Текст книги "Лайзл и По. Удивительные приключения девочки и ее друга-привидения"

Глава третья

В конце короткой, продутой ветром улицы, в подвале, куда вела крутая и узкая деревянная лестница, за знаком, гласившим:

МАСТЕРСКАЯ ГРЕЯ

ПРОВОДЫ В ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ

ТЕЛА

ОРГАНЫ ЛЮДЕЙ И ЖИВОТНЫХ

(основана в 1885 году)

нервничал мистер Грей.

И было от чего! В четвертый раз за две недели у него решительно и бесповоротно кончились погребальные урны!

Что-то люди больно быстро начали умирать. Ну нет бы прекратить это занятие. Ненадолго, всего хотя бы на недельку. Тогда у его изготовителя урн и мастера по шкатулкам было бы время пополнить запас…

Мистер Грей в задумчивости потер подбородок. Уж не попросить ли мэра распорядиться, чтобы в течение недели никто не смел умирать? Может, ввести налог на смерть?.. Он покачал головой. Нет, так не получится.

Он достаточно разбирался в смерти, чтобы отчетливо понимать: ее не подкупишь, не отменишь, даже не отложишь. Он всю свою жизнь провел в холодных подвалах похоронной конторы, основанной его прапрапрадедом. В детстве его игрушками были золотые зубы, вынутые у мертвецов. Он запускал их по полу, как другие дети – бутылочные крышки, и смотрел, как они играли на свету. Он успел поработать и могильщиком, и резчиком по изготовлению надгробных камней, и государственным палачом, и убийцей, лишавшим жизни из милосердия, и бальзамировщиком. В похоронном деле не осталось профессии, которую бы он не освоил.

В последнее время, правда, мистер Грей предпочитал заниматься чем попроще: похоронами и кремацией. Когда кто-нибудь умирал, он либо укладывал тело в добротный деревянный гроб, обитый черным траурным шелком, либо отправлял его головой вперед в специальную печь и, когда оно обращалось в золу, ссыпал прах в красивую урну: хочешь – ставь на каминную полку или на столик возле кровати, везде будет славно смотреться! К примеру сказать, прадедушка мистера Грея ныне помещался в «урне стиля № 27 (греческий)» на полочке над кухонной плитой, а матушка – в «урне стиля № 4 (роскошь)» на подоконнике, обращенном в сторону улицы, и рядом с ней почивал папаша, заключенный в «урну стиля № 12 (воздержание)». Мистеру Грею очень нравилось такое семейное окружение.

Естественно, он немного приторговывал налево. Так, по мелочи. Ну там, всякой всячиной вроде ногтей, пальцев ног, крови животных… Все это были, так сказать, отходы производства, отходы страшного производства смерти, но они приносили доход, которым не стоило пренебрегать. И мистер Грей только рад был выгодно «толкнуть» сморщенную и высохшую или, наоборот, подгнивающую мертвечинку, волею судеб попадавшую ему в руки.

Покачав головой, мистер Грей принялся рыться под раковиной в поисках хоть какого-нибудь пустого контейнера, способного вместить прах некоего Джона К. Смита, владельца бара, доставленного к нему поутру.

Ах, эта нехватка урн!.. Подумать только, всего лишь третьего дня он был вынужден пожертвовать старой матушкиной деревянной коробочкой для драгоценностей, даже и ее поставив на службу профессии. Теперь она стояла на кухонном столе, полная золы. Жаль было расставаться с коробочкой, тем более таким образом, но, с другой стороны, не мог же он отправить вдовствующей миссис Морбауэр прах ее покойного мужа в упаковке из-под зерновых хлопьев, как, увы, пришлось на той неделе поступить с миссис Киттл? Тем более миссис Морбауэр так щедро и так быстро заплатила ему за кремацию…

Мистер Грей вздохнул. Ну вот почему бы людям не прекратить умирать? Всего-то на недельку? Этой недели ему вполне бы хва…

Тук-тук-тук.

Негромкий стук в дверь прервал размышления мистера Грея.

