Текст книги "Чемо карго. Свадебная опера с грузинскими напевами"

Чемо карго
Свадебная опера с грузинскими напевами
Lui Braun Velikaya Lives

© Lui Braun Velikaya Lives, 2023

ISBN 978-5-0060-2820-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Velikaya Lives Lui Braun

«Чемо карго»
Опера-балет с грузинскими напевами

Напёрсток да игла!

И шьётся весь истыканный до дыр,

Натянутый в пяло старинный гобелен.

Образы меняя на вышитой картине,

Стучит игла – дыля,

Свой шпиль сточившая в костыль,

Напёрсток палец бережёт, Яга пространство шьёт.

Напёрсток да игла!

Старухина легла магия в газырь,

Обережный напёрсток лежит на каждом патроне,

Серебряная канва хранит мужчину от врага,

От оборотня, вепря, вырея – все цепенеют.

Акт 1
Магия Кавказа

Белый камень скал, кристальный минерал,

Облицовкой став, строго охранял венчальный зал,

Будто он веками здесь прожил.

Старый аксакал, жизни толк познав,

Сам истоки счастья сторожил,

Выпуская в семейный путь,

Тех, кого к алтарю допустил,

Чтобы каждый из них дорожил,

Суть созданья семьи уловил,

Наставленьем своим сотворил им завет. Дед:

«Жить в любви до скончания лет!»

Впитав в свой секрет магический лунный свет,

Чистый искрящийся мрамор в парадный костюм одет,

Словно сам к себе пришёл на банкет.

Снежный перламутр, лёгший в камень плит,

В декоре зеркальной потали золотом взор слепит.

В рифмах воспетый,

За словом строка, за строфою куплет,

Слагал ему оды поэт по течению тысячи лет,

Нежностью слов звенит, сияет как самоцвет.

Многоголосый ключ родниковой водой журчит,

Звучит и звучит,

От первых октав, поднимая источник верши,

Обертоном фонтанным кружит,

Влюблённым сердцам, раздавая ключи, кричит:

«Возьми свой марьяж, в тетрадь распиши да учи,

Слова счастья учи».

Роскошью лепнин балконных балюстрад

Блистал величественно оперный фасад,

Свой взор направив в санапиро ряд,

Как будто созерцал в мерцании плеяд

Особенность изысканных культур,

Контурный ажур ограды мостовой,

Прикрытый цветущею вислой вдоль набережной.

Рельефные рисунки, колеровка,

Позолочения потального уловка:

Капителий, колонн, пилястр…

В отливке гипсовых розеток свой шарм светильникам придаст,

И лист цветов свисает там по потолочным плинтусам.

Сплелись в фестонах густо гроздья лозы,

Сердца связали крепко узы любви,

И ангелочки то и дело, крылом прикрывшись, втихаря,

Берут прохожих на прицелы, метая метко божуля.

Полон колчан белых стрел,

Метки расставил мел,

Как будто бы знал, он тайну мечты подсмотрел.

К ним птица певчая присела,

Клевала ягоды и – Боже! —

Она всю кисть плодов объела,

И клювом весь фестон исхожен.

Подсветки, люстры, канделябры

С наноской патины в рельеф,

Задев листву лепных дерев, вели в глубины бытия,

Состарив, словно раритет,

Ещё совсем младые стены, стареньем выделив края.

В каждом свободном пространстве,

Незримо расчерченной клетке

Вышивка шёлка легла в канве на невидимой сетке,

Стелется полотно тоньше любых кружав.

Потоком воздуха кружат ажурные крылья стрекоз,

Глазами фасеток они у беседок следят,

Во все стороны взгляд устремив.

Слетелись имаго как на чистый бумаги лист,

Стройными брюшками нимф густо усеян карниз.

Каскадом вниз свисает органза – воздушная, легка,

Колышется потоком ветерка,

Хрустальная оборка так хрупка,

Сорваться бы с крюка, взметнуть крылами ввысь,

Да к боковым откосам подвязан шторный низ,

Верёвки крепко держат полотно,

Кисти бахромы обняли плотно,

Для невесомой нежной органзы

Они так хороши, но тяжелы.

