Текст книги "Пуховые носки. Из серии «Лялины истории»"

Пуховые носки
Из серии «Лялины истории»
Ляля Миронова

Иллюстратор Ирина Даниел

© Ляля Миронова, 2023

© Ирина Даниел, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0060-7839-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Позвонит – не позвонит, накажут – не накажут…» Я медленно возвращаюсь из школы, обдумывая, чем может закончиться прогул урока сольфеджио. Вот снова пропустила занятие по музыке. Пришла к классу, стучу – ответа нет, толкнула дверь – закрыто. Всегда нарядная с рыжими аккуратно завитыми локонами Алла Марковна опаздывает.

Я знала, что учительница скоро придет, но ждать не стала. Теперь-то уж она наверняка позвонит и сообщит об этом маме. Мама в свою очередь будет стыдить: «Ира, ну как же так? Музыка – это так прекрасно. Умение играть на фортепиано сделает тебя более образованным человеком! Я так люблю петь, и мне хочется, чтобы ты мне аккомпанировала».

Что касается меня, то музыку я люблю слушать, а никак не играть, особенно скучные гаммы. Вот Beatles на катушках-бобинах отцовского магнитофона «Орбита» могу включать хоть сто раз: катушки медленно крутятся, и звучит песня We all live in a yellow submarine, yellow submarine, yellow submarine – сразу хочется улыбаться и танцевать. Или даже взять классику, например, «Лунную сонату» Бетховена, шуршащую из пластинки, крутящейся под ножкой проигрывателя – слушаю без всяких возражений.

А еще я думаю, что мне не везет с учителями. Да, наверное, поэтому я разлюбила играть на фортепиано или не полюбила вовсе. Если совсем честно, мне намного больше нравится рисовать. Вот бы ходить в художественную школу вместо музыкальной! А так рисую я дома сама или с Ирой Фоменко в редколлегии.

Мы с ней – подруги и тезки. Это значит, что у нас одинаковые имена. (Правда, моя бабушка Аня всегда называет меня Ляля.) Моя подруга Ира – отличница, умная и серьезная. Я тоже умная, но, наверное, не совсем серьезная, в то же время в редколлегии именно я отвечаю за плакаты и стенгазеты класса. Вчера вот рисовали у нее дома, потом котлеты ели с картофельным пюре и солеными дачными помидорами. Вкусно готовит ее мама! Хотя моя мама говорит, что все дело в том, что это в гостях всегда вкуснее.

Ой, нам же с ней надо еще заканчивать плакат к дню 7 Ноября. Ленты и гвоздики готовы, нужно еще поздравительную надпись дорисовать. Ничего, мы успеем!

 
                                                   * * *
 

Теплый и солнечный день сегодня. Как же приятно двигаться в густых, словно молочных, столпах света, нарушать их ленивую пыльную неподвижность.

Взгляд скользит по дороге, по желтым листьям-сердечкам, словно покрытым воском. Их рассыпали гиганты-тополя, растущие вдоль дороги.

Мне хочется пошуршать и поиграть сухой листвой, подцепив ее туфлями, подкидывать в воздух. И я схожу с подметенного тротуара и иду по земле под деревьями. Здесь охристых тополиных листьев – по щиколотку. Их желтизна разбавлена то тут, то там кленовыми, красно-бордовыми мазками. Откуда они прилетели, интересно?

Медленно пробираюсь сквозь шелестящий покров. А вы говорите – гаммы. Вот самая приятная музыка.

Ясное дело, голубые новые туфли и серо-сиреневые колготки после этого станут грязными, но ругать меня за это, скорее всего, не будут: родители уже знают о моей привычке таскаться по листве и лужам. Плюс я и сама могу постирать и почистить свою одежду – не маленькая.

Поднимаю резной кленовый лист с темными коричневыми прожилками. Цвет – просто заглядение: глубокий, насыщенный красно-бордовый. Надо забрать с собой – этот лист будет напоминать мне о солнечном октябрьском деньке темными зимними вечерами. Отличная находка для гербария!

