Текст книги "Сага о Горшечкиных, 2018. История одной семьи"

Сага о Горшечкиных, 2018
История одной семьи
Любовь Ржаная

© Любовь Ржаная, 2023

ISBN 978-5-0060-8029-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

САГА О ГОРШЕЧКИНЫХ

ПРОЛОГ

Это песнь о трудной судьбе веселого поэта Горшечкина. Не поэты могут не понять. А иные поймут еще лучше, чем мог выразить автор. Который тоже Горшечкин. Все мы немножко Горшечкины… …Владимир Фирсович, мне понравилось Ваше определение: о Горшечкиных – сага! Вставила это слово в название. Благодарю за подсказку! И знайте, что я пишу свою сагу в основном для двух человек – Кости (К.И.С.) и Вовы (В.Ф.Ш.). Которые подзуживали меня, тормошили, радостно хихикая, подавая космические сигналы любви, понимания и приятия. Люба радостно хихикала с ними вместе! И Горшечкин! В каждом из нас, и сам по себе. Написала Вам сообщение и поняла: вставлю это в ПРОЛОГ!

Часть 1. ИЗ ЖИЗНИ ПОЭТА ГОРШЕЧКИНА, ИЛИ РОЖДЕНИЕ СТИХА

Поэта Горшечкина опять побила жена. Произошло это диким, безобразным способом – она подкралась к нему сзади и яростно отшлепала мухобойкой по плечам и ниже, в заключение отвесив мощную оплеуху, то есть подзатыльник. Звезды посыпались из глаз Горшечкина, и он упал лицом вниз, в тахту. Притворился мертвым, ибо это был единственный способ удержать жену от дальнейшей расправы. Когда она, хмыкнув, ушла на кухню, он на цыпочках прокрался в туалет и засел там, ожидая, что она вот-вот уйдет на работу – ей было пора. А у него выходной. Работали они в одном цеху, но хоть в разные смены.

Горшечкин не был членом союза писателей. Он вообще не вступал в союзы, да его и не звали. И Глеб не был профессиональным поэтом. Сам-то он считал себя профессионалом, которого оценят когда-нибудь… через века.

Горшечкин вздохнул. А как славно начинался этот выходной! Проснувшись, он только-только погружался в мир поэзии… уже и первую рифму поймал, и мысль… Отшлепала, как мальчишку. В чем вина-то? Подумаешь, проспал, не выгулял Чарли. Чарлика небось не тронет, а зачем тогда заводила этого таксеныша, если некогда ей самой выгуливать? Он мог бы постоять за себя, но никогда не дрался с женой. Они были в разных весовых категориях. Женихом он не знал, что эта хрупкая девочка станет такой большой и сильной. А в буйстве она превращалась в дикого бизона.

– Глеб, я ушла! Не вздумай бродить по балкону в одних трусах, остолоп! У соседей дочь-невеста. Увижу в трусах – прибью.

Ушла, щелкнул замок. Тирания. «Увижу в трусах…» Не без трусов же! Ну и что, что невеста? Пусть готовится, муж тоже будет порой ходить в семейных ситцевых трусах в горошек. Если тоже доживет до сорока. В горошке и в тридцать Глебу ходить было не зазорно. Он же не по улице шагает без брюк… Горшечкин хотел-таки постоять на балконе, но поежился и не пошел. Прохладно еще, хоть и лето. Лето холодное. Творить на балконе было приятнее всего. Хотя отвлекали без конца зыркающие со смежного балкона соседи. Ладно, он пойдет на кухню. Он же еще не завтракал.

Пошел, проглотил бутерброд, выпил стакан чаю с вафлей. Дал Чарлику еды и выпустил на балкон, там было его лежбище. Пусть поглазеет на улицу и на свободных псов. А тебе, поэт, пора трудиться. Начало дня хоть и было омрачено Зинаидой, но предвещало ему приятное занятие.

Горшечкин поспешил к компьютеру. Тексты он набирал прямо там. Рукописи не горят, а на компе все легко удаляется. И переписывать не надо, сотри слово и влепи другое. Плохо, что Зинаида знала его пароль к литературному форуму Сочиняй.ру. Но хорошо, что она мало интересовалась поэзией и больше смотрела в телевизор, чем в монитор. Его стихи она всегда высмеивала, а порой и ходила с мухобойкой вокруг да около, отпугивая Музу.