Всё вымерено, строго выверено, выдержано,

Если честно, рассчитано, здесь всё уместно:

И ромбы, и цветочный куст

Бутоны вывесил на ус,

Роняющий листвы сердечки, как поцелуи с милых уст

Воздушные – по ветру, по ветрУ,

Летят они вслед уходящим по утру.

В конфигурации узора

Предельно точно виден вкус архитектурного таланта,

Гиганта мысли, бриллианта на тысячи карат!

Белёных столбиков причудливый наряд,

Так, словно дамы облачившись в платья,

До талии корсет, стянувший торс,

Рельеф бедра очерчен по лекалу,

Изгибом плавным юбка обтекала изящность форм,

Длиною в пол раскинулся волной годе подол,

Срез, обработанный прошивкой лески ролевого шва,

И оттого, словно добавив волшебства в чудной наряд,

Виляет слинкою посад у макси-юбки —

Одна к одной стоят, парад невест, голубки,

Прикрывшись под перил навес,

Дорожкою витой тянулись в сад.

Вилял хвостом белёный парапет,

Слагая в этом парке свой сюжет,

Подобно шлейфу газовой фаты

Тянулся полверсты, змеёй полз по тропе

К цветущим клумбам в белой скорлупе.

Прожилкой чёрной в белой бирюзе

Чиркался хаотично карандаш,

На белоснежном листе простой графитовый узор,

Чертёж под кружево – подзор,

Словно под сколку, сам втихомолку, грифель точил,

Сцепляя штрихами осколки,

Иголка к иголке, без всяких причин…

Потрескавшийся мелко кракелюр

Царапинами даты стёр гравюр,

Как будто обратилось время вспять, и ну бежать!

Года не прочитать, не сосчитать,

Всё в точку сошлось, время можно менять…

В этом парке,

Пройдя рубеж под триумфальной аркой,

Каждый мог мечтать,

Реальностью своею управлять.

Щелчок о тумблер разводил кулисы сцены,

Включалась у сознания игра,

Качались рампы, выстрелив лучами световыми,

Марево – мар, мга….

Работал генератор пара,

Плыла туманная река издалека,

Качались мысли лодкой на волне,

На перекатах пресной воды проявились следы,

Мокрые шаги – шла, шаркая, Яга,

Бубнили губы, оживала магия,

Вставали миражи,

Листалась, словно на страницах, жизнь,

Кадрами текла,

Книгу листала карга.

О, Грузия, ты велика!

Чемо карго!

Браво, браво, Lui Braun!

Здесь терялись десятки лет за мгновенье, за миг,

И оживившийся старик преображал свой облик,

Словно в своих надеждах он, обновив одежды,

Снимал тучность тела, глаз слепоту, губ сухоту,

Неподвижность, усталость, лень,

Точно выходцем из нутра,

Вылетала призрачно-чёрная тень,

Что держалась на нём, словно плющ о плетень,

Плелась из проклятий, фотораспятий,

Окормов эклера,

Неслась обезумевшей дикой химерой,

Уносила с собою вспять

Горе большой беды.

Толчок в спину у синей воды,

Извилистой рыбки петляли следы хвоста,

Аквакраска густа, кобальт плюнул с лица,

Упала ухмылка губ подлеца,

Черна ежевица с перекоса десны,

Не познавшей цветенья весны…

От зависти пусты глазницы,

Фигу ей в лицо, соль разъест лицо,

Лопнет резинка, распустится хвост,

А мне от сглазу спешно умыться,

От её оговоров, путаных фраз, много раз…

Лечу от укропа, лежачего под одеждой,

От того, кто свои воплощая надежды,

Чужую примерял к себе одежду,

От насмешек людских в день улыбки,

От самой нелепой в жизни ошибки,

От сучьей свадьбы в суету,

Где самку чуют за версту,

От двенадцатого перста,

Замок на лживые уста

Повешен ключницей,

Velikaya Яга, чемо карго!

