Текст книги "Допустим… СКАЗКИ. Волшебные истории с зарисовками прекрасной Карелии"

– Можно… Вовой… меня… звать…

– Хорошо! Буду звать тебя Вовой!

– Ну, я пошёл?..

– Ну, иди-иди, куда шёл! – Рыбак так громко захохотал, что его голос слился с раскатом грома, раздавшегося где‑то в свинцовой дали. – Вид у тебя больно испуганный! Ещё помнишь, куда направлялся‑то?

– Собаку искать.

– Торопись! Гроза намечается. А Чудик молнии боится!

– Откуда вы знаете… – начал было мальчик, но решил, что разумнее сегодня больше не поддерживать диалогов с незнакомцами.

* * *

Если о чём‑то хорошем думать, то дорога короче. И Вовка стал думал о бабушке. Она, конечно же, сейчас крепко спала и не догадывалась, что от дома внук ушёл довольно далеко. Но оправдание ему было. Во-первых, ну никак нельзя пропустить самую короткую ночь в году. Во-вторых, неправильно было бы не помочь старику. А в‑третьих, мальчуган, являясь, по общему мнению, «человеком вполне взрослым и разумным», был уверен в себе и в благоприятном исходе событий. Да и, в любом случае, бабуля поймёт. Всегда его понимала. Всегда поддерживала. Всегда могла подбодрить. Она у него самая добрая, самая заботливая…

А вечерами бабушка вяжет. Думать о зиме летом – привычка, выработанная годами. «Примерю и отпущу!» – уговаривает, не выпуская из рук спицы. Вовка нехотя поддаётся, протягивает расцарапанную, усыпанную синяками ногу на примерку шерстяного носка. «Колется же!» Брыкайся-не-брыкайся – бабушка знает своё дело: «Погоди, не дёргай ногой, спицы скинешь! Как зимой‑то на лыжах пойдёшь? Без носков никак! Терпи!»

Но вот с примеркой закончено. И на столе, как на скатерти-самобранке, появляются румяные оладушки. Что может быть лучше этих маленьких жареных солнышек? Вкусные. Много. Приправленные маслом и беззаветной любовью…

«В мастерской, Вовушка, не засиживайся. И, как будешь укладываться, дверь не забудь запереть», – наказывает бабушка.

В июне даже ночью все окна нараспашку – так полу́ночная свежесть беспрепятственно проникает в прогретый дом и дарит наисладчайшие в году сны. Но двери – непременно на засов. Так уж заведено.

«Доброй ночи, бабушка! – Вовка прижимается к родному плечу. – Ой, какая ты маленькая стала!»

«Это просто грибок вырос», – смеётся хрупкая женщина, подставляя морщинистую щёку для поцелуя.

Белой ночью светло, будто днём. Но дом по привычке затихает. А вот в дедовой мастерской, деревянной постройке на заднем дворе, жизнь только начинается. Кое-чему дед, мастер на все руки, успел обучить внука. Теперь вот приходится осваивать ремёсла самостоятельно… Столярные инструменты, знакомые и не очень, не сразу стали слушаться нового хозяина. Но мало-помалу паренёк втёрся к ним в доверие. Помогли, как и предупреждал дедушка, терпение и труд. И через день-другой должен был отправиться в свой первый речной поход корабль, сварганенный из подручных материалов. В ход шли дощечки, щепки, обрезки рыбацкой сети, заржавевшая дверная пружина и ещё бог знает что из дедовой сокровищницы.

А за мастерской – заросшая по обе стороны бурьяном потайная калитка. За ней маячит большой мир. Манит – нет, не удержаться! «Корабль закончу завтра, а сегодня разведаю место для его первого сплава», – решил мальчуган.

Сказано – сделано. Деревянная калитка испуганно пискнула и протяжно простонала – без хозяина петли и щеколду проела ржа, а редкий штакетник пленил вездесущий вьюнок…

Хоть бы бабушка спала…

* * *

Озадаченный весьма странным знакомством на пляже, Володя быстро шагал. Уже окончательно погрузившееся в воду Солнце утащило за собой и все свои лучи, измазав небо в лиловое небрежными мазками художника-экспрессиониста. Но темнота не наступала: догорающего горизонта оказалось достаточно, чтобы ночь была воистину белой, а путь – светел.