Обычно полпути домой мы идем вместе с Ирой. На развилке останавливаемся и болтаем, иногда находятся и другие развлечения. Вот вчера рвали ягоды боярки – алые, запыленные, они как раз поспевают к октябрю. Мыли их на колонке прям в моем гипюровом черном фартуке, как в дуршлаге. Потом, разумеется, ели. В боярке полно мелких косточек, как ни откусывай – непременно попадают в рот, и приходится их выплевывать. Каждый раз после такого обеда в животе «начинают петь петухи11
  Это цитата из рассказа «Заколдованное место» Николая Гоголя, одного из любимых писателей рассказчицы. Про него будет упоминаться в рассказе позже.


[Закрыть]».

Сегодня я иду одна, а Ирка уже дома: уроки делает или котлеты вкусные доедает.

 
                                                   * * *
 

На мне зеленое шерстяное пальто, сшитое из шероховатой ткани, сплошь покрытой мелкими темно-зелеными и желтыми узелками. Называется эта ткань смешным слово «букле». Мама говорит, что boucler – это французское слово, и переводится оно как «завиток», и что ткань эту ввела в моду Коко Шанель. Вообще-то ее звали Габриэль, а Коко – прозвище, оно означает «Петушок». Она песню про петушка любила петь. Коко была француженка, жила в Париже и стала законодательницей мод. Вы наверняка слышали о духах «Шанель №5». У мамы есть такие, хотя достать их здесь, в Казахстане, трудно. Коко также придумала маленькое черное платье. Жаль, что его у мамы нет. Да много чего интересного Шанель сделала модным. Жемчужные бусы, например, гипюр – недорогое кружево, вытканное на фабриках, а не вручную. Из гипюра как раз и шьют черные и белые фартуки для нашей школьной формы. А еще (самое невероятное) Коко ела устриц и лягушек, ведь во Франции это принято. Хотя про поедание лягушек я сомневаюсь.

Пальто досталось мне вовсе не от Шанель, а по наследству от выросшей из него дочки знакомой мамы. Мне нравится его цвет – напоминает о лете, и глаза у меня тоже зеленые. Пальто не теплое, в сырую прохладную погоду и в дождь я слегка в нем мерзну, но мне нравится немного дрожать и ежиться.

Сегодня пальто нараспашку – вот уже как неделю стоит бабье лето. Так называются неожиданно теплые и сухие дни в середине или конце октября. Баба Аня о бабьем лете говорит, что это последнее тепло года: «За ним жди холодный дождливый ноябрь, а потом и морозная зима не за горами».

Зимой придется надевать целую гору теплой одежды: шапки, варежки, теплые колготки, гамаши, сапоги. А еще это значит, что баба Аня скоро начнет вязать для меня новую пару теплых шерстяных носков.

– Зимой ноги всегда должны быть в тепле, – напоминает она каждую осень, ведь холода не за горами.

Тогда глаза ее грустнеют, задумавшись, она вспоминает:

– Во время войны голод был, мы – дети – ходили поздней осенью на колхозные поля собирать остатки мерзлой картошки. Твердую землю копали палками. Уже и мороз, бывало, стоял, и снег лежал, а мы – в резиновых галошах на босу ногу. Старые носки-то давно износились, а новые связать было не из чего. До слез холодно, плачем, но что поделаешь – откапываем замерзшие клубни. Насобираем несколько картошин, отварит их мать, натолчет, скудно плеснет ложку постного масла – вот и ужин для пятерых детей. А иногда и так спать шли. Шурка, самый младший, очень плакал от голода, а живот у него раздут был, как мяч. Ох и страдал он, бедный! До сих пор тяжело подумать, в каких страданиях прожили мы войну.

Девочка-подросток, скуластая, с грустными серыми глазами – в начале войны ей было всего 12 лет, как мне сейчас… В груди у меня сдавливает, я представляю ее – изголодавшуюся, уставшую от необходимости искать мерзлую еду и нянчить младших детей.

