Текст книги "Как был покорен Запад"

– Объявляется посадка на «Летящую Стрелу»! Всем грузиться на «Летящую Стрелу»!

Зебулон подхватил тяжелый мешок.

– Это нас вызывают! Берите вещи и пошли!

Поскольку они, по предложению Сэма, успели перетащить вещи поближе, им оставалось всего несколько шагов до сходней, и Лилит, помахав в ответ тем, кто выкрикивал прощальные пожелания, заиграла бодрый марш и повела пассажиров на борт ожидающей баржи.

Палуба была забита толпой, и Ева едва протолкалась к поручням. Она замерла, глядя на Олбани. В горле стоял комок – они уже были на палубе и это, казалось, окончательно отрезало все прошлое. Теперь для них обратного пути нет…

Из Олбани, если надо, можно добраться к дому пешком, в Олбани их все еще окружали такие же люди, как они сами… но уже первый шаг на палубу положил всему этому конец. Это был шаг, разительно отличающийся от всего, что им приходилось делать раньше. Только сейчас ей стало ясно, насколько серьезное решение они приняли. Больше у них нет корней. Теперь они поплыли по воле волн…

Вокруг толпились незнакомые люди, беззаботные, шумливые чужаки – но в эту минуту даже собственная семья казалась ей чужой. Ева вступала в другой мир – и ей было страшно.

Под низким серым небом, под нависшими облаками, набухшими близким дождем, «Летящая Стрела» двинулась в путь.

На берегу канала человек в клетчатой рубашке щелкал бичом, погоняя упряжку лошадей, буксирующих баржу вдоль берега.

Понемногу пассажиры находили места для своих тюков и ящиков, и суета на палубах затихала. За спиной у себя Ева слышала рокот голосов и случайный смех.

* * *

От Олбани на реке Гудзон до города Буффало на озере Эри прорыт канал длиною четыреста двадцать пять миль. Прокладывали его несколько тысяч необузданных ирландцев, только-только прибывших со старой родины. «Хмыри болотные», – вот так их обзывали. И рыли они землю восемь лет.

Губернатор Клинтон Де Витт торжественно открыл канал осенью 1825 года, а вместе с ним – дорогу, открывшую Запад для заселения. За двадцать лет штат Огайо перескочил по численности населения с тринадцатого места на третье, а население Мичигана увеличилось в шестьдесят раз. Четыре тысячи судов бороздили воды канала, больше двухсот тысяч человек жили на его берегах.

Ирландцы построили канал, и именно они установили здесь тот образ жизни, который стал общей нормой. Жизнь вдоль этой водной дороги была непрерывной и жестокой дракой. Люди дрались за выпивку, за женщин, за место в доках, за лошадей, за все, о чем только подумать можно… а очень часто они дрались просто ради удовольствия.

Кое-кто из этих ирландцев остался на канале, другие двинулись на запад строить железную дорогу или вступили в армию, воюющую против индейцев. Зачастую реестры личного состава армейских подразделений тех времен напоминали списки избирателей Белфаста или Дублина note 10Note10
  Белфаст – главный город Северной Ирландии (часть Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии), Дублин – столица государства Ирландия.


[Закрыть]. Однако пришло время, когда их сыновья и внуки перестали быть презренными «ирландскими голодранцами», когда они становились политическими, общественными и промышленными лидерами в пятидесяти городах – почтенными, уважаемыми и богатыми людьми.

Баржи, ходящие по каналу, имели экипаж в три-четыре человека. Мальчик или взрослый мужчина, управляющий лошадиной упряжкой, которая двигалась по специальной дорожке на берегу, – бечевнику, – и тащила баржу на бечеве, получал от семи до десяти долларов в месяц. Рулевому порой платили целых тридцать долларов в месяц – по тем временам это был приличный заработок. Капитан часто сам работал за рулевого; в противном случае он сидел на палубе, покуривая трубку, и выкрикивал оскорбления людям на других баржах. Иногда обязанности кока исполняла жена капитана, но чаще это была одна из тысяч женщин, которые пробирались вдоль канала, связываясь то с одним речником, то с другим, женщин, столь же ревниво отстаивающих свою независимость, как и любой мужчина на канале.

Баржи всех форм и размеров, выкрашенные в самые разные цвета, двигались по каналу вверх и вниз, наперегонки мчались за грузом – а порой их экипажи дрались за груз, и все действия этих людей сопровождались криками и протяжными гудками – по всему Эри-каналу звучали судовые рожки.