Горшечкин страдал. Его душа требовала утешения. И элементарного уважения. Подумав, он начал так, щелкая по старенькой клавиатуре: – Не падай ниц передо мной… Со вздохом он представил, как Зинаида ползает у его бесчувственных ног и рыдает: довела гения! висит! Нет, на это он не пойдет. Вон как смерть Есенина до сих пор расследуют и пережевывают, Маяковского тоже… Докопаются и до мухобойки. – Я не прощу тебе… измены… Нет, в ее измене он не уверен. Хотя они давно спят врозь. Зинаида не такая, она неприступная, как крепость. Ей лишь бы поесть хорошо.

– Я не прощу тебе побоев! Нет, комично. Заменил на «обиды». Получалось вот что:

– Не падай ниц передо мной

– Я не забуду все обиды!

Не плачь, супружница, не ной,

Я не прощаю, добрый с виду…

Да, это верно. Идет от сердца. Но дальше не шло. Не простит, конечно… но развода он не хотел. Хотел кушать и трусцой побежал на кухню. Опять съел бутерброд. Зинаида, конечно, и суп сварила, но на суп он еще не заработал. Вот напишет еще строфу и покушает. Чарлику еще рано, да он и спит там, дрыхнет на балконе. Значит, сыт.

– Да, женщины меня любили! – продолжил он, вспомнив бабушку и маму, вливавших в него когда-то суп и кашу, умолявших открыть ротик.

– А скольких я любя познал!

Горшечкин поморщился. Кроме мамы, двух бабушек (его отвозили на все лето в деревню), да еще Зинаиды, в его жизни женщин не было. О чем он теперь горько жалел. Лупил бы их всех как мух. За все Зинаидино зверство расплатился бы.

– А скольких я любя познал!

Теперь, когда близка могила…

Это был неожиданный поворот. Вот куда рифма заносит. Познал, познал…

– Со мной умрет мой идеал!

Может, убить ее? Она заслуживает. Поэта обидеть может каждый, легко. На такого беззащитного человека поднять руку. Который только и просит тарелку супу. Горшечкин повеселел, вспомнив про суп. Он заработал на суп. Пошел, разогрел, поел. Была еще и котлета, но это еще одна строфа. Тут он был тверд. Горшечкин почувствовал себя бодрее. У него всё есть для счастья: и суп, и котлета, и лицо, и фигура… Почему ее так злит, что я выхожу на балкон в трусах, подумал он. Там я делаю зарядку! Дышу кислородом! «Я тебе перекрою кислород!» – передразнил он ее мысленно. Только бы подушкой не задушила, во сне.

Горшечкин представил, что у них две спальни. Два разных входа… с улицы… коттедж! Эх, хорошо быть богатым. Да разве в горшечном цеху разбогатеешь, разрисовывая горшки? Говорящая фамилия у него была, с такой не разбогатеешь. Ладно, поэты всегда нищие.

– Оставлю все свое богатство…

Тебе, любовница моя…

Глеб даже похохотал. Хоть в мыслях он покайфует. А может, не оставлять богатство любовнице? Любовницы тоже убивают… Горшечкин передумал, он удалил эти строки, но от богатства отказаться не мог.

– Кому достанется богатство:

Квартиры, золото, фрегат?

Улыбка уже не сходила с лица Горшечкина.

– Что жизнь? она сплошное … (тут следовало неприличное слово). Глеб хохотал во все горло. Ему хотелось выскочить на балкон и продекламировать свой забавный стих. Нет, один раз он уже поорал с балкона… И Глеб с обидой покосился на висевшую в углу мухобойку.

Эх, как хотелось ввернуть это слово! Как оно просилось в строку! Но редакция не примет. Забанят еще. Надо заменять.

– Что жизнь? Что кутежи и пьянство?

Устал, иду наверно в ад.

Гений Горшечкина подсказал ему эти слова. Он не хотел идти в ад, но приходилось. Ай да Горшечкин, ай да сукин сын! Поэма! Данте Алигьери!

Глеб пошел и прикончил котлету. Попил чаю. Он не толстеет, все такой же худенький, как мальчик. Мальчик из трудной семьи, с вредной женой, поэтому чуть сутуловатый.