Замечая мое смятение, бабушка гладит мои ладони сухими изрезанными морщинами пальцами: «Не грусти, Ляля, война давно закончилась. Все хорошо: и носки есть из чего связать, и еды вдоволь! Пойдем пить чай с абрикосовым вареньем!

 
                                                   * * *
 

Сегодня утром на полпути в школу мне встретилась баба Аня. Мы живем по соседству, часто видимся, и время после школы я обычно провожу у нее. Интересно, куда это она направляется так рано? Ах да, она упомянула, что поедет на Зеленый базар – купить какую-то особую шерсть на носки и рукавицы. Жаль, что у меня школа и я не смогу отправиться с ней на рынок, ведь поездки туда – увлекательное путешествие.

Ехать нужно на троллейбусе долго – 20 остановок. Мне нравится ездить на «рогатом». Он пробирается через центр, то ускоряясь, то замедляясь, рывками, потом плавно, а ты сидишь в нем, словно в батискафе, смотришь сквозь большие окна на проплывающие мимо здания: вот каскады с водой на выставке ВДНХ, затем гофрированные и мозаичные крыши или фасады зданий разных «дворцов» – Дворец спорта, Дворец пионеров, Дворец республики. Однако они совсем не похожи на настоящие дворцы из прошлого или из сказок. Ни принцессы в них не живут, ни короли, ни драконы. Хотя, пожалуй, один король все-таки найдется. Это гостиница «Казахстан». Как раз здание гостиницы и появляется в окне, когда троллейбус, свернув с улицы Абая, едет по улице Ленина. Это самое высокое здание в городе, в 26 этажей и в «короне».

За «Казахстаном» вдалеке можно разглядеть зеленую бархатную гору Көк-Тобе, на плоской вершине которой стоит телевизионная вышка и есть смотровая площадка с видом на наш город. Город с замечательным и добрым названием – Алма-Ата. Весело спешат по толстым натянутым канатам красные воздушные трамвайчики то вверх на вершину Кок-Тобе, то вниз к ее подножию. Если смотреть еще дальше – видишь синие горы Заилийского Алатау. Они очень большие и красивые, а их вершины даже летом покрыты снегом.

Скоро наша остановка – «Улица Гоголя». Сладкий яичный коктейль со смешным названием «Гоголь-моголь» к имени остановки не имеет никакого отношения, названа же она в честь великого писателя Николая Гоголя. Родился Гоголь в Украине, а еще жил в Санкт-Петербурге и Риме. Вот как раз недавно на уроке литературы мы читали его рассказы «Вечера на хуторе близ Диканьки». Жутковатые истории, что там говорить, хоть и классика. Парни, девушки, казаки, ведьмы, черти, нечистая сила – вот главные герои этих рассказов.

Баба Аня всегда крестится, когда я ей пересказываю их содержание. Чертей она очень боится. Бабушка – верующая и часто молится, а когда волнуется, шепчет: «Господи, спаси и сохрани». Дед смеется над ней, говорит: «Не морочь ребенку голову, Анна. Ни Бога, ни дьявола, ни чертей не существует». Он – атеист, как и многие люди в Советском Союзе: верить в Бога и магию не принято и стыдно. Я пока не знаю, есть ли Бог, хотя я уверена, что есть душа и что люди не умирают навсегда.

 
                                                   * * *
 

С приятным гудением троллейбус останавливается, открываются двери – выходим. Немного пройтись, и вот Зеленый рынок. Его казахское название – Көк-базар. Он давно существует в Алма-Ате – с самого основания казаками станицы Верный в 1854 году, а может и дольше. Предки моего отца как раз и были казаками, как раз сюда и ходили за покупками.

Базары – неотъемлемая часть азиатской культуры. Продают здесь еду и одежду, инструменты и утварь для дома. Продавцы красиво выкладывают свой товар, зазывают, а те, кто продают еду, дают пробовать свой товар.

