Текст книги "Сломанные вещи"

– Ты ведь это серьезно, да? – спрашивает она.

И только сейчас до меня доходит, насколько огромно значение моего открытия – все то время, пока мы играли в Лавлорн, в наших играх присутствовал кто-то четвертый. Кто-то знавший о Лавлорне, кто-то находившийся в лесу в тот день, следя за нами. Ну конечно, теперь это кажется очевидным. Иначе убийство Саммер было бы невозможно объяснить. Иначе получилось бы, что это Фантом вышел из книжки в реальный мир и забрал ее.

Либо он, либо это сделал Оуэн.

Но полицейские допросили всех, кто, как они думали, мог быть причастен, всех, кого видели с Саммер, кто разговаривал с ней, имел с ней постоянный контакт. Они поговорили с ее учителями. Они трижды допрашивали в участке Джейка Гински, хотя у него и имелось алиби: он играл в видеоигры с остальными учениками девятого класса, которые, как и он, состояли в школьной команде по американскому футболу. Они даже обыскали дом Боллов, пока мистер Болл стоял во дворе, вопя о некомпетентности полиции, одетый в длинные черные носки, доходящие до колен, и семейные трусы, которые придавали ему вид педофила, о вероятности чего шушукались все.

И они никак не желали отстать от нас. От Бринн, Оуэна и меня.

Но что, если ответ лежал не в том, что можно было вычитать из свидетельских показаний, рассказов очевидцев и всевозможных алиби? Что, если ответ все время лежал в самой книге?

– Позволь мне кое-что прояснить, Миа, – говорит Бринн, говорит тихим голосом, как будто пытается объяснить что-то ребенку. – Ты идешь по ложному следу. То, что ты ищешь, не существует. Никогда не было никакого клуба. Никогда не было никаких признаков существования иного мира или незнакомцев, которые желали принести кого-то в жертву или вообще чего-то в этом духе. Мы все это придумали, абсолютно все. Нам было скучно, мы были чокнутые, мы были влюблены, мы были не в своем уме…

– Эй, девочки? – Эбби высовывает голову из-за двери, и Бринн тут же резко разворачивается, оборвав начатое предложение. – Посмотрите-ка на то, что я здесь нашла.

– А что, если мы не вернемся? – спросила как-то Эйва, когда она, Эшли и Одри все вместе лежали на берегу Реки Черного Оленя, наблюдая за пчелами, жужжащими над цветами размером с кулак. Эшли и Одри с удивлением повернулись к Эйве.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Эшли.

– То, что я и сказала. – Эйва протянула руку и, сорвав цветок, начала один за другим обрывать с него лепестки. – Почему бы нам просто не остаться в Лавлорне?

Из «Пути в Лавлорн» Джорджии С. Уэллс

БРИНН

Наши дни

Внутри сарая лежит моя развороченная спортивная сумка, и вещи разбросаны по полу. Я замечаю, что Миа уставилась на мое белье: трусики и бюстгальтер в горошек, подарок от мамы – и бросаю на нее сердитый взгляд.

– Что, какие-то проблемы? – спрашиваю я.

Она открывает было рот, потом закрывает его и качает головой.

Я наклоняюсь, хватаю с пола ворох одежды и засовываю его обратно в сумку. Черт бы побрал Миа и ее белое летнее платье и большие солнечные очки, которые, вероятно, стоят сотню баксов, и эту таскающуюся за ней придурковатую на вид лучшую подругу. У меня ноет спина от сна на твердом деревянном полу, и во рту стоит какой-то мерзкий вкус. Мне срочно надо почистить зубы.

Подружка Миа – Эбби уже копается в барахле, которое скопилось здесь за столько лет. Она отодвигает в сторону большой лист рифленого железа, за которым открывается старый автомобильный аккумулятор.

– Ты, кажется, говорила, что после убийства полицейские здесь все очистили?

От будничного тона, которым она произносит слово «убийство», я невольно морщусь.

– Да, и довольно тщательно – отвечаю я. – Они пытались найти доказательства, что мы будто бы прятались здесь, чтобы поклоняться дьяволу и убивать кошек.