Продвижение на запад, участниками которого они стали теперь, началось уже больше сотни лет назад, но лишь сейчас оно набрало такой размах, какого не помнит мировая история.

Всегда были люди, которые уходили на запад, чтобы поглядеть и пощупать нетронутый дикий мир; кто были трапперы – охотники на пушного зверя – и торговцы с индейцами, которые каждый сезон продвигались чуть дальше в дикие места. Так же как и разведчики гор, проникшие до крайнего Запада, это были люди, не боящиеся приключений, это были охотники, это были одинокие мужчины. Они просачивались через горы, спускались по реке Огайо и наконец добирались до Миссисипи. Таким человеком был, к примеру, Дэниел Бун note 11Note11
  Дэниел Бун – знаменитый охотник и проводник, открыл Кентукки. Замечательный силач, добродушный шутник. Случайно убит в 1820 г. Прообраз Кожаного Чулка из романов Купера.


[Закрыть].

А потом в 1803 году Джефферсон купил Луизиану note 12Note12
  Томас Джефферсон – президент США в 1801 -1809 гг. Луизиана – владения Франции на территории нынешних США (по Миссисипи от границы с Канадой на севере до Мексиканского залива на юге).


[Закрыть], и за одну ночь границы молодой нации продвинулись далеко на запад. И это вызвало перемену в национальной психологии.

На запад отправилась экспедиция Льюиса и Кларка note 13Note13
  30 человек под командованием офицеров Льюиса и Кларка прошли шесть тысяч миль через северо-западную часть территории нынешних США в 1804-1806 годах и вышли к Тихому океану.


[Закрыть], чтобы исследовать пути через отдаленные горы к Тихому океану; а некоторые, вроде Джона Коултера, предпочли остаться на Западе. За ними последовали Кит Карсон, Джим Бриджер, Билл Уильямс, Джо Уокер… и Лайнус Ролингз.

Парни с ферм бросали свои плуги и отправлялись на запад. Путешествие начиналось из Сент-Луиса или Индепенденса. Блуждая по улицам этих городов, деревенские парни видели на реке Миссури кильботы и каноэ, приплывшие с ее дальних притоков – рек Платт и Йеллоустон, они видели, как сходят на берег люди с холодными глазами, одетые в куртки из оленьей кожи; их легины note 14Note14
  Легины – кожаные гетры, доходящие до верха бедра.


[Закрыть] и набедренные повязки оставляли открытыми ягодицы, от загара бурые, как их одежды из оленьей кожи. В тавернах, разбросанных вдоль берега реки, они проводили время с портовыми женщинами, пили, орали и рассказывали потрясающие истории о далеких горах, о несущихся с них потоках белопенной воды и о прекрасных индейских девах. Парни с ферм слушали и завидовали.

Одни говорили, что идут на запад за мехами, другие – за золотом, третьи – за землей; но, если разобраться толком, то выходило, что и первых, и вторых, и третьих на запад манит сам Запад. А все остальное -это были лишь отговорки, загодя припасенные простые ответы на простые вопросы. Они шли на запад ради дикой вольной жизни, ради отчаянных приключений в пустынных горах, шли на зов открытых прерий, где буйные ветры веют над тысячемильными просторами покрытой травой земли.

Они плыли по Эри-каналу, шли по Дороге-в-Дикий-Край, по Тропе Натчезов note 15Note15
  Натчезы, или натчи – племя из группы крик («индейцы ручья Очизи») мускогской языковой семьи.


[Закрыть], и эти диковинные имена возвращались обратно, звучали в ушах слушателей – и пробуждали в людях странные желания… эти имена будили в них беспокойство, и в глазах появлялась какая-то жажда.

Люди шли на запад по Сухопутному Тракту, по Тракту Санта-Фе, Орегонскому Тракту, через Переход Гастингса, по Аплгейтской Дороге. Многие из них проливали свою кровь на этой земле, но там, где они умирали, проходили другие, живые…

На равнинах им встречались индейцы – лучшие в мире конные воины всех времен, которые жили ради войны и битвы. Они громили лагеря белых людей, и там, где им удавалось победить, они грабили, жгли и пытали, а потом возвращались в свои селения, нагруженные добычей. Но белые люди продолжали приходить.

Однако теперь появилось отличие – они везли с собой своих женщин. Они шли, чтобы остаться здесь навсегда.

Молодые, старики, зрелые люди – никто не мог устоять перед мечтой, зовущей людей на Запад. Слабые падали в пути или сдавались и возвращались обратно в свои деревни, и сидели там, скорчившись от страха, вместе с другими такими же… но сильные выживали или погибали, сражаясь, а те, кто выжил, становились еще сильнее.

