– Реши проблему по-другому! – Капитан перешел на крик. – Чем мы располагаем? Заучи этот список!

Танука принялся перебирать запасы, называя вслух все, что видел съедобного. Пока он осматривал мой ящик, я сидела в дырке из-под сучка и не дышала. Затем он добрался до бочонка, открыл его и объявил:

– Солонина! Рассола сильно больше, чем мяса.

Капитан раздраженно выдохнул:

– Солонину не трогай пока. Возьми вяленую треску, выдели каждому пайку в квадратный дюйм. Выполняй!

Танука нагнулся к ящику, на котором до этого сидел, и достал оттуда треску. Когда он оторвал полоску вяленой рыбы, меня чуть не вырвало от запаха.

– Много! Подели пополам! – приказал капитан. И буркнул себе под нос: – Не можешь дюйм от мили отличить.

Дрожащими руками Танука разломил кусок надвое и обе половины отдал Лучии, которая очень бережно, будто драгоценность, передала их на дальний конец шлюпки. В тот момент, когда появилась рыба, Патронесса дала о себе знать. Истошно мяукнув, она перепрыгнула от матроса, сидевшего на скамье, к матросу, устроившемуся на полу: ее путь лежал к Тануке, который раньше частенько подкармливал ее объедками с камбуза.

– Я дам ей немного? – спросил он.

Моряки недовольно загудели.

– Ладно, ладно, – отступил Танука.

Пытаясь сесть на свободное место на скамье, он ударился и без того опухшей щекой, да так, что аж заморгал от неожиданности.

– Пошла вон! – зло крикнул он и наподдал кошке. – Это не тебе!

Патронесса предприняла вторую попытку добыть рыбу, и тогда Танука подхватил ее на руки и откинул еще дальше. Кошка подошла к капитану и принялась мяукать, тыкаясь носом в руку и выпрашивая тот крохотный кусочек трески, который у него был. Ругнувшись, капитан отстранил Патронессу и загородился локтем, пресекая все кошачьи попытки приблизиться.

С каким-то болезненным удовольствием я наблюдала, как люди гоняют облезлое рыжее чудовище. Ровно до того момента, пока кошка не посмотрела на меня. Сердце остановилось. Патронесса голодна, никто не делится с ней едой, а значит, я стану главным блюдом в ее меню, если не предложу ей что-то взамен себя. Поэтому ночью, когда моряки рядом с моим убежищем уснули, а Патронесса перестала жалобно мяукать и улеглась на куске брезента, я принялась самостоятельно изучать запасы.

Мешок с сухими галетами. Быстро вытащив одну штуку, я перенесла ее в свой ящик и с удовольствием дала волю зубам. Только вряд ли кошка уже дошла до состояния, когда предпочтет каменную галету сочной мягкой мышке. Так что выбирать надо из кофе, мешка муки, ящика с вяленой треской и бочки с солониной. Прижавшись к бочонку с мясом ухом, я слушала, как внутри плещется жидкость. На каждой волне она тяжело переливалась. Будь рядом Чарльз Себастьян, он бы уже пустился в бесконечные рассуждения о том, что надо избавиться от части рассола и тогда лодка не будет черпать бортами воду. Конечно, Танука, помощник кока, должен был додуматься до этой очевидной вещи, но я слабо верила, что он вообще способен думать.

Нет, таскать мясо для кошки нельзя: моряки все равно меня поймают, когда запасы подойдут к концу. Так что выбор пал на треску. Но на ящике с треской покоились вонючие сапоги Тануки. А внутри сапог он шевелил пальцами. На мое счастье, мальчишка уснул, закрыв рукой глаза, поэтому момент был подходящий.

Кошка наполовину опустила веки, положила морду на лапы и дремала. Мой выход. Протиснувшись между досок ящика, я осторожно двинулась к припасам, сложенным на носу. Нижний угол ящика под ногами Тануки быт отбит: дырочка как раз размером с поломанную ложку, которой я носила воду. Подходящее отверстие.

Когда я проникла внутрь, нос обжег едкий запах вяленой рыбы. Я прогрызла малюсенькую дырочку в промасленной бумаге – совсем малюсенькую, чтобы Танука ее не заметил. Это было главное правило выживания в кладовке, которому меня научила мама. А потом оторвала кусочек рыбы и вытащила его из-под бумаги.

Танука заворочался, дернул ногой – сапог стукнулся рядом с моей головой, и я чуть не выронила добычу. А когда мальчишка угомонился, я двинулась дальше, выглянула через щель в ящике. Треска тошнотворно пахла, и я знала, что еще долго буду ощущать во рту мерзкий рыбный привкус. Он напоминал мне о море, которое я ненавидела. И что маме в нем нравилось? Этого мне не понять. Но я ведь не видела ничего другого: может, суша еще хуже. Но разве суша может подняться волной и поглотить твою маму?

Я выталкивала кусок рыбы наружу, пока он не шлепнулся глухо на дно лодки, затем спустилась к нему и подобрала. Добычу я отнесла в свой ящик и спрятала так, чтобы Патронесса не сумела найти, – под мешок с мукой. А потом я отправилась за новой порцией.

К утру рыбы у меня было столько, что впору собственную лавку открывать. Я не забыла вернуться и как можно лучше замаскировать дырку в промасленной бумаге. К тому времени как моряки стали просыпаться, я готова была уснуть. Но прежде я выбросила маленький кусок трески рядом со своим убежищем: чтобы люди его не заметили, а Патронесса заметила обязательно. Не успел меня сморить сон, кошка уже была тут как тут, обнюхивала воздух.

– Не трогай меня, а я буду тебя кормить, – дрожащим голосом пропищала я, хотя в укрытии мне было нечего бояться.

Не знаю, поняла ли она меня. Я сильно устала. Но когда я проснулась, не было ни куска рыбы, ни Патронессы.