– Ну и как, вы этим занимались? – спрашивает Эбби. Я бросаю на нее злой взгляд, и она пожимает плечами. – Что ж, кто-то определенно пользуется им опять, – замечает она, показывая рукой на груды старого хлама. – Кому принадлежит этот сарай?

– Никому, – отвечает Миа. Она все еще стоит в дверях, обхватив себя руками. Ее волосы подняты высоко и связаны в конский хвост, словно все эти годы она неким длинным окольным путем возвращалась назад, в свою балетную студию. – Я хочу сказать, что это общественная земля. Она принадлежит городу.

– Странно, что город вообще его не снес, – удивляется Эбби. Она поворачивается боком и протискивается между двумя большими металлическими решетками радиатора вроде тех, которые устанавливают на автомобилях марки «Додж Челленджер». – После того, что произошло.

– Копы считали, это не важно, – тихо говорит Миа. – Они нам не поверили, когда мы рассказали им, как этот сарай… изменился. Они не понимали, что такое Лавлорн.

– Это потому, что мы все это выдумали, – заявляю я по крайней мере в третий раз за последние два дня.

Это была наша общая игра. Не прошло и часа в полицейском участке, как Миа начала давать показания. Коп, который записывал то, что она говорила, прочитал мне эти страницы. Она выложила им все про книгу о Лавлорне и о том, как мы обе разозлились, когда Саммер захотела прекратить игру.

Но Бринн разозлилась особенно сильно.

Я оставила ее с Бринн один на один. Я не знаю, что случилось потом. Спросите Бринн.

– А может быть, и нет, – бодро говорит Эбби. Я пристально смотрю на нее и вижу, что она всем телом прислоняется к какому-то древнему агрегату, похожему на перевернутый шляпкой вниз гриб. – Это совсем не сельскохозяйственный инвентарь. Это чьи-то вещи. И, возможно, у них даже не один владелец. В углу стоят старый плеер DVD и футляр от скрипки. Самой скрипки там нет, но зато есть вот это. – Она довольно неуклюже нагибается, держась рукой за стену, чтобы не упасть, и поднимает с пола какую-то штуку, похожую на узкую воронку.

– Что это? – спрашиваю я.

– Мундштук, – отвечает она. – Для какого-то духового инструмента. Похоже, для двойной валторны, но я не уверена. – Когда я тупо пялюсь вокруг, она самодовольно ухмыляется. Это получается у нее великолепно – вероятно, у нее было немало практики. – Моя мама преподает игру на духовых инструментах в Объединенной школе Твин-Лейкс. И посмотри, что здесь написано. – Эбби передает мундштук мне, и я обнаруживаю, что он на удивление тяжел. К его нижней части приклеена покоробившаяся от времени ламинированная табличка.

– «Собственность Лилиан Хардинг», – читаю я вслух. Потом отдаю ее ей обратно. Я начинаю терять терпение. К чему вся эта театральная таинственность?

– Ну хорошо, кто-то страдает от патологической страсти к накопительству. Какое это имеет значение?

– Возможно, и никакого. – Эбби опять начинает разгребать хлам, скопившийся в углу. – Но вот это вполне может иметь значение.

Она достает из своей сумочки смартфон, включает приложение «фонарик» и подносит мобильник к полу. В этой части сарая сложены какие-то большие тяжелые агрегаты, и дальний угол находится в глубокой тени, но Эбби опускается на корточки, и теперь мы видим на стене неровный край побелки.

А еще мы видим, что в двух местах под побелкой теперь видны обои – узор из букетиков роз.

– Углы – это всегда самая трудная часть, – ухмыляясь, говорит Эбби.

БРИНН

Тогда

Был декабрь, и после двенадцатого дня рождения Миа прошло два дня. Земля замерзла, и сугробы закрыли окошко цокольного этажа в ее доме, перекрыв доступ дневного света. Мы с Миа играли с надувными шариками, надувая их наполовину, а потом швыряя друг в друга, а Саммер сидела за письменным столом, наклонившись над старым настольным компьютером, который издавал писк, стоило только нажать всего-навсего на клавишу регистра. У Миа Саммер все время сидела в Интернете, поскольку у нее дома патронатные родители установили систему ограничения доступа, чтобы не давать ей просматривать все те ролики на YouTube, которые вообще имело смысл смотреть. А еще Саммер не раз ловила мистера Болла за проверкой сайтов, которые она посещала в Интернете, и за копанием в ящиках ее комода. Я просто хочу убедиться, что ты не влипла ни в какую историю, – всегда говорил при этом старик, но сама Саммер считала, что он фрик, который тащится от подобных вещей.