Похоронных дел мастер подошел к двери своего заведения и посмотрел в грязное маленькое оконце, выходившее на улицу. Ему удалось различить лишь всклокоченную поросль черных волос, произраставшую, казалось, непосредственно из подоконника. Это пришел мальчишка алхимика – Билли, Майкл или как там его звали, мистер Грей никак не мог запомнить, да не особенно и пытался. Все дети казались ему одинаковыми. Странными, какими-то липкими, вроде прямоходящих медуз. В общем, лучше не связываться.

Тем не менее он открыл дверь.

– Здравствуйте, – несколько нервно проговорил Уилл, когда над ним навис мистер Грей. Левая рука у него успела затечь от веса волшебной коробки, и он в очередной раз переложил ее. После чего протянул мистеру Грею список алхимика: – Вот, пожалуйста… Найдется у вас?

Мистер Грей просмотрел список, и его длинное худое лицо сделалось еще длинней и костлявей.

– Входи, – сказал он наконец и отошел, пропуская Уилла в дверь.

Когда Уилл вступил в небольшую переднюю комнату, служившую мистеру Грею одновременно кухней, мастерской и приемной, его тотчас накрыл витавший здесь запах. Уилл далеко не первый раз приходил сюда за покупками, но привыкнуть так и не смог. В воздухе висело что-то горькое и обжигающее, плюс запах покойников. Все вместе производило впечатление костра, разожженного на грязном столе. Уилл срочно притворился, будто решил почесать нос. На самом деле он пытался дышать через рукав.

Мистер Грей, кажется, не заметил. Он продолжал изучать присланный алхимиком список, временами бормоча что-то вроде:

– Ага, хорошо, есть…

Или:

– Насчет двух куриных голов что-то я не уверен…

А также:

– Борода покойника? Где-то, помнится, у меня валялись усы…

Наконец мистер Грей поднял голову и потер подбородок.

– Садись, что ли, – сказал он Уиллу. – Придется подождать, пока все соберу.

– Спасибо, – отозвался Уилл.

Ему совсем не хотелось присаживаться к столу мистера Грея, заставленному таинственными горшками с какими-то вонючими химикатами и чем-то уже вовсе непонятным, но пришлось подчиниться, поскольку мистера Грея он, что греха таить, несколько побаивался и ни в коем случае не собирался сердить. Он поставил на стол деревянную коробку с волшебством, и она оказалась рядом с другой, выглядевшей сравнительно простовато. Возможно (уж кто-кто, а Уилл успел насмотреться), там лежали куриные сердца или еще какая-нибудь гадость. Мальчик сел, радуясь короткому отдыху.

Мистер Грей ушел куда-то во внутренние комнаты. Уилл только слышал скрип и шуршание переставляемых емкостей, временами – глухие удары и негромкие восклицания вроде: «Ну и где же оно?..» или «Могу поклясться, оно было в…». Уилл старался поменьше глазеть по сторонам. Однажды, в один из своих первых визитов к мистеру Грею, он сделал большую ошибку: присмотрелся к стеклянной банке вроде тех, в которых маринуют овощи. Так вот, та банка оказалась полна яблок. Только не тех, которые на дереве растут, а глазных. С той поры Уилл предпочитал комнаты мистера Грея не обследовать. Вместо этого он смотрел на огонь, горевший в углу, в огромной печи. Пламя отбрасывало на стены довольно странные тени…

Уилл хорошо знал, что в этой самой печи мистер Грей кремировал тела покойных. Тем не менее ему нравилось смотреть на огонь. За решеткой метались белые, красные, голубоватые язычки… таких цветов нигде больше не увидишь… Веки мальчика постепенно отяжелели, голова начала клониться вперед. Ночь выдалась действительно длинная…

И вот он уже лез куда-то вверх, цепляясь за толстую косу, сплетенную из цветных нитей. Он лез прямо в небо, а там ждал его поезд с пыхтящим паровозом, и клубы дыма смешивались с облаками. Странное дело – этот поезд был оснащен крыльями. Большими пернатыми крыльями, как у громадной птицы. А еще этот поезд был весь разрисован яркими красками – Уилл взялся бы назвать едва ли половину цветов. И в одном окне виднелась девочка из дома тридцать один по Хайленд-авеню. Она смотрела на Уилла и махала ему рукой, что-то говорила ему, кажется, окликала по имени… хотя нет. Она говорила ему свое, только он не мог ясно расслышать. Ксения? Кения? Или…

– Кхе-кхе.