Речной пляж, скрывшись за розовым облаком уже набравшего цвет иван-чая, остался позади. Ужиком извивавшаяся вдоль берега тропка сузилась – видно, здесь редко кто ходит, а вскоре она вовсе исчезла, и пришлось брести по густой росистой траве. Тут‑то вспомнились странные предметы в карманах – дары старика-чародея. Ухмыльнувшись, паренёк достал увесистый камешек и по-жонглёрски перекинул его с руки в руку.

– Окатыш-покатыш, проложи дорогу, по которой убежал мопс! И пусть он мчится мне навстречу, – приказал Вовка и запустил камень далеко вперёд.

Он произнёс эту фразу, как заклинание, и настолько всерьёз, что даже сам смутился. Но удивлению не было предела, когда, сделав всего пару шагов, перед ним открылась широкая просёлочная дорога, и послышался заливистый лай собаки.

– Чудик, Чудик! Ко мне!

Из-за кустов выскочил мопс, но он понёсся не навстречу человеческому голосу, а за окатышем. Кое‑как подхватив камень зубами, пёс весело засеменил к мальчику.

– Спасибо! Это, вроде как, волшебный камень. Работает! – Вова потрепал пёсика за ухом. – Давай домой – хозяин ждёт.

Доверившись новому знакомому, Чудик поплёлся следом, постоянно отвлекаясь на разные забавы: его внимание привлекали то нестройный оркестр кузнечиков, то спящая вниз головой на стебле люпина крапивница, то чудаковатого вида коряга… Иногда мопс терялся в высокой траве и начинал хрипловато тявкать. А заслышав свист, продолжал беззаботно изучать местную флору и фауну.

«Может, собаки как‑то по-особенному всё видят? Вот бы мне так! – думал про себя Вовка. – Интересно, а как работает подзорная труба? Ну, уж не просто же это тростниковая трубка…». Он поднёс её к глазам и был ошеломлён: реальность полностью изменилась! Окружающий мир ожил! Точнее, он жил! Медленно, словно улитки, передвигались с боку на бок придорожные камни. По-стариковски ворчали и вздыхали пни. Стыдливо прикрывая листками раскрасневшиеся щеки, хихикали землянички. Неспешно вели беседу о былом столетние дубы, а юные клёны, развесив свои большие листья, заворожённо внимали им. Готовились ко сну цветы – некоторые из них уже закрыли свои бутоны и укачивали на гибких стеблях молодые побеги и ещё нераспустившиеся соцветия. Скатываясь с листа на лист, играли в догонялки жемчужные капли росы. Шептались, склонившиеся друг к другу, влюблённые травы. А где‑то в зарослях, то и дело запинаясь о камни, спешил ручеёк. Прямо на бегу он записывал на свой диктофон всё это ночное многоголосье – шорохи и стуки, шелесты и скрипы, завывания и перешёптывания… Фонограммы DJ-ручей тщательно зашифровывал в журчание, а затем транслировал в пространство дивные треки. Прислушайся, задай вопрос ручейку – ответ на любой получишь тотчас! Ручьи всё слышали, всё знают…

«Даже неживая природа – живая! Вот какой эффект даёт эта чудна́я подзорная труба!» – произнёс вслух оторопевший мальчишка, вспомнив наставление старика.

Но и отведя чудо-прибор от глаз, теперь он мог чётко видеть великолепие мира. И пришло озарение: всё вокруг одухотворено и разумно! Деревья и травы, валуны и песок, небо и облака, птицы и букашки… – все они талантливые актёры театра под открытым небом. И каждый играет роль первого плана в захватывающей постановке гениального режиссёра. И он, Вовка, в составе этой чу́дной труппы…

* * *

Опомнившись, мальчуган всей грудью вдохнул ночной воздух, свистнул мопса и быстрым шагом направился к пляжу. Вот и тропинка – сначала заросшая высокой травой, потом проторённая. А вот и река вдоль песчаной косы. На самом берегу тот же рыбак. На первый взгляд, он мирно ловил рыбу, насвистывая знакомую мелодию. Чудик с заливистым лаем бросился к нему.