– Быть может, – сказала я, подбросив в воздух надувной шарик и ударив по нему кулаком, чтобы он полетел в Миа, – она диктовала страницы романа, но потом провалилась в канализационный люк и отдала концы.

– А возможно, – предположила Миа, посылая шарик обратно в мою сторону, – она отправляла рукопись в издательство страницу за страницей, пока была на сафари, и прямо на полуслове ее съел лев.

– А ты что думаешь по этому поводу, Саммер? – спросила я, бросая шарик в нее. Она, не глядя, хлопнула по нему, и он отлетел, ударившись о клавиатуру. – Как ты думаешь, Джорджия Уэллс упала в канализационный люк или ее сожрал лев?

– Что? – Она повернулась к нам на своем вращающемся стуле, хмурясь и моргая, как будто видела нас в первый раз. – Вы что, все еще продолжаете обсуждать концовку?

Мы с Миа переглянулись. Это было все равно что спросить нас, продолжаем ли мы дышать. Мы вечно обсуждали концовку книги. Это стало нашим любимым занятием, таким же бессмысленным и бездумным, как просматривание записей в мобильниках. Почему? Почему? Почему? Что произошло с продолжением? О чем она вообще думала в тот момент? На веб-сайте Джорджии Уэллс, который не обновлялся уже десять лет, ответов мы не нашли. На главной странице сайта было сказано, что продолжение «Пути в Лавлорн» будет написано в ближайшее время. На авторской страничке была размещена фотография Джорджии, улыбающейся в камеру, и дана занимающая две строчки биографическая справка: Джорджия Уэллс живет в Портленде, Мэн, вместе с тремя кошками и своими любимыми деревьями.

Но к тому времени, как мы открыли для себя Лавлорн, Джорджия Уэллс уже умерла и обещание написать продолжение было забыто. Но это не мешало нам обшаривать Интернет в поисках хоть каких-то зацепок и попытках собрать по кусочкам сведения о ее жизни.

– Пусть ее сожрал лев, или она упала в канализационный люк, или ее задавил автобус, или из ее мозга высосали кровь пиявки – это не имеет ровно никакого значения. Вы же и сами это знаете – что, разве нет? – И Саммер посмотрела на нас так, словно мы были пятнами менструальной крови на ее белье. Я почувствовала, как к моему лицу приливает кровь. Щелк, щелк, щелк. Стук клавиш компьютера отдавался в моей голове, как сердитые удары кулаком.

Я увидела на лице Миа боль и рассердилась еще больше.

– Не имеет ровно никакого значения? – повторила Миа. – Но это же Лавлорн.

Саммер нахмурилась.

– Не можем же мы играть вечно, – пробормотала она, – снова поворачиваясь к компьютеру.

У Миа отвисла челюсть.

– Мы… что?

Саммер вновь развернулась на стуле. Она вдруг впала в ярость.

– Я сказала, что мы не можем играть вечно, – повторила она, и я увидела, что ее лежащие на коленях руки свирепо сжаты. Костяшки пальцев побелели. – Люди взрослеют. Это же нормально – что, разве нет? Люди когда-нибудь взрослеют. Или ты против этого возражаешь?

– Не кричи на нее, – быстро сказала я, и Саммер на секунду вперила в меня взгляд.

Затем она снова повернулась к компьютеру. Но я услышала, как она повторила это еще раз.

– Все вырастают и взрослеют.

Именно Эшли первой заметила, что в Лавлорне, похоже, не осталось никого, кто был бы намного старше, чем Грегор. Когда она спросила его об этом, он, смеясь, ответил, что с тех пор, как в Лавлорн прибыл Фантом, никому больше не приходится становиться старше, чем они уже были на тот момент.