Уилл вздрогнул, проснулся и увидел над собой мистера Грея. Тот держал холщовую сумку, из которой торчали разнокалиберные бумажные свертки.

– Держи. – Мистер Грей протянул сумку Уиллу. – Сделал, что мог. Передай Мерву… – это было имя алхимика, которое никто, кроме мистера Грея, не употреблял, – что куриных голов у меня решительно ни одной: вчера пришла миссис Финнеган и выгребла весь запас подчистую. Суп ей, видите ли, приспичило сварить.

– Х-хорошо… – Уилл кое-как поднялся на ноги. Тело еле слушалось, он никак не мог отойти от своего сна, столь грубо и внезапно прерванного. Он взял у мистера Грея сумку и вскинул ее на плечо. Из нее исходил запах вяленой рыбы и еще какой-то кислятины. Уилл взял со стола деревянную коробку, и она показалась ему еще тяжелей прежнего. – Спасибо…

– Ну, до следующего раза, – сказал мистер Грей. Когда мальчишка с коробкой и сумкой наконец вывалился за дверь, похоронных дел мастер испытал настоящее облегчение. И впрямь точно медуза, подумал он с неодобрением. Бледный, шаткий какой-то… но при этом проворный – увернется и не ухватишь. Дети все такие, сказал себе мистер Грей. Сплошное неудобство от них. Вот бы когда-нибудь избавить мир от детей. Может, предложить мэру?..

Он снова покачал головой и безнадежно вздохнул. Нет, нет. Не получится. Такова жизнь: ты рождаешься, потом ты ребенок, потом взрослеешь и наконец умираешь. И даже сам мистер Грей был когда-то ребенком, хотя почти этого и не помнил. Только то, что и в ту пору его одеждой были траурные черные костюмы и галстуки. И даже учитель в первом классе называл его не иначе, как «мистер Грей».

Появление ученика алхимика отвлекло его от дел, и какое-то время он просто стоял посреди комнаты, силясь вспомнить, чем же он занимался перед тем, как раздался стук в дверь… Ах да! Он искал подходящий контейнер, чтобы ссыпать в него бренный прах мистера Смита.

Он вновь наклонился под раковину – и наконец-то выгреб оттуда вполне подходящих размеров жестянку из-под кофе.

Как все странно, думал мистер Грей, отдраивая кофейную банку с помощью губки. Как все таинственно. Ты рождаешься, ты проживаешь целую жизнь… и в конце своего срока оказываешься в жестянке от кофе.

– Ну и ладно, – негромко проговорил он вслух. – Так устроена жизнь, и ничего тут не поделаешь. Жизнь – штука забавная… – И добавил уже про себя: – С кульминационным моментом в виде смерти.

Великая магия, оставшаяся лежать на его захламленном столе в деревянной коробке, так похожей на шкатулку покойной миссис Грей, испустила наружу искорку. Та дала короткую вспышку света, но мистер Грей стоял к столу спиной и ничего не увидел.

А снаружи, одолевая темную путаницу спящих улиц, ученик алхимика торопливо шагал к дому Первой Леди, неся деревянную коробочку для драгоценностей, наполненную бренным прахом отца Лайзл Морбауэр.

Вот такие вот случайные совпадения, вроде бы невинная путаница, подмена… И, глядишь – завязка истории.

Мистер Грей все-таки не ошибся. Жизнь – действительно очень забавная штука…

Глава четвертая

На следующую ночь после того, как Лайзл впервые познакомилась с привидением по имени По и его призрачным питомцем, эта парочка появилась опять. Разница состояла в том, что на сей раз Лайзл их ждала. Очень ждала!

– Тебе удалось что-нибудь выяснить? Удалось повидаться? Он у вас, на Той Стороне? – чуть дыша от волнения, спросила она, как только в углу наметилось копошение нештатных теней.