Волос седину, глухоту, ломоту,

Отёчность, одышки и ног хромоту,

Чулок больничных пустоту,

Слоновую болезнь – тяжёлую бутылку,

Что вызывает смех у всех, ухмылку,

Брезгливость, отвращение, жалость,

Даже если от этих чувств

Сердце сжалось на самую малость, чуть-чуть…

Горек вкус у солёной слезы боли был,

Но злой вырей пред Ягой отступил.

Мною вымолвлено, вымолено!

«Элифантиаз» – терялся словно россыпь мелких страз,

Глазки которых с руки кинув, не собрать,

Поток живой реки уносит время вспять

Водою этой омывать

Вздутие вен, рожистых язв…

И, словно танцевальный ас,

На мелких шажках стремя «па меню»,

Поминая дряблость свою, больной пускался в пляс!

Высечены искры из-под пят,

Слетев с катушек, дробушек хотят,

Упал с хребта упырь, забрал хомут-подкову,

На двух венцах сидевшую окову,

Бюгельный мост пал.

Оскомина на зуб, он загрызёт утин,

Слетел прострел, оставил поясницу,

Иголка вынута с крестца,

Легка рука умелого ловца,

Яга – умница, чемо карго!

Расправив руки-крылья за спиной,

Горный взлетел орёл ввысь,

Под ним склоны неслись…

Седою головую тряс, и слабый волос креп,

Из тончайшего белого шёлка в суровую нитку КРЕП,

Исчезали мозоли, тупились шипицы,

Пришпорив уколы завистливой спицы,

Снимается порчь по мельчайшей крупице,

Развязаны шаманские узлы – ленты наузы…

Орлу легка добыча, взятая с рывка, пике полёта,

Зажали когти, крепко держат свои мечты, свои надежды.

Как луна убывает на грани убыльных фаз,

Так болезнь от больного отступала в сей раз,

Больных лечит Кавказ!

Старуха с косою казалась младою сейчас,

Пал безбрачья венец, расплелась

И струится живая волна золотистого льна,

Молодая опять, сил полна,

Заиграло в груди молоко,

На тончайший муслин капли молозива слил сосок,

За витком виток

Покатились по слинки в поток года вспять

Молодость догонять.

Кровь к щекам,

Распрямилась в плечах,

Разогнулась спина…

И в очах ясен свет,

Голова ясна,

Голос звонок опять,

Губы шепчут одно:

«Обернись, время, вспять,

Забери горстку старостных лет,

Отойди лиходей, дай пожить,

Дай ещё полюбить и желанною быть,

Унеси рекой леты, наговоры, клеветы,

Опущение матки, растяжки от схватки,

Зуб желтизну, ногтей ломоту,

Костную старость,

Худых карманов пустоту…

Скоморошьи фигнюшки, папиломок висюшки,

Грибные наросты,

Робость, несмелость, языка онемелость,

Бубенчики шута…

Звенела долго клевета, лианою вилась,

Да сорвалась висла, сдалась,

Снимая, порчи понесла назад окуднице:

Обвисанье груди, бородавки, угри,

Слова путаные, скрутки путами,

Дряблость, кожные складки,

В делах неполадки,

Желудиную порчь от желудка прочь,

Аппетитом в ночь

Пусть свинья жадно жрёт от пуза,

Объедается для прироста,

Ей не всё ли равно,

Хоть пирог, а хоть порчь,

Принесённая к дому с погоста…

А мне быть молодой!

Омываюсь живою водою слов,

С меня моется сало свиное,

Тают до шкварок

Подбородки матроны, в дорогах препоны,

Глаза прячут завистницы,

Локти грызут льстецы,

Подруги лживые, глупцы…»

Эти «балаболки» неспроста свои морочили уста.