Эйва, которой всегда хотелось делать то, чем могли заниматься подростки постарше, была совсем не уверена, что ей нравится сама эта идея, но Грегор успокоил ее.

– Так намного лучше, – сказал он. – Знаешь, перемены – это просто синоним разочарования.

Из «Пути в Лавлорн» Джорджии С. Уэллс

БРИНН

Наши дни

Двадцать минут спустя мы уже сидим в машине с включенным кондиционером. Миа крепко сжимает руль, как будто пытается провести машину вниз по скользкой ото льда дороге, хотя мы все еще стоим на месте. Эбби откинулась на спинку переднего пассажирского сиденья. С заднего сиденья я могу различить вздернутый кончик ее носа.

– Итак, давайте подведем итог, – говорю я. – О Лавлорне знал кто-то еще, и теперь этот кто-то решает – что? Поиздеваться над нами? Заставить нас думать, будто мы сходим с ума?

– Может быть, – строит догадки Миа. – Может быть, тот, кто это сделал…

– Фантом, – перебиваю ее я.

На сей раз она все-таки оборачивается и с тихим вздохом отпускает руль.

– Что?

– Я не собираюсь и дальше продолжать говорить «кто-то еще» или «тот, кто это сделал», – злюсь я. – Мы можем с таким же успехом дать ему имя. И с таким же успехом назвать его Фантомом.

– Это так предсказуемо, – заявляет Эбби. Ее глаза закрыты. – Откуда мы вообще знаем, что Саммер убил парень или мужчина? А почему не девушка?

– Это определенно был мужчина, – говорю я. – Тебе никогда не доводилось общаться с Саммер. Она была та еще свирепая штучка. Она могла бы выколоть человеку глаза перочинным ножом. А кто-то ведь сумел вырубить ее и протащить по половине поля.

Эбби открывает глаза и еще больше откидывает голову назад, чтобы посмотреть на меня сквозь бахрому ресниц.

– Мужчина или очень сильная девушка, – поправляет она и опять застывает в своей прежней позе.

– Значит, Фантом, – повторяет Миа, делая акцент на этом слове, глядя на меня в зеркало заднего вида с выражением, говорящим: ну что, теперь ты довольна? – Может быть, он хотел, чтобы мы не только чувствовали себя спятившими, но и выглядели так, будто у нас снесло крышу? Может быть, он рассчитывал, что если копы не поверят нам, когда мы расскажем им про Лавлорн – они и впрямь не поверили, – то они уж точно не поверят нам и тогда, когда мы расскажем, что не имеем отношения к убийству.

– Хм-м. – Эбби опять закрыла глаза и сидит, сцепив руки на животе. – Возможно. Но тогда убийце пришлось бы строить сложные планы. Есть и другой вариант.

– Какой? – говорю я.

Она наконец выпрямляется на своем сиденье, садясь так, чтобы видеть одновременно нас обеих.

– Может быть, он просто хотел поиграть. Но уже не понарошку.

Воцаряется долгое молчание.

Я прочищаю горло.

– Оуэн знал про Лавлорн, – замечаю я. – Он единственный, кто…

Миа перебивает меня до того, как мне удается договорить.

– Оуэн не имел возможности прочитать то, что насочиняли мы, – говорит она.

– Насколько нам вообще это может быть известно, – поправляю я ее. Я все еще не сказала ей, что виделась с Оуэном вчера и что он о ней спрашивал. И я по-прежнему не собираюсь этого говорить. Миа точно не из самых верных подруг, так что она не заслуживает одолжений с моей стороны. К тому же это ради ее собственного блага. Она всегда была так уверена, что Оуэн не мог этого сделать, что он никогда бы этого не сделал. Но в отличие от меня она не видела, как он ударил в лицо Элайджу Тэннера, а потом просто стоял и смотрел, пока Элайджа кричал и между его пальцами струилась кровь.

Я никогда не понимала, как она может защищать его даже после того, как он разбил ей сердце. Но ведь я и сама покрывала Саммер после того, как она разбила сердце мне.