– Вы не видели здесь человека? – обратился Володя к рыбаку, не зная, как бы потактичнее описать своего нового знакомого. – С сундуком, в блестящем халате, с бородкой… Чародей, в общем… по виду…

Счастливый мопс тем временем довольно ластился к рыбаку. Тот, улыбаясь, трепал пса за ухо. Чудик был рад добрым рукам, то и дело совавшим ему что‑то в широкую пасть. «А как же собачья верность?» – подумал было паренёк. Но тут же его внимание само собой переключилось на другое: оказалось, что седой рыбак вовсе и не ловит, а, напротив, с помощью подвешенной к удочке вместо крючка небольшой серебряной тарелочки кормит рыбу, подбрасывая крупные крошки хлеба и крупицу. Стайка рыб безбоязненно крутилась у самого берега. Иногда рыбёшки выпрыгивали из воды, демонстрируя свои золотые плавники и хвостики.

Рыбак, прекратив насвистывать, окинул мальчика удивлённо-пронзительным взглядом и неожиданно опять засмеялся. Морщинки рассекали его лоб и щеки.

– Чародей, говоришь… А они существуют вообще, эти чародеи‑то?!

Вовка пожал плечами.

– Чем же, мой друг, обычный рыбак отличается от чародея? Цветом плаща?!

Когда старик улыбался, морщины расползались таким образом, что лицо молодело и делалось невероятно добрым.

– Но, понимаете… Послушайте… Я не знаю… Просто меня попросили собаку найти… Вот она… – робко начал оправдываться паренёк.

А старичок в это время снял свой плащ, перевернул его наизнанку и облачился в него обратно. Только теперь рыбацкий плащ стал парчовым халатом. Рыбак поднял ведро, и оно в один миг обратилось резным деревянным сундучком, а удочка в руках оказалась посохом. Перед Вовкой стоял тот самый чародей! Это был шок! А вот мопс, как ни в чём не бывало, весело крутился возле ног чародея: пёс сразу признал хозяина, не смутившись его внешней трансформации и переодеваниям.

– Ты меня искал, Володя? – Чародей расплылся в улыбке.

– Но как вам удалось… – Мальчик не смог сформулировать вопрос.

– Чудеса! Не иначе! Но что мы всё обо мне да обо мне?! Расскажи о своём путешествии, – потребовал старик. – Что видел в пути? Где был? Кого встретил? Что нашёл?

– Я нашёл огромный живой мир! И себя в нём! Я видел чудо!

– А что ж меня‑то не признал? Почему засомневался? Я же дал тебе напутствия и в придачу волшебные предметы.

– Всё в целости и сохранности! Вот и тростник, и камень, – Володя порылся в глубоких карманах. – Удивительные штуки!

– Ну что ты! Подзорная труба и окатыш-покатыш – это мои тебе подарки! И вот тебе второй урок: смотри пристальнее в глубь, всегда ищи суть вещей. И пусть в твоей жизни внешнее, намекая на содержание, всегда остаётся лишь внешним. Понял?

– Я запомнил… Поразмыслю перед сном…

– Ты честный парень, Володенька. У тебя есть содержание.

– Правда? Значит, внешность не имеет значения?

– Что ты! Конечно, имеет!

Тут чародей достал из кармана халата шоколадную конфету и демонстративно поднял её на уровне глаз.

– Внешняя оболочка – это лишь красивый несъедобный фантик. Он скрывает шоколад – тот самый смысл, содержание, – чародей развернул конфету и как‑то по-ребячьи закинул её себе в рот. – Но обёртка бережёт конфетку, намекает нам, что внутри что‑то вкусное, привлекает наше внимание, не даёт пройти мимо.

Ловким движением фокусника старик достал из рукава вторую конфету и протянул Вовке. Тот оторопел, не решаясь взять.

– Бери! Это просто конфетка! Вкусно же – в этом смысл! И это чудо!

Мальчик зашелестел фантиком, а чародей продолжал:

– Но самое волшебство в том, что конфеты становятся слаще, когда ими с кем‑то делишься!

– Да… Я делюсь … Буду делиться… И… очень вкусно… Благодарю! – пытался быть вежливым Вова. – Кстати, самые вкусные конфеты продаются без фантиков – их упаковывают в красивые коробочки – я маме дарил.

– Так и есть! – Старик-чародей достал из своего расписного сундука ещё одну конфету (без обёртки!) и сунул мопсу, уже давно завидевшему, что хозяин раздаёт угощения, и посему вилявшему хвостом с особым усердием. Глядя на него, чародей снова раскатисто захохотал.