Ожерельем рябиновых бус,

Нитка на нитке,

Платье старухи в кровавой пропитке,

Иглою пронизан весь куст,

Шипица щиплется…

Вышивала наряд рукодельницей,

Нарядилась ещё в красных девицах,

Горький ягод вкус время вспять понесло,

Снят хомут из напущенных снов,

Оморочек, могильных крестов…

Монотонно шагает весло по воде из слов,

Мой плывёт челнок, волна колышет шатл,

Лопати спешат.

И магия звучит там, где ключница бьёт ключи,

Отворяет замки ворожей,

БЬЮТ КОЛОКОЛА!

Колокольная грусть, медная…

Плачет колокол, слёзно звучит…

Гаснет порчь,

Онемело молчит морокун—чародей,

Насторожен и тих, что не выпустит более он шептуна,

Не напустит бзик, шипуна,

Лишь уста ведуна

Языком филигранно гоняют слова,

Как ножи на точиле,

Резцы заточили на чёрного колдуна.

Сник, совсем скорчился, скрючился лик,

Чёрная бабочка, встав на крыло, в горло воткнула клык,

Заострил свой нос вырей-порчельник.

Отшепчу, я у старости вас отшепчу,

Снова жизни поставив свечу, стариков лечу.

Моя кустода, первая, последняя,

И снова первая надстрочная кода!

Великая Яга костыль в ступе толчёт,

Дыля топчет, набойкою шпилька стучит,

Топочет отчит,

И старухина ступа печёт,

Как алхимика тигель кипит,

Плавя метал, стенка прочна на накал,

Нагрев, обжиг, сушку —

Порчь выжигает старушка.

Её дом – субурган.

Хоть и мал монолит, в нём живёт и старуха творит:

Диких трав фимиам в слов начёт,

Вычитка

От недуг, от невзгод, бедноты,

Боли в мышечных тканях,

От горящей стопы,

От обид и тоски,

От мыла с помывки и от мочала,

Брошенных у тропы, —

Всё Яга костылём отстучала,

Устранила причины обжорства гиены,

Тяжесть вздутого пуза,

Волчьей пасти,

Разбухающей шишками вены,

Шистосомы, гельминты – прочь,

Сор мела метла – помело, ботало

Языком Великой Яги работало.

Браво, браво, Lui Braun!

Чемо карго!

Акт 2
Бутоньерка

В традиции изысканных культур,

Переплетённых элементов и скульптур,

Как будто бы читаешь книгу, листая мастера страницы,

И в каждом новом горельефе

Видны истории крупицы Кавказа гордого, народа горного.

И не нужны слова, понятно всё прочтеньем взгляда —

Работа скульптора тонка у филигранного станка,

Трудилась мастера рука,

Да…, не мудрено.

В орнаментах реалистичного панно

Видны национальные наряды.

Там чоха выгнула полы,

Хазыры полны, «фильтры» видны,

В пляс устремились чигири,

Проходкой и в прыжки с носка,

С подскока, одного броска,

Импульсивной музыкой гор

Прочь летит тоска.

Чтут люди память своего народа,

Традиции сохранены и отдаётся дань земли,

Передают наследие по роду,

По своему приплоду кручен зикр.

Круглых ротонд важный вид

Поволокой лианной листвы, запутанных шпалер

Дополнял сей прикид.

И металлический пергон дизайн ландшафтный укрепил,

Ему в подмогу габион природный камень захватил,

Им подперев ползущий склон со всех оползневых сторон,

В декоре гипсовых колон и статуй мраморных скульптур

Элитный вид,

Подчёркивая сей гламур невероятных префектур, – царит.

Всё огражденье по длине в кашпо из кованных кружав,

Так, словно не железо гнул кузнец,

А ниткою вязав, сложил в узор белый подзор.

Качалась словно бы в мечтах,

На тонких нитевых стебелях,

Украсивши собою их,

Как кода, вписанная в стих,

Эустома лизиантус…

И дул зефир, эфир летел тонким фимиамом,

Сеяла пыльцу лёгкая рука с воздушного облака,

Прекрасен женственности вид пастельного цветка,

Стеблей ветвистых пышен куст,

Ростки стрелой на длинный ус пошли бутончики качать,

И всем, кто смотрит на красу горького цветка,

Кивают головами перешейки стебелька,

Как будто шлют воздушные уста свои поцелуи с куста.