– Пожалуйста, убери свет, – сказало По. Вообще-то свет ему нравился, правду сказать, привидение очень даже стремилось к свету, которого Та Сторона была почти начисто лишена, вот только выносить его сделалось трудно. И одно дело было созерцать сияние масляной лампы с Той Стороны, когда он как бы фильтровался сквозь множество промежуточных слоев бытия, – так меняется и бледнеет солнечный луч, попадая в толщу воды. Напрямую это оказался совсем другой коленкор! Прорвавшись на Эту Сторону, поди-ка выдержи прямой удар этакого огненного сверкания!

Глаз в привычном смысле этого слова у По больше не было. Если уж на то пошло, у него не имелось и головы, а стало быть, вроде негде было хозяйничать и головной боли; тем не менее присутствие света вызывало у него глубоко внутри трепет и боль.

Лайзл не терпелось услышать какие-то новости об отце, но она послушно поднялась, подошла к лампе и вывернула фитиль. Лампа погасла, стало темно, но, удивительное дело, По с Узелком виделись в потемках даже четче, чем на свету. Их фигуры проявлялись яснее и выглядели какими-то более плотными, что ли. На свету это были всего лишь странноватые тени, скользившие на самом краю зрения и растворявшиеся, стоило сосредоточить на них взгляд.

– Ну и?.. – выполнив просьбу привидения, спросила Лайзл. От волнения у нее тряслись руки, а удары сердца отдавались болезненным умп-умп-умп. Как она ждала, что ответит ей По!

– Ты не сказала «здравствуй», – заявило привидение.

– Что?..

– Ты говорила, что люди на Этой Стороне всегда говорят один другому «здравствуй», – ответило По. Его силуэт слегка побледнел, и Лайзл поняла, что призрак обиделся. – А ты не сказала!

– Забыла, – отрезала Лайзл. Будь у привидения какая следует шея, она бы сейчас его, кажется, удавила собственными руками. – Мы с тобой договорились кое о чем, помнишь? Ты обещало поискать моего отца…

– Я помню, – сказало По.

Лайзл ждала продолжения, но его не последовало.

Девочка глубоко вдохнула и выдохнула. Она понимала, что недовольное или обиженное привидение может просто исчезнуть, и тогда она вообще ничего не узнает. Она решила начать разговор с самого начала и сказала:

– Здравствуй.

– Привет, – отозвалось По.

– Как поживаешь?

– Язык на плече, – ответило По. И это была сущая правда. С прошлой ночи привидение носилось без отдыха, покрыв немыслимые расстояния, причем не только в пространстве, но и во времени. Оно обследовало целые эпохи, раскинувшиеся, подобно пустыням, до самого предела Вселенной. И время там было точно вода в пустыне Сахара – оно попросту исчезало, обращаясь в пыль. По заглядывало в холодные темные моря, где жались одна к другой озябшие души, залетало в мрачные пропасти, выгоревшие в самой ткани реальности и тянувшиеся вдаль, вдаль, вдаль без конца…

Но рассказать Лайзл о своих приключениях оно не могло и поэтому лишь повторило:

– Язык на плече…

– В самом деле? – вежливо спросила Лайзл, но при этом так сжала кулаки, что ногти впились в ладони. Ее так и подмывало скорее возобновить расспросы об отце, но усилием воли она заставила себя следовать хорошим манерам: – Долгий, наверно, выдался день?

Она готова была биться об заклад, что привидение рассмеялось. Но мгновение минуло, и она решила, что это всего лишь ветер залетел в открытое окно чердака, прошуршав бумагами на столе.

– Дольше не бывает, – сказало По. – Не день, а целая вечность!

Откуда было знать Лайзл, что в устах По это было вовсе не иносказание. «Что за глупости!» – подумала она и едва не брякнула это вслух, но вовремя прикусила язык.

– Мне правда жаль, что тебе пришлось так потрудиться, – вежливо проговорила она, одновременно крича про себя: Да говори уже наконец, что тебе удалось разузнать про моего папу! Живо рассказывай, а не то я тебя точно убью и не посмотрю, что ты бестелесное! Вот убью, и будешь ты привидением привидения!..