– И да: ещё раз спасибо за мопса! Это мой закадычный друг. Но за любовь к искушениям в прошлой жизни данное воплощение он отбывает псом. Но не беда! Так тоже весело! У вселенной отличное чувство юмора!

– Он тоже чародей? – Паренёк кивнул на Чудика.

– Он обычный рыбак! А потому, как ты понимаешь, мой ответ – да!

Мальчуган таращил глаза на волшебного старика, боясь пошевелиться, жадно ловил каждое его слово.

– А ты отзывчивый парень, Вова! И наконец‑то решился выйти за пределы – сначала двора, потом села. Ты смог преодолеть свои страхи, раздвинул границы – и, значит, стал свободнее. Чем меньше барьеров, тем больше свободы. Сегодня ты стал таким же, как мы.

– Чародеем?!

– Человеком ищущим! Ты видел чудо и теперь можешь показывать его другим. Ты посвящён!

– То есть теперь я тоже могу творить волшебство?!

– Само собой! Если это твой выбор. Мы, как ты уже заметил, имеем возможность выбирать: ловить рыбу или кормить её, брать или давать, строить или разрушать, проживать удивительную жизнь или влачить никчёмное существование. Свобода выбора – в арсенале каждого. Это главный бонус Человека. И это мой тебе третий урок.

Чародей похлопал мальчика по плечу, свистнул мопса и, подхватив сундук с посохом, отправился в сторону подвесного моста.

– Спасибо! – Всё, что Вовка успел крикнуть ему вслед. – Мы ещё встретимся?

– Конечно, Володенька! Только позови!

Старик прибавил шаг и через мгновение, вновь став облаком, растворился в дымке белой ночи.

* * *

Потрясённый встречей и всем произошедшим, мальчуган просидел на песке у речки, пока вновь не начало светать.

Первый же луч перечеркнул белую ночь и превратил её в розово-золотистое утро. Рассвет развеял ночные чары, отменил тишину, добавив миру звука, приглушённые тона сделал максимально насыщенными, тончайшие ароматы загустил до щёкота в носу. Магия ночи отступила. И теперь вокруг кружило утреннее чудо – оно пело, шелестело, стрекотало, журчало, благоухало, переливалось и сияло. Маленький уголёк на горизонте за несколько минут разросся в огненный шар. На небо, широко улыбаясь, выкатилось нарядное Солнце. Ему предстояло освещать самый длинный день в году.

Вовке так хотелось сейчас же бежать и, не медля ни минуты, об этом волшебстве всем рассказать, даже прокричать! Его охватило нестерпимое желание всех пробуждать, призывать любоваться великолепием окружающего мира. Да! Да! Чародей прав: конфеты вкуснее, если их делишь с другом. Но как же чудесно было бы с кем‑то разделить и эту белую ночь, и этот золотой рассвет, и даже эти надвигающиеся со стороны города наэлектризованные тучи дотерпевшей до утра грозы…

Эх, но почему же все спят?! Завтра нужно всем рассказать! Непременно всем. Непременно всё.

* * *

По телу сладким вишнёвым сиропом разливалась дрожь. Будоражила, не унимаясь. Вовка силой заставил себя вернуться в старый безмятежно спавший дом и улечься в постель. Закутавшись с головой в одеяло и крепко зажмурившись, он понял, что ВСЁ ЭТО было и внутри него! Чудо не исчезало! Его было так много! И внутри, и снаружи, и где‑то между. «Наверняка кто‑то ещё об ЭТОМ знает. Наверняка кто‑то так же сегодня был посвящён в чародеи… – проваливаясь в сон, думал мальчуган. – И у него, может, под подушкой тоже тростниковая трубка и окатыш… И он сейчас уже смотрит чудесные волшебные сны… Вот бы нам завтра встретиться!»

Чайный сервиз

Всё это было давным-давно, в те времена, когда мою бабушку Нюру звали Анюткой, и у неё была своя бабушка. А у бабушки – дедушка.

Дело было в маленькой уютной квартирке в доме на углу, возле сквера, где вместе с Анюткой, помимо Бабушки с Дедушкой, жили Мама с Папой и брат с сестрой – Двойняшки-не-разлей-вода. Анютке, самой младшей в этой большой семье, едва исполнилось четыре годика, когда в один прекрасный день Мама принесла домой внушительных размеров коробку с надписью «осторожно: стекло» и водрузила её на обеденный стол. Семья собралась вокруг и заворожённо смотрела на Маму, а Мама – на семью и загадочно улыбалась.