Загадочна, не так проста, раскрыта сцена партитурного листа,

Дробный нотный ряд, упав на все лады,

Раскинул в клумбы чудные цветы.

А вот ещё один кусток…

Лист мелок, будто в обрезь лоскуток,

На каждой веточке среди зелёного листа,

Где чайная типса особо густа,

Птичьи поют уста.

Словно за праздничный стол, в банкетный холл

Оркестр вокалистов пришёл.

И без пюпитра, без нотного текста

Мелодия по памяти звучит;

Дроби, восьмушки, ключи…

Летит, заливается трелью за верстою верста,

Жизнь с чистого листа желанна и проста.

Создавая домашний уют,

Разложив непременно весь набор «джентльмена»,

Всё подручное тут – и незримо ткут

Сей чудной лоскут ангелы,

Увлекая их двоих в дивные миры…

За беседами тёплыми тут тары-бары плетут женихи,

Слышен смех от любовных утех…

И вздымается вверх к самой крайней черте,

Где обжечься возможно на молоке.

Осторожный подход, словно издалека,

Точно быт у печи разморит,

Где картошка колечком плоским шкварчит,

Жарит охра бока,

И на сердце тепло…

Кровь гуляет, броженье, подобно вино

Молодое, без выдержки лет,

Пузырится, идёт через край, высоко —

Так оно сладко…

И в тени у плакучих ракит,

Прячась в волос распущенный ив,

От чужих укрываясь глаз,

Драгоценный прикрывши в ресницы топаз,

Под утопию шелеста ласковых фраз,

Что, съедая, ворошит язык,

И смакуя сей сладостный миг, пригубивши хмеля,

Розмарином маня,

Ты позволила мне собою дышать,

Познавая себя, скрижаль раскрывать,

В объятьях твоих поцелуи терять,

Лепестками роняя на грудь,

По закону кулона, каплей в межгрудное лоно,

Прикасаясь едва, прикасаясь чуть-чуть…

Жаркий рот

Словно влагу целебную с жадностью пьёт…

Каплю за каплей волшебный бальзам,

Точно сладостный мёд по устам,

Словно ветер, застрявший в кустах,

Эликсир на устах

Треплет спьяну цветочный дурман,

Листья снятые в брючный прячет карман,

Как чулок, снятый с дамских ног,

В мешковину карманную лёг,

Всё равно что на строгий костюм,

Лёг ажурный платок,

Высунул на груди кружевной уголок,

И свесив расшивные вензеля,

Обняв, прижал к себе изысканный цветок,

Вдохнул эфир, и поплыла земля от самых ног,

Да, лодочкой…

Так невесомы лёгкие шаги по сцене парка,

Мелькая словно мотыльки, летящие на воска фитильки,

Пляшут белые колготки, в пуанты спрятавши носки.

Цокочки! Стопы носочками в стопочки,

В пуантах косточки

Атласной лентой стянуты в тиски,

Лодыжки хрупкие быстры, мелькают щиколотки…

Они кляк-кляк, прыг-прыг, дрыг-дрыг…

Бегом бегут,

Потом, торжественно застыв, словно стебель цветка,

Стойка строга,

Две пуанты к ноге нога стоят на кости стеблями в кисти,

Глянец чешек блестит…

И… раскрыта рука.

Сорвавшись, легка, полетела, кружась, балерина гибка, —

Бутоньерка, слетевшая с пиджака,

И – ну порхать!

Взмахи рук – взмахом крыл,

Раскрываются веера длинного пера,

Птица белая летит,

Так, что может казаться, её не догнать, но, как знать?

Кто же может всё знать?

Октава съедена на «ДО», всё по низам, задето либидо…

Ну почему она к нему слепа,

В ответе чувств своих скупа,

Колюча, словно вся из острого шипа?