Прилавки с орехами и сухофруктами самые красивые: оранжевые, лиловые, охристые холмики; алые, серебристые, желтые – приправы. От острого запаха перца непременно чешется нос. «А-а-а-а-а-пчхи!» – чихаю я и улыбаюсь.

– Подходи, хозяйка, пробуй!

– Тебе дешевле будет! – кричат мужчины в тюбетейках – узбеки. Они-то и торгуют экзотическим товаром. Выращивают все эти плоды в Узбекистане, а потом сушат. Так, абрикосы превращаются в курагу, виноград – в синеватый кишмиш или золотистый изюм, сливы становятся черносливом; еще сушат дыни, инжир и яблоки.

Еще у узбеков можно купить орехи: похожий на мозг грецкий, круглый фундук, продолговатый миндаль, земляной – арахис. Интересно, где выращивают орехи? Этого я не знаю.

– Почем грецкий орех, парень?

– 2 рубля килограмм, хозяйка.

– Дорого! Давай дешевле! – торгуется баба.

– Сколько возьмешь?

– 500 граммов.

– На твой любимый торт «Наполеон»! – обращается она уже ко мне.

Дальше идем через «корейские ряды». В глазах пестрит: мелькают салаты из баклажанов и болгарского перца, маринованная оранжевая морковка и зеленая редька, нарезанные мелкой соломкой и посыпанные красным перцем. Затем – маринованная белая капуста, прозрачная рисовая лапша фунчоза, скользкие коричневые грибы – опята. Женщины-кореянки приветливо угощают своей экзотической едой.

В Алма-Ате много корейцев: их переселили в Казахстан с Дальнего Востока после революции.

Депортировали насильно и много других народностей из разных частей огромной России, в том числе с Кавказа и Поволжья. Некоторые сами сбежали сюда из России – от раскулачивания, как бабина семья, другие же были эвакуированы во время Отечественной войны и так и остались жить в нашей республике.

Вот в нашем классе учатся казахи, русские, корейцы, украинцы, татары, один еврей и один грек, азербайджанец и армянка, несколько немцев. Когда мы готовим праздники в школе, то танцуем танцы разных народов, живущих в Советском Союзе. В прошлый раз я выступала в украинской вышиванке, в юбке и сапогах красного цвета, а на голове – венок с прикрепленными сзади разноцветными лентами.

Очень мне нравился украинский костюм, и дед обрадовался, увидев меня в наряде, – он наполовину украинец.

Баба тоже порадовалась за меня и рассказала о красоте женского мордовского народного костюма, украшенного вышивкой и бисером. Баба по национальности мордовка, она вспоминает, как ее бабушка любила наряжаться в мордовский костюм по праздникам и воскресеньям. Мордва – это такой народ, который населяет территорию России с давних времен. Принадлежит он к финно-угорской группе, а вот русские и украинцы относятся к славянским народам. У мордовских людей и язык есть свой собственный, схожий с финским. Может, в следующий раз дойдет очередь и до мордовского костюма.

А в этот раз буду танцевать украинский танец в паре с кареглазым светловолосым Сережей. Этот мальчик мне очень нравится, и еще от него всегда хорошо пахнет духами. Думаю, его мама, собираясь на работу, духарится, а потом Сергея обнимает! И я даже знаю, какие это духи!

– Надо купить лытку на холодец, – тянет меня за руку баба, прерывая мои воспоминания о веселом гопаке и мечтах посидеть с Сережей за одной партой в следующем году.

– Казы, покупайте казы, – приветливо зовет молодая женщина-казашка. – Я при вас сделаю.

– Сделайте немного для моей Ляли, – соглашается баба.