– Вот что я достала! – наконец‑то сказала довольная Мама и начала распаковывать покупку.

– Ну доставай, раз достала! – пошутил Папа и принялся помогать Маме.

Это был чайный сервиз: шесть чайных пар, заварной чайник, сахарница, большое блюдо под вкусности и ещё одна чашечка чуть меньшего, чем остальные, размера, но с двумя ручками и без блюдца, предназначавшаяся, вероятнее всего, под варенье. Посуда заняла почти весь круг стола. Чайный сервиз был прекрасен. Тончайший фарфор украшали нежно-сиреневые фиалки на тонких стебельках с резными зелёными листиками.

– Ой! Неужели новая посуда! Старый‑то сервиз уже весь побит! – обрадовалась Бабушка.

– Ух ты! Добытчица наша Мама! – с гордостью проголосил Папа.

– Эх! А давайте пить чай! – хлопнул в ладоши Дед.

– Ура! С конфетами! – одновременно закричали и запрыгали, взявшись за руки, Двойняшки-затевашки.

– Ах… Какая класота! – восхищённо пролепетала Анютка, которая ещё не выговаривала всех звуков. Она, словно зачарованная, не сводила глаз с фарфоровых фиалок.

Кухня моментально наполнилась звоном, бульканьем и смехом – все начали готовиться к чаепитию! И вскоре семья уселась за накрытый новой белоснежной скатертью стол.

Замечали ли вы, дорогие читатели, что в семьях, где любят пить чай, царит лад? Обедают ведь почти в каждом доме. Или хотя бы ужинают. Это можно делать молча, не глядя друг другу в глаза, и даже в разных комнатах. Но наслаждаться вишнёвым пирогом, припудренным сахаром, или вкушать нежнейший «Наполеон» можно только в хорошей компании с отличным настроением. Без сомнения, дом, где на столе хотя бы в раз в неделю появляются красивые чашки и разные вкусности, – счастливый. Именно таким казался в этот день и Анюткин дом – приветливым и доброжелательным, уютным и радушным, настоящим семейным очагом, местом, где все любили и принимали друг друга.

Теперь, когда напротив каждого стояла великолепная фарфоровая пара – чашка на блюдечке, семья выглядела невероятно дружной. Но вот незадача: сервиз‑то рассчитан на шесть персон, а членов семьи – семь. Как же быть?! Неужели кто‑то останется без новой чашечки и будет пить чай из старой кружки?!

Выход из ситуации быстро нашла Бабушка:

– Наша маленькая Анютка может пить чай вот из этой чашечки с двумя ручками, а варенье мы переложим в хрустальную вазочку из серванта!

– О-о-о! Две ручки – это так удобно! – отметил Дед.

– Кстати, Анечка, посмотри-ка: эта чашечка вся усыпана фиалками, а на других их только по три, – подхватила Мама.

– И на ней ещё и зелёная каёмочка, а на других чашках такой нет, – заметил Папа.

– Мы тоже хотим такую!!! Почему ей лучше, чем нам?! Мы тоже хотим с двумя ручками и без блюдца! – в голос возмущённо завопили Двойняшки-притворяшки, подмигивая друг другу: они радовались, что им достались нормальные чашки и блюдца без изъянов.

– Я соглясна, – ласково пролепетала Анютка и как‑то по-взрослому улыбнулась всем, – давайте узе пить сяй.

* * *

Всю долгую холодную зиму на кухне маленькой квартирки в доме на углу, возле сквера, чашки частенько мелодично позвякивали и завораживали всех своим великолепием. Фарфоровый сервиз с фиалками доставали из буфета по выходным и праздникам. Глаз радовали шесть чайных пар, сахарница, заварной чайник, большое блюдо, в которое горкой умащались разные сласти, и ещё одна маленькая чашечка с двумя ручками, усыпанная фиалками. Фарфор гордо стоял на столе и украшал белоснежную скатерть.

Но если хоть на минуту, дорогие читатели, в кухне повисла бы тишина, то стало бы слышно, как посуда… пе-ре-го-ва-ри-ва-ет-ся! Чайные пары, одинаковые как внутри, так и снаружи, очень подружились между собой и обожали посплетничать о носатом чайнике, влюблённом в сладкоежку-сахарницу. Ещё они высмеивали неуклюжесть большого блюда и высокомерно потешались над одинокой маленькой чашечкой с двумя ручками.