Это была пора исследований, борьбы, время титанов, идущих по титанической земле. Это были времена сродни гомеровским и елизаветинским note 16Note16
  Время правления в Англии королевы Елизаветы I (1558-1603), известное географическими открытиями, войнами против Испании в Европе (разгром «Непобедимой Армады») и Вест-Индии.


[Закрыть], и люди, взращенные в те эпохи, были бы как дома на Западе, и говорили бы на одном языке с окружающими.

Ахиллес и Джим Боуи note 17Note17
  Полковник Джеймс Боуи, один из героев битвы при форте Аламо, в которой несколько десятков техасцев пытались отразить нападение пятитысячного отряда мексиканцев и погибли все до одного – сам Боуи, знаменитейший охотник Дэви Крокетт, Баррет Трэвис и другие, ставшие национальными героями; изобрел «нож Боуи» – особый охотничий нож с лезвием длиной 22-37см, широко распространенный на Западе.


[Закрыть] имели между собой много общего; сэр Фрэнсис Дрейк note 18Note18
  Фрэнсис Дрейк – английский мореплаватель, вторым после Магеллана совершивший кругосветное путешествие (1577– 1580); «королевский пират», которого королева Елизавета за победы над испанцами произвела в рыцари, адмирал, фактический руководитель разгрома «Непобедимой Армады».


[Закрыть] и Джон Коултер или Кит Карсон отлично поняли бы друг друга.

Это были люди мира, где все решает сила, сильные люди с сильными страстями, жизнь которых держалась на их силе и умении. Одиссей мог бы шагать рядом с Джедедаей Смитом, Крокетт мог бы штурмовать стены Трои. В командах Фробишера, Хокинса note 19Note19
  Мартин Фробишер, Джон Хокинс (в старых книгах можно встретить написание Гаукинс) и его сын Ричард – знаменитые английские каперы, грабившие испанцев в Вест-Индии; капер – владелец частного корабля, получивший от правительства патент на боевые действия против судов противника.


[Закрыть] и Дрейка любой из них чувствовал бы себя как дома…

* * *

Баржа медленно двигалась по темной воде канала. Ева Прескотт стояла у поручней; за спиной у нее разговаривали люди, произнося странные, поэтические, музыкальные имена и названия, и звуки этих слов будоражили ей кровь.

Это были волшебные, волнующие названия, каждое звучало, как символ дикой романтики. Санта-Фе и Таос, Аш-Холоу – Лощина Праха и Кросс-Тимберс, Арканзас, Богги-Депо – Болотная Станция, Уошито… Коттонвуд-Крик – Тополиная Речка и Южный рукав реки Симаррон… в этих названиях жило волшебство.

Мимо скользили берега, солнечный свет отражался в глядящих на канал окнах домов, а потом вдруг раздался крик:

– Мост! Мост! Пригните головы, а то потеряете скальпы!

Загудели большие рога; кто-то неподалеку произнес незнакомое слово «арапахо»; сзади звучали другие голоса, каждый вел свой разговор, из которых она вылавливала какую-то мешанину слов – непонятную, но странно музыкальную:

– Я предпочитаю карабин Норта. Никто не может сделать такой карабин, как Симеон Норт… Шайены.. потерял свои волосы… Спэниш-Форк… Работы Симеона Норта, по патенту Хэла… Капсюльная винтовка? А что ты будешь делать, если все капсюли выйдут? Нет, я предпочитаю кремневое ружье… уж кремень-то я везде найду… Команчи… Речные пираты… Техас… выселиться из страны… Мех такой густой, просто поверить невозможно… Везде воры… Речные пираты.

Снова раздался звук рога… «Мост!»… на берегу щелкнул бич, будто выстрелили из пистолета… «нет, для сиу это слишком далеко на юг»… «вниз по Огайо»… никогда не видели его больше»… «Мост!» Снова взревел рог, от дальних холмов докатилось эхо…

Неожиданно рядом с ней появился Сэм.

– Эй, Ева, разве не здорово? Я все удивлялся, куда ты подеваласъ! Ты только подумай, Ева, мы построим плоты и поплывем вниз по Огайо! Здорово, а?

– Да, Сэм, здорово…

Но мысли у нее были об одном: найдется ли тот мужчина, которого она никогда не видела, о котором мечтает, найдется ли он где-нибудь там, в стране Огайо?