Казы – колбасу из конины с чесноком и солью – я пробовала на дне рождения у Алтынай, моей подруги и соседки. Она казашка. Мы живем в одном доме, который построен на две семьи. Вход в нашу половину с одной стороны, в соседскую с другой. Нас разделяет только стена, и мы часто перестукиваемся. У каждой семьи есть еще и небольшой участок земли – можно что-то выращивать. На нашем растет малина, несколько яблонь и вишен, высоченная груша. Каждую весну прилетает на эту грушу дрозд, сядет на самую верхнюю ветку и заливается трелью. Очень красиво поет, а мы слушаем.

Алтынай угощает меня казахскими лакомствами: шариками соленого курта – давнего перекуса кочевников, сделанного из соленого творога, скатанного в шарики и высушенного, кобыльим кислым молоком кумысом, золотистым тары – обжаренным в жире пшеном.

Женщина-казашка ловкими красными ладонями посыпает бордовое мясо конины мелко порезанным чесноком, солит и перчит бордовое мясо конины. Он нарезано длинными толстыми лентами со слоем желтоватого жира сверху. Ими она набивает приготовленную кишку; закрепляет ее край заостренной палочкой, чтобы не разваливалось. Казы готова!

За говяжьей ногой идем мимо висящих фиолетово-красных бараньих ног, желтоватого курдюка, бледно-розовых окороков, свиных голов, будто ухмыляющихся, толстых белых шматов сала, говяжьих сердец и печени, больших сочных кусков телятины.

Продавцы зазывают:

– Покупай баранину на плов!

– Берите говяжью печень на печеночные оладьи!

– Потрошки! Потрошки!

Вот и лытки.

– Хорошие. Вкусный будет холодец! – радостно заключает баба, купив одну из них. – Ну, домой!

 
                                                   * * *
 

Вот я и дома! Дошла и не заметила, занятая воспоминаниями о базаре.

Стою перед воротами дома деда и бабы. За ними, услышав или унюхав меня, поскуливает дворовый пес Мальчик. Соскучился. После учебы я всегда захожу к ним: поболтать, пообедать, поиграть с Мальчиком. Мальчик – это не какой-то мальчик, а собака с такой кличкой. Обычная дворняга, и по обычному для дворняг правилу очень умная. У него много работы: охранять дом и лаять на незнакомцев, пасти бабиных кур, задирать соседских псов. Мы с Мальчиком большие друзья. Он знает много моих секретов: ему можно довериться как никому другому.

– Привет, собака! – Глажу его по рыжей улыбающейся морде. От него, как и положено дворняге, пахнет псиной.

В глубине двора, среди яблонь с пожелтевшими листьями, уже наполовину облетевшими, вижу большое фиолетовое облако – бабу Аню. Она разрумяненная и нарядная – на ней объемная мохеровая кофта фиолетового цвета. Видимо, только что вернулась с базара и разбирает купленное на круглом дубовом столе в летней кухне. Она радостно машет мне рукой и сыпет вопросами: «Лялечка, идем сюда! Ты сегодня рано, я ждала тебя через час. Музыки снова не было? Какие оценки подучила? Ты голодная?»

Я улыбаюсь, в знак согласия киваю, с любопытством смотрю на покупки.

Вот из сумки появляются три огромных краснобоких душистых яблока – алма-атинский «апорт». Этот сорт произрастает только здесь, в яблоневых садах предгорий Заилийского Алатау. «Апорт» любит здешний климат: жаркие летние дни и холодные снежные зимы. Однажды я ела яблоко «апорт» размером с небольшую дыньку. Сначала, натерев его до блеска, мы с друзьями нюхали ароматный плод, потом разделили его поровну и… объелись. Еще Алма переводится как яблоко, а Ата – дедушка. Неудивительно, что яблоко сорта «апорт» – это символ нашего города!

Баба достает большой пушистый ком серебристого цвета.

– Это пух монгольской козы – самый теплый и мягкий, – говорит она. – У нас были такие козы в деревне, когда еще мы в России жили. До раскулачивания.

– В деревне Верхний Мывал? В Мордовии?