– Пузатый‑то опять важничает! Нос задрал! Думает, он главный тут!

– Ничего подобного: убери одну из нас – и сервиза не будет. Мы, чашки, здесь главные! Дзынь!

– А сахарница‑то какая напыщенная! Возомнила, что без её сахара чай невкусный! Будто других сластей на столе нет! Ха-ха!

– А посмотрите на блюдо: его самого из-под пирога и не видно‑то! Что оно там есть – что нет! Кто‑нибудь когда‑нибудь видел его фиалки? Разве что в мойке посудная губка! Хи-хи-хи! Может, у него весь рисунок уже стёрся?!

– Подруги, а вы видели эту, с двумя ручками?! Она, говорят, вовсе и не чашка! Вот конфуз‑то!

– Ей вообще не место рядом с нами! У неё даже и блюдца‑то нет! Как это ужасно!

– И ещё она вся усыпана фиалками! Фи! Какая безвкусица!

– Мы – эталон красоты и изящества! Тем более наше мнение верное, поскольку нас большинство.

И, одинаковые, словно родные сёстры, тонкой работы чашки продолжали безудержное дребезжание. Затихали они, лишь заслышав бурлящую какофонию огромного медного самовара. Перед электрическим пузаном чайные пары становились по стойке «смирно» и уже не смели и звякнуть.

* * *

Накрывали на стол в маленькой квартирке в доме на углу, что возле сквера, как всегда, все вместе.

Мама доставала сервиз: шесть чайных пар, сахарницу, заварной чайник, большое блюдо и маленькую чашечку – с двумя ручками и зелёной каёмочкой.

Папа заваривал чай и потом с важным видом разливал заварку по чашкам.

Бабушка раскладывала на блюде заранее купленные по случаю или собственноручно испечённые сласти.

Дед тем временем докладывал в сахарницу кубики рафинада – он любил, чтобы горкой было.

Анюткиной задачей было достать десертные ложечки. Теперь она делала это шустро. А вот в день, когда сервиз впервые появился в их доме, ящик со столовыми приборами находился лишь на уровне её носика, и девочка отодвигала его с трудом, вставая на цыпочки. Тогда она умела считать только до пяти, поэтому шестая ложка была вновь под номером один, а седьмая – второй.

Двойняшки-смешняшки во время подготовки к чаепитию чаще всего весело бегали вокруг стола, хохотали над им одним лишь понятными шутками, болтали на своём выдуманном языке, наводя счастливый и беззаботный хаос на кухне, и всех поторапливали тысячами вопросов: «Уже готово?», «Уже скоро?», «Ну как там?» Между тем их задачей было раздать салфетки и достать из холодильника мёд, лимон и варенье. Это за любимых внучат делала Бабушка.

Но вот стол готов. Ароматный чёрный байховый чай заварен – можно разливать по чашкам. Папа берётся за работу, приговаривая: «Средней крепости чай с лимоном и двумя кубикам сахара – Маме. Такой, чтоб обжигаться, и с парой ложечек смородинового варенья – Папе. Чай холодный, но послаще – Двойняшкам-милашкам. Нашей Бабульке – добавим медку, Дедуле – сливки пожирнее. А вот Анютка любит тёпленький чаёк с вишнёвым сиропом».

– Сюствуете: всюду пахнет летом и садом? Класота-а-а… – восхищалась Анютка и делала очередной глоточек вишнёвого чая.

– Фантазёрка растёт, – улыбался Дед.

– Смотри, чтобы пчела тебя не ужалила! Вон-вон – прям из сада летит! Жжжжж! – подтрунивали Двойняшки-пугашки.

И все хохотали, а Анютка настороженно оглядывалась по сторонам и уже готова была отмахиваться от пчелиного роя.

– Доверчивая… Это мешает в жизни, – то ли грустно, то ли разочарованно констатировал Папа.

Чтобы побороть страх, накатывающиеся слёзы и нападки домочадцев, девочка начинала напевать себе под нос.