Теперь предстояла правка. Горшечкин с детства любил книжки и знал толк в стихах. Жаль, что вместо литературного института его засунули на фабрику, и он привык и прирос к рабочему месту на долгие годы… Теперь он проверял стихотворный размер. К его ужасу, оказалось, что размера нет. Ударение в стопах разбегалось. Пришлось переставлять слова, предложения, заменять целые фразы… Теперь он стопы подогнал.

Горшечкин сходил за Чарликом, впустил его в комнату. Должен же кто-то послушать. Поэт встал в позу и прочел вслух:

Не падай ниц передо мной:

Я забываю все обиды!

Не плачь, супружница, иной

Тебя обнимет, добрый с виду…

О, сколько женщин я познал,

И каждая меня любила…

Со мной умрет мой идеал

Теперь, когда близка могила!

Квартиры, золото, фрегат —

Кому достанется богатство?

Устал, иду наверно в ад —

От кутежей, измен и пьянства.

Глеб был удивлен. Стих выглядел очень стройно, хотя первоначальный замысел куда-то испарился. Он вроде бы прощает Зинаиду. Да, он такой, незлопамятный, всегда прощает. Но зачем он наговаривает на себя, кается в немыслимых грехах? И главное, зачем ему могила – он еще хочет пожить! И кто обнимет Зину? Но уже не сам Глеб управлял словом, а слово – Глебом Горшечкиным. Назвался поэтом – полезай в кузов, вздохнул Горшечкин. Он почему-то вспомнил, как в прежние годы лез в кузов – всегда оказывался «на картошке» в сезон уборки урожая. Двадцатипятитысячник…

Размером пожертвовать он не мог, приходилось наплевать на замысел. Это часто случается с поэтами. Все, размещает. Нажал клавишу «отправить». На странице форума тут же появился его стих.

Горшечкин не курил, но он представил себя курящим, сидящим нога на ногу в кресле и поплевывающим в потолок. Сидя с закрытыми глазами, он ощущал возрастающую самооценку. Не каждый день ему сочинялось. Были и недели застоя, муки творчества. А тут… за час родил стих! Может, не зря Зинаида отхлестала его – придала импульс. Накатала – накатило, поиграл Глеб словами. Он ждал. Будут ли отклики? что напишут? как поймут? оценят ли его рифмы?

Наконец Горшечкин повернулся к монитору, и глаза его округлились. Есть! Отзывы пошли! Уже два! Отзывы он получал редко, почти никогда не получал, хотя разместил уже полсотни стихов. А ну-ка, что же пишут Глебу Горшечкину (псевдонима он не брал, а то потом морока с гонорарами) – хвалят или ругают?

– Уважаемый Глеб! Нет моих сил выразить все восхищение вашей поэзией! Глеб порозовел и глубоко вдохнул. – Волшебно!!! Стихотворение – прекрасное! Вырисовывается образ настоящего донкихота (сначала донжуана). Вы мастер слова! «Супружница» – как колоритно! Зачем же вы оставляете ей все богатство, чтобы на вашем фрегате ее обнимал кто-то другой, да еще ехидно смеялся над вами? Зачем вам на тот свет, когда есть простое средство – развод! До ада вам еще далеко. Если честно, могу посоветовать хорошего нарколога. Пишите в личку, будем знакомиться там. С надеждой – ваша Вера. Жду!

Горшечкин еще раз перечел отклик, несколько растерявшись. Ох уж эти женщины, все воспринимают буквально, принимают близко к сердцу. Фрегат – это ведь символ, образ такой: белеет парус одинокий… И вообще, он хотел яхту, но по ударению подошел фрегат… Что ответить этой искренней, наивной Вере? Спасибом не отделаешься, вздохнул Глеб. Придется что-то объяснять или врать дальше, про могилу. Еще накликаешь на себя внезапную и неизлечимую болезнь, дурак.

Опомнившись, Глеб дал Чарлику попить и покушать. Пес смотрел на него умными, все понимающими глазами. Вот бескорыстная любовь, подумал Горшечкин.

Надо было глянуть, что пишут другие. Отзывов было уже несколько. С волнением Глеб открыл новое сообщение.

– Сын мой! Окстись и не богохульствуй!

Горшечкин побледнел и перекрестился. Да что такое, зачем они пугают его?