– Пожалуйста. – Куда-то подевалась Миа – невинная жертва с ее огромными глазами, дрожащей нижней губой и вечным видом испуганного котенка, забравшегося на дерево и словно говорящего:

«Я же жертва. Я только подыгрывала, это была не моя идея, я ни в чем не виновата». Теперь она изрыгает огонь. – Копам жутко хотелось повесить это убийство на Оуэна. И прокурору, поддерживавшему обвинение, – тоже. Если бы это сделал он, он до сих пор гнил бы в Вудсайде. Но его оправдали, вы этого не забыли?

– Может быть, только потому, что копы облажались, – говорю я, хотя и не могу не признать, что в чем-то она права.

* * *

Хэнк и Барбара Болл живут в одном из коттеджей – просторном сборном тюнингованном с пластмассовым сайдингом и застекленной верандой строении, похожем на все остальные коттеджи, изготовленные для захолустных районов и установленные на участках площадью в два акра в 1970-х годах. Готова поспорить на что угодно, что в набор новоселов входила даже встроенная кормушка для колибри. Это нарочито пейзанское барахло рассчитано на вкусы тех, кто приезжает сюда летом. Хотя я никогда в жизни не видела здесь ни одной колибри.

Я виделась с Саммер в доме Боллов всего несколько раз, но я сразу узнаю знакомый поворот, на котором все еще стоит старый почтовый ящик с вмятиной на боку и выцветшим изображением американского флага. На деревянной табличке, прибитой к стволу березы, от руки намалевано краской только одно слово: Боллы.

Хэнк Болл – еще тот тип, вредный и пугающий до мурашек. Я помню, как один раз мы все зашли в их дом просто затем, чтобы взять рукопись «Возвращения в Лавлорн», и когда я писала в их туалете, то вдруг увидела – я могла бы в этом поклясться, – как через замочную скважину за мной наблюдает чей-то глаз. Саммер потом клялась и божилась, что это была не она.

Подъездная дорога проходит через заросли ежевики и сосен и выходит на участок, на котором стоит коттедж, выглядящий сейчас еще более убого, чем я его помнила. Вокруг все усеяно мусором, поломанной мебелью и брошенными запчастями для машин.

Я помню, что мистер Болл вечно что-то чинил в палисаднике – пытался привести в порядок паршивого вида письменный стол, который никому не пришло бы в голову купить, даже когда он был новым, возился со старинными напольными часами, которые купил по случаю на распродаже домашнего скарба – но, похоже, ему не дано угнаться за тем темпом, с которым вещи приходят в негодность.

За нашим приближением наблюдает рыжий кот, сидящий на перилах террасы, и мне становится не по себе. Нам не следовало сюда приезжать.

Но уже слишком поздно. Еще до того, как Миа успевает заглушить мотор, кот убегает за дом. Секунду спустя на террасу выходит Барбара Болл с посудным полотенцем в руке, ковыляя, как ковыляют старухи, если им пришлось весь день провести на ногах.

И она и в самом деле старуха. Она выглядит куда старше, чем пять лет назад. И куда печальнее.

– Чем я могу помочь вам, девочки… – Узнав нас, она тут же обрывает фразу, и никто долго ничего не говорит.

Наконец Эбби нарушает молчание.

– Залетали ли к вам колибри? – спрашивает она, показывая рукой на кормушку. Я бросаю на нее сердитый взгляд, а она отвечает мне выражением полной невинности.

– В основном тут кормятся белки, – отвечает миссис Болл, не сводя глаз с меня и Миа. Она вешает полотенце для посуды на перила и спешит в нашу сторону, щурясь, как будто хочет удостовериться, что это и впрямь мы и она не перепутала нас с кем-то еще. Или, наоборот, надеется, что это все-таки не мы. – Что вы тут делаете?

Миа сглатывает так громко, что я слышу этот звук. Уверена, когда она решила поиграть в сыщиков-любителей, у нее из головы выскочили все средние главы, в которых и происходят неприятные встречи. Ничего, пусть помучается, лично я не стану ей помогать.

– Я Миа Фергюсон. А это Бринн.

– Я знаю, кто вы такие. – Для такой старой женщины Барбара Болл говорит весьма громко. – Что вы тут делаете?

– Мы надеялись обсудить с вами и мистером Боллом…

– Вы надеялись поговорить с нами? – Она произносит «поговорить с нами», как будто хочет сказать «запугать нас». – Да о чем вам вздумалось разговаривать?