– Тебе «жаль» – что это значит?

Лайзл попыталась подобрать необходимые слова. Оказалось, не так-то просто:

– Это значит… Ну, то и значит, что жаль. Я имела в виду, что из-за этого мне внутренне нехорошо, неудобно. И я очень желала бы, чтобы ты не чувствовало себя усталым из-за меня.

По перевернулось вверх ногами и вернулось в прежнее положение, продолжая, по всей видимости, теряться в догадках. Потом спросило:

– С какой стати тебе желать что-либо для меня?

– Выражение такое, – сказала Лайзл. Крепко задумалась и добавила: – Понимаешь, люди нуждаются в том, чтобы другие что-то чувствовали насчет них, что-то им желали. Когда просто варишься в собственном соку, становится как-то… одиноко, что ли.

По исчезло в углу и возникло прямо рядом с ней. Потом она ощутила присутствие Узелка – темный мохнатый силуэт у себя на коленях. Призрачный зверек не имел веса, не излучал тепла… и все равно она его чувствовала. Это очень трудно описать. Просто темнота как бы обрела вещественность, став похожей на сверток черного бархата.

По спросило:

– Ты не забыла про рисунок?

Лайзл не забыла. Она приготовила По картинку с поездом, у которого по бокам были огромные оперенные крылья. Образцом для них ей послужили крылышки воробьев, присаживавшихся за окном на вершины деревьев. Лайзл протянула было По свой рисунок, но вовремя вспомнила, что у привидения не было рук, чтобы его взять. Тогда она просто развернула его и показала ему.

Минуту-другую По молча рассматривало нарисованный поезд. Потом, видимо удовлетворившись, сказало:

– Мне удалось найти твоего отца. Он у нас, на Той Стороне.

Узелок то ли тявкнул, то ли мурлыкнул.

А Лайзл даже не знала, что чувствовать – облегчение или горечь, и поэтому испытала оба чувства одновременно. Получилось жутковато – ее как будто проткнули в разных направлениях сразу два острых ножа.

– Ты… ты уверено? Это точно был он?

– Несомненно, – сказало По и отплыло на середину комнаты.

– У тебя получилось… получилось переговорить с ним? Рассказать ему обо мне? – У Лайзл так перехватило горло, что она не говорила, а скорее пищала. – О том, как я скучаю, как мне его недостает? Передать ему от меня «прощай»?..

– Времени не было, – ответило По, и Лайзл показалось, будто она что-то уловила в голосе привидения. Неужели печаль?

А По было и вправду опечалено. На Той Стороне тебя со всех сторон окружают безбрежные океаны времени, но почему-то никогда не хватает минутки сказать или сделать то, что действительно необходимо… Вот только вряд ли следовало рассказывать об этом Лайзл.

Между тем у той так и сверкали глаза. Сквозь переполнявшую ее горечь мощно пробивалась надежда. Пробивалась и порождала невидимое обычному глазу сияние. Для По оно выглядело так, словно внутри Лайзл затеплилась лампа.

Некоторое время она молчала, потом спросила:

– Что это значит? В смысле, почему он оказался на Той Стороне? Почему не отправился дальше… в Иную Жизнь – так это называется?

Привидение пожало плечами.

– Все зависит от обстоятельств, – сказало оно. – А они могут быть самые разные. Я думаю, он еще привязан… привязан к Этой Стороне. Быть может, чего-то ждет…

– Чего же?

Терпению Лайзл быстро приходил конец. Она просто не могла больше выдерживать всякие недомолвки, отговорки и «быть может», ей требовалось знать точно и прямо сейчас, иначе хоть головой в стену! Ей было жизненно необходимо увидеть отца, спросить его… Как тяжело! Ей хотелось сжаться в комочек, покрепче зажмуриться и заснуть…

Но По по-прежнему стояло поблизости и смотрело на нее, и Узелок все так же ощущался непроглядно-бархатным клубком на коленях. Так что зажмуриваться и засыпать было нельзя.