– Да. Мать чесала и стригла коз, потом мы с ней и сестрой Дуней пряжу пряли и носки вязали на всю семью. Бросить пришлось коз этих, когда убегали. Помню, мать, беременная Федькой, выла в голос, прощаясь с домом. Поплакали и поехали в далекий Казахстан – подальше от советской власти. Куда там – и здесь настигла! Хоть отца не посадили да нас на поселение не сослали, и то слава Богу!

Задумавшись, баба пушит шелковый серебристый ком, видимо, вспоминает детство и деревню в Мордовии, где до сих пор живет ее родня. Вдруг лицо ее оживляется – что-то надумала.

– Мальчик, ко мне! – командует она.

Пес радостно подскакивает, думая, что дадут что-то вкусное!

Однако из ящика буфета достается мелкая частая щетка, и баба начинает чесать загустевшую к зиме шерсть Мальчика. На зубцах остается бежевый мягкий подшесток вперемешку с колкими рыжими волосками. И я и пес удивлены: к чему ей собачья шерсть?

Она смеется:

– Добавлю собачью шерсть к пряже для твоих носков, Ляля. Шерсть собак считается целебной.

Мальчик подставляет мохнатый бок, а его глаза-вишни лукаво поблескивают, словно говорят: для любимого дружка хоть клок шерсти из бочка!

Довольная результатом, разрумяненная бабушка мнет мягкий ком и рассуждает:

– Резинку свяжем из разноцветных ниток, они у меня с прошлого года остались. А вот на стопу я напряду пряжи сама из козьего пуха и шерсти Мальчика. Мягко и тепло будет твоим ножкам в морозы!

– Правда, до носков еще далеко. Собачью шерсть нужно сначала хорошенько промыть, потом просушить и прочесать, – добавляет она.

К вечеру чистый и прочесанный рыжеватый собачий колкий ком шерсти смешивается с мягким серебром козьего пуха.

– Теперь надо разрыхлить и снова прочесать хорошенько, а потом сформовать, – говорит баба, и руки ее ловко теребят, чешут и выравнивают пух в ленты. – Сейчас буду прясть, Ляля! А ты смотри – учись! В былые времена считали, что только хорошая пряха выйдет замуж удачно.

Она достает странную конструкцию, состоящую из двух деревянных панелей. Одна из них украшена резьбой и крепится к другой под прямым углом.

– Это прялка, Ляля, состоит она из лопасти и донца. Эту часть называет лопастью, – разъясняет баба и привязывает лентой разрыхленный пушистый ком к лопасти с резными зубчиками по краю. Донце, вторую часть прялки бабуля ставит на лавку, садится на него, пристраивается поудобнее.

– Смотри, Ляля, вот так надо прясть пряжу! – говорит она и отделяет от основного кома пуха уже подготовленную ленту, вытягивает и скручивает между пальцами. – Это называется ссучить.

Пух на моих глазах превращается в довольно тонкую мохнатую нить. Вот это да!

– Ляля, подай веретено, надо к нему уже прикрепить волокно.

Я нахожу в корзине на полу деревянную палочку, заостренную на одном конце и утолщенную к другому. Это оно?

– Да, это веретено! Есть легенда о Небесной Пряхе, сучившей бесконечную нить жизни из первоначального хаоса. Веретено, прялка и прядение – символы непрерывности жизни, – говорит бабушка. – Люди издревле пряли пряжу не только на одежду, но даже и на самые тонкие кружева.

Дед, услышав наши разговоры, отрывается от чтения, добавляет из соседней комнаты:

– А еще латинское слово vertere переводится на русский как вращать или крутить! Вот и слово «веретено» произошло и пришло к нам наверняка из Римской империи.

Взгляд его задумчиво устремляется в воображаемую даль прошлого. Нам же витать в облаках некогда – у нас дела поважнее. Баба крепит нить к веретену, левой рукой продолжает вытягивать и скручивать нить из кома пуха, правой крутит веретено, отпускает его. Оно опускается, тянет нить вниз, удлиняет, утончает и еще больше ее закручивает. Потом нить эта наматывается на веретено, и процесс повторяется. Не прошло и часа, как на веретено намотано несколько слоев довольно тонкой нити.