Миа смотрит на меня, словно ища поддержки. Но я только пожимаю плечами. Это была ее идея. Пусть выбирается из этого дерьма сама.

– О-о Саммер, – отвечает Миа.

Миссис Болл опять щурится, как будто пытается разглядеть что-то сквозь густой туман, хотя от нас до нее всего-то несколько футов.

– Все, что мы могли рассказать об этом ребенке, было рассказано нами много лет назад, – шипит миссис Болл. Странно слышать, как она употребляет слово «ребенок», говоря о Саммер, – ведь Саммер верховодила всеми нами и притом абсолютно во всем. Но, разумеется, она и вправду была ребенком. Мы все тогда были детьми. – Думаю, вам лучше уйти.

Миа бросает на меня беспомощный взгляд. И в моей груди начинает разгораться старый темный гнев. Это так несправедливо.

– Она была нашей подругой, – выпаливаю я. – Она была нашей лучшей подругой, и мы всегда хотели одного – добиться справедливости…

– Оставь, Бринн, – тихо просит Миа.

Но уже слишком поздно.

– …а все вокруг относятся к нам, как будто мы какая-то зараза…

– Послушайте, – перебивает меня Эбби прежде, чем я успеваю сказать что-то такое, за что нас, возможно, выгонят с земли Боллов, и вполне возможно, под дулом винтовки. – Миа и Бринн занимались генеральной весенней уборкой. Скоро будет проведена поминальная служба и все такое прочее. Ну, вы сами понимаете. Это самое лучшее время для того, чтобы забыть старые обиды, расстаться с прошлым, ну и так далее в том же духе.

Миссис Болл смотрит на Эбби, словно увидев девочку только сейчас. Взгляд задерживается на юбке Эбби, на ее накладных ресницах, на ее тщательно подкрашенных губах. Внезапно выражение лица старухи делается неуверенным.

– Извините, – говорит она. – Кто вы?

Эбби и ухом не ведет.

– Эбби Блантич. Эбби Би для моих фанатов.

– Фанатов? – чуть слышно повторяет миссис Болл.

– Вы могли бы узнать меня по моим появлениям на Бьютиконах, по вебинарам, которые я веду на YouTube, и по моему сотрудничеству в Инстаграм с «Хаул косметикс»…

Миссис Болл оторопело кивает, и вид у нее такой, будто ее только что стукнули по голове совком лопаты – сомневаюсь, что она хотя бы слышала о YouTube.

– В общем, Миа и Бринн хотели сказать, что они нашли кое-какие старые вещи, которые могли принадлежать Саммер. Генеральная весенняя уборка – ну, помните, я вам говорила? По большей части это всякий хлам. Но если вы хотите что-то забрать…

Это гениальный прием. Боллы явно еще и не брались за весеннюю уборку.

– Какие вещи? – Миссис Болл обращается только к Эбби. Как будто Миа и меня здесь просто нет.

Подруга пожимает плечами с самым небрежным видом.

– Там были кое-какие старые записи, тюбик блеска для губ – блеск мы выбросили, потому что он протух, – и мундштук для какого-то духового инструмента. Ведь Саммер играла в оркестре, не так ли?

Я не могу понять, почему это может иметь хоть какое-то значение – ведь мундштук, который мы нашли в сарае, появился там лишь недавно. Но когда я бросаю на Эбби взгляд, она делает вид, что не замечает его.

– Да, играла, когда нам удавалось убедить ее пойти и поиграть, – говорит миссис Болл. – Но она играла на барабанах. – Затем, секунду спустя, старуха добавляет: – Но мой муж чинит старые инструменты. У него целая коллекция старых духовых инструментов. Возможно, она случайно… позаимствовала его.

В деревьях шелестит ветер и обдувает мой затылок. Может быть, это был мистер Болл? Я уже не помню, почему копы никогда серьезно не рассматривали его в качестве одного из подозреваемых. Это жутко, но все сходится: он просматривал всю ее электронную почту, следил за ней в соцсетях, запрещал ей встречаться с парнями, даже шарил в личных вещах, когда ее не бывало дома – во всяком случае, так говорила сама Саммер.