Чаепитие продолжалось. Все за столом смеялись. Весело позвякивал фарфор. Только Анютка грустила. Грустила по лету и саду. И ещё её огорчало то, что нельзя петь за столом, – «плохая манера», говорила Мама. Да и вообще петь – «пустое дело», так говорил Папа. Огорчало, что Двойняшки-не-разлей-вода всегда её дразнят, а гулять с собой не берут… А ведь Анютка знает так много интересных игр! Дед с Бабушкой, пытаясь сохранить в семье мир и не вмешиваться в воспитательный процесс, помалкивали, хоть и жалели внучку.

Но больше всего расстраивало девочку, что в семье не любили музыку: никто не умел играть на инструментах, никто не напевал в ду́ше или делая уборку, никто даже магнитофон не включал, считая всё это «сущей ерундой», «неоправданной глупостью», «безделицей» и «праздным времяпровождением».

– Ничего, – сказал как‑то Папа, глядя на младшую дочь весьма серьёзно, – в школу пойдёт – перестанет в облаках витать.

– Папоська, а песенки в сколе поют? Я петь люблю и сосинять их могу. Вот послусайте! – Анютка вмиг всклочила на стул и затянула нежную мелодию, держа перед собой чашечку за обе ручки. Двойняшки прыснули со смеху. Бабушка с Дедом умилённо заулыбались. Папа же резко развернул перед собой газету, а Мама принялась прибирать стол, строго процедив:

– Дети! Марш за уроки! А ты, композитор, допивай чай, доедай свой кусок пирога и спать! Всё чаепитие промечтала!

Анютка молча доедала свой пирог, запивала его вишнёвым чаем, а в голове у неё играла минорная музыка.

– Спасибо, сясеська! Ты такая класивая! И у тебя самый вкусный сяй!

– Дзынь, – ответила чашечка, – дзынь-ля-фа!

* * *

Оказавшись в мойке после своей основной работы, чашки весело переговаривались и хихикали – они обожали купаться, и, предвкушая это, очень любили похвалиться друг перед другом успехами своих хозяев.

– Слышали-слышали?! А мой‑то сегодня «пятёрку» по физике получил! Космонавтом будет, поверьте мне! – хвасталась первая чашка.

– А моя в школьном саду яблони окапывала! Агрономом станет, клянусь своей фарфоровой ручкой! – дерзко заявляла другая чашка.

– Это что! Моего вот в должности повысили – теперь он старший конструктор! И на дачу мы уже на автомобиле поедем! На новом! – горделиво подхватывала беседу третья чашка.

– А моя заказала путёвки на море! Я как услыхала, чуть от счастья не лопнула! Значит, и у нас в июле отпуск будет: постои-и-м себе в буфете, поболта-а-ем с блюдцами! – мечтательно протянула четвёртая чашка.

– А мой‑то, старый, в новых очках! Заметили?! Всё теперь видит! Всё замечает! От газет не оторвёшь! – радовалась пятая чашка.

– Кстати, бабуля проговорилась, мол, секретный рецепт пирога в журнале вычитала. В ближайшее воскресенье будет печь и всех угощать. Большое чаепитие, друзья, намечается! Надо не подкачать! – торжественно анонсировала шестая чашка.

– А Анютка песенку сочинила про дождик! Такая мелодичная!.. – раздался тоненький голосок чашечки с двумя ручками.

– Ерунда какая эти песенки! Их и так уж много сложено! Нужно науку продвигать! – подытожила папина чашка.

И все чайные пары согласились. И в голос рассмеялись.

Тут пришла Мама и обдала посуду пеной и горячей водой, смыв остатки чая и ненужные споры.

* * *

А между тем Анютка росла. Сразу после рождественских каникул, по настоятельнейшей рекомендации воспитателя детского сада, где девочка всё время пела, мама определила-таки дочку в музыкальную школу, при этом поставив своим родителям условие: «Если только вы её туда водить будете!» Старики, с тоской вспоминавшие свою молодость под гармошку, одобрительно-радостно кивнули. Неужели прекрасные мелодии вновь вернутся в их жизнь?!

Из-за больших Анюткиных успехов в маленькой квартирке в доме на углу, что возле сквера, теперь всё чаще звучала музыка. А вскоре в гостиной появилось фортепиано. Его звуки разносились всюду и наполняли комнаты особой атмосферой.

Бабушка с Дедушкой в такт покачивались в своих креслах, когда Анютка разучивала новое произведение. Со временем и Папа перестал затыкать уши – уж больно ладная была музыка. Мама заметила, что от Моцарта у неё прекращалась мигрень, и стала иногда просить дочку поиграть эту «волшебную» музыку.