Она глянула снизу вверх на Сэма – он был такой возбужденный, так горел желанием одолеть любую трудность… Внезапно ее охватил страх, настолько острый, что она чуть не закричала.

– Сэм, будь осторожен, – сказала она тихо, почти шепотом. – Ох, будь осторожен…

Он улыбнулся, в глазах у него запрыгали чертенята.

– Осторожен? А из-за чего тут быть осторожным?

Глава третья

Ева Прескотт выпрямилась над костром и отвела с лица прядь волос. Лицо у нее разгорелось от огня, она немного постояла, прислушиваясь, как булькает в котелке.

Над ней вздымались высокие деревья, черные, чернее ночного неба, даже неба без звезд. Это были древние, массивные деревья… отец, Сэм и Зик едва смогли втроем обхватить самое маленькое из них.

Ветер шевелился в ветвях, ласково потрескивал огонь… под речным берегом, ярдах в двадцати от костра, таинственно журчала вода.

Веселье и легкомысленные разговоры, которые она слышала на Эри-канале, остались далеко позади. Они сошли с баржи у горловины канала в Буффало и за Два доллара купили разбитую двухколесную тачку, куда поместилось все их добро. На себе они толкали ее и тащили почти триста миль, а здесь построили плоты – Прескотты сколотили плот для себя, а Харви, которые путешествовали вместе с ними – второй.

Сейчас оба плота привязаны к деревьям у берега, а утром они двинутся дальше, будут весь день спускаться вниз по реке… она просто бесконечная. Какая непривычная жизнь, путешествие это… Каждый день полон забот, и в дороге они не думали ни о чем, кроме нынешнего дня… А все остальное было забыто до тех пор, пока не закончится путешествие…

У огня было уютно. Даже здесь, на полянке у самой реки, расстояния казались громадными. Сэм с отцом натягивали брезентовый навес на ночь, а мама нарезала ломтями мясо – Сэм утром подстрелил оленя.

Ева начинала понимать, что может сделать с человеком дикий край, нетронутая природа. Впервые она осознала едва заметную перемену в отношениях родителей между собой. Раньше мама всегда была сильной, всегда держалась на равной ноге с Зебулоном, а временами даже брала над ним верх. А сейчас она больше полагалась на папу. Зебулон разбивал лагерь, рубил дрова, выполнял все другие работы в лагере, и в каждом движении его ощущалась спокойная уверенность, сознание своих сил – такого она никогда раньше не замечала за отцом. Никогда до сих пор Ева не понимала, какую он представляет собой надежную опору для семьи.

В диком краю мужчина – самый главный, потому что от его силы зависят все. Лучше, чем когда-нибудь раньше, она начала понимать, почему мужчины любят дикий край: он требует от них силы и изобретательности, и им по душе ощущение дела и созидания, которое дает им природа.

Ева взяла свою книжку и села на землю, наклонившись к огню, чтобы лучше видеть. К костру подошла Лилит. Ева подняла глаза.

– Лилит… вот послушай: «И в этом лесу пришла минута мучительного расставания. Красивый молодой охотник вырезал на стволе дерева два сердца, а потом, отойдя на десять шагов, метнул нож и вонзил его в место слияния двух сердец…»

– Слияния… как это?

– Ну, то место, где они касаются друг друга. А теперь молчи и слушай дальше: «Меткость его была несравненна. Трижды бросал он нож. „Этот раз – на счастье“, – сказал он после первого броска. „А этот – за любовь“, – после второго. „А это – молитва, мольба о неумирающей любви“… – Ева вздохнула и мечтательно добавила: – Разве это не прекрасно?

– Наверное… Только так никто никогда не разговаривает.

– Дело в чувствах, а не в словах.

– Ева, что-то ты не то говоришь. Ты хочешь стать женой фермера, но тебе никогда не сыскать фермера, чтоб был таким мужчиной, о каком ты мечтаешь. На самом деле тебе вовсе не хочется выходить за фермера.

– Тебе тоже.

– Я не хочу иметь ничего общего с фермой, – ответила Лилит, глядя в огонь. – Я хочу ходить в шелковых платьях и ездить в красивых каретах, вроде тех, что мы видели в Олбани.

Она повернула голову и посмотрела на Еву.

– Я хочу, чтобы от мужчины приятно пахло, хочу обедать в ресторане. Все, чего мне хочется, есть там, на востоке… а мы здесь, и уходим все дальше и дальше! Но подожди – у меня еще будут красивые платья… и все остальное!