И тот глаз, который наблюдал за мной в туалете через замочную скважину…

– Все в порядке, миссис Болл, – говорит Миа. Как ни странно, голос ее звучит спокойно. – Нам все было известно о заимствованиях. Мы же знали Саммер, помните?

И тут происходит странная вещь: миссис Болл смотрит на Миа с секунду, ее губы шевелятся, тело напряжено, а затем проходит доля секунды – и она сдается. Она шумно выдыхает воздух, как будто все это время держала его в легких и не дышала. С ее лица сползают все подозрения, смятение и гнев, и оно сморщивается, словно по старым линиям разломов – складкам, в которые въелась печаль. Прямо у нас на глазах она стареет еще на десять лет.

– Да, – говорит она, и даже голос ее звучит устало. – Да, думаю, знали. – Старуха неопределенно машет рукой в сторону уходящей за дом пешеходной дорожки, идущей между горами старого хлама. – Хэнк сейчас должен быть в своей мастерской за домом. Вы можете пойти и спросить его сами.

Мастерская Хэнка Болла имеет примерно такой же размер, как и сам его дом – и, в отличие от остальной части владений, здесь царит безукоризненный порядок. Обе двери на шарнирах раздвинуты, и видна вся мастерская – чистая и светлая, где в идеальном порядке расположены циркулярные станки, верстаки, скамьи, кульманы и полки. Одна стена полностью оклеена бумагой, на ней висят инструменты, а над ними прикреплены этикетки с названиями таких приспособлений, о которых я никогда даже не слыхала.

Еще одна стена сверкает от висящих на ней духовых инструментов – их здесь не одна дюжина. Отполированные поверхности туб, саксофонов, кларнетов отражают лучи солнца, как будто их оставил тут целый духовой оркестр перед тем, как поспешно куда-то сбежать.

Должно быть, мистер Болл занимается и старинными часами, потому что их здесь много, включая часы с кукушкой, остановившиеся в тот момент, когда все их деревянные фигурки оказались снаружи. Вокруг очень чисто и светло. Мистер Болл оседлал скамью и кропотливо возится с напольными часами, вынув из них все составные части, так что они выглядят как пациент на операционном столе.

Он едва поднимает взгляд чтобы посмотреть на нас.

– Чем я могу вам помочь? – Вот и все, что он говорит. Можно бы даже было подумать, что он не знает, кто мы такие. Но это невозможно.

Все знают, кто мы такие – по крайней мере, кто мы такие, по их мнению.

Миа подхватывает трепотню Эбби о весенней уборке и о найденном мундштуке. Надо отдать ей должное – хотя прежде врунья из нее была никакая, она вполне успешно справляется с делом.

Хэнк продолжает молча работать – его короткие толстые пальцы, изуродованные артритом, двигаются на редкость изящно. Я пытаюсь представить себе, как эти пальцы сжимают камень и бьют им по затылку Саммер. Но я вижу – и видела всегда – только тень, приставшую к ее спине, как какой-то чудовищный плащ и втягивающуюся ей в горло, когда она пытается закричать.

– Возможно, он и впрямь был частью одного из моих духовых инструментов, – говорит он наконец. – Но теперь это уже не важно, верно? Никто не хватился его за целых пять лет. Можете выбросить вместе со всем остальным. – Он наконец выпрямляется и вытирает ладони о джинсы, но не встает со своей скамьи. – Мы вообще не держим у себя ничего, до чего она дотрагивалась. Барбаре не нравится держать в доме ее вещи. Так что вы можете спокойно отправить все в утиль. – У него темно-карие глаза, прячущиеся под широченными кустистыми бровями, словно насекомые, скрывающиеся в гуще травы. – Не могу поверить, что вы явились сюда только из-за подобного старого хлама.

И я вдруг вспоминаю тот момент в туалете, когда спустила брюки до лодыжек. Вспоминаю треск половицы у двери в туалет и моргающий глаз в замочной скважине. Глаз был голубой.