Над головой нависли руки, согнуты в дуги,

Скруглённая спина, и быстры его ноги…

Тра-та-та-та…

Он за нею спешит,

Семеня мелким шагом по парку бежит.

Настиг, нагнал…

Спираль руки, потом ладонь на грудь,

Тук-тук —

Стучится сердце, словно может выпрыгнуть,

Сам на пределе весь, натянут, как стропа,

Сосредоточенно работают колено и стопа,

Всё глубже в парк ведёт тропа.

Там непроглядна тень самшита,

Зелёная листва мелка,

И точно ниткой мулине, прошита по своей канве.

Причудлив рощи строгий вид,

Кустов махровых колорит,

Деревьев кроны на прочёс,

Как будто долго им начёс садовый мастер придавал,

По волоску филировал…

Секатор стриг его по моде, что говорится, под горшок,

Такой объём волос любого взглянувшего поставит в шок!

Чтоб здесь, у лабиринта закутка,

Упал жених к ногам прекрасного цветка.

Кружилась юбка в циферблатный круг за расширеньем амплитуд,

Раскрылась вширь на все часы,

Видны наборные трусы в нашивке сеточных кружав,

Ей под подол скользнул рукав…

Почти врасплох её застав,

Но прима руку убрала и показала строгий нрав.

«Ну почему характер ваш так крут?» —

«Ах, погодите, так спешить не надо.

Зачем же время торопить, ведь могут нас увидеть тут!»

И продолжительно вращенье фуэте,

Раскрытье в танце па-де-де,

Характер чувств,

Азарт прыжковых вариаций с заносками носка,

И он взирает свысока в бутон крахмального цветка,

Распущена кубышка до соцветья цветника,

Теперь уже наверняка…

Все мысли сконцентрировал на ней,

Порыв страстей кипит на сцене сей!

Поддержкою у самых стоп в ладонях вверх поднят цветок.

Носит свежий розан на руках и в мечте о грехах,

Так кажется она ему легка!!!

Невесома, тонка,

Как будто в пару пустяков далась ей эта высота.

Прогнувшись, точно у балетного станка

В методике классического танца,

Крылом взмахнула, спрятанным в боа,

Рука, раскрывшая изящно веера.

Разогнут локоток, ладонью повела,

Играет взглядом, фокус держит,

Как на прицел, прищурив вежды.

В расчёт ходы во все лады,

Зря не прошли её труды,

В себе актрису воспитала,

И рвёт теперь свои плоды.

Рукав-фонарик как отдельная деталь,

Мерцает серебрёная поталь,

Тонкой нитки дождь,

Осевший на капрон капелькой росы,

Газовый муслин на каждой складке мелкого плиссе

Глиттером сверкал.

Бретели, словно кавалер схватил сильною рукой,

Впились в плечо сутажною тесьмой.

Чешское стекло, вздетое на нить,

Расшивкой в декольте сложило свой стеклярусный узор,

Подчёркивая в гранях минерала всю утончённость женских форм,

Которую и без того отрисовал корсетный жгут,

По хрупким позвонкам стальные крючки бегут,

Прошиты строчки, петлицы, люверсы и блочки,

В декор пронизаны шнурочки грации…

Лицо всех балерин олицетворил в её наряде

Тот, кто сотворил эту модель,

Способную сиять звездой в плеяде!

Овации ему, овации!

Такой наряд достоин публикации!

Ошеломляющий успех

Глянца и бис – признания кулис всех предыдущих пьес,

Ведь диве этой рукоплещет белый лес свадебных цветов!

Отточены до красоты в движении изящные финты.

Хитра плутовка, ловка уловка…

Силой таланта взлетела пуанта, легка,

Она летит, а не с броска,

Ногою за ухо, рукой за пяту, и – берёт высоту!

Хвостам от её шарфА так к лицу высота!