– Тебе всего шестнадцать лет, Лил. У тебя еще много времени впереди. А кроме того, главное – это сам мужчина, а не место, где он живет.

– А мужчина, какого тебе хочется, вообще нигде не живет, такого на свете нет и никогда не будет.

– Не верю, Лил. Не могу я в такое поверить. Я знаю, что я чувствую… не может быть, чтоб я одна на свете это чувствовала. Я хочу найти такого мужчину, чтобы любил меня, а вовсе не такого, которому просто нужна подходящая жена. Есть где-то на свете человек, который чувствует то же, что и я…

– И ты собираешься найти его на Западе? – с сарказмом протянула Лилит.

– А где ж еще? Мне кажется, человек с таким строем мыслей обязательно отправится на Запад. В нем должна быть поэтичность, а поэтичные люди любят леса и горы. Конечно, в жизни и работе фермера тоже есть своя поэзия. Да, работа тяжелая, но большинство дел, которыми стоит заниматься, – нелегкие, и когда человек вспахивает землю, бросает в нее зерно, а потом наблюдает, как у него растет хлеб, он в этом находит свою поэзию – так мне кажется. Я слышала как-то, один человек говорил, что вся настоящая сила идет из земли – и я ему верю…

– Ева! – позвала мать. – Взгляни-ка на жаркое! Пора уже лук класть!

К костру подошли Зебулон и Сэм.

– Ночью нам придется дежурить, Сэм, – сказал отец. – Поговаривают о речных пиратах. Они людей убивают, чтобы их добро забрать. А с нами ведь женщины, так что надо быть здорово бдительными…

– Я буду сторожить первую половину ночи, па. А ты – вторую. Эти Харви, – добавил он, – уж слишком крепко они спят, нельзя на них полагаться. – Он поднял глаза к деревьям. – Они говорят, там равнины, куда они направляются… люди толкуют, там жизнь совсем другая. Почва богатая до невозможности, можешь самую глубокую яму вырыть – и все будет чернозем.

– Человеку надо строиться поближе к дровам, – возразил Зебулон. – А иначе чем топить станешь, когда зима придет? Вам, ребята, никогда не приходилось суетиться ради дров, как мне довелось, когда я мальчонкой был. Не так уж далеко приходилось ходить за ними, но когда зима наступает, любая дорога становится слишком длинной…

Он прислушался к звонким ударам топора, доносящимся от стоянки Харви.

– Крепкие парнишки, – сказал он. – Хотел бы я, чтоб Ева пригляделась к какому-нибудь из них.

– Да брось, па, – мягко возразил Сэм, – ничего ты такого не хотел бы. Эти парнишки не для Евы… и уж никак не для Лилит. Я думаю, люди они вполне хорошие, и работники отменные, но Ева и Лилит – они ведь совсем другие. Слишком уж по-особому они скроены, чтоб за таких парней выходить.

Девушки отошли от костра, было слышно, как они плещут водой, умываясь у навеса.

– Ну, а как же им не быть особыми! Ведь мама – женщина с тонкими чувствами.

– Да, насчет этого они в нее пошли, – задумчиво отозвался Сэм. – Но только я все вспоминаю истории, что ты любишь рассказывать… как вы ездили в Олбани поглядеть представление. Я тебе говорю, пап, ты временами и сам не знаешь, что у тебя в мозгах. Да возьми хоть это нынешнее путешествие. Только ты меня правильно пойми, я же сам был за. И, кстати, мама тоже. Но вспомни: ты ведь отделался от хорошей фермы, чтобы двинуть на Запад. И отчего ж, ты думаешь, так вышло? А просто оттого, что тебя тянуло к другой жизни. Ты любишь перемены в жизни, и яркие цвета, и когда люди поют – и в этом нет ничего плохого. Но выдай одну из наших девочек за такого Харви – и ты разобьешь ей сердце.

– Глупости ты говоришь, – буркнул Зебулон, но в душе порадовался невольно. – И что же… я тебе и вправду рассказывал про это представление? Эх, Сэм, была там одна девчонка, в красном платье с блестками – ты такой в жизни не видел!

Внезапно до них донеслись чьи-то торопливые шаги – это прибежал Зик; глаза у него были широко раскрыты и горели от возбуждения.

– Па!.. там что-то на реке! Вроде бы я слышал, как весло плеснуло!

В это время к воде направлялся Брутус Харви с ведром в руке. Он свернул в сторону и вышел на плот, чтобы лучше видеть реку – туда не доходили отблески костров.