– Пути Господни неисповедимы, а уныние тяжкий грех. Приди в храм наш (дальше шел адрес), и мы помолимся вместе о твоей заблудшей душе. Оставь пианство, подумай, ведь твои лишние деньги, развратившие тебя, нужны страждущим и окормляющим страждущих! Найди меня в нашем храме, ибо я знаю, как помочь тебе – я услышал твой зов. Отец Виссасуалий. Отвечай и не медли, ибо можешь предстать перед Господом в любой миг, без покаяния, а что страшнее этого?

Горшечкину стало страшно. И стыдно, что он побеспокоил и Бога, и отца Виссасуалия. Бог простит, он знает, что Горшечкиным почти нечего нести страждущим, а отец Виссасуалий не простит. Что, не отвечать? Ответить надо как-то по-православному… иже херувимы…

Глеб почувствовал, что день пошел вкось. Теперь морочься с ответами, а они все пишут и пишут!

– Привет! – прочел он бодрое начало рецензии. – Бросай жену, иди ко мне! Не будешь ты со мной на дне! Подпись: Зимняя Вишня Маринка. Глеб усмехнулся. Да уж, Мариночка, с тобой как раз и буду на дне, а ты поплывешь дальше на фрегате…

Поэт был разочарован. Где она, настоящая оценка его поэзии, его стихотворения? Со вздохом он пошел было на кухню, но тут зазвонил мобильный. Кто еще?

– Ну, гад, трепещи! – раздался в трубке зловещий голос. Очень знакомый зловещий голос. – Я тебе покажу сегодня и любовниц, и пьянство, и твой фрегат. Ты уплывешь на нем в открытое море.

Раздались гудки.

Горшечкин почувствовал головокружение. Как же он был доверчив! Не читает, не смотрит, не следит! Даже в обеденный перерыв забралась в Сочиняй.ру! Пароль-то знает. Вот злыдня… Глеб понял, что Зинаида не просто во зле, она в ярости. Будет бить. Она казнит его, едва успеет войти в квартиру. Вырвет его грешный, болтливый, длинный язык, будет использовать вместо старой мухобойки! Что он натворил! Он может удалить свой стих, но ведь Зина его уже прочитала… Машинально Глеб перескочил на новую рецензию.

– Уважаемый автор! Поздравляем Вас и сообщаем, что Вы номинированы на участие в конкурсе «Сатирическое перо года»! Обличительный пафос Вашего стихотворения, едкая ирония, высокая социальная ценность сатиры на алкоголиков, бичевание разврата – заслуживают признания! Условия конкурса и сумму оплаты публикации стихотворения в нашем альманахе смотрите, пройдя по данной ссылке. Благодарим за сотрудничество! Успехов, наш юморист! Редколлегия портала.

Спасен! Это сатира! Он юморист! Надо звонить Зине!

– Зинуля!!! родная!!! поздравь, я номинант! меня номинировали! я могу выиграть конкурс и много денег! Я сатирик! Это ж была сатира!!! Славно, что Зина не сбросила звонок. Но она молчала. Он слышал, как она жует – обеденный перерыв сейчас. Наконец она ответила, и голос у нее хоть был и мрачный, но уже не зловещий:

– Дома поговорим.

Глеб выдохнул. Нет, он не чувствовал себя отдохнувшим в выходной день: нервы его были на пределе. В каких муках рождается его поэзия! У него не было сил на чтение остальных отзывов – полистал: все хвалили, все восхищались, все волновались за него и хотели дружить. Последний, самый свежий отклик он все ж прочел:

– Глебыч, не тоскуй. Пошли всех лесом. Мы еще таких баб… таких девок… такие фрегаты… Иди ко мне и тоже напиши отзыв, мне баллы нужны. Подпись: Юрий Долгорукий.

Нет, Зину понять можно. Как только она живет с ним, с идиотом, Глебом-юмористом?

***

Через два месяца в альманахе «Сатирическое перо года» появилась оплаченная Глебом публикация его шедевра. Шедевр был редакцией капитально отредактирован. Выглядел он так:

Глеб Горшечкин. Прощай

Упал я ниц передо тобой:

Прости, супружница, обиды!

Я плачу: о, моя любовь,

Твои надежды все разбиты!

Пускался смело я в разгул —

Да, женщины меня любили…

И слышу демонов злых гул:

Разврат загнал на край могилы!