А По думал о мужчине, который, шаркая ногами, прошел мимо него в нескончаемой череде новоприбывших душ. Человек покачивал головой, и волосы у него торчали в разные стороны – так бывает, когда ты сладко спишь, а тебя внезапно и грубо расталкивают. Помнится, он вел разговор с душой, топавшей непосредственно следом, и раз за разом рассказывал одну и ту же историю. Это было общее свойство всех недавно умерших. У них сохранялась привычка разговаривать между собой вслух. Они еще не выучились общаться без слов, не постигли языка глубочайших вселенских бездн, бессловесных ритмов, движущих по орбитам планеты, речи, порождающей дыхание и бытие.

– Он рассказывал о какой-то иве, – сказало По наконец. – Об иве у озера. Он очень хотел снова там оказаться.

Сердце Лайзл так и сжалось в груди. Некоторое время она не могла выговорить ни слова. Зато потом у нее вырвалось:

– Так ты и правда не врешь! Тебе действительно удалось свидеться с ним!..

– Конечно, не вру! – Контуры По так и заволновались. – Привидения никогда не врут. Да и зачем бы нам?

Лайзл даже не заметила некоторую обиду в голосе По.

– Я помню! – сказала она. – И эту иву, и озеро! Там моя мама похоронена! Мы туда часто ходили, прежде чем… прежде чем… – Лайзл так и не смогла выговорить: прежде чем мой папа встретил Августу; прежде чем мы переехали в Заупокой-Сити; прежде чем он начал болеть; прежде чем Августа перестала выпускать меня с чердака.

Она почти успела забыть, что в ее жизни имелось какое-то «прежде».

А вот теперь вспомнила. И, крепко зажмурившись, стала спускаться с башни, этажами в которой были месяцы, проведенные взаперти. Комнаты, открывавшиеся ей по пути, были до того пыльными и темными, что заглянуть в них удавалось лишь мельком. Но вот наконец показалось то, что она искала. Отец ведет ее в тень огромной густой ивы, и на щеках у него пляшут отблески зеленого света. А вот и ощущение зеленого бархата уже на ее собственной щеке: это она прижимается к нежному мху, укрывшему мамину могилу. А вот еще… Если повернуться влево и как следует сосредоточиться, перед глазами с абсолютной живой реальностью встают отцовские добрые голубые глаза, уютная грубоватость его обнимающих рук и этот голос возле уха, произносящий: «Когда-нибудь я вернусь сюда, чтобы снова улечься рядом с твоей мамой…»

– Тогда солнце еще светило, – выговорила она. И осознала, как давно ей не доводилось произносить слово «солнце». От него даже привкус оставался во рту – такой странный, очень легкий…

Лайзл давно сбилась со счета, но солнце не показывалось вот уже одну тысячу семьсот двадцать восемь дней. В какой-то момент небо просто затянуло облаками. Так не раз происходило и раньше, поэтому никто особо не забеспокоился, ведь завтра тучи обязательно разойдутся. Ну там, в худшем случае, послезавтра. Или послепослезавтра. Короче, небо точно уж когда-нибудь да прояснится!

А вот и не прояснилось. И с тех пор успело пройти не один, не два и даже не три дня, а целых тысяча семьсот двадцать восемь. Иногда шел дождь, а когда наступала зима, валил мокрый снег или град. Не было только одного – солнышка в небе.

Трава сперва пожухла, потом сгнила и наконец стала неотличима от грязи. Цветы попрятались глубоко под землю и впали там в спячку, ведь все равно их семена не смогли в свой черед процвести. Весь мир принял скучный серый оттенок, не исключая и людей. Все сделалось тусклого цвета безнадежно переваренных овощей. Кое-как вызревал и давал урожай один только картофель. Люди по всему свету страдали от голода.

Голодали даже те, кому приходилось полегче, то есть богатые. Правда, они сами не взялись бы сказать, какого рода был их голод. Они просто просыпались по утрам с ощущением грызущей пустоты то ли в животе, то ли в груди, пустоты столь свирепой, что она высасывала их изнутри и лишала здоровья. Бывало, люди вдруг сгибались пополам с криками боли, у них кружились головы, их тошнило…

– Это было давно, – прервал размышления Лайзл голос По.