– Никакой честный человек не станет путешествовать по реке в ночную пору, – решительно заявил Зебулон и пошел за винтовкой.

– Я вижу всего одного человека, – сказал Брутус негромко, так, чтобы только им было слышно.

Сэм схватил свою винтовку и скользнул в темноту. Дикий край уже понемногу накладывал на них свой отпечаток, и к ним возвращались самые древние инстинкты, дремавшие столько времени, – в том числе стремление прятаться в темноте, пока противник не выйдет на видное место.

Подошел от своего костра Харви с другим сыном – Колином, и Сэм с одобрением отметил их спокойствие и уверенность.

– Мне говорили, это обычный трюк речных пиратов – залягут на дно лодки, чтоб видно не было, – сказал Харви, – а как приблизятся – тут на тебя и выскакивают.

Брутус поставил ведро, перебежал, пригнувшись, под укрытие шалаша, построенного на плоту, и вытащил из-за пояса огромный револьвер.

Тем временем из темноты выплыло каноэ. Гребец сидел на корме. Все остальное пространство лодки было закрыто сшитой из оленьих кож попоной, под которой громоздился объемистый груз.

– Плывет медленно, – шепнул Зебулон старому Харви. – Там могут быть спрятаны люди, запросто. – А потом, шагнув на освещенное место, Прескотт сказал громко: – Подплывайте медленно и спокойно, незнакомец, и держите руки на виду!

Лайнус Ролингз сделал последний гребок, и дальше каноэ плыло по инерции. Он видел на заднем плане стоящих женщин, а в тени под ближайшим деревом заметил отблеск света на ружейном стволе. Другой человек, едва заметный, прятался, присев на корточки, на ближнем плоту. Только эти двое действовали так, как должен действовать в подобных случаях мужчина.

«Фермеры, – подумал он. Если они собрались на запад, то наверняка потеряют волосы. Кроме, может, этих двоих.»

– Попридержите свои пушки, – сказал он как бы между прочим. – Меня зовут Лайнус Ролингз, я голодный, как волк и мирный, как старая тетушка Элис.

Харви спустился к воде и подозрительно глянул на тюки под оленьими кожами.

– Что это у вас тут?

– Бобровые шкурки. – Однако, когда Харви шагнул ближе, чтобы получше разглядеть груз, Лайнус повторил, но теперь более низким и холодным голосом: – Я сказал: бобровые шкурки!..

Харви колебался – он все еще не избавился от подозрений, но и угрозу в тоне Ролингза хорошо расслышал.

– Что это вы такой обидчивый… – раздраженно сказал он.

– На западе, – отвечал Лайнус, – слово человека не подвергают сомнению. – Увидев в глазах Харви недоверие и понимая, что это новичок в здешних местах, он добавил более дружелюбным тоном: – Там, к западу от здешних мест, у нас маловато законников и нотариусов, так что если человек дает вам слово, вы ему верите. А если оказывается, что слово человека ненадежно, то этот человек – конченый… ему никто не станет доверять, никаким бизнесом он заниматься не сможет, нигде… Поэтому, – продолжал Лайнус, продвинув каноэ вдоль плота и выходя на берег, – если назовешь человека лжецом, то без стрельбы не обойдется.

Он привязал каноэ, а когда выпрямился, то увидел, что рядом со вторым мужчиной стоит девушка. Она была тоненькая, но этак красиво округленная, и осанка такая… уверенная, гордая – это ему понравилось… она напоминала молодую олениху на краю поляны.

– Мне никогда не доводилось видеть бобровый мех, мистер Ролингз, – сказала Ева. – Вы не могли бы показать мне одну из ваших шкурок?

– Ну-у, мэм, в таком случае…

Он встал на колени на краю плота, отвязал сыромятные ремешки, которые держали попону из оленьих кож, и вытащил из-под нее бобровую шкурку. Мех был густой, коричневый, блестящий. Когда Лайнус выпрямился и протянул шкурку Еве, она в первый раз поняла, какой он высокий.

В его лице просвечивал добродушный, слегка подтрунивающий юморок – и это ей сразу понравилось, но была в нем и какая-то хладнокровная, спокойная сила-такой она раньше не видела ни в ком.

– Какой мягкий, – сказала Ева, – вот уж действительно мягкий!..

– Это первосортная шкурка.

– А мы боялись, что вы окажетесь пиратом, – сказал Харви. – Нам про них столько наговорили…

– Проходите, поужинаем, – добавил Прескотт, – да и познакомимся. Нам будет здорово интересно послушать рассказы про западный край.