– Саммер при вас когда-нибудь упоминала о девочке по имени Лилиан Хардинг? – спрашиваю я. Как ни странно, из-за того, что все эти годы назад за мной подглядывал не он – то, что это, должно быть, была сама Саммер, сделавшая это то ли в шутку, то ли для того, чтобы меня напугать, то ли из обоих этих побуждений – мне хочется повесить ее убийство на мистера Болла не меньше, чем прежде, а, наоборот, больше. Я внимательно слежу за его реакцией, но он и бровью не ведет.

– К Саммер сюда никогда не заявлялись никакие девочки, кроме вас, – говорит он. – Однако мне несколько раз приходилось выгонять отсюда парней, игравших в американский футбол. Саммер совсем вскружила им голову. Они были готовы перегрызть из-за нее друг другу глотки, дрались, как будто она была спортивным трофеем. Готов поспорить, что из-за этой своей свары они точно проиграли одну-две игры. – Он покачал головой. – Я ей говорил, чтобы она не гуляла с парнями, которые были старше. Она хоть понимала, чего они от нее хотели? Я говорил ей, что она влипнет в историю и накликает на себя беду. И вот, вот что случилось. – Он произносит это с внезапным ожесточением, и я чувствую, как стоящая рядом со мной Миа напрягается. Меня тянет взять ее за руку и сказать, что все будет хорошо. Но я напоминаю себе, что больше не в ответе за Миа. – Она доигралась и погибла.

– Вы говорите так, будто это она была виновата в том, что ее убили, – злюсь я. – Будто вы считаете, что она это заслужила.

Он встает. Упирается обеими руками в свою рабочую скамью и поднимается на ноги. На секунду возникает смутный страх, что сейчас он бросится на меня, чтобы побить.

Но он просто медленно, прихрамывая, выходит на солнце. Идя, он немного приволакивает левую ногу. Как и его жена, мистер Болл, похоже, постарел за последние пять лет на два десятилетия.

– Нет, она этого не заслуживала, – говорит он уже тише. – И это была не нее вина. Ей пришлось ох как несладко. Мамаша выгнала девочку на улицу, когда ей стало не хватать денег на наркотики и алкоголь. И ее футболили из одного паршивого места в другое. Это были по-настоящему паршивые места, и люди там оказались хуже некуда.

Меня захлестывает воспоминание: Саммер смотрит вперед спокойным взглядом в то время, как ее щека краснеет от удара моего кулака. Тогда я ударила ее в первый и единственный раз. Это был первый и единственный раз, когда я вообще кого-то ударила кулаком.

– Но своим поведением она определенно не облегчала себе жизнь, – продолжает он. – Вся эта ложь, все эти кражи. И шашни со всеми этими парнями: Джейком, Хитом, и этим малым Оуэном, которых допрашивала полиция, и один бог знает с кем еще. Мы думали, если дадим ей настоящую семью…

– Ага, конечно, – говорю я, складывая руки на груди. Кот все еще прячется в тени, и мне совсем не нравится его вид. Он здорово напоминает их старого кота, Бандита, которого Саммер ненавидела всеми фибрами души. – И вы шпионили за ней, просматривали ее электронную почту и практически держали дома взаперти…

Миа бросает на меня злой взгляд и бормочет:

– Бринн.

Но мне плевать. Кто-то убил Саммер. Кто-то втащил ее в круг, выложенный из камней, и принес в жертву. И мне надоело видеть лицо этого убийцы только в моих снах – зияющую дыру, которая превращается в туман, как только я просыпаюсь.

– Ей нужно было дать твердые правила. Ее жизнь следовало организовать. Она всю жизнь росла без надзора. Никому никогда не было никакого дела до того, где она находится или с кем общается. Вы думаете, забота о ребенке в этом и состоит? В том, чтобы позволять ему делать все, что ему заблагорассудится? – Он задирает голову, и я вспоминаю, как Саммер делала то же самое, хотя она и была на два дюйма ниже меня самой. И разве мы с Миа вели себя с Саммер не так, как говорил сейчас он? Мы позволяли ей делать все, что ей заблагорассудится – и с нами самими, и со всеми остальными. – Вы можете думать что хотите. Но эта девочка была нам дорога. Мы заботились о ней и собирались заботиться и впредь. И мы попытались это сделать.