Недолго мне уж пировать —

Потащат, видно, в двери ада.

Меня вольна ты забывать,

А отдавать кредиты надо.

Ух ты! Горшечкины были в шоке. Зина молча ходила по квартире, украдкой посматривая на Глеба. Вдруг она неслышно подошла к сникшему в кресле супругу и – поцеловала в макушку… Ночью, обнимая жену, Горшечкин нежно клялся ей, что больше – ни строки. Не сатирик он.

Только как теперь пережить славу? Соседи – в восторге!

Часть 2.ТРУДНЫЙ ВЫБОР СУПРУГОВ ГОРШЕЧКИНЫХ

…Все было хорошо у Горшечкиных, целые полгода они миловались, даже не ругались. Ну, конечно, Зина иногда скрипела, ворчала, порой покрикивала, но после того, как обидел поэта родной портал (Глеб с ним завязал, исключился), Горшечкину все казалось сладкой музыкой. Он нарадоваться не мог, что у него есть Зинуля. Кроткая, терпеливая, недоступная – порой доступная, если проявить смелость и напор. Он был не напористый муж, но смелел не по дням, а по часам. Самоуважение его росло.

И вот однажды им выпал выигрыш. Досталась с большой скидкой путевка. В санаторий. Зимой. Кому-то одному. В двухместный номер с подселением, мужской или женский. Надо было решить, кто поедет.

Глеб не бывал в санаториях, ему хватило и пионерских лагерей. Зина ездила пару раз, с первым мужем. Об этом она не рассказывала. Глеб догадывался, что они хотели детей, а детей не было. Глеб детей не хотел. Тогда ему совсем не будет места, ни в жизни Зины, ни в квартире. Писк, плач, пеленки, погремушки… бррр. Как воткнет ему в руки младенца, так бедный послушный Глеб и будет трясти его день и ночь. Нет, он не такой, не трясучий. Он любит тишину.

Да не сказать, чтоб и Зина очень хотела детей. Особенно когда в ее жизни появился Горшечкин. Он стал ее слабым, немощным, жалким ребенком. Не сравнить с первым мужем: тот был мощный, и из-за этой мощности пропал. Поспорил с кем-то спьяну, что Волгу переплывет. А не переплыл, спьяну-то. Переоценил свою мощность, бедняга.

Чуткий, добрый Горшечкин так близко к сердцу принял эту историю, что принес в жертву самого себя – прямо в родном цеху признался Зине в любви и сочувствии, и она сразу повела его в загс. А уж как бабушка Горшечкина тогда радовалась… вскоре и померла, спокойная за своего любимчика. Глеб был ее единственный внук.

Размышляя о выпавшем выигрыше, который начальство почему-то отфутболило Горшечкиным, Глеб входил в ступор. Ну как он отпустит Зину неведомо куда, за тридевять земель, в эти «Запрудские зори»? Что там хорошего? В январе? Небось в коридорах холодно, в палатах тоже. Или как там они называются – номера… тьфу, это название Горшечкин не любил еще со времен Достоевского.

А уж сколько мороки с чемоданами, сумками на колесах. Зина у него модная. Наберет платьев да костюмов, а их у нее полно… Кто будет тяжести ей таскать? Поневоле присмотрит мужчину крепкой комплекции. Тут Глеб крепко задумывался. Он не любил мужчин крепкой комплекции. Он их боялся. Драться он не умел, его отучила еще бабушка, когда водила в детский сад. Честно говоря, там была полная детовщина. Глеба поколачивали, а порой и выставляли зачинщиком, за что он стоял в углу… Если мужчина крепкой комплекции положит глаз на его Зину, кто будет противостоять ему? Тощий маленький Глебушек? Смешно и грустно представить.

Глеб начинал страдать. Отнимут у него Зину, он останется без жены. А кому он нужен в сорок лет? Тем более что в родном городе все знают про его большой поэтический успех… всерьез не воспринимают…

И вот наступил последний день, данный Горшечкиным на раздумья. Вечером Глеб осторожно спросил жену, каковы ее планы, что она надумала с путевкой делать. Зина замялась. Она тоже всю неделю ломала голову, ехать или не ехать. Нужно ли это ей. Что она будет там делать? Лечить особо нечего. Отдыхать? от Горшечкина? да он ей не мешает. Он ее уже не раздражает, так, как раньше, когда сочинял свои вирши и вслух хохотал неведомо над чем. Теперь она была спокойна, что он психически здоров.