Ева протянула шкурку Лайнусу, но он мягко оттолкнул ее обратно.

– Это подарок. Оставьте ее себе, мэм.

Слишком ошеломленная, чтобы поблагодарить его, она стояла, прижимая мех к щеке, и смотрела, как он идет к костру рядом с ее отцом – высокий, сухой…

Рядом появилась Лилит.

– Здорово! – прошептала она. – Ты времени даром не теряешь! Это что, тот самый охотник, из-за которого у тебя мозги набекрень? Только сдается мне, на Востоке его ждут жена и шестеро детишек.

Сэм вернулся из-под дерева и подошел к костру. Лайнус поднял на него глаза.

– Из тебя выйдет толк. Осторожность всегда окупается.

Сэм покраснел – смущенно и гордо.

– Мистер, отличная у вас винтовка… Вы добирались до гор с сияющими… снежными вершинами?

– Я там жил. Я четырнадцать лет, как из дому.

Он сел, скрестив ноги по-турецки, чуть в стороне от костра и взял тарелку, которую подала ему Ребекка Прескотт. Затем пришли все Харви, принесли свои кастрюли, чайники и поставили их к огню.

– Как там земля, на западе, – спросил Харви, – хороша она для фермерства?

– Ну, я в этом не разбираюсь, но, полагаю, некоторые места хороши. Сложность в том, что люди на востоке двести лет учились, как осваивать лесистые места, а когда увидели равнинные степи, тут же объявили их пустыней. А на самом деле – ничего подобного. Просто там жить по-другому надо, вот и все.

Он очистил тарелку и с удовольствием принял добавку. Лилит взяла аккордеон и начала играть «Хочу быть одиноким». Играла она потихоньку, чтобы не мешать разговору.

– Вы припозднились в дороге, – заметил Харви.

– Не терпится добраться до Питтсбурга. Много лет уже не видел большого города, охота малость погулять.

– А эти горы, там, далеко, они что, и вправду такие высокие, как говорят? – спросил Сэм.

– Ну, насчет этого… – Лайнус задумчиво сдвинул брови и очистил тарелку, – если по чести… точно не могу сказать. Мы с Джимом Бриджером note 20Note20
  Джим Бриджер – известный траппер, первопроходец, проводник и разведчик на службе армии. Был дружен с индейцами, носил среди них прозвище «Одеяло».


[Закрыть] вдвоем… полезли мы, значит, как-то на махонький такой пригорочек, так, вроде как подножие горы. Тогда только-только июнь начинался. Где-то около середины июля мы уже подобрались довольно близко к настоящим горам – как вдруг встречаем парня с красивыми белыми крыльями и с арфой в руках. «Джим, – говорю я Бриджеру, – что-то мне не нравится, как этот парень на нас глядит». Посмотрел Джим – и отвечает: «Да и мне тоже». Ну, мы тут же развернулись на месте – и задали драпака… так что я и по сей день не могу точно сказать, какой высоты эти горы.

Наступило молчание. Зебулон откашлялся, прочищая горло, но, прежде чем он успел что-то произнести, Ребекка сказала:

– Ну, Зебулон, а ты помолчи. Хватит в компании и одного брехуна.

Лайнус передал свою тарелку Ребекке, она, не спрашивая, наполнила ее снова, и Лайнус сказал:

– Спасибо, мэм. Здорово вкусно.

– А что вы еще сказать можете? – отрывисто бросила она. – Вы ведь уже две тарелки умяли.

– Конечно, нажираться на пустой желудок – вредно для здоровья, мэм, только я не могу припомнить, чтоб когда-нибудь ел чего вкуснее.

Зебулон поднялся на ноги.

– Спать пора… мы утром поднимемся рано. Позавтракаете с нами, мистер Ролингз?

– Спасибо, мистер Прескотт, но временами я с постели подхватываюсь, будто силой что поднимает, и тут же в дорогу. К восходу солнца уже могу быть черт знает где… Так что спокойной ночи.

Лайнус Ролингз взял винтовку и пошел прочь от костра. Отойдя немного, оглянулся, чтобы запомнить, как что расположено в лагере. Неохотно признал, что эти новички разбили лагерь разумно, а когда заметил, что Сэм Прескотт устраивается сторожить, повернулся и пошел к своему каноэ.

Его внимание привлекло какое-то движение под деревом, он присмотрелся и увидел, что это Ева Прескотт– опустившись на колени, она расправляла одеяла, постепенные поверх куч и аккуратно нарезанных веток. В тусклом свете, доходящем от костра, можно было разглядеть на одеялах индейский рисунок.