– Хорошее начало полдела откачало! – радуется бабушка. – Иди, милая, домой уроки делай, а я продолжу. С таким хорошим настроем до завтра точно напряду тебе на носки.

– Да еще и нашепчет на пряжу для исполнения желаний и на удачу! – лукаво подмигивает мне дед.

 
                                                   * * *
 

Выходные проходят быстро. Утром воскресенья с гор на город стянулись серые клочки туч, похожие на растрепанный козий пух. Подул холодный ветер. Мне даже показалось, что он закружил первые снежинки.

«Вот и закончилось и бабье лето, и октябрь» – сказала мама, отрывая календарный листок. На следующем листке буквами было написано: 1 ноября 1987, воскресенье. Мне вспомнился красно-бордовый кленовый лист, подобранный накануне. Теперь он вложен в большую детскую энциклопедию между страниц про динозавров мелового и юрского периодов. Отлежится там, подсохнет под давлением страниц и историй, тогда и будет готов для переноса в гербарий.

В доме тоже стало холодно: мои нос и стопы начали мерзнуть, нос еще и покраснел. Интересно, начала баба вязать мне носки? Резинка должна получиться веселой – в разноцветную полоску.

Я представляю, как баба Аня надевает очки, подсматривает в схему вязания, считает количество нужных для моего размера петель и начинать их набирать.

Поглядывая на меня поверх стекол, говорит: «Носки вяжутся на пяти спицах. Вязать начинаем по кругу: две изнаночных петельки, потом две лицевых». Ее ладони изрезаны глубокими линиями, так много всего они переделали в жизни: мыли, стирали, замешивали тесто, лепили пельмени, вышивали, обнимали, укачивали маму, потом меня… много всего. Пальцы быстро двигаются, манжета носка прибавляется.

 
                                                   * * *
 

В этот раз из школы я практически бегу: во-первых, холодно и моросит колючий дождь; во-вторых, мне не терпится зайти к бабе. Дошла быстрее обычного! Спешу в дом, захожу через холодные сени, мимо старого буфета. Черную дерматиновую дверь открываю красной от холода и сырости рукой – варежки тоже не помешают. В кухне, по другую сторону двери, тепло – натопили утром печь. Пахнет свежей выпечкой. Вообще приятно оказаться в тепле и уюте!

Дед тоже дома, хлебает свои любимые щи – доволен. Улыбаясь, зовет бабу:

– Анна Федоровна, Ира пришла! Неси свои подарки!

Я не жду – прохожу в соседнюю комнату.

Довольная баба сидит на диване, рядом с ней, как клумба с цветами, красуется корзинка с разноцветными клубками. В руках у бабули разноцветная пушистая горка:

– Вот, Лялечка, связала тебе пуховые носки, как раз успела к холодам! Надевай скорее, а то ноги, наверное, как ледышки! А вот еще варежки – пряжи на все хватило.

– Спасибо! – я обнимаю ее. Она большая и мягкая, мне так хорошо с ней и спокойно. – Баба, и я хочу что-нибудь для тебя связать! Начну с шарфа, носки я пока не умею!

Усаживаюсь поудобнее, придвигаю поближе корзинку-клумбу, достаю из нее спицы, выбираю клубок малинового цвета…

– Ира, за прогул-то наказала тебя мать? – кричит дед из кухни, прерывая мою задумчивость. Догадался – его не проведешь.

– Нет. Мы с Аллой Марковной сегодня договорились, что она не расскажет маме, если я каждый день буду играть гаммы в ля-миноре.

– А-а-а-а, ну да! Гаммы – это хорошо, гаммы – это нужное дело! – подтверждает он с мягкой иронией в голосе.

«До-ре-ми-фа-соль-носок, носок-фасоль… ой… Соль-фа-ми-ре-до», – играет у меня в голове, в то время когда я набираю петельки на спицы и начинаю вязать.