А вот Двойняшки-кривляшки, несмотря на успехи младшей сестрёнки, никак не принимали это её увлечение – считали звуки клавиш треньканьем, фортепиано – деревяшкой, а саму сестру – странной. И по-прежнему, даже во время семейного чаепития, Двойняшки продолжали поддразнивать Анютку.

– Ля-ля-соль, ты – фасоль! До-ми-си, ты – селёдка иваси! – горланили они, прыгая по дивану и хохоча во всё горло.

Поскольку взрослые обожали и задорный смех, и самих Двойняшек, то никто их не останавливал. Взрослые принимали всё это за детскую игру, не замечая, что она была совсем не по душе задумчивой и никогда не жалующейся Анютке.

Но однажды Двойняшки-обзывашки так развеселились за столом, что ударились чашками, и те разлетелись вдребезги! Анютка зажмурилась… В кухне повисла тишина. Мама, громко хлопнув дверью, ушла к себе в комнату. За ней, сердито посмотрев на Двойняшек, влипших от испуга в свои стулья, последовал и Папа. Дед уткнулся в книгу. Бабушка замела осколки и молча вымыла остатки сервиза.

Посуда в тот день в мойке не звенела.

* * *

В следующее воскресенье сервиз не доставали. А потом и вовсе исчезли поводы для чаепитий: Папа неожиданно для всех уехал в долгую командировку. А Мама по нему скучала. Межсезонье – так она объясняла свою печаль детям и засиживалась на кухне допоздна. А однажды после ужина Мама так загрустила, что решила налить себе чаю в фарфоровую чашку, но та на сей раз не выдержала крутого кипятка и… лопнула. На мгновение показалось, что трещина пробежала прямо по′ сердцу, расколов его надвое. «Всего лишь чашка! Посуда бьётся к счастью!» – философски подумала Мама и разревелась.

Крепкий чай разлился по белоснежной скатерти, оставив на ней огромный желтоватый след замысловатой формы.

Так не стало ещё одной фарфоровой чашки.

* * *

Шло время, и в сквере напротив дома зацвела черёмуха. В разгаре был май. Папа вернулся из командировки. Мамина грусть тут же испарилась. Жизнь, хоть и без семейных посиделок, но мало-помалу потекла своим чередом. Анютка продолжала занятия музыкой. Двойняшки-лентяшки нехотя дохаживали в школу последние дни перед летними каникулами. А Бабушка с Дедом засобирались на дачу.

Бабуля достала с подоконников рассаду, разведенную ещё зимой, и уложила в сумки всё самое необходимое, в том числе две фарфоровые пары. Дедушка выгнал из гаража свою «ласточку». И со словами «ждём вас в деревне» старики «полетели» за город.

На следующий день Бабушка позвонила и сообщила, что дела на даче идут отлично, только вот чайные пары довезти не удалось – в пути, видать, из-за местного бездорожья, тонкий фарфор разбился. В этот момент, держа телефон в левой руке, правой Папа наливал себе чай в последнюю уцелевшую фиалковую чашечку. От неожиданности он всплеснул руками: «Как разбился?!» Телефонная трубка упала прямо на чашку! Неприятная новость отколола на ней ручку.

Плохая примета: держать битую посуду в доме. Папа это знал и выбросил осколки в мусорное ведро.

* * *

Много позже для чаепитий по выходным купили новые чашки. Не фарфоровые. И без фиалок. Но крупный красный горох на белом стекле пришёлся всем по душе. Потом эти чашки как‑то незаметно сменились высокими кружечками с голубой каёмкой, а ещё позже – широкими чашками с алыми маками. Чашки менялись, менялись настроения, возраст и взгляды на жизнь. Но традиция семейных посиделок оставалась неизменной. И только Анютка всё детство пила чай из своей чашечки, усыпанной фиалками и с двумя ручками, – одной-единственной, оставшейся от прекрасного фарфорового сервиза. Одинокой и неповторимой. Не похожей на другие. Уникальной. Самобытной. Не такой, как все. Как и сама девочка, которая выросла и всё‑таки, несмотря на то, что в семье считали её музыкальное дарование «сущей ерундой» и «безделицей», стала известным музыкантом и композитором.