Ну конечно, смена обстановки… заманчиво… Кроме того, там шведский стол! А это был главный козырь. Зине всего хотелось перепробовать: и новых салатов, и каш, и супов, и десертов. Отдохнуть от готовки. Хотя готовить она любила. Но как оставить Глеба одного? с Чарликом? может ли она быть спокойна за Чарли? Глеб ведь так и остался растяпой. Не покормит, не выгуляет… что она застанет в квартире, вернувшись? На уборку накопленной грязи уйдут все ее восстановленные силы!

Нет, ехать было не за чем. Знакомиться она ни с кем не жаждет, ни с женщинами, ни с мужчинами. А кто достанется ей в подселенцы? Зина представила без умолка трещащую молодку, приехавшую пококетничать с мужиками и подцепить жениха или любовника. Зина будет ей мешать! А куда ж деваться? Нет, Зина не уступит ей полномера ни на одну ночь. Ни даже на час. Еще чего! Пусть кавалер тащит ее куда-нибудь. А может достаться старуха в подселенки. Вся больная и немощная. Которая будет ныть ей о своей нелегкой жизни и болезнях. Да тьфу на нее, лучше уж подселят к молодой. А еще лучше бы – одноместный номер. Но тогда надо доплачивать. Нет, Зина была экономна. Она и квартплату всегда вносила день в день, как указано в квитанциях.

Глеб между тем ждал ответа. – Зинуля, ты хочешь в санаторий? – с робкой надеждой, что она не хочет, спросил он.

– Хочу, конечно… Ой, как хочу, но не поеду, – решительно ответила Зина. Глеб молчал. Он ждал.

– Как же я уеду? Ты-то пропадешь тут без меня! И Чарлика уморишь!

– Да Зиночка, я тебе клянусь… раньше думать о Чарлике, а потом о себе! Ты его не узнаешь, как он похорошеет! Шерстку буду вычесывать, гулять с ним часами… ведь мне без тебя будет скучно и делать нечего…

– Ладно врать-то. Небось не чаешь, чтоб я уехала на две недели, да подальше. Где эти «Забугорские зори», ты нашел в интернете? – Нашел… на поезде пять часов…

– Не поеду. У меня и тут неплохие зори. Мне лечить нечего, бесполезно лечить. Вот тебя надо подлечить. Ты и поедешь.

Зина жертвовала шведским столом. Пусть Горшечкин ест за двоих, он худенький.

Глеб растерялся. Ему неохота было трогаться с места. Ни в какие «Зори». Что там будут делать с ним? Массаж? Он щекотки боится. Он никому не разрешает до себя дотронуться, кроме Зины.

– Там как раз твой профиль, – словно угадав его мысли, повела речь Зинаида. – Желудочно-кишечный. Ты будешь там объедаться, там шведский стол! Ешь за двоих! Никто и слова не скажет! А чтоб у тебя все работало, пищеварение твое, тебе пропишут клизмы, – и Зина радостно захохотала.

Глеб порозовел. Какая же все-таки Зина! Любит ли она его? Раз злорадствует его будущим мучениям?

– Зинуля, а ты не боишься, что на меня будут покушаться другие женщины? Я слышал, что 70 процентов в санаториях всегда занимает женский пол…

– Пусть, пусть покусятся. Потом расскажешь, что у тебя с ними вышло. Я люблю эротические рассказы, – улыбнулась Зинаида.

Глеб вытаращился на жену. Вот этого он за ней не знал!

– А вдруг… а вдруг… – он не мог придумать, чем бы отговориться. – Зиночка, а хочешь, мы вместе поедем? – вдруг осенило его, и он произнес волшебные слова вкрадчиво и задушевно.

– Боже избави. У нас тут в квартире свои зори, стол как шведский, а клизму я сама могу тебе поставить, – мрачно заключила Зина.

Горшечкин стал хитрее, чем раньше был. Раньше он брякнул бы: дурочка ты, Зинуля. А теперь он сказал: – Умница моя!

Назавтра Горшечкины от путевки отказались. Купили Глебу новую шапку, Зине – две.