– Еще давнее, – ответила Лайзл, и ей опять стало тяжело. Она трижды четко повторила про себя слово «невыразимо», со вкусом вслушиваясь в каждый его слог. Это слово почему-то напоминало ей мягкие холмики взбитых сливок – еще одно воспоминание из раннего детства, от которого ей стало чуточку легче.

– Знаешь, сегодня принесли его пепел, – сказала Лайзл. – Я приложила ухо к батарее и услышала болтовню слуг… – И она указала на радиатор в углу. Иногда, когда ей делалось особенно одиноко, она ложилась там на пол и прижималась к нему ухом. В полу было небольшое отверстие для трубы с горячей водой, и сквозь него ей нередко удавалось услышать, о чем разговаривали в своей спальне этажом ниже служанки ее мачехи, Тэсси и Карен. – Я так поняла, – продолжала Лайзл, – они взяли его тело и обратили в золу, а золу положили в деревянную коробочку. Карен сегодня принесла ее из мастерской мистера Грея. Они собираются закопать ее на заднем дворе…

У нее не хватило сил продолжать. Она зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, вместо одного лунного диска на нее немигающим взглядом смотрели целых два.

Узелок наблюдал за девочкой, по-прежнему лежа у нее на коленях.

– Если ты снова встретишь моего папу, – сказала Лайзл, – сможешь ему весточку от меня передать?

– Передать-то нетрудно, вот только шанса опять встретиться практически нет, – ответило По. Привидению очень не хотелось попусту обнадеживать девочку. Оно знало, что при новой встрече вполне могло просто не узнать отца Лайзл. Да что там, тот и сам себя мог уже не узнавать. Когда тебя со всех сторон окружает вечность, волей-неволей начинаешь рассеиваться, словно песок в течениях безостановочных вселенских приливов. Может, папа Лайзл уже начал понемногу растворяться во Всеобщности. Уже почувствовал, как электрическое излучение далеких звезд пронизывает его, подобно пульсациям незримого сердца, уже ощутил на плечах всю тяжесть древних планет и воспринял дуновение ветров из отдаленнейших закоулков Вселенной…

– «Практически», – тихо повторила Лайзл. – Это же не значит, что такого шанса нет вовсе.

Она была, конечно, права. Не стоит объявлять что-либо бесповоротно несуществующим. Все в этом мире имеет некоторую вероятность, и По знало об этом. Привидение сделало в воздухе медленное сальто, и Лайзл, успевшая попривыкнуть к нему, пришла к совершенно правильному выводу, что призрак с ней соглашался.

– Когда увидишь, скажи ему… – начала было девочка и опять задохнулась, не в состоянии продолжать. Как много она хотела бы сказать, как много задать вопросов!.. Но плакать на глазах у кого-либо было недопустимо, особенно на глазах у кого-то с Той Стороны, и она лишь сказала: – Скажи ему, что я по нему ужасно скучаю…

И зарылась лицом в рукав ночной сорочки.

– Хорошо, – сказало По. – Только ты за это для меня еще что-нибудь нарисуй.

Лайзл молча кивнула.

– Пока, – сказало привидение, и Узелок тотчас исчез у нее с колен.

Темнота внезапно опустела.

– Погодите! – окликнула Лайзл сразу обоих. Навалившееся одиночество было слишком тягостно. – Мой папа больше ничего не сказал? Совсем ничего?

Она смотрела на вернувшееся привидение с такой жгучей надеждой, что ее лицо светилось едва ли не с силой давным-давно запропавшего солнца.

– Он сказал, что ему очень не хватает тебя, – ответило По. – Он сказал «до свидания».

Лайзл все-таки всхлипнула, а может быть, тихонько вскрикнула. Призрак не был уверен, но ему показалось, что в этом звуке удивительным образом сочетались радость и боль.

Дух не стал задерживаться и выяснять. Он и так слишком долго для одной ночи загостился на Этой Стороне. Пора было раствориться в мягких глубинах Той Стороны; это принесет облегчение и снимет усталость.

Подумать только – всего два подряд посещения Этой Стороны, и привидение стало заметно очеловечиваться.

В частности, По вспомнило, как говорить неправду…