Словно птице в перо брезжит ветра поток,

Каждым вздохом на юбке вздымая, листок шевелит,

Но он крепко к корсету сплошному пришит,

А кулиской прикрытая сталька разлетаться ему не велит…

И бежит… Балерун стёжкой парка,

Позади уж оставлена арка – гореть, так дотла, он спешит…

Кипарисы свечами головами качают, что-то будет сейчас,

Всколыхнула все чувства бунтарка, ему в помощь самшит…

Дыбит гульфик пуш-ап,

Так что трудно не то чтоб идти, а дышать,

И порывом в нахрап

Цветок в объятьях к торсу сильному прижат,

Ладонями упёрлась в грудь:

«Прости меня, не обессудь, помню мамы наказ,

Что строжила меня, твердила не раз,

И сейчас её голос в сознаньи звучит…

Не велит!» – так ему шепотком говорит.

А сама вся горит, полыхает,

Что солнце, поднявшись в зенит.

И отпрянув как будто во хмелю,

Покачнулась, пошла не спеша,

Чуть дыша, словно ждёт,

Что за руку её он возьмёт, обернёт…

Две остановочки, поднятие бедра,

Колени сомкнуты, и врозь,

Так, словно музыка слышна, идёт ей в такт, не на авось,

И ей приплясывая так, спокойно и не торопясь,

Носком постукав по пяте, пробежкою опять прошлась,

Вперёд подавшися ему, нога углом на сорок пять…

Ладони сомкнуты у рта, готовы воробья поймать,

На всякий случай, если слово способно будет помешать.

«Ах, до свадьбы, мне маменька говорит,

Что нельзя доверять,

И объятья твои меня могут предать».

Снова прильнув к пиджаку, склонилась нежная к груди:

«Как голову не потерять,

Мне в этом парке посреди пустых аллей,

Как будто рядом ни души?»

И шёпот в уши:

«Не спеши! Прошу тебя не уходи… Позволь обнять…» —

«Ах, мне маменька не велит позволять…»

Возмущенье:

«Не велит?

Нам заказанный путь к алтарю в этом сквере открыт!

Не томи… Скажи, будешь моей навсегда?»

Облегчения вздох и желанный ответ съела жадно губа.

«Да, я буду твоей, ты единственный мой,

Свет способный мой лик озарять

Так, что хочется ярко сиять!»

И звёзды падали с небес на этот лес!

Качнулась ночь на облучках,

Стучат пуанты, колками звеня,

Словно оба в каблучках, пробежкой семеня,

Они, слетевши с ручника, бегут до алтаря.

На кончиках пальцев вытянутой стопы,

В балетных туфлях, высоки,

Стройны, быстры, стремительны их ноги,

Такая классика доступная не многим,

Дуэт, сложившийся в одно на много лет.

На срыв звонят колокола, и солнце, разбиваясь в пунш,

Хмельным потоком света льёт лаву в небеса.

Выстрелив лучами на леса,

Упали капли пунша на подола рюш,

Пролито пьяное вино, горяч поток кипящих чувств.

Жизни река качала перину, накатом катила волну за волной.

Октава приливов в море катила великой любви мотивы.

Морская чаша танцевала, вина хмельного перебрав,

И на ребро волну бросая,

Всё не могла, баланс приняв, улечься спать…

Качалась шлюпка под веслом, и невод глубоко заброшен,

С размаха смелою рукой,

Как будто двое на кровати сеть растянули под собой.

«Да, лоовииись, рыыыыбка, в нашу зыыыбку…»

Звонят во всю колокола, чаянье,

Церковных служб идёт пора,

А им трава раскрыла плюш как бы нечаянно.

Мягкий велюровый ворс былиною лёг,

Скинув плед с двоих, он лежит у ног.

Готовится трапезный зал, примерив свадебный прикид,

Он нынче рано поутру здесь молодых благословит!

«Идите с Богом! Друг к другу боком

Прижавшись плотно, как дверь к порогу».

В хрусталь расплачется лоза,

Прозрачен слёз пьянящий сок,

Взволнует многие умы, ударив радостью в висок.

Ну а пока, за суетой, здесь украшают стол большой…

Белые скатерти, пир с чистой ДУШОЙ!