– Кажется, это мои одеяла.

– Ваши.

– Тогда я малость не понял. Это кому будет постель?

– Вам.

– И вы все эти ветки нарезали?

– Хватит их? – обеспокоенно спросила она. – Мне раньше не приходилось делать подстилку из веток…

– Вы все хорошо сделали. – Он посмотрел на нее с сомнением. – Но зачем? Зачем вы это сделали? Уж не думаете ли вы, что должны со мной расплатиться за ту бобровую шкурку?

Она поднялась на ноги легко и изящно, не хуже любой индейской девушки.

– Это не очень… не особенно вежливо спрашивать у девушки, зачем она что-то делает.

– Манеры у меня не особенно тонкие, мэм. Мне уж довольно давно не приходилось про них вспоминать. – Он аккуратно положил винтовку на ветки – так, чтобы она была под рукой. – Спасибо вам, мэм, и доброй ночи.

Она не двинулась с места.

– Скажите, индейские девушки – красивые?

– Некоторые – да… некоторые – не очень… Ну, это зависит от того, как давно ты в последний раз видел белых девушек. А они, сдается мне, становятся чем дальше, тем красивее.

– И давно вы в последний раз видели белую девушку?

Лайнус держался настороженно. Слишком опытный он был траппер, чтоб не чуять опасность…

– Что-то я не пойму, мэм, куда вы клоните… а время уже позднее. Ваш папаша может…

– Скажите, я, на ваш вкус, красивая?

– Не слишком ли вы быстро погоняете, мэм? Я имею в виду… ладно, вы здорово красивая девушка даже для человека, который никуда не уезжал. Вас бы признали красивой где хочешь… только, сдается мне, разговор у нас сворачивает на больно уж вязкую почву.

– Вы плывете вверх по реке, а я – вниз. У нас не так много времени, чтобы получить ответы на все вопросы.

– А вы уверены – твердо уверены, что хотите получить эти ответы?

А она ведь гордая, – внезапно понял он, – страшно гордая. Не похоже это на неё – вот так разговаривать с мужчиной… что ж, голова на плечах у нее есть, и смелости хватает…

И славная она… Он до сих пор не набрался духу поглядеть на нее толком – сам-то он был не особенно смел с девушками, и знал из долгого опыта, что проезжему человеку не годится слишком внимательно разглядывать чужих женщин. Он неловко переступил с ноги на ногу. Уж слишком сразу это на него свалилось, а он не привык в таких делах торопиться с решениями. Будь это бизон, или там пума… или любой краснокожий… но это была цивилизованная белая девушка, да еще и очень красивая…

– Вы уверены, мэм? – повторил он.

– Да.

– Быть одной в ночное время… в лесу, и вообще… это не самое безопасное место для девушки. Есть в лесах что-то такое, мэм… они пробуждают в мужчине… стремление…

– В женщине тоже.

Он снова переступил с ноги на ногу. Ситуация ускользала у него из рук. Он был готов, как любой другой мужчина, но… она ведь порядочная девушка, да и родня ее тут же рядом…

– Я пришел из далеких мест, мэм, и ухожу дальше. Вряд ли вы еще когда меня увидите.

– Пожалуй, да. – Она посмотрела прямо ему в глаза. – Мне грустно будет, если так случится.

И тогда он взял ее за плечи и привлек к себе. Она подчинилась охотно, хоть и как-то скованно, и он понял, что это для нее что-то особенное, необычайное. Он обнял ее, прижал к груди и поцеловал. Он целовал ее крепко, с каждой секундой в нем нарастало желание – но целовал он ее не крепче, чем она его.

Она отступила на шаг, пытаясь перевести дыхание.

– Господи Боже, вот это да!

Лайнус с удивлением заметил, что и у него дыхание слегка нарушено, и это его обеспокоило.

– Мэм… похоже, т а к вам раньше не приходилось целоваться.

– У меня… никогда раньше не было постоянного парня, чтоб так целовать меня.

Он неловко покосился на костер – ему почти хотелось, чтобы отец начал искать ее и пришел сюда. Лайнус Ролигз никогда не задумывался особенно над словами «постоянный парень», и теперь они возродили в нем старые опасения – он нутром чуял опасность, угрозу для своей свободы.

– Послушайте, мэм, я хочу, чтоб вы одного не забывали: я уплываю вверх по реке, вы – вниз.